Дэни Аткинс
Наша песня
На мгновение наступила тишина, порожденная нашим обоюдным потрясением. Она заговорила первой.
Шарлотта
– Ты?! – Я увидела, как медсестра от изумления приподняла брови, а у Элли в ту же секунду от неожиданности открылся рот. – Откуда ты узнала, что он здесь? Кто тебе об этом сказал? – продолжала я.
Взгляд медсестры метался между нами. Она была явно смущена. И не только она одна.
Элли замотала головой, как будто пересказывала запутанный сон и никак не могла сообразить, что происходит.
– Я… я была дома… мне полицейские сообщили. Но ты-то почему здесь?
Я не обратила внимания на ее вопрос. Миллион подозрений, которые, как я надеялась, запрятались со временем так далеко, что никогда не выползут наружу, неожиданно вернулись.
– Но откуда они узнали, как тебя найти?
– Они нашли мой номер у него в бумажнике. Но я ничего не понимаю. Что ты тут делаешь, Шарлотта?!
Я была так поражена ее вопросом, что на несколько секунд лишилась дара речи. Она что, строит какие-то планы? Или у нее нервный срыв? Других причин, чтобы вести себя так вызывающе, я отыскать не могла. Это ее здесь не должно было быть. Это она нагло вторглась на чужую территорию.
– Наверное, то же самое, что и ты, – ответила я, стараясь говорить пренебрежительно, но слова получились вымученные, наполненные болью. «Неужели он носил с собой ее телефонный номер? После всего того, что произошло за это время?»
Медсестра, не отличавшаяся, очевидно, особой сообразительностью, продолжала переводить взгляд с меня на Элли и обратно, пока наконец на ее лице не засветилось нечто вроде понимания сути случившегося.
– Так, значит, вы знакомы? – бесхитростно поинтересовалась она.
Наступила мертвая тишина.
– Да. Точнее, когда-то были знакомы, – негромко ответила Элли.
Я подождала, пока медсестра уйдет, и только после этого снова повернулась к женщине, само существование которой напоминало линию разлома, запрятанную глубоко в основе моего брака.
– Пожалуйста, иди домой. Тебе здесь не место, – произнесла я.
Черты ее лица мгновенно исказились. Глаза наполнились слезами, но даже сейчас, измученная болью, она все равно казалась очень даже симпатичной.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь, но именно мне здесь сейчас самое место. Мужчина, которого я люблю, борется за свою жизнь. И где еще я могу быть в данный момент, если не здесь?
– Но он не твой муж. Он мой! – выкрикнула я, и голос у меня сорвался, а из глаз брызнули слезы, видеть которые ей не следовало.
Элли вытаращила глаза, словно не верила мне. Впрочем, она ведь не знала, что мы поженились.
– Дэвид? – с дрожью в голосе произнесла она, и мне стало неприятно просто из-за того, что его имя вырвалось именно из ее уст. – Дэвид здесь, в больнице?! – Она протянула руку, чтобы схватиться за стул и удержаться на ногах. Она казалась потрясенной, и я впервые ощутила сомнения, правда, решила держаться до последнего, даже несмотря на то что почва у меня уходила из-под ног.
– Дэвид здесь? – снова удивленно повторила она. – Здесь, в больнице? И в этом отделении?
Я коротко кивнула. Последовало молчание, видимо, она пыталась что-то сообразить, прежде чем продолжить:
– Я не могу в это поверить. Как такое вообще может быть? Нет, это непостижимо.
Неожиданно, сама не зная почему, я ей поверила. Такое изумление невозможно было подделать. Я наблюдала за тем, как она нервно провела рукой по своим блестящим каштановым волосам до плеч, одновременно мотая головой из стороны в сторону, словно не веря в происходящее. Наши взгляды встретились, и в ее глазах я увидела отражение своих, так же отказывающихся поверить в то, что судьба снова неумолимо сталкивала меня с ней.
– Я приехала сюда не из-за твоего мужа, а из-за своего, – сказала Элли.
