Марина и Сергей Дяченко
Медный король
Он провожал каждый корабль с жадностью и надеждой. Он мог бы уплыть, он мог бы вернуться на материк; если бы хозяин Агль знал, что Развияр выжил! Уж он бы точно раскошелился на лодку, чтобы забрать с маяка «свое богатство». Но хозяин, конечно, не знал; может быть, он и сам давно уехал из Мирте, может, уходящая «Крылама» уносила и его…
Далекий город каждое утро вставал на горизонте, парил над водой, переливался радужно, поблескивал золотом, менял цвета и зажигался огнями, и так светился до утра. Развияр не раз и не два пытался представить, что там живут за люди. Высокие, поджарые, со смуглой кожей и золотыми волосами; вот бы посмотреть на их женщин.
Странно, что сидя на камне посреди моря, обветренный, измученный, полуголодный Развияр впервые, может быть, в жизни так много думал о женщинах. Может, так действовал на него прекрасный и недоступный город. А может быть, никогда раньше у Развияра не было столько свободного времени.
Добывать еду и есть. Больше ничего. Развияр бродил по острову, собирая обломки раковин, но их было мало, тусклых, некрасивых. Он помогал старику разделывать рыбу и – иногда, если повезет – ощипывать пойманных птиц. Старик молчал. Развияр смотрел на рыбью чешую, сложенную в узоры, и у него перед глазами возникали страницы переписанных книг – он помнил их почти все.
Однажды днем, спрятавшись в тени маяка, Развияр стал читать вслух – не последнюю книгу о «Путешествии на Осий Нос», а ту, что переписывал раньше, когда «Крылама» только вышла из порта Фер. Это была история о фаворитке самого Императора, очень редкая в Фер и запрещенная в Империи. Хозяин Агль собирался продать переписанный экземпляр в Мирте – за большие деньги. Развияра вовсе не интересовали похождения фаворитки: она одинаково обходилась со всеми мужчинами. Его интересовали картины чужой жизни, приукрашенные, но все-таки похожие на правду.
Развияр читал, полузакрыв глаза, мысленно переворачивал страницу и читал дальше: город у подножия вулкана… Темные лабиринты со слепыми стражниками… опочивальня императора, белые и синие огни… Длинный зал, бассейны, подсвеченные сверху и снизу, толпы придворных, музыканты с морскими раковинами…
Тень маяка переместилась. Развияр перебрался, догоняя ее, на другой камень. Тень раздвоилась и слилась снова; подняв голову, Развияр увидел старика – тот сидел на камне, глядя на далекий город Мирте.
Развияр смутился. Он долго молчал, прежде чем снова начал читать вслух. То ли от жары, то ли от монотонного плеска волн память у него помутилась – он бросил книгу о фаворитке и мысленно открыл другую. Это были «Поучительные сказания о людях, животных и прочих тварях» – разные истории, записанные одна за другой, и невозможно было отличить вымысел от правды. О том, как верные жены летают на праздник к королеве цветов, но палуба воздушного корабля проламывается под ногами неверных жен. О том, как сытуха пожелала стать крыламой. Как дочка дровосека решила выйти замуж. Об огненных личинках, живущих в черном яйце: «Когда треснет скорлупа – выйдет огненная тварь на свободу, и станет служить тебе три дня и три ночи, подчиняясь словам и желаниям. Ей не страшны ни стрела, ни клинок…»
Развияр водил пальцем по ладони, выписывая невидимые знаки; книги рассказывали обо всем, но ни в одной из них не было слова «гекса».
Тень опять переползла. Развияр сидел на солнцепеке, а рядом, тоже на солнцепеке, сидел старик и смотрел на горизонт.
* * *
Старик по-прежнему ничего не говорил. Каждый день, погасив маяк и закончив заботы о пище, он садился в тени, и чуть поодаль садился Развияр. Внимательно смотрел на свою левую ладонь – рано или поздно на ней появлялись воображаемые знаки, тогда Развияр водил по ним пальцем и читал вслух.
Иногда старик сидел долго. Иногда скоро поднимался и уходил. Развияр читал сам себе, потом, когда жара становилась невыносимой, окунался в море. Его одежда заскорузла от соли, он ходил голышом, как старик. Белая кожа шелушилась на плечах и руках, облезала клочьями, но Развияр уже не чувствовал боли.
