Дэвид Моррелл
Изящное искусство смерти
– Мне нужно поговорить с вами, – демонстративно игнорируя Беккера, сказал инспектору Мэйн. – Наедине.
На лице хозяина таверны читалось явственное недоумение, отчего это комиссар полиции уделяет такое внимание подозрительному рыжему ирландцу и не хочет пообщаться с патрульным.
– Констебль Беккер – мой помощник. Он должен быть в курсе всего.
Конечно, Беккер вряд ли ожидал услышать подобные слова, но ему все же удалось скрыть удивление.
– Ваш помощник? – Мэйн по-прежнему не смотрел на констебля. – Вам не кажется, что это несколько необычно?
– Как вы сами сказали, лорд Палмерстон будет давить на нас, чтобы мы поскорее раскрыли убийство и не допустили паники. Мы хотим заверить людей, что я испробовал все возможные варианты. Если вы не возражаете, давайте вернемся в магазин, там нас никто не подслушает.
– За исключением мертвых, – пробормотал комиссар.
Когда они появились в магазине, художник из «Illustrated London News» жадно глотал из фляжки и ничуть не смутился, что его застали за этим занятием.
– Думаю, эта работа не для меня, – с трудом выговорил он. – Когда я почувствовал, что больше не могу здесь находиться, я вышел на улицу и попытался зарисовать волнующуюся толпу, но…
– Ради всего святого, не помещайте в газете материалы о беспорядках на улице, – попросил комиссар.
– Насчет меня не беспокойтесь. Я практически ничего не мог разглядеть в тумане, не то что нарисовать. Но я насчитал там не меньше двух дюжин репортеров, так что не сомневайтесь, в газетных репортажах о том, что здесь сегодня произошло, вы прочтете и о волнениях.
Комиссар застонал.
– Представляю, что скажет лорд Палмерстон.
– В общем, на улице стало так жарко, что я предпочел вернуться в это проклятое место, – продолжил художник.
Внутри по-прежнему стоял одуряющий запах крови.
– Определенно, эта работа не для меня.
– Может, вам еще выпить? – предложил Райан.
– Еще чертовски много выпить! Если бы мне не были так нужны деньги…
– Нам нужно побыть здесь одним, – сообщил художнику инспектор. – На улице сейчас спокойно. Подышите свежим воздухом – возможно, полегчает. Или сходите в таверну, это здесь недалеко.
– Хотите побыть одни? Да сколько угодно, торчите здесь хоть до утра.
С этими словами газетчик выскочил из магазина и закрыл дверь.
Комиссар Мэйн стоял, уставившись на прилавок, за которым лежало тело хозяина. Хотя трупа и не было видно, от его незримого присутствия комната казалась совсем маленькой.
– Инициалы на молотке. Вы уверены, что там стояли буквы Дж. П.?
– Стопроцентно, – кивнул Райан.
– Мне было всего пятнадцать, но я помню, как был напуган. Как была напугана моя мать.
– Напуганы? – подал голос Беккер.
– Отец никогда не показывал виду, что чего-то опасается, но я чувствовал: ему тоже страшно.
– Не понимаю, – признался Райан.
– Вы оба слишком молоды и в то время еще не появились на свет. Каждый день я читал об этом все статьи, во всех газетах, какие мог найти.
– Об этом?
– Об убийствах на Рэтклифф-хайвей.
Райан и Беккер непонимающе нахмурились, и тогда комиссар все рассказал.
7 декабря 1811 года, суббота
События той ночи всколыхнули по всей Англии волну ужаса, равной которой с тех пор не было. Улица Рэтклифф-хайвей получила название не из-за крыс, а от скалы из красного песчаника, что нависает над Темзой[5]. Однако в 1811 году крыс здесь все же было великое множество, а отчаяние ассоциировалось с нищетой.
Каждое восьмое здание в том районе было таверной. Процветали азартные игры. На каждом углу толпились проститутки. Воровство приобрело такой размах, что между Рэтклифф-хайвей и лондонскими доками пришлось возвести стену наподобие крепостной.
