Дэвид Ритц
Кевин Гарнетт. Азбука самого безбашенного игрока в истории НБА
Booray / Бурэй
Самая знаменитая карточная игра в лиге. Я не умел играть в бурэй вплоть до дебютного сезона в лиге. И первое, что я узнал, это то, что нищий брат играть в бурэй не сможет. Надо понимать, что делаешь. На кону стоит реальный налик. Это вариация игры «пики», где ставки стремительно растут. Рэджон Рондо – настоящий король бурэй. Он может играть две игры одновременно – и побеждать в обеих. У него мозг настроен на бурэй так, что он может разгадать расклад раньше всех остальных. Не играйте в бурэй с До.
Breakdancing / Брейкданс
Майкл говорил, что Билли Джин – не его любовница. Я понятия не имел, о чем там говорил Майкл, и мне было наплевать. Меня подкупил заводной ритм. Его движения заставили двигаться и меня. Мы с сестрами смотрели видео на песню на нашем маленьком телике. Мы смотрели каждый клип Майкла, как старые, времен Jackson 5, так и новые – на песни из Thriller и Bad. Я мог повторить за ним все. Я был ловким. Скользким. Гибким. Я мог делать «уоп». Паппинг и локинг. Я умел скользить и вращаться. Мог резко менять ритм. Я сам себе придумывал танцы. И серьезно занимался хореографическим сочинительством. По части работы ног моим тренером был Майкл.
Я подсел на брейкданс. Я залезал в мусорные баки, вытаскивал оттуда коробки и красил их баллончиком с краской. Потом относил их в начальную школу Блайт, где раскладывал на землю во дворе и начинал брейкданс. Или отправлялся кататься на скейте по Уайт-Хорс-роуд. Моей излюбленной песней для таких дел был трек «It Takes Two» от Rob Base and DJ E-Z Rock. У меня были футболка с моим именем, выведенным на спине, куртка Members Only и хайтопы от Airwalk. Airwalk – это марка скейтбордической обуви. Скейтбординг мне тоже очень нравился. Он играл громадную роль в моей жизни. У меня была доска от Nash, и я катался на ней всюду. Катание на доске и танцы похожи в том смысле, что и там, и там требуются отточенная работа ног и умение держать равновесие. А то, что подошвы Airwalk были специально спроектированы так, чтобы было легче удерживаться на скейтборде, помогало мне и во время танцев на коробках.
Баскетбол показался мне гораздо проще, чем он есть, только потому, что работа ног там очень схожа с работой ног в танцах. Я просто повторял движения ног за игроками так же, как повторял за танцорами. Работа ног всегда была одной из моих сильных сторон. У многих игроков трудности с работой ног, особенно в пространстве под кольцом. У меня никогда не было таких проблем.
British Knights
см. Shoes
James Brown / Джеймс Браун
см. The Bold and the Beautiful; «King Kunta»; WNBA
Brown Paper Bag / Коричневый бумажный пакет
«Найди работу, пацан, – говорит Мама, – и заработай денег». У меня уже была работа – я подстригал газоны и так смог заплатить за свой Nash. Еще я работал на гриле в Burger King. Упаковывал продукты в пакеты в супермаркете. Но Мама хотела, чтобы я нашел более высокооплачиваемую работу, а с Мамой спорить нельзя. «Да, мэм, я поищу что-нибудь еще».
Я нашел себе работу посудомойщика в местном баре, названном Cheers в честь одноименного телешоу. (Я, кстати, никогда не смотрел «Чирс», но обожал «МакГайвера».)
«Сынок, – говорит менеджер Cheers, – мы будем платить тебе три бакса в час. Ты нам нужен здесь с шести вечера до двух ночи. Либо соглашайся, либо вали».