Мне всегда нравилась математика. Но я никогда не смогла бы даже прикинуть вероятность того, что мне придется оказаться в больничной комнате для ожидания с женщиной, владевшей частичкой сердца моего мужа, той самой, которую мне так и не удалось заполучить.
Элли
Я медленно опустилась на жесткий пластиковый стул. Какова была вероятность нашей встречи? Один шанс из миллиона? Из миллиарда? Мы обе молчали несколько минут, потеряв дар речи из-за невероятности ситуации, в которой очутились. Мы считаем, что вполне способны управлять собственной жизнью. Полагаем, что самостоятельно принимаем в ней все решения. А потом происходит нечто подобное, и мы начинаем понимать, что являемся лишь крошечными шахматными фигурами, движимыми по прихоти чего-то или кого-то куда более значительного и могущественного. Свобода воли? Мне показалось, что я больше в это не верю. Я первой нарушила молчание.
– А что с ним случилось? Почему Дэвид здесь?
– Сердечный приступ, – коротко пояснила Шарлотта. Слова вылетели у нее изо рта, как пули. Они попали точно в цель, и я вздрогнула от удара.
– Да что ты! По-моему, он еще слишком молод для этого.
Она прищурилась и молча уставилась на меня, будто я намеренно подвергла сомнению ее слова. Потом подняла руку и принялась стирать крошечные невидимые морщинки со лба. В этот момент я невольно подумала о том, досталась ли ей такая идеально гладкая кожа благодаря генам или же она все-таки прибегает к помощи косметологов.
– В общем, да. Я сама пока ничего не понимаю. Жду, когда мне можно будет поговорить с врачами, – уже более спокойно продолжила Шарлотта.
И снова неловкая пауза. Между нами было столько всего неуловимого, способного заново разжечь ненависть, что любая крохотная искорка грозила разгореться в адское пламя. А с этим, как я подозревала, сейчас не смогла бы справиться ни одна из нас.
Мне очень не хотелось с ней разговаривать, однако я поймала себя на том, что не могу перестать тайком ее изучать. Мы с ней выбрали стулья, стоявшие в противоположных концах комнаты, чтобы быть по возможности подальше друг от друга. И даже при тусклом освещении я смогла разглядеть и ее модную прическу, и серебряные украшения из последней коллекции, и обувь на невероятно высоких каблуках, которые должны были оставлять неизгладимое впечатление от их обладательницы. Я была совершенно уверена в том, что ее сшитое на заказ платье довольно смелого кроя стоило больше, чем весь мой гардероб за целый год. Я была одета в простенький черный джемпер и джинсы, заправленные в черные сапожки. Это была моя рабочая униформа мамочки, и мне она уже давно пришлась по вкусу. Кроме всего прочего, Джо нравилось, когда я надевала джинсы. Неожиданно мне вспомнилось, как он любил проводить своими натруженными ладонями по моим бедрам, обтянутым джинсовой тканью. В горле у меня уже давно образовался комок, и сейчас оттуда словно вырвался приглушенный звук. Шарлотта встрепенулась от неожиданности, но лишь продолжала смотреть на меня, даже не пошевельнувшись, чтобы приблизиться.
– Значит, твой муж… Джон, да?
– Джо, – поправила я, почему-то раздражаясь из-за ее ошибки.
– Так что же с ним случилось?
– Он попал под лед на замерзшем озере.
Идеально выщипанные ухоженные брови Шарлотты поползли вверх. Впрочем, я сразу осознала, что это была вполне ожидаемая реакция.
– А что он делал на этом озере?
– Понятия не имею, – коротко ответила я, прерывая ее неумелую попытку начать беседу.
Она чуть заметно пожала плечами, что только подтвердило мою догадку: ей было наплевать на состояние моего мужа. Сейчас она думала только о Дэвиде, и в этом она ни чуточки не изменилась. Вообще не изменилась.
Послышались шаги, приближающиеся к комнате для посетителей, и мы одновременно подпрыгнули на стульях. Трудно было определить, из какого конца коридора к нам шли – со стороны палаты Джо или Дэвида. Дверь распахнулась. На пороге стоял врач в белом халате. Но я не смогла припомнить его среди бригады, которая работала с Джо. Доктор явился не один. С одной стороны от него стояла медсестра, а с другой – очень молодой мужчина с небрежно свисающим с шеи стетоскопом.