Незадолго до полуночи торговец одеждой Тимоти Марр попросил своего подручного Джеймса Гоуэна помочь закрыть лавку. Он припозднился – нужно было обслужить моряков, только прибывших в порт и горевших желанием потратить деньги. Марр отправил служанку по имени Маргарет Джуэлл, чтобы она оплатила счет пекарю, а на обратном пути прихватила свежих устриц – пищу дешевую и простую, не требующую готовки. Однако пекарня оказалась уже закрыта, также не работали и все лавки, где можно было купить устриц. Расстроенная служанка вернулась в хозяйскую лавку и обнаружила, что дверь заперта. Ее громкий и настойчивый стук привлек внимание ночного сторожа, проходившего своим обычным маршрутом, и соседа, которому пришлось прервать поздний ужин, чтобы узнать, кто там шумит.
Сосед перелез через ограду и, обнаружив заднюю дверь незапертой, проник в дом, пошел по коридору и наткнулся на труп Гоуэна с размозженной головой. Все стены были забрызганы кровью. Сосед, трясясь от ужаса, прошел непосредственно в лавку и замер на месте – возле входной двери распростерлось неподвижное тело миссис Марр. Голова ее превратилась в кровавое месиво, на полу валялись кусочки мозга. Едва способный пошевелиться, сосед все же смог отодвинуть засов на двери. В лавку чуть не сбив его с ног, ввалилась толпа народу. Была там и Маргарет Джуэлл. Она заглянула за прилавок, увидела изуродованное тело Тимоти Марра и завизжала.
Но, как выяснилось, на этом кошмар не закончился. При более пристальном осмотре тел оказалось, что всем – Марру его жене и подручному – убийца перерезал глотки. Причем в случае с хозяином разрез был таким глубоким, что обнажился шейный позвонок. В комнате в глубине дома нашли разломанную на кусочки колыбельку и мертвого младенца с проломленной головой; горло его также было перерезано.
– Все наличные деньги остались на месте, – подчеркнул комиссар Мэйн. – В спальне обнаружили молоток корабельного плотника с инициалами Дж. П. Его ударная часть была заляпана кровью со слипшимися волосами.
– Но… – Беккер замешкался, приводя мысли в порядок. – То же самое произошло и здесь, только убили двоих детей, а не одного.
Комиссар, похоже, даже не заметил, что констебль нарушил все правила, вступив в разговор раньше инспектора.
Теперь подал голос и Райан:
– Рэтклифф-хайвей находится всего в четверти мили отсюда. Вы сказали, суббота, седьмое декабря тысяча восемьсот одиннадцатого года?
– Сорок три года назад, – еле слышно подтвердил Мэйн.
– Сегодня десятое декабря, а не седьмое, но тоже ночь с субботы на воскресенье. Так что можно говорить о почти полном совпадении.
Мэйн кивнул.
– Я вырос в Дублине. Мой отец был судьей.
Прежде Райан и не предполагал, что комиссар ирландец, так же как и он. И, подобно Райану, он почти полностью избавился от ирландского акцента.
– В те давние времена, когда еще не существовало железных дорог, лондонские газеты и журналы доставляли на почтовых каретах. По хорошей дороге они могли передвигаться с потрясающей скоростью десять миль в час, – продолжил рассказ комиссар. – Новости о жестоком убийстве неумолимо распространялись по стране, а вслед за ними катилась волна ужаса. Когда почтовые кареты достигли порта в Холихеде, газеты погрузили на пакетботы, отплывавшие в Дублин. До появления пароходов суда полностью зависели от капризов погоды, находились во власти ветра и бурь. Бывало, им требовалось два дня, чтобы пересечь Ирландское море. Отец всерьез интересовался политикой, и все новости из Лондона представляли для него важность. Репортажи об убийстве на Рэтклифф-хайвей добрались до Дублина спустя пять дней после резни.
Райану и Беккеру показалось, будто стены начали сжиматься вокруг них.