Я соглашаюсь. Я захожу на кухню, где словно разверзлись врата в ад. Там тусят главным образом мексиканские типы, но парочка братьев тоже есть. Один из них снял футболку. Он забит татухами и только недавно откинулся, на шее у него висят три золотые цепи. Он курит сигарету, а другой рукой готовит, и запах нарезанного лука так силен, что мои глаза начинают слезиться. Всюду что-то происходит: вертятся оладьи, поджаривается бекон, жир стреляет из фритюра, кипит вода, заваривается кофе, шипят стейки. Один тип хвастается своими походами по бабам, другой приторговывает травкой. Так много разных голосов, так много движущихся элементов. Но времени подумать или притормозить нет, потому что посреди всего этого безумия мне нужно поймать свой ритм, нужно вымыть тарелки, отскоблить сковороды, вычистить ножи, найти свое место в этой системе, ибо я верю, что система там есть, и если хоть одна ее составляющая выйдет из строя, рухнет работа всего заведения. Я должен попасть в струю, встроиться в матрицу, которой никогда прежде не видел, матрицу, которая постоянно меняется, ведь только что, например, к нам зашла компания из десяти человек, и теперь они заказывают все, что есть в меню. Поэтому мне нужно работать вдвое быстрее: намыливать кастрюли и протирать их в супербыстром темпе, пока братья и мексиканцы набирают темп каждый на своих участках – мужик на гриле, мужик у печи, мужик за доской для нарезки, мужик, что приправляет мясо, мужик на овощах, нарезающий морковь и посыпающий на блюда петрушку. Все это продолжается и продолжается, темп становится все быстрее и свирепее, а типы становятся все веселее: несут всякую чепуху и от души развлекаются. Это самые брутальные и крутые ребята, которых я когда-либо видел.
В конце ночной смены мне, выжатому как лимон, протягивают коричневый бумажный пакет с двадцатью четырьмя однодолларовыми купюрами внутри. Впоследствии мне удалось дорасти до помощника официанта, а потом даже до официанта. Я узнаю многое по части общения с людьми, и эти знания останутся со мной на всю жизнь. Коричневый бумажный пакет будет становиться все толще.
Есть, впрочем, одна вещь, которой я не знал тогда, но которую знаю теперь: тот коричневый бумажный пакет и кухня, на которой я так сильно потел, пытаясь изучить систему, были непридуманной парадигмой будущих событий. Всюду, куда бы вы ни отправились, существует система, которую нужно постичь. Матрица, которую нужно изучить. Поток, в который нужно влиться. Не имеет значения, где она находится – на вонючей кухне в Cheers или в «Бостон-гарден». Поток есть везде. Вливайся в него, и с тобой все будет хорошо. Борись с течением и застрянешь. А если застрянешь, твой коричневый бумажный пакет будет лишь уменьшаться в размере.
Bug / Баг
Когда я был ребенком, мы постоянно переезжали. Переезд не всегда свидетельствует о наступлении счастливых времен. Но счастливые времена бывали, особенно когда мы жили в квартире у Лэйк-Шор с еще одной семьей. У них была одна спальня, у нас другая, а гостиную, ванную и кухню мы делили. Мне было года три или четыре.
Другую семью возглавлял мистер Джеймс Питерс. У него были прекрасная жена по имени Пэм и сын Джейми, примерно моего возраста, по прозвищу Bug («Жук»), потому что он был маленьким и компактным. Мистер и миссис Питерс и Баг стали моей фэнтези-семьей.
Как и Мама, мистер Питерс работал на фабрике и отсутствовал дома большую часть времени. По выходным, впрочем, мы наблюдали за тем, как он начищает свою драгоценную «ласточку» – свою Maxima. Нам с Багом не разрешалось прикасаться к его машине. Мы могли только смотреть за тем, как он ее намывает, полирует, начищает резину, пылесосит внутри и просушивает, словно ухаживает за бесценным сокровищем. Именно благодаря мистеру Питерсу я влюбился в автомобили. Когда я пришел в NBA и Баг перебрался вместе со мной в Миннеаполис, я купил два одинаковых Lexus GS300: один для Бага, а один для себя, чтобы кататься на нем по Гринвиллю. Когда начался второй сезон и я вернулся обратно в Минни, я оставил свой Lexus мистеру Питерсу, который проездил на нем еще много лет. По правде говоря, думаю, он и до сих пор на нем ездит. Я знаю, что он ухаживает за автомобилем лучше, чем кто бы то ни было.