– А что такое «гекса»? – спросил он однажды у старика.
Надежда на ответ была слабенькой. Тем не менее Маяк отозвался почти сразу:
– Это племя.
– Где они живут? – спросил Развияр, обрадованный успехом.
Но на этот раз старик не ответил.
* * *
Прошло много дней. Развияра тошнило от вареной рыбы, он смотреть не мог на водоросли. Кусочек хлеба снился ему днем, когда он засыпал под створками огромной раковины, и ночью, когда пламя в маяке выло и билось на ветру.
Он рассказал все переписанные им книги, некоторые по два и по три раза. От скуки он вспомнил книги на чужих языках; их было немного, всего-то три или четыре, зато они были толстые. Знаки на желтых страницах ничего не значили, они чередовались безо всякого смысла, и только некоторые походили на буквы. Развияр придумывал звучание каждой букве и проговаривал их вслух. Получалось очень смешно, какое-то рыбье бульканье пополам с птичьим свистом; иногда, проговорив фразу-другую, Развияр валился на спину и начинал хохотать, и старик смотрел на него, как на полоумного.
Однообразие жизни на острове, ревущее пламя маяка, книги, прочитанные вслух и перелившиеся в сны, сны, ставшие бредом в жаркий полдень – все это могло свести с ума. Но страшнее всего для Развияра была догадка, ставшая подозрением, ставшая кошмаром и переросшая в уверенность: вся его жизнь пройдет здесь, на острове у подножия маяка. Из года в год он будет, как старик, бродить голышом, варить рыбу на масляной горелке, зажигать и гасить маяк. Имени у него не останется; он станет Маяком, а потом умрет, и его тело сбросят в воду – наконец-то море получит его, как и было велено. Это приговор, а остров – отсрочка, длинная и скучная. И, поверив в это, Развияр решил подняться на вершину маяка и броситься оттуда вниз головой.
Неизвестно, исполнил бы он свое решение или нет, но два события случились одно за другим, и все изменилось.
* * *
– Фру!
Крысы в колесе замедлили ход. Знакомая лодка развернулась кормой к берегу, знакомый бакенщик поднялся, удерживая равновесие, и сложил ладони рупором.
– Эй! Маяк! Забирай горючку!
Развияр лежал в укрытии, в хижине под крышей из раковины. Старик велел ему убраться с глаз, как только стало ясно, что какая-то лодка идет прямиком к острову.
Старик, кряхтя, спустил в воду широкую темную доску – единственную доску на острове, служившую и столом, и ложем. По этой доске предстояло вкатить наверх бочку с фонарным маслом для маяка.
– А где малой? – крикнул бакенщик. – Зови, пусть помогает!
Развияру было видно из своего укрытия, как старик повернул голову, испытующе глядя на бакенщика.
– А что? – удивился тот. – Утопил ты мальчишку, что ли?
– Иди! – крикнул старик.
Тогда Развияр вышел. Вдвоем со стариком они вкатили бочку по доске и оставили в выемке среди камней. Бакенщик, не скрывая любопытства, разглядывал голого загорелого Развияра; старик тем временем сходил за пустой бочкой, скинул в воду, она закачалась на волнах, и бакенщик ловко подцепил ее багром.
– Эй, гекса, – крикнул бакенщик, – да ты отъелся на свободной жратве!
– Иди, иди, – проворчал старик.
Бакенщик весело крикнул своим крысам:
– Ну! Пошли, милые, пошли, к обеду успеем!
И ушлепал по направлению к городу.
* * *
На солнце железная бочка разогрелась так, что обжигала ладони. Развияр и старик вкатили ее наверх. Это была непростая работа: Развияр не понимал, как прежде старик мог один с ней справляться. Прокатить по доске, оставить в выемке, перенести доску выше, подсунуть под бочку. Снова перекатить, оставить на уступе, перенести доску выше… Наконец, бочка встала на свое место у основания маяка, старик вытащил затычку и просунул в отверстие жирный, промасленный конец фитиля.