– Миссис Уильямс? – произнес тот врач, который был старше, вопросительно переводя взгляд с меня на Шарлотту и обратно.
– Это я. Я миссис Уильямс, – ответила Шарлотта, делая ударение на слове «я» и одновременно вскакивая со своего места.
Мои ладони машинально сжались в кулаки, когда эти слова, как призраки прошлого, эхом отозвались во мне, а ведь я совсем не была обязана их помнить.
– Миссис Уильямс. Миссис Элли Уильямс. Это ведь произойдет, и ты сама это знаешь. Когда-нибудь, через несколько лет. – Дэвид обхватил меня одной рукой, сильнее прижимая к своему обнаженному телу. Я игриво сопротивлялась, отталкивая его, но накачанные мышцы его пресса даже не дрогнули под моими ладонями.
– Замолчи, – ответила я, зарываясь головой в его широкое плечо и пытаясь использовать его, как подушку. Кровать в его студенческом жилище была узкой и не слишком удобной, но тогда никто из нас не обращал на это внимания.
– Можешь протестовать, сколько тебе будет угодно, – поддразнивал он меня, запуская пальцы в мои длинные каштановые волосы и нежно приподнимая мою голову так, чтобы я смогла заглянуть ему в глаза: – Но потом сама во всем убедишься. Когда-нибудь я с тобой разберусь.
Щеки мои мгновенно порозовели. Я никогда не могла понять, говорит ли он это серьезно.
– Кажется, ты уже сегодня неплохо разобрался со мной… целых два раза, – заявила я.
– Но Бог любит троицу. Не возражаешь? – поинтересовался Дэвид, подтягивая меня наверх. – Попробуем, будущая миссис Уильямс?
– Пройдемте с нами, миссис Уильямс. У нас есть новости о состоянии вашего супруга.
Я была рада, что осталась одна, что доктора увели Шарлотту на частную консультацию. Я твердила себе, будто мне все равно, что они ей там скажут. Я уверяла себя, что ко мне это уже не имеет никакого отношения. Я повторяла про себя, что сейчас меня интересует только Джо и никто другой. Я сидела в темноте в окружении своих собственных лживых мыслей.
Мой взгляд то и дело падал на мерцавшие лампочки на маленькой елочке, стоявшей на столе. В ту ночь, когда мы познакомились, рядом тоже была елка, только огромная и роскошная, высотой почти с навес, под которым шел праздник, и ее практически не было видно со входа, украшенного гирляндой цветных лампочек. Я спешила войти, и у меня не было времени остановиться и восхищаться такой красотой, ведь я уже опаздывала. И тут подошва одной из моих дешевеньких туфель, которые я купила в тот же день чуть ранее, заскользила, как конек на обледеневшей дорожке, и я поняла, что падаю…
Глава 3
Элли. Девять лет назад
– Эй! Не падать там! – Его голос раздался откуда-то из темноты, и пальцы тут же вцепились мне в руку, подхватив ее, прежде чем я успела перевернуться через голову и грохнуться на землю прямо перед длинной извивающейся очередью из студентов, выстроившихся у входа, чтобы попасть на «Бал снежинок».
Похоже, мои ноги зацепились одна за другую, как это очень смешно получается у героев мультфильмов. Наконец я перестала скользить и снова обрела равновесие.
– Спасибо, – задыхаясь, выпалила я, уже чувствуя, как щеки начинают пылать смущенным румянцем, подняла глаза, но не смогла разглядеть подхватившего меня человека.
– Дэвид, девушки опять падают к твоим ногам? – насмешливо спросил чей-то голос с другой стороны дорожки. – Это уже начинает надоедать, старина. Может, чуть подвинешься и дашь остальным шанс попытать счастья?