Мы с Багом стали братухами. Эти братские отношения помогли мне уберечься от того, чтобы уйти на самое дно в непростые периоды жизни, которых было очень много. Баг был думающим человеком. Он поддерживал меня, как никто в этой жизни. Я был инь для его ян. Грандиозный дух. Широкая улыбка. Грандиозный дух. Большой мозг. Тихий «близнец», всегда себе на уме. Шахматист. Всегда в палитре сочетающихся цветов. Он носил часы с Флинтстоунами на ремешке телесного цвета. Я любил эти часы. Любил Бага.
Казалось, что это случилось глухой ночью, вот только я не спал. Быть может, Баг не хотел рассказывать мне, потому что тогда мы бы оба разревелись. Все, что я знаю, это то, что, проснувшись однажды утром, я обнаружил, что их нет.
«А где Баг? Где мистер и миссис Питерс?» – спросил я.
«Переехали», – сказала Мама.
«Куда?»
«Не знаю».
Чел, мой братишка просто исчез, и некому было меня утешить. Мама не была знатоком по части утешений.
Баг вернется, но в тот момент я понятия не имел, как и когда.
Bye / Бай
На самом деле полностью кличка звучит как «Bye-Bye». Так называли моего родного отца. Об этом мне рассказал дядя Пёрл. Дядя Пёрл был остроумным. Уличным типом. Он знал всех братьев, которые наводили в районе какой-нибудь шухер. Так он и познакомился с отцом. И именно он рассказал мне, что отца знали под кличкой «Бай-Бай». Также он говорил, что мой отец играл в баскет за команду своей старшей школы. Там его окрестили «Бай-Бай 45», потому что он очень быстро убегал в атаку. Мне так и не довелось это увидеть.
Когда я выходил на улицу, некоторые местные OG говорили: «Эй, да ты должно быть, мелкий Бай. Ты, наверное, сын Бай-Бая? У тебя такая же головка. И его блестящие глаза».
Я не знал, что и думать. Не знал, что отвечать. Вместо того чтобы говорить что-то и выглядеть глупо, я просто молчал. Я был тихим ребенком. Стеснительным ребенком. Но этот ребенок всегда хотел знать, каким был человек по прозвищу Бай.
А затем произошли некие странные события, словно из книжки со сказками.
Моя старшая сестра Соня каждое утро водила меня в детский сад, после чего шла в свою среднюю школу Бэк Академи. Каждый день мы проходили мимо двух человек, стоявших у порога своего дома. Они махали нам руками, как будто мы были знакомы, и говорили нам: «Эй, привет!»
Я махал в ответ. «Привет!»
Они всегда улыбались. Я тоже улыбался, но никогда не понимал почему. Что-то в них казалось мне знакомым. Но мне было всего четыре. Что я мог знать? Это просто было настроение, которое я смутно уловил. Иногда шел дождь, но дождь – недостаточная причина детям пропускать школу. И дождь никогда не мешал этим старичкам выходить к дверям своего крошечного дома и махать нам руками. Не спрашивайте меня почему, но я обратил внимание, что они оба были левшами. Смотреть, как они машут мне, стало отдушиной каждого моего дня. И так продолжалось целый год.
Три года спустя объявился папочка. Он перебрался в Гуз-Крик, в пяти часах езды от Гринвилля. Вот почему он сказал, что его не было поблизости. Это не имело значения, я был рад повидаться с ним. Кто был бы не рад увидеть родного отца? Первое, что он сделал, – посадил меня в машину и отвез в дом своей родни.
Его родители – вы угадали – оказались теми двумя милыми старичками, которые махали мне рукой каждый день по пути в детский сад. Внезапно у меня появились новые бабуля с дедулей. Они обняли меня. Слезы катились у них из глаз. Я тоже начал плакать.
«Мы всегда знали, кто ты, – говорил мне дед. – Но мы знали, что между нашим сыном и твоей матерью не все ладно, а потому не хотели вставать между ними».