– Пожарим рыбу сегодня, – сказал, обращаясь к бочке. – Ты трубочку-то возьми и горючки отцеди… Покажу, как.
Впервые старик заговорил сам. Впервые предложил заняться хозяйством; раньше он все делал один, а Развияр помогал как мог, по собственному разумению. Развияр и удивился, и увидел в этом добрый знак.
Старик научил его отцеживать масло из бочки (с непривычки несколько капель попало Развияру в рот, он с отвращением сплюнул). Потом Маяк велел наскрести соли с камней, а сам поджарил рыбу на железном листе, щедро сдабривая маслом и посыпая солью. Когда солнце склонилось и с моря подул прохладный ветер, Развияр и старик, устроившись у берега, ели вкусную, в нежной корочке рыбу и запивали ее дождевой водой, и смотрели на Летающий Город Мирте.
– Может, ты маг? – спросил старик.
– Я? – Развияр удивился. – Да был бы я маг, ходил бы по воде!
Далекие бирюзовые мосты меняли цвет, становясь изумрудными.
– И ушел бы отсюда?
– Да.
– Если ты не маг, откуда все это знаешь? Ты бредишь чужими словами. Может быть, ты заколдован?
– Нет. Я переписчик книг.
– Одно другому не мешает, – заметил старик.
– Хозяин Агль, – сказал Развияр, – чуть все волосы у себя не вырвал, когда меня велели выбросить. Я могу за три ночи переписать книгу, которая стоит сто императорских реалов! А ведь он купил меня за жалких несколько монет, сам рассказывал!
– Значит, ты раб?
Развияр задумался.
– Не знаю. Теперь хозяин Агль думает, что я умер, а значит, я свободен…
– Только мертвые свободны, – старик растянул в усмешке черные запекшиеся губы. – Мы оба мертвецы, сынок. Радуйся.
Развияр откинулся на плоский теплый камень и закрыл глаза. Вкусный ужин удобно лежал в животе. Старик назвал его «сынок», Развияр помнил, что и раньше его так называли… Очень давно…
Может быть, мне понравится быть мертвецом, подумал Развияр и задремал ненадолго – всего лишь на несколько минут.
А когда он открыл глаза, старик уже стоял, опершись босой ногой о камень, и смотрел на горизонт из-под ладони. Напряжение было в его позе, в натяжении мышц, даже в редких волосах и вздыбленной бороде: прежде старик никогда так не смотрел.
– Что там? – спросил Развияр.
* * *
Небольшое судно, гребное, черное, подошло очень близко. Никогда большой корабль не оказывался так близко от острова – наверное, галера была плоскодонной и не боялась подводных камней.
Развияр по приказу старика спрятался в хижине и лежал, не шевелясь. Он почти ничего не видел, зато слышал каждое слово.
– Эй! – крикнул с воды молодой хрипловатый голос. – Маяк!
– Чего тебе? – сварливо отозвался старик.
– Отдай гексаненка. Очень нужно.
Развияр обмер под сводом из раковины.
– Какого? – рявкнул старик с ненавистью. – Греби отсюда к Шуу в задницу!
Человек на корабле рассмеялся:
– Маяк, ты дурак. Баки-Баки проговорился в таверне, не сегодня-завтра тут будет патруль. А Золотым не нравится, когда их посылают к Шуу! Давай, мне гребец нужен, у меня Толстого подрезали в плавучей таверне.
Стало тихо. Солнце садилось в море, Развияр не мог его видеть, но по бликам на воде, по цвету воздуха чувствовал: солнце утонуло ровно наполовину.
Старик молчал. Плескались волны у берега.
– Эй, Маяк, ты заснул?
Путаясь в просоленных тряпках, Развияр выбрался из-под раковины. Он не до конца понимал, происходит с ним счастье или беда, но не мог оставаться на месте. Почти у самого берега покачивался темный корабль, он стоял к маяку кормой, растопырив весла, и показался Развияру похожим на черную птицу – пластуна.
На корме, упершись ногой в бочонок, возвышался молодой чернобородый мужчина в белой рубашке, запятнанной, кажется, кровью. Его левая рука покоилась на перевязи. Он первым увидел Развияра.