Это язвительное замечание завершилось вспышкой булькающего смеха: кто-то явно остался доволен собственной шуткой. А вот я не очень. Особенно когда его слова привлекли внимание нескольких студентов, стоявших в очереди, чтобы сдать билеты на праздник, который студенческий совет разрекламировал как «знаменательное событие, которое никак нельзя пропустить». Вообще-то такой слоган мне совсем не нравился, по мне так он должен был бы звучать скорее как «Знаменательное событие, которое никак нельзя посетить». Уж точно не за семьдесят фунтов за билет, после чего от моей студенческой ссуды за семестр почти ничего бы не осталось. Если бы не отчаянные мольбы близкого друга и если бы трубача внезапно не подкосил грипп, я бы ни за что не стояла перед огромным навесом в дешевеньких туфлях на скользкой подошве, а незнакомый парень не держал бы меня крепко за руки. На самом деле он не выпускал меня, хотя опасность упасть давно миновала.
– Спасибо, – повторила я куда-то в сторону своего спасителя, который все так же возвышался сумрачным силуэтом на фоне темного неба.
– Надо сильнее разбавлять, – поддразнил он меня.
– Да ничего я не пила, – ощетинилась я, хотя не могла с уверенностью сказать того же о нем или о его приятеле. Торопясь поскорее уйти, я высвободила руку с чуть большей силой, чем следовало бы, и тут же снова чуть не упала. Его руки опять подхватили меня. Я услышала раздавшиеся из очереди смешки и почувствовала, как щеки мои запылали еще жарче, словно ртуть в градуснике стремительно поползла вверх. Я терпеть не могла находиться в центре внимания или выставлять себя на посмешище, а теперь мне угрожало и то, и другое.
– Я пошутил, – ответил парень, которого, как я поняла, звали Дэвид. – Дорожка тут и вправду скользкая, и, наверное, нелегко идти по ней на высоких каблуках.
Вот только туфли на мне были без каблуков. Новые черные блестящие лодочки в сочетании с прямой узкой черной юбкой и дешевой черной блузкой. Я выглядела собравшейся скорее на похороны, чем на бал, и мне приходилось постоянно напоминать самой себе, что я – музыкант, а не гость. Все это походило на современные вариации на тему классической сказки. «Золушка, ты сможешь отправиться на бал… вот только чтобы попасть туда, тебе придется играть в оркестре».
– Уверены, что все в порядке? Я вас не очень больно подхватил, правда?
Голос у него был приятный, созданный для пения, что сразу уловило мое ухо профессионала. Он обладал глубиной и насыщенными обертонами, навевая мысли о густом меде. Я быстро заморгала, чтобы поскорее стряхнуть это причудливое видение, и тут приятель моего спасителя снова крикнул:
– Дэвид, тут же окоченеть можно от холода. Давай бери у нее телефончик и дуй сюда, иначе ребятки выпьют все шампанское к тому времени, как мы попадем внутрь.
Я оглянулась через плечо в том направлении, откуда раздались реплики, а потом снова взглянула на стоявшего передо мной парня.
– Нет-нет, все в порядке. Еще раз спасибо. Извините, мне пора идти, – ответила я, быстро направляясь мимо него к служебному входу. Я и так уже на пятнадцать минут опоздала на встречу с руководителем оркестра, обеспечивавшего живую музыку на балу. Он, наверное, с ума сходил, думая, что я не приду.
Я совсем было исчезла в темноте, когда кто-то под навесом щелкнул выключателем, и окаймляющие дорожку деревья вдруг ожили, как по мановению волшебной палочки, обвитые пропущенными вдоль ветвей светодиодными лампочками. Вот тогда я впервые по-настоящему разглядела его, освещенного со всех сторон сиянием тысяч мерцающих огоньков. Это был, вне всякого сомнения, самый симпатичный и потрясающий парень, которого я видела в своей жизни.
За дверью служебного входа царила обычная атмосфера буйного помешательства, которая всегда предшествует большому выступлению. Конечно, я больше привыкла к классическим концертам, нежели к джазовым оркестрам, но сразу ощутила знакомую суету и едва сдерживаемую, витавшую в воздухе панику. Я знала руководителя оркестра только в лицо, но и без того смогла бы догадаться, к кому подойти, поскольку он больше всего напоминал человека, которого от стресса вот-вот хватит инфаркт.
