Дэлия Эриковна Цветковская
Пигмалион поневоле
В общем, похоже было, что по мнению экспертов птица выдержала испытание на самом высшем уровне, то есть, практически сравнялась в своих позниниях с мифическим Иваном Иванычем (хотя Лёня порадовался, что с ним незнаком). Во всяком случае, экзаменаторы смеялись до слёз, до колотья в боку (у того, что был потолще).
Отсмеявшись, тот, у которого закололо в боку, спросил у своего приятеля:
– Федь, может, заберёшь птицу? Это ж уникум! И уже дрессированный. Когда ещё такое встретишь?
Второй полицейский крякнул и почесал макушку.
– Согласен, прикол знатный. И… я бы с удовольствием взял, но… Коль, ты ж знаешь Светку! Боюсь, она меня из дому выставит вместе с попугаем этим. Может, ты сам его возьмёшь?
– Да ты что, Федюх! У меня ж дети! – замахал руками Николай. – Никак это не возможно… Хоть и жаль, конечно. Я б его усыновил…
Лёня, исполнявший во время учинённого полицейскими «дознания» роль молчаливого свидетеля, вдруг почувствовал, что совершенно неожиданно для себя попадает под действие некой силы – той, которая в борьбе за власть в его сердце выступала под лозунгами «совесть» и «сострадание». И что он просто вынужден сказать то самое слово, которое обречёт его на долгие муки и, скорее всего, превратит его жизнь в ад. Да, та часть его существа, где господствовал разум и здравый смысл, прямо-таки кричала ему об этом. Но он его всё же сказал, это слово.
– Не надо никого усыновлять. Я заберу попугая, – услышал Лёня свой, какой-то незнакомый, чуть хрипловатый голос.
Полицейские разом повернулись к нему.
– Заберёшь? Вот и ладно… – произнёс Николай. Однако в голосе его послышалось Лёне некоторое разочарование вкупе с явным облегчением. Вопрос был решён.
Второй – Фёдор – ничего не сказал, но посмотрел на юношу с откровенной жалостью.
«Что ты наделал!» – отчаянно закричал внутренний голос, подстрекаемый разумом. Но Лёня его уже не слушал – он понял, отчего так вышло.
Дело в том, что когда полицейские открыли сумку и вытащили коробку, в которой сидел попугай, тот вырвался и, перелетев через стол, ринулся прямёхонько к студенту, стоявшему одиноким столбом посреди комнаты. Словно почувствовал в нём свою главную опору и защиту. И всё время «беседы» попугай сидел на плече у Лёни, который окончательно остолбенел и не делал никаких попыток освободиться от роли птичьего насеста.
Но – странное дело! – речь попугая в ответ на произносимые мужчинами выражения была грязной, слова – грубыми, но сама птица показалась юноше на удивление ласковой и милой. Она так нежно прижималась к его шее, тёрлась клювом об ушко и щёку и аккуратно переступала лапками по плечу – вправо-влево… при этом весело выкрикивая самые страшные ругательства.
«Он же не ведает, что творит!», – внезапно осенило Лёню. Какой-то злой «шутник» научил его этому, сделав «неприкасаемым» для большинства нормальных людей и лишив тем самым шанса на хорошую семью, уход, любовь и ласку. А попугай – он просто доверчиво повторял – всё, что слышал от того, с позволения сказать, человека. Наверное, бедняге казалось, что так он становится ближе хозяину, раз говорит с ним на одном языке.
А как же это – «мы ответственны за тех, кого приручаем?» – поднял голову «голос справедливости» в Лёниной голове. Ведь теперь этого несчастного не хотят брать к себе даже те, кто не считает сквернословие особым грехом – вон как эти, которые хохочут сейчас до упаду. И что остаётся такой «падшей» птице – только смерть? Но ведь на самом-то деле «падшая» вовсе не она, а люди…
«На лицо ужасные, добрые внутри…» – зазвучала в памяти популярная песенка, которую пел когда-то Андрей Миронов.