Папина мама, бабуля МакКаллаф, закатила пир на весь мир. Она накормила меня свиными котлетами на кости с кукурузным хлебом и яблочным пирогом. Дедуля рассказывал мне разные байки, сказал, что меня назвали в честь одного из моих дядьев, Кевина Марка МакКаллафа. Я познакомился и с ним. Невысокий чувак, напоминавший мне чем-то Эдди Мёрфи. Смешной до усрачки. Все время шутил. У него и его прекрасной жены Женевы была замечательная семья. Я познакомился и с другой тетей по папиной линии, Пэм, которая, клянусь Богом, выглядела как Пэм Грир. Она была высокой – ростом метр девяносто, сексуальной, очень доброй и любящей. У нее были огромные кисти рук с кольцами на пальцах. Маникюр у нее всегда был отменный. Она курила длинные сигареты Virginia Slims. В ней была прорва стиля, но также и много душевной теплоты. Тетя Пэм была крутой.
В ту неделю Мама разрешила мне потусоваться с отцом и его семьей. Я влюбился в его семью. Они стали и моей семьей тоже. Любовь там царила повсюду.
Но посреди этой любви я увидел и другую сторону характера своего отца – его склонность к насилию. В ту минуту, когда я увидел ее, я понял, что никогда не хочу быть таким, как он. Я хотел никогда не совершать ничего подобного. Тот инцидент изменил мою жизнь. Вывернул меня наизнанку. Он также заставил меня понять, что я должен относиться к женщинам как к королевам, а не как к своему имуществу. Это относится ко всем, даже к моим сестрам, которые, кстати сказать, были сильными, как Мама. Если бы они захотели, они могли бы вырубить чувака одним ударом.
Я понимал, почему Мама везде ходила со стволом. Ей приходилось иметь дело с могущественными мужчинами. Однако, находясь среди этих мужчин, она не уступала им в силе, даже превосходила. Она не собиралась позволять кому-либо третировать ее. Я не виню ее. Я уважал ее за то, что она уважала себя – настолько, что никто не мог и подумать о том, чтобы сцепиться с ней, не пожалев об этом.
Мои дни в компании Бай-Бая были недолгими. После той короткой недели вместе он уехал и больше не оглядывался. Когда он исчез, я стал думать: «Да и пошел он. Он козел. Трус. Боится быть моим отцом. Если он не хочет иметь со мной ничего общего, то и у меня не будет ничего общего с ним».
Так и получилось.
Это не помешало дяде Пёрлу рассказывать мне о нем. Он говорил, что мой отец не всегда был жестким. Он мог быть и вкрадчивым. Женщинам он нравился. Дядя Пёрл говорил, что это хорошее качество своего отца я унаследовал от него. Я тоже это видел, потому что даже в детстве, будучи застенчивым малым, я чувствовал себя комфортнее, общаясь с девочками, а не с мальчиками. Я видел, как моим друзьям становится не по себе при виде девочки. Они вдруг проглатывали языки и отступали. Я так никогда не делал. Учитывая тот факт, что у меня была такая грозная мать, можно было подумать, что все было наоборот. Можно было бы подумать, что женщины заставляли меня нервничать.
Но мне улыбнулась удача. Во мне было достаточно качеств отца, способных уравновесить черты матери. А может, эти две половины просто переплелись в моей душе так, что я научился без страха общаться с любой женщиной. Я не говорю сейчас о сексе. Я не имею в виду, что использую с выгодой этот комфорт, который я ощущаю, общаясь с женщинами. Тут все дело не в том, чтобы ухлестывать за женщинами. А в том, чтобы видеть в них поразительные человеческие создания. Женщины распаляют мое любопытство. Я хочу узнать, откуда они родом; как стали теми, кем стали; почему чувствуют и считают так, а не иначе.
Странность состоит в том, что большую часть своей жизни я был очень зол и на мать, и на отца. И этот гнев по-прежнему иногда закипает во мне. Но с возрастом я научился делать то, что, как считаю, нужно делать всем нам: контролировать энергию. Мне потребовалось много времени, но я осознал, что и женская, и мужская энергии, живущие во мне, передались мне от очень сильных и могучих людей.