– Тощий, – дал свое заключение. – Но гекса все выносливые, даже полукровки. Парень, давай на борт!
На ходу, спотыкаясь в камнях, Развияр натянул рубашку и штаны, заскорузлые, колючие, но еще не очень рваные. Старик не обернулся. Развияр остановился рядом, вопросительно заглянул в лицо, обрамленное, как венчик, белыми волосами.
Старик посмотрел ему прямо в глаза – впервые за все время, что Развияр прожил на острове.
– Слушай, – сказал старик еле слышно. – Кладешь на камень, рукой рисуешь вот так, – он чиркнул по воздуху правой рукой, сложив пальцы щепоткой, – и говоришь…
Его голос из шепота превратился в еле слышный шелест, но Развияр услышал.
– Говоришь: «Медный король, Медный король. Возьми, что мне дорого, подай, что мне нужно». Запомнил?
– Медный король…
– При людях не повторяй!
– А что кладешь? – Развияр нахмурился, он хотел попрощаться и ждал от старика других слов. Но тот, похоже, никогда не делал того, что от него ждали.
– А что тебе дорого, то и кладешь, – резко сказал старик и отвернулся.
– Эй, парень! – торопил чернобородый в белой рубашке. – Долго тебя ждать?
– И что будет? – Развияр ближе наклонился к старику.
– Ничего не будет! – выкрикнул тот с непонятной злостью – Иди!
Больше из него нельзя было вытянуть и слова. Решившись наконец, Развияр вошел в воду, вплавь добрался до галеры, и его подняли на борт.
* * *
Галера называлась «Чешуя».
Всю ночь Развияр греб, сидя на скамейке между лысым, голым до пояса человеком и другим, совсем молодым, болтливым и липучим. Развияру трудно было разговаривать на веслах – он не умел, не привык грести и быстро устал, а молодой сосед все расспрашивал его, кто он и откуда, и требовал новых подробностей, пока, в свою очередь, не выдохся и не замолчал.
Мерная работа, раскачивание, поскрипывание вогнали Развияра в транс. То ему казалось, что он снова на борту «Крыламы», надо заканчивать книгу, а пальцы не держат перо. То виделся Мирте, маячивший на горизонте столько долгих дней, а теперь сгинувший в тумане. То вспоминался старик по имени Маяк, и Развияр заново удивлялся и обижался его прощальным словам. «Медный король…» Старика считали полоумным, да так оно, наверное, и было.
Утром поднялся попутный ветер, и гребцы сложили весла. Развияр не сразу смог подняться со скамейки: спина болела, ноги затекли, а ладони оказались стертыми до крови. На палубе разливали суп и раздавали хлеб; увидев, как длинный нож кромсает румяные ломти, Развияр забыл об усталости и боли.
Он сел у борта, положив миску на колени. Ложки не было – каждый из гребцов откуда-то достал свою; Развияр растерялся, но тут рядом уселся чернобородый в белой рубашке. Молча протянул Развияру деревянную ложку с резными узорами.
– Спасибо!
Суп заструился, кажется, по жилам вместо крови. Запах наполнил глотку и нос – похлебка оказалась такой вкусной, какой Развияр не пробовал даже в доме хозяина Агля, даже на борту «Крыламы». Но главное – хлеб – Развияр приберегал на потом.
– Устал? – спросил чернобородый. – Это с непривычки. Не бойся: гекса крепкие, с них можно шкуру драть, потом новая отрастает.
Развияр перестал хлебать. Глянул с подозрением.
– Ты не больно-то похож на гекса, – чернобородый ободряюще подмигнул. – Только Золотые видят, у них глаз на такие дела пристрелянный… да подзолотки, которые с правом на жительство, тоже замечают, им положено. Ты был раб, так? Слуга?
– Переписчик.
– Грамотный? – человек нахмурился. – Это забудь, нам оно без надобности. Нам идти против ветра двадцать дней… Если повезет. Так что старайся, парень, выгребай, как положено, и будет тебе награда… Внизу гамаки висят, поешь – и на боковую. А ложку себе оставь, потом отдашь… Кстати, зовут меня Арви.
И он ушел, оставив новичка с пустой миской на коленях.