«Вот и я такой же… И попугай… Мы оба – добрые внутри, хотя и страшненькие снаружи – каждый по своему, – подумал Лёня. – Значит, я должен что-то сделать для него. Как-то спасти».
Вот так и получилось, что теперь ему ничего не оставалось, кроме как посадить попугая обратно в коробку и застегнуть молнию на чёрной сумке. Что он и сделал со всей аккуратностью. Птица не сопротивлялась.
– Что ж ты с ней делать-то будешь? – спросил сердобольный Фёдор.
– Постараюсь найти хозяйку. А пока – буду перевоспитывать, – ответил юноша, сам, впрочем, понимая, что дело это (и то, и другое), скорее всего, гиблое.
Николай присвистнул:
– Да ты что, парень, того? Не понял что ли, что владелице он не нужен – такой? Она ж сама попыталась от него избавиться! В метро вот нам подкинула… А мы теперь – мучайся, решай – куда его девать.
И хотя решать с попугаем уже ничего было не нужно, вид у полицейского почему-то стал обиженный.
Ничего нового он, конечно, не сказал. Лёню уже давно посещала такая мысль, только он старался её всячески гнать: играл в прятки с самим собой. То есть, говорил себе: «Я найду способ исправить птицу, чтобы она не ругалась. И разыщу девушку в жёлтом пальто. Может, она будет мне благодарна, и тогда…» Впрочем, додумывать эту, вторую, мысль ему сейчас было некогда. Так что молодой человек решительно взял сумку с попугаем и сказал:
– Спасибо, что попытались помочь. Буду сам думать, как быть. Может, объявление напишу.
– Во-во! Попробуй объявление, – опять развеселились полицейские. – Но на результат особо-то не рассчитывай…
– Кстати! Не вздумай расклеивать объявления в метро. Это строго запрещено. Штраф! – предупредил Николай. – И уж тебя-то мы точно найдём… если что.
Лёня молча кивнул и вышел из помещения полиции. Откуда-то из дальнего угла вестибюля выскользнул дальнобойщик.
– Ну, что? – озабоченно спросил он. Хотя и так всё было понятно: вот она, большая чёрная сумка, налицо.
– Не взяли, – обречённо махнул рукой Лёня, чувствуя, вопреки всей ситуации, тёплую радость в груди – оттого что Анатольич не ушёл, дождался.
Тот вздохнул.
– Эх! Я так и думал… И что ж ты с этим прохвостом делать-то будешь? – задал он вопрос, ставший для юноши уже привычным, риторическим.
– Ничего… Придумаю, как хозяйку найти.
Парень бодрился, хотя на сердце у него было вовсе не так радужно, как он попытался изобразить.
– Ну, молодец, молодец, – скороговоркой заговорил дальнобойщик. – Пора мне… А то уж поздно совсем. Ты давай, студент, того… не унывай.
Приподняв на прощание согнутую в локте руку со сжатым кулаком: «Держись! Ротфронт!», Анатольич заспешил обратно к поездам. А Лёня поплёлся к выходу из метро – он жил как раз здесь, на станции «Сокольники».
* * *
Придя домой, Лёня первым делом проверил – закрыты ли все окна. Закрыл дверь в мамину комнату. Слава богу, что она пока в санатории, и ещё неделю там будет. Это повезло, точно. Но вот о том, что будет, когда она вернётся, юноша старался не думать.
Нет, он, конечно, любил маму. И отношения у них всегда были хорошие. Но именно поэтому он и не хотел их портить. А травмирование маминого слуха (да и своего тоже) выкриками пернатого сквернослова – это верный путь к накалённой атмосфере в доме. Это Лёня понимал.
Он достал коробку с попугаем и осторожно выпустил того на свободу.
– Извини, клетки для тебя у меня нету, – сказал невольный обладатель. – Постарайся не разнести квартиру до маминого возвращения.