Я пробралась через оживленную группу оркестрантов и похлопала его по плечу.
– Здравствуйте, я Александра Нельсон. То есть Элли, – поправилась я. Он удостоил меня мимолетным взглядом и рассеянным кивком, после чего продолжил вглядываться в толпу, кого-то или что-то там высматривая.
– Я заменяю вашего заболевшего трубача, – добавила я.
Он вцепился руками мне в плечи, и на мгновение мне показалось, что он то ли вытрясет из меня душу за опоздание, то ли расцелует от счастья. Слава богу, он не сделал ни того, ни другого.
– Господи, наконец-то. Я уж думал, что вы не придете.
– Простите, – извинилась я. – Но мне пришлось… – Мне не удалось закончить фразу, поскольку в руки мне сунули большую папку с нотами.
– Чертовски надеюсь, что вы играете так же хорошо, как это расписал Том, поскольку мы в первой десятке.
Я сглотнула и посмотрела на увесистую пачку нот в руках.
– Так что прошу вас, скажите, что вы читаете и играете с листа лучше всех на музыкальном отделении.
Я не была уверена, могу ли претендовать на звание лучшей, однако обстановка не располагала к ложной скромности. Я взглянула на партитуру с уверенностью, которая, как я надеялась, не осталась незамеченной.
– Не волнуйтесь. Я с этим справлюсь.
Он кивнул, явно довольный. Прослушивания в этот элитный оркестр славились своей жестокостью, и я подумала, что мое зачисление, вероятно, войдет в его историю как самое легкое и быстрое. Однако что еще ему оставалось делать, когда до главного выступления года оставались считаные минуты, а зал заполнили студенты, заплатившие немалые деньги за музыкальный вечер? Кроме того, мне предстояло играть с ними всего лишь один концерт.
– Просто идите в ногу с оркестром. Мы добавляем движения в нескольких известных номерах.
У меня упало сердце. Это оказался совсем другой мир, отличавшийся от университетского филармонического оркестра, в котором обычно играла. Не та музыка, которую я привыкла исполнять, и не те люди, с которыми мне хотелось бы общаться. Движения? Что еще за движения? Я искренне надеялась, что он не имел в виду, что мне придется танцевать, поскольку это было однозначно не из моей оперы.
– Все будет хорошо, – заверил он то ли себя, то ли меня, и я почти видела, как он мысленно вычеркивает «заболевшего трубача» из списка вопросов, которые нужно решить в оставшиеся десять минут.
Я скинула стеганую куртку, уселась на один из больших ящиков, в которых перевозят усилители, и пробежала глазами программу концерта. За вечер предстояло сыграть три отделения по сорок пять минут каждое, и музыка в основном представляла собой хорошо известные джазовые номера из тех, которые популяризируют певцы вроде Майкла Бубле. Моим родителям понравилось бы. Они получили бы от этого гораздо больше удовольствия, чем от бесконечных сольных номеров, которые они стоически выдерживали, сидя среди публики, последние пятнадцать лет – с тех пор, как я начала заниматься музыкой. Сам факт того, что они не пропустили ни одного моего выступления, свидетельствовал скорее об их любви ко мне и о гордости за мои достижения, нежели о любви к музыке как таковой. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы осознать, что любовь к классической музыке передалась мне через поколение. Именно бабушку мне больше всего хотелось видеть на концертах. Именно ее музыкальный дар перешел ко мне по наследству вместе с каштановыми волосами, зелеными глазами и пухлыми губами. Губами, которые пора разминать, вспомнила я, открывая застежки черного футляра, в котором лежала моя труба.