– Мой отец не помнил – да и никто не помнил, – когда зараз убивали столько человек. Да, бывало, разбойник с большой дороги пристрелит ночью одинокого путника. Прохожего могли в темном переулке ограбить да и зарезать там же. Пьяные драки в трактире порой заканчивались тем, что кого-то из драчунов избивали до смерти. Но никто не мог припомнить, чтобы сразу убили троих взрослых и ребенка. Младенца! Да еще с такой жестокостью.
Новости об убийстве распространялись из города в город. Местные газеты перепечатывали подробности, и трагедию обсуждали абсолютно все. Но никто не мог предположить, что за безумец сотворил такое. Когда отец узнал из газет о случившемся – я уже говорил, это было через пять дней, – он заметил своему деловому знакомому, который находился у нас в гостях, что к этому времени убийца может оказаться где угодно. Действительно, он вполне мог находиться на борту пакетбота, доставившего ужасные известия в Ирландию. А то уже и в самом Дублине. Тут отец обнаружил, что я все слышу, и быстренько прикрыл дверь.
В магазине покойного Джонатана похолодало. Когда комиссар поднял глаза, Райан и Беккер увидели, что в них застыла боль.
– Люди боялись покидать дома. Под подозрение попадал каждый незнакомец. Я слышал, что одна состоятельная женщина установила замки даже на внутренних дверях своего дома. Люди шарахались от всякого звука в ночи – они были уверены: это убийца идет по их души. Не сразу, но понемногу паника ослабевала. Однако вскоре страхи вернулись с удвоенной силой – спустя двенадцать дней после первого группового убийства произошло второе.
– Что? – воскликнул изумленный Райан. – Еще одно убийство? Через двенадцать дней?
– Всего в полумиле от лавки Марра. Опять в районе Рэтклифф-хайвей.
– На этот раз убийство было совершено в четверг, – продолжил комиссар. – За неделю до Рождества. Один из завсегдатаев таверны Джона Уильямсона торопился в это питейное заведение в надежде купить пива. Время было уже после закрытия. И тут он услышал крик: «Убийство!» Кричал полуобнаженный мужчина, болтавшийся на связанных вместе простынях, что свисали из окна верхнего этажа таверны.
Мужчина этот снимал у Уильямсона комнату. Он свалился на улицу, где его едва успел подхватить ночной сторож. Мужчина продолжал вопить, а сторож тем временем забарабанил в запертую дверь. Вокруг быстро собиралась толпа. Самые смелые откинули дверцу люка, через который загружали бочонки с пивом, и забрались в подвал. На полу они обнаружили тело Джона Уильямсона с размозженной головой. Орудие убийства – окровавленный ломик – лежало рядом с трупом. Горло жертвы было перерезано. Большой палец на правой руке был почти полностью отрублен, – очевидно, несчастный пытался защищаться.
Из подвала смельчаки поднялись в кухню и обнаружили там в луже крови жену Уильямсона: голова также разбита, горло перерезано. Подле нее лежало тело девушки-служанки с аналогичными повреждениями. Немного пришедший в себя жилец сообщил, что находился у себя в комнате, услышал снизу страшный шум и спустился посмотреть, что происходит. Стоя на последней ступеньке, он заглянул в кухню и увидел рядом с телом миссис Уильямсон какого-то мужчину. Он жутко перепугался и, страшась каждого звука, прокрался обратно в комнату, связал вместе простыни и попытался выбраться через окно.
Сообщения о резне распространились повсеместно. Зазвонили пожарные колокола. Мужчины похватали пистолеты, сабли и выбежали на улицы, охотясь на всех и каждого, кто выглядел хоть чуточку подозрительно. Один такой доброволец долго преследовал мужчину, которого считал убийцей, но на самом деле невиновного, тот в итоге вытащил пистолет и пальнул преследователю прямо в лицо. Все иностранцы, в особенности ирландцы, априори считались виновными.
Комиссар сделал паузу после того, как упомянул про ирландцев, – удостовериться, что Райан прочувствовал весь ужас тогдашних дней.