Чем дольше я проживаю свою историю, тем более очевидной становится задача найти баланс между этими двумя половинами моего прошлого. Чтобы не причинять боль другим людям из-за того, что мне самому доставалось в детстве, я должен привести в гармонию эти две половины.
Есть еще один безумный сюжетный поворот в истории моего знакомства с отцом и его семьей.
Boys & Girls Club устраивал летний лагерь для детей. Там я познакомился с кучей разных персонажей. Милыми девчонками. Клевыми пацанами. Но также обрел врагов. У одного из пацанов была несколько «альфовая» манера поведения. Если мы плескались в бассейне, он колотил по воде, пытаясь меня обрызгать. У нас начиналась стычка. Потом мы дрались. В один день он надрал мне зад; на следующий день я надрал зад ему. Дело было не в том, что мы ненавидели друг друга, просто так выходило, что у нас с ним завязывалась потасовка каждый раз, когда мы оказывались вдвоем в одном и том же месте.
Когда я познакомился с тетей Пэм, она сказала мне: «У меня есть сын твоего возраста».
«Есть фотка?» – спросил я.
«Конечно».
Но не успела она ее достать, как он появился в дверях.
Мы взглянули друг на друга в изумлении.
Это был тот же братишка, с которым мы все время дрались в летнем лагере Boys & Girls!
Шэммонд Уильямс.
Но вместо того, чтобы драться, на сей раз мы обнялись.
«Я знаю этого ниггу!» – крикнул я.
«Что ты сказал сейчас?» – спросила моя новоиспеченная бабуля, которой явно не понравился мой лексикон.
«Прости, бабуля. Извиняюсь». Это был первый случай, когда я использовал слово «бабуля». Было так приятно произносить его.
«Пацан, тебе надо вымыть рот с мылом, – сказала она. – Я знаю, что на улицах вы ругаетесь как сапожники. Вот только не надо так же разговаривать и здесь. Ты не голоден?»
Тут появляется тарелка макарон с сыром, а я все пытаюсь как-то переварить тот факт, что мой бывший враг – мой двоюродный брат.
Как и я, Шэммонд Уильямс в итоге пробивается в лигу. До этого он успешно закончил Университет Северной Каролины, где был главной звездой университетской команды. Шэммонда уважали по всему Гринвиллу. Его отцом был Скулбой. Легендарный тип, чьи уличные мечты стали явью. Помните Никки Барнса, черного крестного отца Гарлема? Что ж, Скулбой был черным крестным отцом Каролины. Скулбой был одним из наших героев.
Шайки орудовали повсюду. Гринвилльские братки. Братки с Южной окраины. Братки из Трэвелерс Рэст. Братки Андерсона. Если вы искали отморозков, их можно было найти на Кливленд-стрит, там, где разветвляется улица, – там легко можно было словить пулю. Но если там появлялся Шэммонд, он мог утихомирить буйных. Он передвигался по улицам, словно местный политик, никому ничего не спуская с рук. Я гордился тем, что он – мой кузен.
С
Carnation Evaporated Milk · Vince Carter · Sam Cassell · Chalk · Mark “Super Duper” Clayton · Derrick Coleman · Cynthia Cooper-Dyke · Cosmetology · Kevin Costner · The Courts · Crews · Mark Cuban
Carnation Evaporated Milk / Сгущенное молоко Carnation
Carnation. Spam. Сардины с крекерами. Есть два куска хлеба? Сунь между ними все что угодно. Нет колбасы? Просто размажь по ним майонез. Нет майонеза? Замени его кленовым сиропом, черной патокой или просто сахаром. Когда отопление не работало, маме приходилось открывать духовку, чтобы мы все могли согреться. Либо приходилось пользоваться обогревателями на керосине, которые нужно было дозаправлять посреди ночи. Ты толком и не понимал, что это – самое дно. Не осознавал, через что проходишь. Это была просто жизнь. Висящая на бельевых веревках одежда. Торопливые попытки занести ее в дом, пока не начался дождь. Делаешь то, что нужно, из того, что есть. Выживаешь.