Зал был великолепен. Высокий сводчатый потолок представлял собой купол из матерчатых складок, в которых разместилось целое созвездие светящихся огоньков. Это зрелище ошеломило нас, когда мы медленно, один за другим, выходили на сцену. Но я успела заметить еще по крайней мере две гигантские ледяные скульптуры и огромный шоколадный фонтан сбоку от площадки. Прямо перед сценой располагался дощатый танцпол, остальное пространство занимало множество больших круглых столов в праздничном убранстве, накрытых белыми скатертями. Когда мы заняли свои места, участники бала издали призывный рев. Я исполняла партию первой трубы и прошла на отведенное мне место в верхнем ряду за тромбонистами, которые, в свою очередь, расселись за саксофонами. Я ощутила знакомое посасывание под ложечкой. Странный пьянящий коктейль из растущего страха и радостного возбуждения. Лишь на одно короткое мгновение перед началом первого номера, когда руководитель оркестра оглядел рассевшихся музыкантов, я как всегда подумала: «Какого черта я здесь делаю?» Затем он театрально взмахнул руками, я поднесла трубу к губам и погрузилась в волшебный мир музыки.
Первое отделение пролетело быстро. Нам дали двадцатиминутный перерыв, которого хватило на то, чтобы выпить бутылочку воды и попробовать несколько бутербродов, которые принесли в небольшое импровизированное артистическое фойе в задней части зала. Гости ели отнюдь не бутерброды, но они же заплатили за горячий ужин из изысканных блюд и за шесть бутылок вина, которые я насчитала на каждом столике.
Я снова столкнулась с Дэвидом лишь во время последнего перерыва. Остальные оркестранты, что неудивительно, прекрасно знали друг друга и оживленно болтали, разбившись на группки. Среди них я чувствовала себя не в своей тарелке, что представлялось нелепым, поскольку на сцене я ощущала, как общая мелодия превращает нас в единый живой музыкальный организм. Я не стеснительна, но всегда принадлежала к тому типу людей, которые предпочитают спокойно наблюдать со стороны. Возможно, это результат того, что я росла единственным ребенком у родителей, которые были на добрых пятнадцать лет старше отцов и матерей моих одноклассников. Или же, наверное, такой меня создала природа. Люди, плохо знавшие меня, часто ошибочно считали, что я замкнутая или отчужденная. На самом деле – ни то, ни другое, однако мне требовалось много времени, чтобы открыться перед незнакомыми людьми, и, хотя я уже второй год училась в университете, я обзавелась бесчисленным количеством знакомых и лишь очень узким кругом близких друзей.
Я вышла за импровизированный занавес, отделявший занятые музыкантами кулисы от главной части зала, и сразу же увидела его. Он стоял у одного из столиков слева от сцены, весело болтая и смеясь с сидевшими за ним людьми. Без какой-то видимой причины он вдруг посмотрел в моем направлении, словно его окликнули по имени. Что-то сказав своим собеседникам, он хлопнул одного из них по плечу, выпрямился и начал пробираться ко мне. Смутившись, я на какое-то мгновение решила сделать вид, что не заметила его, и нырнуть обратно за кулисы, куда гостям входить не полагалось. Для этого внезапного страха не было никаких оснований. В его глазах не было ничего пугающего, когда наши взгляды встретились, и он уверенно прокладывал путь ко мне через толпу гостей, многие из которых казались уже основательно набравшимися.
Дэвид выглядел просто потрясающе в вечернем костюме, который сидел на нем слишком элегантно, чтобы быть взятым напрокат. Он словно сошел с рекламы глянцевого журнала, прославляющей стиль жизни сливок общества, которому, на самом деле, никто не следовал. Расстегнутая бабочка небрежно болталась вокруг расстегнутого ворота его ослепительно-белой рубашки. Я никогда не понимала, почему это смотрелось так сексуально, но в его случае эффект еще более усиливался, и у меня вдруг непроизвольно сдавило горло.
– Привет, девчушка-пьянчужка. Так, значит, ты музыкант, – произнес он, непринужденно улыбаясь. – Играешь на рожке.
Помимо своей воли я слышала веселье в своем голосе, когда поправляла его по каждому пункту.
– Я же говорила уже, что не пила. А рожок – это мороженое, а не инструмент. А если бы и был инструментом, то я на нем не играю. Я трубачка.
Глаза его сверкнули даже ярче, чем огоньки на потолке, освещавшие нас, и я снова поняла, что он надо мной подтрунивает.