– Чужаки прятались и от этого вызывали еще больше подозрений. Окна во всех домах были постоянно закрыты ставнями. Ночных сторожей нанимали, чтобы охранять дома, а потом их же начинали считать убийцами. Почтовые кареты доставляли газеты с новостями во все районы страны, и вместе с ними ширилась паника. Расположенные обособленно деревушки вооружались, их жители были убеждены, что убийца бежит из Лондона и непременно через их края, оставляя позади горы новых трупов. Помню, я ужасно напугался, когда услышал, как один из отцовских друзей сказал: «Мы больше не можем чувствовать себя в безопасности даже в собственных постелях». Я читал, что в Лондоне толпы людей устремлялись в церкви молить Господа о спасении своих жизней, но обнаруживали лишь приколотые к дверям объявления, гласившие: «Среди нас есть чудовища».
– Чудовища, – повторил Райан.
– Представьте всеобщее облегчение, когда анонимный источник привлек внимание к некоему Джону Уильямсу. Этот молодой матрос с торгового судна недавно вернулся из длительного плавания, а его страсть постоянно ввязываться во всякого рода стычки была хорошо известна.
– Джон Уильямс? – переспросил озадаченный Беккер.
– Верно. Он снимал комнату в нескольких минутах ходьбы от мест обоих преступлений. До него там обитал корабельный плотник и оставил после себя целый ящик инструментов. Среди прочего был и большой молоток с выцарапанными на ударной части инициалами плотника: «Дж. П.»
– Дж. П. Эти инициалы были на молотке, который мы обнаружили здесь, – сказал Райан.
– Теперь вы понимаете, почему я так встревожился. Владельцу меблированных комнат, где квартировал Уильямс, был знаком этот инструмент. Он опознал орудие убийства, оставленное в лавке Марра. В ночь второй резни Уильямс, когда вернулся в меблированные комнаты, – после того как пошли разговоры о новом убийстве, – вел себя, по сообщениям очевидцев, довольно странно. Припомнили, что одежда у него была перепачкана кровью, однако сам Уильямс утверждал, будто подрался в таверне.
Уильямса задержали и поместили в тюрьму Колдбат филдз, где он провел сочельник, Рождество и День подарков[6]. Допросить его предполагалось сразу после каникул. Но когда судьи собрались на заседание, куда проникли и любопытствующие, желавшие посмотреть и послушать, как будут допрашивать предполагаемого убийцу, из тюрьмы поступило сообщение, что стража обнаружила Уильямса мертвым в его камере.
– Мертвым? – удивился Беккер.
– Самоубийство. Под потолком его камеры имелось что-то вроде балки, на которой тюремщики проветривали постельное белье. Уильямсу позволили оставить одежду, так он привязал платок к этой балке, сделал петлю и удавился. Но самое ужасное было еще впереди.
– Трудно это представить, – прошептал Райан.
– Власти сочли, что самоубийство Уильямса равносильно признанию им вины. Обычно, чтобы продемонстрировать, что случается с чудовищами, когда их ловят, устраивают публичную казнь. Однако в данном случае это было невозможно, поэтому 31 декабря тело Уильямса привязали к наклонной платформе, установленной на телеге, и в таком виде вывезли в город для всеобщего обозрения. В углубление слева от головы положили плотницкий молоток. Над головой лежал ломик. С противоположной стороны от молотка в таком же углублении поместили еще один предмет, которому вскоре предстояло сыграть главную роль во всей церемонии.
Лошадь тащила телегу по Рэтклифф-хайвей, и на всем пути следования толпились зрители. Впереди и позади шествовало огромное число политиков – все желали, чтобы их заметили. Процессия достигла лавки Марра, в которой произошло первое убийство, и остановилась. Телегу поставили таким образом, чтобы лицо Уильямса смотрело на место его чудовищного злодеяния. Через десять минут движение возобновилось, и вскоре все оказались у таверны, в которой было совершено второе ужасное преступление. В общей сложности вдоль дороги собралось и наблюдало за процессией двадцать тысяч человек. Они были необычайно молчаливы, как будто учиненная Уильямсом двойная бойня немного повредила их рассудок. Единственным человеком, проявившим эмоции, оказался какой-то кучер. Он прорвался к телеге и несколько раз прошелся кнутом по неподвижному лицу покойника.