* * *
Похлебка, согрев изнутри, раззадорила Развияров голод. Ни странные речи чернобородого Арви, ни нарастающая качка, ни усталость не могли этот голод притупить.
Второй миски не полагалось. Развияр устроился на корме среди свернутых канатов и взял обеими руками хлебный ломоть.
Этот хлеб вышел из пекарни совсем недавно. Он не походил на сухари, которыми довольствуются матросы в море. Он был подарком из Митре, парящего города, который навсегда исчез за кормой. Развияр, закрыв глаза, вдохнул хлебный запах.
Снова вспомнился старик. Никто не привезет ему хлеба, старый Маяк давно забыл, что это такое. «Возьми, что мне дорого, подай, что мне нужно». У старика дико горели глаза, когда он произносил эти слова. Его обычно тусклые, равнодушные глаза…
Что нужно Развияру?
Не много. Пусть перестанут гореть ладони, пусть не ноет спина. Хорошо бы еще одну краюшку хлеба, и миску супа тоже неплохо. Хорошо бы сбежать с этой галеры, Развияру здесь не нравится, хотя чернобородый Арви кажется добрым. Хорошо бы найти нового хозяина, чтобы не таскал за уши, как мастер Агль…
Он мечтал – и уже не мог остановиться. Никогда в жизни он так не мечтал; начав с малого, он все желал и желал, и уже видел себя посреди Императорской библиотеки, где собраны все книги мира, и он, Развияр, их хранитель и переписчик…
Мог ли старик сам оказаться магом? Мог ли он научить Развияра волшебному заклинанию?!
Хлебный ломоть был дороже всего на свете. Так казалось Развияру; он выбрал на палубе чистое место и положил перед собой хлеб.
Оглянулся. Никто не смотрел: люди отдыхали после тяжелой работы, кто-то спустился в трюм, кто-то устраивался на палубе. Арви стоял рядом с рулевым; над головами у них надувался косой парус, когда-то черный, а теперь выгоревший и покрывшийся соляными разводами. Никому не было дела до новичка: наверное, гребцы на «Чешуе» часто меняются…
Развияр поднял руку – и в точности повторил то движение, которому научил его старик.
– Медный король, Медный король… Возьми, что мне дорого! Подай, что мне нужно! Я хочу…
Но прочие слова застряли у него в глотке, потому что хлеб вдруг дрогнул, будто окутанный дымкой, и пропал. «Чешую» сильно качнуло; покатился незакрепленный бочонок, выругался рулевой, завыл ветер в снастях. Галера шла по неспокойному морю, за кормой вставало солнце, и все было, как прежде, но хлеб исчез, не осталось ни крошки, и Развияр напрасно водил рукой по тому месту, где лежал драгоценный ломоть.
– Как это может быть?!
Он ни разу в жизни не видел магию в действии. Но то, что случилось, было именно волшебством, непостижимым и злым. Как старик, которому он помогал собирать водоросли, ловить рыбу, выкатывать наверх бочку, – как старик, к которому Развияр почти привязался, мог сыграть с ним такую жестокую шутку?!
Он не удержался и заплакал – впервые с того дня, как хозяин Агль ни за что ни про что оттаскал его за уши.
* * *
Гамаки висели в три яруса вдоль бортов. Развияр нашел себе место в самом низу. Свет пробивался сквозь щели палубы. Развияр лег и, провиснув в гамаке, спиной коснулся холодного дерева.
Над ним покачивалось в сетке грузное тело гребца – сосед Развияра спал в своем гамаке, как в коконе, и казался личинкой огромного насекомого. Храп, сопение, сонное бормотание усталых людей вплетались в шум волн и скрип мачты. Развияр закрыл глаза, но не уснул.
Ему увиделось поле, поросшее зелеными колосками, окруженное лесом. Огромные деревья, много выше маяка, стояли плотно, ствол к стволу, сцепившись ветками. Светило солнце. Колоски шевелились под ветром, и вдоль межи – а тропинка вдоль поля называлась «межа» – бежал человек на ходулях.
Это было очень давно. А может быть, и не очень.