– Ты прекрасно играешь, – сделал он мне комплимент. – И давно ты в этом оркестре? Я что-то не припомню, чтобы видел тебя раньше на их концертах.
Я взглянула на свои часики на узком ремешке (подарок к четырнадцатилетию), которые даже спустя семь лет шли минута в минуту.
– Вообще-то чуть меньше двух часов, – ответила я. – Я подхватка.
– Ну, разумеется, – кивнул он с видом знатока, после чего наклонился ко мне так близко, что я уловила пряный аромат его одеколона. – А что это такое? – добавил он уже шепотом.
Я улыбнулась. Я настолько привыкла к разговорам с собратьями-музыкантами и соседями по общежитию, которые тоже обучались музыке, что обычно забывала, что не всем знаком наш профессиональный жаргон.
– Это когда замещаешь кого-то, кто заболел, – объяснила я. – Играешь на подхвате. Вообще-то это не та музыка, которой я обычно занимаюсь.
– Тебе больше по душе тяжелый металл, да?
Я взглянула на него сквозь полуопущенные ресницы. Такой за словом в карман не полезет, к тому же остроумен. И тут вдруг я почувствовала, будто выплываю из глубины на поверхность.
– Я играю в университетском филармоническом оркестре, – гордо заявила я. – Но что-то мне подсказывает, что ты не часто ходишь на наши выступления.
Он улыбнулся, и я заметила, что в уголках глаз у него появились морщинки, которые делали его еще более неотразимым.
– С чего это ты взяла?
Я неловко пожала плечами, пожалев о своих словах, которые никак не могли поддержать завязавшийся разговор, и добавила:
– Ну, не знаю… ты… и твои друзья… вы как-то не очень похожи на тех, кто обычно сидит у нас на концертах.
– Ты как-то слишком жестко защищаешь свои музыкальные вкусы, пьянчужка.
– Не пила я ничего, – возразила я. – А сказать хотела лишь то, что это, похоже, не твоя музыка. Сомневаюсь, что ты сможешь назвать хотя бы трех композиторов-классиков.
– А, так, значит, брошен вызов, – чуть издевательски отозвался он. – Я просто обожаю вот этих…
Я вдруг растерялась, не зная, относится ли это к именам музыкантов или к чему-то еще. Тем не менее он очаровательно наморщил лоб (как такое вообще возможно?), пытаясь сосредоточиться.
– Э-м-м… Бетховен, Бах… и… э-э-э…
– Барток, Берлиоз, Бертини, Бизе, Брамс…
– Ух ты! Ты играешь всех на букву «Б», что ли?
– Бред.
– Вот, еще один! – шутливо заметил он. – Ты все воспринимаешь так серьезно, выпивоха?
– А ты все воспринимаешь несерьезно? – парировала я.
– Тут вся штука в равновесии, – ответил Дэвид. – К тому же сегодня праздник. Можно веселиться. Мешай дело с бездельем… – Вторая часть пословицы повисла в воздухе.
– Получишь бакалавра с отличием, – закончила я, невольно выдав свой трехлетний студенческий стаж.
Когда позади нас в артистическом фойе раздался мелодичный звон колокольчика, я с благодарностью воспользовалась этим предлогом, чтобы покинуть спарринг-ринг.
– Мне надо идти, нам пора снова на сцену.
– А когда вы закончите играть?
– Не раньше чем через сорок пять минут, – ответила я, уже поворачиваясь.
Но тут он протянул руку и легонько взял меня за запястье, не давая уйти.
– Приходи к нашему столику, когда закончишь, выпьем по чуть-чуть, – совершенно неожиданно пригласил он меня, кивнув головой в сторону одного из самых шумных сборищ в зале. Я взглянула на столик, от которого он недавно отошел. Большая компания его друзей над чем-то громко хохотала чуть вдалеке от двух парочек, которые столь откровенно демонстрировали свои нежные чувства, что время от времени кто-то выкрикивал: «Отойдем-ка подальше!» Все веселились от души и были одеты в соответствии с обстановкой – в дорогие на вид бальные платья и вечерние костюмы.