Инспектор дернул щекой.
– Последнюю остановку повозка совершила на пересечении Кэннон и Кэйбл-стрит. Из мостовой быстро выковыряли брусчатку, выкопали яму. В нее кинули тело Уильямса. Из углубления, противоположного тому, где лежал молоток, извлекли предмет, о котором я упомянул. Это был кол.
– Что? – переспросил Райан.
– В яму спрыгнул человек, исполнявший роль палача, и забил кол в сердце Уильямса. Тело засыпали негашеной известью. Потом яму забросали землей, положили на место брусчатку. Когда я узнал эти подробности, я спросил отца, зачем был нужен кол. Он рассказал, что таково старинное поверье: только если пронзить сердце колом, можно быть уверенным, что злой дух не сможет вернуться к жизни и вновь творить свои гнусные дела.
– А почему его похоронили на перекрестке? – поинтересовался Беккер.
– Еще одно суеверие, – пожал плечами комиссар. – Если, несмотря на кол, дух чудовища сможет каким-то образом явиться в мир живых, он навечно окажется в ловушке – не будет знать, какую из четырех дорог выбрать. Первое время вынутые из мостовой и установленные назад камни выпирали над остальными, обозначая место захоронения чудовища, и проезжавшие через перекресток старались его миновать, чтобы не осквернить себя соприкосновением с могилой убийцы. Но постепенно поверхность проезжей части выровнялась. Люди забыли, где был похоронен Уильямс, забыли, что его вообще похоронили.
– Я часто прохожу этот перекресток, – сообщил Райан, – но ничего не подозревал.
– Узнав, что с кошмаром покончено, я смог наконец спать спокойно и не бояться, что Уильямс поджидает снаружи, в темноте, – закончил рассказ Мэйн.
– Все действительно закончилось? Убийств больше не было?
– Нет, не было.
В доме что-то скрипнуло, как будто пошевелилось мертвое тело. Но конечно, все дело было в сильном ночном ветре, от которого раскачивались ставни и дрожали стекла в окнах. Тем не менее Райан, Беккер и комиссар, точно по команде, уставились на закрытую дверь, ведущую к трупам в коридоре, кухне и спальне.
– Это убийство… вы думаете, кто-то нашел старый молоток и нацарапал на нем инициалы Дж. П., чтобы вызвать ассоциации с теми убийствами? – спросил Беккер. Тут тревожная мысль пришла ему в голову, и констебль поежился. – Или же… Но нет, такое вряд ли возможно.
– Говорите, что у вас на уме, – попросил Райан. – Если будем работать вместе, хотелось бы, чтобы вы не держали ничего при себе.
– Может это быть тот же самый молоток, которым пользовался убийца сорок лет назад?
Внезапно открывшаяся входная дверь заставила всех троих вздрогнуть.
Вошел бородатый художник из «Illustrated London News».
– Ваше? – спросил он Райана и протянул кепку. – Ее подобрал один из патрульных. Он решил, что вы вроде потеряли такую.
– Да, это моя. Спасибо. – Райан натянул кепку на голову получив наконец возможность скрыть рыжие волосы. – Сколько лет в редакциях хранятся старые выпуски газет?
– В «Illustrated» имеются все номера с тысяча восемьсот сорок второго года, когда газета начала издаваться.
– Нас интересует восемьсот одиннадцатый. И любые зарисовки орудия убийства, которые могли сделать в тот год.
– Тогда еще газеты не публиковали никаких рисунков. Мы были первыми. А убийство? О каком убийстве вы говорите?
– На Рэтклифф-хайвей.
– Ах, об этих, – произнес художник как ни в чем не бывало.
– Вы знаете об этих убийствах? – воскликнул изумленный комиссар. – Откуда? Вы слишком молоды и в одиннадцатом году еще не родились.
– Разумеется. Я прочитал о них на прошлой неделе.
– Прочитали? – Беккер был удивлен не меньше комиссара.
– В эссе «Убийство как одно из изящных искусств».
– О чем вы, черт побери, говорите? – спросил Райан.