Vince Carter / Винс Картер
см. Chauncey B-B-B-B-Billups; Block; Dunk; Isolation; LeBron James; One-and-Done; Gary Payton; Shoes
Sam Cassell / Сэм Касселл
см. Glen Davis; Allen Iverson; MV3; Paul Pierce; Flip Saunders; Showdown
Chalk / Мел
Все началось с Джордана. Когда он пришел в лигу в 1984-м, у него появился ритуал. Перед первым спорным броском он посыпал свои руки мелом, чтобы улучшить сцепление с мячом, и стряхивал его у судейского столика. Там же сидели комментаторы с канала BullsTV и радио: обозреватель Джонни «Рэд» Керр и его коллега-репортер Джим Дарем. Когда Джордан в первый раз так сделал, Джонни отпустил какое-то замечание по поводу того, что мел теперь, мол, летает везде. Если бы Джонни ничего не сказал, кто знает, стало ли бы это традицией. Но он сказал, и после этого Джордан стал стряхивать мел с рук перед каждой игрой, чтобы просто позлить Джонни и Джима. Это стало добрым ритуалом на удачу. А также гэгом для телеаудитории, смотревшей матчи дома. Джонни и Джим надевали хирургические маски и респираторы или открывали зонтики, чтобы защититься от летящего мела.
Когда я пришел в лигу, я решил добавить этому ритуалу щепотку новизны.
Я никогда не жаловал спортивных журналистов. Я видел, как им нравится раздувать скандалы. Если им удавалось вытащить из тебя какое-нибудь дерьмо в адрес игрока соперника – или, что еще лучше, заставить тебя обосрать кого-то из партнеров, это делало их день. Не все они были полными мудаками, но многие видели в своей работе возможность умножить печали.
Я избегал их как только мог, но какие-то интервью ты давать обязан, и когда я их давал, я следовал одной просто, максиме – лучше меньше, да лучше. Более того, спустя недолгое время после моего переезда в Бостон Пол Пирс Рэй Аллен и я договорились о том, что не будем давать интервью, если хотя бы одного из нас троих нет рядом. Так они могли слышать все, что вылетало из моих уст, а я слышал все, что произносили они, таким образом, у писак не было шанса исказить наши слова и использовать их против нас. Но я не то чтобы утруждал себя чтением того, что они писали, нет. Мое внимание было сосредоточено на игре, а не на так называемых экспертах, анализирующих игру с боковой линии. У меня были тренеры – и блестящие тренеры, – которые критиковали меня. Мои собственные оценки самому себе всегда были жестче оценок кого бы то ни было еще. Никакие другие мнения мне не нужны.
И хотя я никогда не читал эту ерунду, другие люди этим занимались и часто рассказывали мне об этом. Она всегда так или иначе долетала до моих ушей. Поэтому перед началом матчей, когда я уже был готов выходить на площадку, я подходил к тому месту у боковой линии, где сидели журналисты. Набирал в ладони мела, гораздо больше, чем мне было нужно. Резко швырял его в них, а потом хлопал в ладоши – но хлопок был нужен лишь для того, чтобы скрыть то, что я швырял в них мел. Эта херня разлеталась повсюду, оседала на их компьютерах. Это была уже не шутка, как это было у Джордана с Джонни и Джимом, но меня всегда улыбала их реакция: они сильно злились и поднимали бумажки перед собой, закрывая лица. В те времена не было никаких Twitter’ов и Instagram’ов. Если они писали о тебе что-то мерзкое или откровенно лживое, ты не мог наехать на них онлайн в ответ. Что я мог сделать? Написать письмо в редакцию? То было время, когда СМИ ожидали, что игроки будут просто молча все хавать. Но только не я. Моим ответом им был мел.
Позже этот обычай перенял ЛеБрон – он стал подавать его под своим соусом. Набирал в руки еще больше мела, чем я, а затем подбрасывал его высоко вверх. Людям это полюбилось. Фанатов это заводило. Но я? Всякий раз, когда я это вижу, я думаю про себя: «Какая досада. Столько мела и ни одного разозленного писаки».