Пока я смотрела на них, к столику подошел официант с подносом, на котором громоздились четыре бутылки шампанского. Компания встретила его появление восторженными возгласами. Я впервые за вечер подумала, что Дэвид, возможно, сам был немного навеселе, хотя по его поведению я этого не заметила.
Я покачала головой и осторожно высвободила запястье из его пальцев.
– Извини, нам не разрешают, – соврала я, импровизируя на ходу. – Нам не позволяют общаться с заплатившими за билеты гостями.
– Глядите, прямо диккенсовская чопорность.
– Таковы правила, – пожала я плечами.
Его глаза сверкнули озорным блеском.
– Правила создают, чтобы их нарушать.
– Нарушать их – не в моих правилах.
Легонько покачав головой, я исчезла за занавесом, чтобы занять место рядом с другими оркестрантами. Я и подумать тогда не могла, что только что встретила человека, который изменит всю мою жизнь.
Шарлотта
– Простите, какой вирус, вы сказали?
Врачи проводили меня в небольшую комнату за сестринским постом. Дверь – без таблички, на столе – ни единого листка бумаги. Унылое и безрадостное помещение, что показалось мне пугающе символичным. У пожилого врача, на вид чуть за пятьдесят, была густая рыжеватая с проседью борода, и он больше походил на лесоруба, нежели на медика. Молодой доктор осторожно прикрыл дверь, отрезав нас от раздававшихся в коридоре отделения звуков, а пожилой предложил мне сесть. Когда я отказалась, он тихо, но настойчиво произнес:
– Миссис Уильямс, пожалуйста, присаживайтесь.
Вот тут я испугалась по-настоящему. Собирался ли он сказать что-то настолько страшное, что после его слов я буквально не смогла бы устоять на ногах? Возможно.
– Вирусная кардиомиопатия, – произнес доктор и, протянув руку через разделяющее наши стулья пространство, успокаивающе положил ладонь на пальцы моих обеих рук, нервно сплетавших различные узоры.
Этот простой жест дал мне понять, что случилось что-то серьезное. Я заставила свои руки успокоиться.
– Но ведь вы же сможете дать ему что-нибудь от этого, да? Если это вирус, его же можно вылечить? Антибиотиками или… чем-то другим? – Я посмотрела на сопровождавшего нас молодого врача. Он смущенно поигрывал наушником висевшего у него на шее стетоскопа, и я вдруг поняла, зачем он здесь. Чтобы научиться озвучивать чрезвычайно страшные новости и диагнозы родственникам больных. Ну что ж, ему придется учиться этому в другой раз, на другом больном, потому что я просто-напросто не собиралась принимать этот диагноз. Я снова перевела взгляд на пожилого доктора, который с сожалением покачивал головой из стороны в сторону.
– Вирусная кардиомиопатия возникает, когда вирусная инфекция вызывает состояние, называемое миокардитом, результатом которого становится утолщение миокарда и расширение желудочков сердца.
Я нетерпеливо затрясла головой.
– А можно простыми словами?
Я впервые увидела за белым халатом врача живого человека: взгляд его смягчился, когда наши глаза встретились.
– Если объяснять на пальцах, то ваш муж…
– Дэвид, – вставила я.
– Дэвид, – продолжил врач, – подхватил вирус, который поразил мышцы его сердца, разрушая их.
Я громко сглотнула.
– А как эти мышцы лечить? Что вы делаете, чтобы они снова пришли в норму? – Он молчал. – Что вы хотите мне сказать? Что их нельзя вылечить?
Доктор медленно наклонил голову, похоже, чтобы дать мне время вникнуть в слова, которым было суждено изменить мое будущее. Только тогда я этого не поняла.
– В реальной жизни Дэвид будет страдать от нарастающей одышки, утомляемости и головокружения. Нам необходимо провести дополнительные исследования и найти способы облегчить его состояние. Однако в данный момент вам нужно четко представлять себе, что ему придется радикально изменить свой стиль жизни в соответствии с его состоянием, пока мы найдем способ замедлить ухудшение его здоровья.