Его отец служил обходчиком на поле, бегал на ходулях, отгоняя в лес паразитов. Ходули его были выше человеческого роста, сверху ухватки для рук, а внизу – вытесанные из дерева два огромных копыта. Земля дрожала, когда отец бежал на этих ходулях, и каждый шаг его был – как десять обыкновенных шагов; отец громко говорил, громко смеялся, много ел, а когда был в духе, подбрасывал Развияра к потолку их деревянного дома… Значит, у них был дом. Точно, был: порог в две каменных ступеньки, сени без потолка – из них видна двускатная соломенная крыша, темная, очень высоко над головой. Направо и налево двери, направо в дядькину половину, налево в отцову, и вот там уже был потолок. Развияр, взлетая, хохотал, а женщина с волосами до пола кричала, что он убьется…
Женщина?
Воспоминание оказалось не просто приятным – завораживающим. Развияр испугался, что вот сейчас оно уйдет. Может, это сон? Но почему глаза открыты?
В трюме храпели. По палубе кто-то прошел, солнечные полоски в щелях погасли и снова загорелись. Развияр крепко зажмурился. Снова, будто не веря себе, вызвал в памяти лицо отца… И разглядел – под закрытыми веками! – его колючую щеку, железную серьгу в маленьком темном ухе, веселый зеленый глаз…
Женщина! Рядом с ним женщина с черными волосами до пола. Мать: белые щеки, высокие скулы и темные глаза, на шее ожерелье из змеиной кожи. Отец говорил, ее укусила белка. И мать сама превратилась в белку и убежала в лес. С тех пор, когда отец обегал поля на своих ходулях, за ним иногда увязывались белки. Стелились по земле, одна за другой, и не хватит пальцев, чтобы их сосчитать. Так рассказывал отец, сам Развияр никогда не видел…
Картинки появлялись перед глазами, как раньше появлялись буквы в книгах. Стоило только о чем-то подумать. Вот и сейчас: бьют в землю деревянные копыта. Бежит человек на ходулях, а за ним, распушив хвосты, шлейфом струятся белки… Ярко-рыжие, темно-рыжие, и цвета песка, и цвета огня, они похожи на волны. На бегущие, озаренные солнцем волны.
Развияр облизнул пересохшие губы. Бочка с водой там, на палубе… Он выбрался из гамака, встал, пошатываясь, двинулся к лестнице, спотыкаясь о чьи-то руки, мимо сопящих и бредящих во сне, туда, где был люк в щелястом потолке.
На четвереньках выбрался на палубу. Здесь было лучше: свежий ветер, соленые брызги, солнце на воде. Зачерпнул воду из бочки, загремел цепью, захлебываясь, выпил – одну кружку и сразу вторую.
Не хотелось обратно в трюм. Развияр устроился у борта, свернулся калачиком, положив под голову кулак. Закрыл глаза – и снова увидел, как бегут по полю сотни белок.
Его дом сгорел. Чужие крики лопались в ушах, как пузыри в лужах. Почти человеческим голосом ревело пламя. Это было много после того, как мать стала белкой. А что случилось с отцом? Может быть, он спасся из пламени? Может, он до сих пор жив?
Развияр с силой потер лицо. Что с ним происходит? Почему он раньше ничего этого не помнил, и вспоминать не пытался?!
У него были дом и родня. Старая бабка, мать отца, рассказывала о том, что случалось раньше. О каменном великане, прозванном «мертвой статуей»… Давным-давно, еще когда Развияров дед не родился, кто-то подбил на распутье каменного великана. Говорят, великий волшебник подбил. Великан упал на колени, повалился на бок, но не умер до конца: еще Развиярова мать, когда была маленькая, своими глазами видела, как статуя поднимает каменные веки и глядит…
Развияр попробовал представить бабкин рассказ строчками в книге – и не смог. Она рассказывала, как выкорчевывали леса, как жгли их, отвоевывая землю для колосков, а горелые пни приходили по ночам в деревню и вытаскивали из постелей спящих людей. Маленький Развияр пугался таких рассказов, отец ругался и говорил, что теперь-то, когда людей стало много, ни один пень на такое не отважится…
И еще бабка рассказывала, как в лесу появилась мать Развияра. Она ходить не умела, а ехала на двуногой ящерке верхом. Ящерка потом сдохла, хотели чучело сделать, да чучельник все испортил по пьяни. А девочка здоровая оказалась, ходить научилась и бегать, выросла красавицей, ну, Развияров отец и взял ее за себя…
– Только не в Мирте, где каждый раб сосчитан, – сказал знакомый голос. Развияр разлепил веки.