– О любителе опиума. О Томасе Де Квинси.
– Всем известно, кто такой Де Квинси. Но какое он имеет отношение к…
– В пятницу я делал его портрет для нашей газеты. Сейчас выходит в свет сборник его произведений. Он встречался с журналистами, чтобы о нем напечатали в газетах и тем самым способствовали росту продаж книг. Недостойно это, если хотите знать мое мнение. Но когда этот Любитель Опиума вел себя достойно?
– Я по-прежнему не…
– Эссе «Убийство как одно из изящных искусств». Это другая книга, совсем не то что рассказы о курении опиума. Ну и поскольку я его рисовал, то решил почитать, сам узнать, из-за чего такой ажиотаж.
Словно ставя точку в повествовании, бородатый художник поднес ко рту фляжку, отхлебнул и сказал:
– Де Квинси писал не только о своем пристрастии к опиуму. В этом эссе он описывает убийства, совершенные на Рэтклифф-хайвей.
– Что?
– Он снова и снова возвращается к ним. Это самая кровавая книга, которую я читал в своей жизни. Мне после нее снятся кошмары. Он приводит столько отвратительных подробностей, что можно подумать, Де Квинси сам там был.
Глава 5
Величие убийства
Патерностер-роу получила название в четырнадцатом веке, из-за того что на этой улице хорошо было слышно, как монахи поют «Патерностер»[7] в расположенном поблизости соборе Святого Павла. В те времена в лавках на Патерностер-роу продавали религиозные тексты и четки. Но к 1854 году здесь сосредоточился центр лондонского издательского мира. В шесть часов утра (как раз прозвонили колокола в соборе, пробуждающие добропорядочных граждан и созывающие их на утреннюю службу) Райан и Беккер вышли из полицейского экипажа.
Было еще темно, но туман рассеялся, и полицейские увидели по обеим сторонам улицы огромное количество книжных лавок. Многие принадлежали книгоиздателям, которые в дневные часы выносили на улицу столы и предлагали прохожим свою продукцию. Однако в шесть часов утра в воскресенье глупо было надеяться обнаружить работающую лавку, поэтому Райан и Беккер просто пошли вдоль по улице, стуча во все двери в надежде, что кто-нибудь из торговцев здесь же и живет.
Наконец в одном из домов открылось окно второго этажа, и наружу высунулся заспанный старик.
– Что за шум?
– Вы здесь работаете? – крикнул Райан.
– Да. Убирайтесь.
Старик собрался закрыть окно, но инспектор поднял руку.
– Полиция. Нам нужно с вами поговорить.
– Полиция?
Хотя это заявление, похоже, произвело на владельца лавки должное впечатление, прошло несколько минут, пока он спустился со второго этажа и открыл входную дверь. Старик был одет в пижаму и ночной колпак. Белая борода курчавилась на запавших щеках.
– Эти колокола и так громко трезвонят, а тут еще вы стучитесь, – проворчал он.
Надевая трясущимися руками очки, старик откровенно недоумевал, что констебль в форме делает в обществе подозрительного типа с рыжими волосами, которых не могла полностью скрыть легкомысленная кепочка.
– Любитель Опиума, – сказал Райан.
– Томас Де Квинси? – Старик проигнорировал инспектора и его поношенное пальто и обратился к Беккеру, щеголявшему в новенькой форме: – А что вас интересует? Здесь вы его не найдете. Встреча с ним проходила в субботу.
– Мы ищем книги, которые он написал.
Старик снова не обратил внимания на Райана и продолжил, глядя на констебля:
– Они хорошо расходятся. У меня осталось всего несколько экземпляров.
– Нам нужно прочитать их, – сообщил Райан.
– По воскресеньям мы не работаем. – Старец упорно игнорировал инспектора и общался исключительно с Беккером. – Но вы приходите после службы. Для констебля я сделаю исключение.
– Нет, мы прочитаем их сейчас.
Райан оттер владельца лавки плечом и прошел внутрь.