У противоположного борта стояли Арви и его подельщик, широкоплечий белобрысый человек по имени Лу. Они разговаривали, то ли не замечая Развияра, то ли не обращая на него внимания.
– Ты же знаешь, беглых у них нет, – продолжал Арви. – Сами рабами не торгуют, а наши, из Фер, по лицензии. На рынке за одного гребца заплатишь, как за полгалеры, а наемному тоже плати… Да чего там – удачно получилось, оно на пользу все равно.
Развияр снова закрыл глаза. Увидел ящерицу размером с человека, стоящую на двух ногах, и на спине у нее в крохотном седле – ребенок…
– Слушай, – сказал глухой голос, наверное, говорил Лу. – Мы хорошо сходили в этот раз. Больше такого везения не будет.
– Хочешь спрыгнуть? – голос Арви неприятно истончился, стал колючим.
– Мы богатые. Хватит, Арви.
Долго длилось молчание. Развияр почти заснул.
– В последний раз, – сказал Арви. В полусне Развияра его слова раскатились эхом: «В последний раз… раз…»
– Все так говорят. А потом их сжирает эта тварь. Или берет патруль. Или они умирают уже в Мирте от неизвестной причины. Не знаю, что хуже.
– Одна шкура – это дом на побережье, Лу.
– Мы уже продали полторы шкуры. Нам хватит.
– Если ты боишься, – уходи, – голос Арви опасно понизился. – Только доли твоей в новой ходке – не будет.
– Моя доля в галере. Две десятины отдай.
– Ни десятины, Лу. Ведь это меня сожрет тварь или расстреляет патруль, или убьют в Мирте. Я выкуплю у тебя галеру, и беги.
И опять сделалось тихо, только шумело море.
– В последний раз, – со злобой сказал Лу. – Шуу с тобой, капитан.
* * *
«Чешуя» шла на запад. Ветер редко бывал попутным, работать приходилось день и ночь, гребцы сменялись каждые несколько часов. Развияр окреп; правда, вместо хлеба теперь раздавали сухари, но зато крепкие и вкусные, да и суп варили жирный. Развияр наедался не всегда – он стал прожорлив от тяжелой работы, а может быть, оттого, что пустился в рост. А в том, что он рос, не было сомнений – вытягивался, раздавался в плечах и будто расширялся изнутри. Работал ли он на веслах или лежал в гамаке, или сидел у борта, подставив лицо ветру – он постоянно видел картинки, четкие, яркие.
Он видел лес, похожий на лабиринт из многих комнат. Ветки образовывали свод, а стволы и лианы, кустарники с мясистыми листьями были непроходимы, как стены. Человек, не зная леса, терялся в нем за минуту, но Развияр в своих воспоминаниях был жителем этого дома и знал его, как ладонь.
Вечером под сводами загорались светляки: бледно-голубые, зеленоватые, матово-белые. Каждый листок отбрасывал тени по числу огней. В мыслях своих Развияр лежал на берегу крохотного озерца и смотрел на светлячка, зависшего на паутинке. Светлячок был самкой, готовился отложить яйца и потому медленно менял цвет – от зеленого к розовому, через многие опаловые оттенки.
Море говорило водой и ветром, скрипом снастей, ударами весел. Развияр, бывало, так погружался в мечты, что только грубый тычок мог вернуть его к реальности. Он греб и ел, лежал в вонючем трюме, покачиваясь в гамаке и слушая храп; он мысленно поднимался по двум каменным ступенькам, проходил через прохладные сени, открывал дверь. Бывало, что дом пустовал, только завернутый в тряпочку чугунок стоял на столе, приглашая пообедать. А случалось, что его встречали отец, или мать, или бабка, или все сразу; а еще бывало, приходила с дядькиной половины двоюродная сестра – рыжая, как белка…
Иногда Развияру становилось нехорошо, его знобило, и ворочался ужин в животе. Тогда ему виделись языки пламени и черный дым: горел дом и горела вся деревня, а кто их поджег, Развияр не мог вспомнить. От страха он бросился в лес, и там бродил много дней, питаясь улитками, грибами и ягодами, пока его не подобрали проезжие чужие люди и не продали, через несколько месяцев, хозяину Аглю…
Где это было? Что за лес? Где искать отца, если он уцелел, и дядьку, если его не убили?