Страницы переплетенного в кожу тома необходимо было разрезать. Беккер с трудом скрыл удивление, когда инспектор задрал штанину, вынул нож из закрепленных на ноге ножен и принялся за книгу.
– Будьте осторожны, – взмолился смирившийся с неизбежным старик. – Покупатели очень требовательны к тому, как разрезаны их книги. И скажите, констебль, с каких пор арестантам дозволяется иметь при себе ножи?
– Это не арестант. Инспектор полиции Райан.
– Ирландец.
Старик кивнул с таким видом, будто его подозрения полностью подтвердились.
– Расскажите нам, что собой представляет книга «Убийство как одно из изящных искусств», – попросил Райан.
– Сдается мне, вы знаете побольше моего.
Инспектор впился в старика взглядом, и тот поднял руки вверх.
– Если вы говорите об этих эссе Де Квинси…
– Об этих? – уточнил Райан. – Де Квинси написал не одно эссе об убийстве?
– Три. И все они содержатся в этой книге, которую вы пытаетесь изуродовать. Де Квинси просто наслаждается своими убийствами.
– Убийствами?
– Написав «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум», он пообещал, что следующая книга будет называться «Исповедь убийцы».
Полицейские разинули рты.
– Но вместо книги об убийствах он написал три эссе на эту тему, – открывая книгу, сообщил старик.
Пораженные Райан и Беккер узнали о мужском клубе, в котором читались доклады о самых громких преступлениях человеческой истории. Клуб носил имя Уильямса, в честь Джона Уильямса, человека, обвиненного в двух групповых убийствах на Рэтклифф-хайвей.
– Господи! Вы только посмотрите, как Де Квинси воспевает убийства, – сказал Райан. – Вот: «Самое грандиозное из когда-либо совершенных. Его гений просто поражает».
– И здесь! – воскликнул изумленный Беккер и процитировал: – «Самое потрясающее в этом столетии. Равных ему не было и не будет. Гений. Все прочие убийства бледнеют в кровавых отблесках этого».
– Этот Де Квинси, похоже, сумасшедший.
Полицейские узнали от старика, что последнее эссе Де Квинси об убийствах было опубликовано буквально в предыдущем месяце. В нем Любитель Опиума на пятидесяти страницах в красочных, кровавых подробностях рассказывает о совершенных Уильямсом групповых убийствах. Несмотря на то что с тех пор прошло уже сорок три года, описание было настолько ярким, что казалось, будто убийства случились предыдущей ночью.
«Он явился сюда отнюдь не для прогулки по многолюдным улицам. Сказать – значит сделать. Тем вечером он втайне дал себе слово исполнить замысел, уже в целом набросанный, коему суждено было поразить наутро словно громом „все могучее сердце Лондона"… Впоследствии вспоминали, что Уильямс покинул свое жилище ради задуманного мрачного предприятия около одиннадцати часов вечера; приступить к делу столь рано он вовсе не намеревался – необходимо было провести рекогносцировку. Инструменты он скрывал за бортом наглухо застегнутого просторного плаща».
Райан ткнул пальцем в следующую страницу.
– Лавка Марра была открыта до полуночи. Уильямс прятался в темноте на противоположной стороне улицы. Служанку отослал с поручением хозяин. Мимо проходил ночной сторож, и он помог Марру затворить ставни. Потом…
«Уильямсу пришлось дождаться, когда затихнут за углом шаги сторожа: прошло, наверное, секунд тридцать, не более; одна опасность миновала, но возникла новая – а что, если Марр запрет дверь? Поворот ключа – и убийца лишится доступа в дом. Уильямс стрелой ринулся за порог – и ловким движением левой руки повернул ключ в замке, оставив Марра в неведении относительно этой роковой уловки».
– Левой руки, – повторил Беккер. – Откуда Де Квинси может знать, что Уильямс повернул ключ именно левой рукой?
«Подойдя к прилавку вплотную, вошедший попросил хозяина показать ему пару грубых хлопчатобумажных носков».
– Хлопчатобумажных носков? А об этом как он узнал? Ведь в комнате находились только убийца и его жертва!