Тем временем «Чешуя», быстрая и легкая галера, бежала все дальше и дальше на запад. Все чаще набегали тучи, ночи делались прохладнее. Развияр понемногу излечивался от задумчивости: теперь он больше размышлял, чем грезил.
Его ладони покрылись жесткими, как дерево, мозолями. Он понемногу стал водиться с остальными гребцами – не дружил, конечно, но и не дичился, как поначалу. Оказалось, что сидеть в кружке с другими, слушать разговоры, иногда вставлять слово и смеяться вместе со всеми – не только весело, но и очень полезно. Эти люди знали больше, чем обычно говорили, но Развияр научился по крошечным оговоркам достраивать невысказанное.
Половина гребцов давно плавала с Арви и Лу. Другая пришла на галеру только на этот рейс. Все были вольные, на уговоре. Все остались довольны оплатой рейса, и только двое собирались сойти с «Чешуи» в порте Фер. Галера побывала в «опасном деле» – о нем вспоминали с гордостью, но вслух не говорили, а спрашивать напрямую Развияр не решался. Его почему-то считали рабом. Развияр не спешил никого разубеждать.
Он смотрел на себя со стороны и видел ушастого, с растрескавшимися губами, большеротого подростка. Ясно, зачем его подобрали Арви и Лу – гребца-новичка не пришлось покупать на рынке Мирте, и ему не надо платить по уговору. Но что с ним будут делать дальше? Что делал бы Развияр, будь он Арви и рассуждай, как он?
Продать дармового раба на рынке в большом городе. Вот что первым делом должно прийти капитану в голову. Гребец из подростка плохой, даром что окреп по дороге. Но молодой, здоровый, грамотный – за вырученные деньги можно нанять по уговору троих взрослых мужчин… Так, наверное, рассуждали прочие гребцы – они давно решили судьбу Развияра. Его продадут в Фер, и на вырученные деньги наймут людей вместо тех, кто пожелал уйти с галеры.
Совсем недавно Развияр готов был попросить предательского «Медного короля» о новом добром хозяине. Теперь ему неприятно было об этом думать – во-первых, потому, что шутка старика не забылась и не простилась. Во-вторых, Развияр теперь вспомнил, что не всегда был в рабстве, и то, что прежде казалось естественным, теперь пугало и возмущало.
Хорошо бы сбежать, как только они прибудут в Фер. Правда, Развияр, будь он на месте Арви, предвидел бы такой поворот и присмотрел бы за мальчишкой. Капитан не дурак; среди моря деваться некуда. Развияр уже тонул однажды – хватит, наплавались, уж лучше в рабство.
На горизонте показалась земля. Развияр обрадовался, но оказалось, что это всего лишь остров Тыр, безлюдный и безводный. Можно было обойти его с юга, так Арви и Лу обычно и делали. Но при юго-западном ветре – а он держался уже несколько дней – удобно было обойти Тыр с севера, и именно этого очень хотелось команде.
– Пойдем через воды Империи? – скептически спросил Лу.
– Мы пустые, – возразил Арви. – Что нам?
И галера повернула на северо-восток.
* * *
Близился конец плавания. Попутный ветер гнал «Чешую» в порт. Гребцы отдыхали больше обычного, играли, отсыпались. Так прошло два дня, и Лу заметно повеселел, и остров Тыр, полоска на горизонте, все дальше утягивался за корму…
На третий день дико закричал вахтенный, показывая на небо.
С севера приближались три точки. Сперва Развияру показалось, что это птицы, потом он понял свою ошибку – птицы не могут быть такими огромными и летать так быстро. Через минуту, когда три крылатые тени закружили прямо над кораблем, Развияр уверился, что это все-таки птицы. Это крыламы, которых он не видел никогда в жизни, но много раз читал их имя на борту корабля.