«Убийца наверняка хорошо изучил, какие товары где хранились: он уже заранее удостоверился в том, что для извлечения требуемого Марру потребуется развернуться спиной и, обведя глазами одну из верхних полок, снять коробку с высоты приблизительно восемнадцать дюймов».
– Восемнадцать дюймов?! – Теперь уже и Райан не смог сдержать возглас удивления. – Откуда такая точность?
«Эти телодвижения устраивали злоумышленника как нельзя более: едва только Марр, обратив к нему беззащитный затылок, занялся поисками, убийца внезапно извлек из-под широкого плаща увесистый молоток судового плотника и одним-единственным мощным ударом лишил жертву всякой способности к сопротивлению».
– Все в точности как произошло прошлым вечером, даже хлопчатобумажные носки мы обнаружили на полу! – воскликнул Беккер. – Владелец лавки как раз, наверное, потянулся достать их. Вот – прочитайте про младенца.
«…Негодяй столкнулся с двумя затруднениями: сначала его смутило дугообразное покрытие над навесом колыбели, которое он сокрушил ударом молотка, а затем перегородки, которые не позволили ему свободно наносить удары. Уильямс завершил свои манипуляции, как обычно, полоснув бритвой по горлышку невинного малютки, после чего без всякой видимой причины, как если бы смутившись картиной собственного злодеяния, не поленился нагромоздить над бездыханным тельцем целую груду белья».
– То же самое, что обнаружили мы.
– Два, – вдруг произнес Райан.
– Что?
– Уильямс совершил два убийства.
Инспектор перевернул страницу, и глазам его предстали строки, описывающие новые ужасы: случившееся двенадцать дней спустя зверское убийство хозяина таверны, его жены и служанки.
– Посмотрите на фамилию владельца таверны, – сказал констебль.
– И что с ней?
Беккер ткнул в строчку на странице.
– Джон Уильямсон.
– И? – спросил Райан.
– Убийцу звали Джон Уильямс, а жертву второй резни – Джон Уильямсон.
Инспектор в растерянности уставился на Беккера.
– Джон Уильямс. Джон Уильямсон. Как будто они родственники. Вроде как отец убивает сына.
– Это наверняка совпадение, – заявил Райан. – Комиссар непременно упомянул бы о том, что между убийцей и жертвой существует родственная связь. Кроме того, в нашем случае это невозможно. Уильямс по возрасту вполне мог бы быть сыном хозяина таверны, но никак не отцом. Нет, это не имеет смысла. Лучше взгляните, в каких подробностях этот Де Квинси описывает совершенные убийства.
«Служанку убийца застал стоящей на коленях: она натирала графитом каминную решетку. Покончив с этим поручением, она принялась за другое и стала заполнять очаг углем и растопкой… Миссис Уильямсон, вероятно, не видела вошедшего, поскольку стояла спиной к двери. Ее-то, до того как его заметили, Уильямс и сразил сокрушительным ударом по затылку; этот удар, нанесенный ломиком, раздробил едва ли не половину черепа. Миссис Уильямсон упала; шум ее падения привлек внимание служанки – вот тогда-то у нее и вырвался крик… крикнуть во второй раз она не успела; убийца, взмахнув своим орудием, расколол ей череп с такой силой, что осколки врезались в мозг. Обе женщины были несомненно мертвы – и продолжать душегубство попросту не имело смысла… однако убийца немедля принялся перерезать обеим глотки. …Служанка, стоявшая на коленях, так и не успела разогнуться – и подставила голову ударам без сопротивления; после чего негодяю оставалось только откинуть ей голову, чтобы обнажить горло».
– Я словно сам там побывал, – негромко поделился своими ощущениями Беккер. – Сорок три года прошло, а этот Любитель Опиума пишет об убийствах так, как будто все случилось вчера.
– Он испытывает радость, описывая кровавую бойню. – Райан схватил книгу и порывисто вскочил на ноги. – Нам нужно с ним поговорить.
– С кем? С Де Квинси?
На лестнице послышались шаги, а через секунду полицейские увидели владельца книжной лавки – он оделся для воскресной службы, а в руке держал псалтырь.