Дарья Донцова
Камин для Снегурочки
ГЛАВА 7
Самое интересное, что в концертный зал мы приехали вовремя. Глафира казалась совершенно спокойной, от истерики и следа не осталось. Глаза певицы ярко сверкали, на щеках играл румянец. Весело улыбаясь, она шла по коридору, то и дело кивая знакомым:
– Привет, котик! Здравствуй, лапа! О, Муся, ты шикарно выглядишь.
Я тащила портпледы и сумку, чувствуя, как в спине возникает боль, к тому же мне отчаянно захотелось спать, зевота просто раздирала рот.
Войдя в гримерную, Глафира села на стул и уставилась в зеркало, мне предстояло вытащить концертное платье и отгладить замявшиеся складки. Никакого энтузиазма предстоящая работа у меня не вызывала.
– Глашенька, – влез в комнату худенький парнишка с бумагой в руке, – ты у нас вторая, поторопись.
Глафира, только что преспокойно корчившая рожи зеркалу, подскочила на стуле.
– Что ты сказал, Мотя? А ну повтори!
– Идешь второй, – испуганным голосом проговорил юноша.
– Я? Интере-есно, – протянула Глафира, – очень здорово! Вторая! Я?! Вторая??! С ума сошел!!! Но я закрываю концерт!
– Это невозможно, – просвистел Мотя, – на закрытии выступают «Баблз».
– «Баблз» последние? – взвыла Глафира. – Да кто их знает?! Нет, Мотя, это тебе так с рук не сойдет. Я не сирота, у меня Свин есть.
– Но… – начал было Мотя.
– Молчать! – рявкнула Глафира и схватила мобильный.
В ту же секунду Мотя, выкрикнув: «Ну, я тебя предупредил!» – выбежал из гримерной.
– Немедленно приволоки его назад! – завопила Глафира. – Танька, шевелись!
Я понеслась было за Мотей и тут же растерялась. Длинный коридор изгибался во всех направлениях, буквально через пару шагов от гримуборной Глафиры он разваливался на два рукава. Я не узнала, куда направиться.
– Мотю не видели? – спросила я у полуголой девицы с размалеванным лицом.
– Он вроде за сигаретами двинул, – хрипло ответила она.
– А где тут буфет?
– Ну… на этаж ниже, только не стоит туда ходить, – зачирикала девица, – там одна дрянь, бутерброды с копченкой и спрайт. Лучше уж воды простой попить, у лифта кулер стоит.
– Я есть не хочу, мне Мотя нужен.
– Сказала же тебе, что он за сигаретами пошел.
– Разве их не в буфете продают?
Девчонка секунду молча смотрела на меня, потом засмеялась:
– «Сигареты» – это название группы. Они вроде в седьмой переодеваются.
Я продолжила поиски. «Сигареты» отправили меня к Розе, та отослала к «Привидениям»… Обежав почти все закулисье, я вспотела, но возвращаться к Глафире с сообщением о том, что не нашла Мотю, было просто невозможно.
– Водички хочешь? – неожиданно предложила стройная женщина, втиснутая в очень узкие и короткие брючки. – Чего тут мечешься, словно ошпаренная кошка? Выпей минералочки и успокойся!
Огромное чувство благодарности просто переполнило душу. Я схватила протянутую бутылку, отхлебнула из горлышка и простонала:
– Ну спасибо!
– Нема за що, – улыбнулась незнакомка, – ты кто такая? Первый раз вижу.
– У Глафиры служу.
В глазах собеседницы вспыхнул огонек.
– Да? Кем же? На подпевку и пританцовку ты мало похожа. Неужели Глафира Лисю на тебя поменяла? Я угадала? Ты стилистка?
– Нет, – усмехнулась я, – мой социальный статус намного ниже, я всего лишь горничная. Глажу вещи, варю суп, сопровождаю Глафиру.
Брови женщины поползли вверх.
– Домработница? В джинсах от «Прада»?
– Мне их Глафира подарила, похоже, она добрая.
– Добрая? – рассмеялась новая знакомая. – Ну ты и сказала! Вообще, откуда ты явилась? Зовут как?
– Считай, что ниоткуда, – начала было я, но потом, вспомнив инструктаж, быстро добавила: – Из деревни под Тюменью, а зовут меня Таня.
– Я Ира, – сказала женщина, – ты поосторожней с Глафирой.
– Почему?
– У нее ни одна прислуга больше месяца не держится!
– Да?
– Ага, – подхватила Ира, – денег она людям не платит, работать заставляет без выходных, вечно орет, вот и бегут от нее сломя голову. Ты зарплату понедельно требуй – и увидишь реакцию. Глаша людей выгоняет вон и бабок не отдает.
– Глафира хороший человек, – возмутилась я, – просто она устает очень и срывается.
– Ой, не могу, – скорчилась Ира, – хорошая! Когда лежит маникюром к стене.
– Добрая, – решила не сдаваться я, – знаешь, она подобрала на дороге совершенно незнакомую женщину, приютила ее, накормила, одела.
– Это Свин ей новый пиар-ход придумал, – взвизгнула Ирина, – а ты озвучиваешь! Ну, Сенька! Во дурак! Такому про Глашку никто не поверит. Конечно, публика дура, но есть же предел! Глафира – добрая самаритянка! Уржаться можно.
– Это чистая правда, – с жаром воскликнула я, – на моих глазах дело было!
– Значит, коньяка насосалась, – подвела черту Ира, – в невменяемом состоянии была.
– Она не пьет!!!
Ира хлопнула себя по бедрам, обтянутым голубыми брюками.
– Понимаю твое горячее желание представить хозяйку в лучшем свете, но сама ведь сейчас сказала, что работаешь у нее всего ничего. А я Глашку не первый день знаю. Она алкоголичка. Впрочем, тут многие ширяются, нюхают и с бутылкой обнимаются. Оно и понятно, ты попробуй поживи в таком ритме, поулыбайся всем, поработай, как лошадь. Ясное дело, стимуляторы понадобятся! Это нормальное явление! Только Глафира…
Внезапно я разозлилась. Ну до чего же противные люди за кулисами.
– Глаша не пьет, она коньяк в раковину выливает!
Глаза Иры замерцали, как у голодного тигра.
– Врешь!
– Нет, просто ей Свин такой имидж придумал! – объяснила я.
Несколько минут я лепетала без остановки, но потом спохватилась:
– Ты Мотю не видела?
– К Глафире пошел, – медленно ответила Ирина.
– Слушай, объясни, кто за кем выступает, это принципиально?
– Конечно, – улыбнулась Ира, – если тебя в начало ставят – второй, третьей – значит, не уважают. А закрывает концерт самая большая звезда. Ясно?
– Да, – кивнула я, – теперь да! Спасибо, побегу.
– Иди, – ласково улыбнулась Ирина, – но помни: уноси от Глафиры побыстрей ноги, зря только ломаться на нее станешь. Вон «Роми» ищут костюмершу, ребята очень честные, хочешь, замолвлю за тебя словечко?
– Не надо, мне и с Глафирой хорошо.
– Хозяин – барин, – дернула плечиком Ира, – возьми визитку, когда от Глашки сбежишь, позвони. Пристрою к нормальным людям.
Чтобы не обижать приветливую даму, я сунула визитку в карман, пошла в гримерку, обнаружила комнату пустой, побежала к сцене и увидела в кулисе Глафиру с надутым лицом. Рядом с ней стоял красный Свин.
– Мотя мне за все заплатит, – шипел продюсер, – ишь, сволочь.
– Где Аська, – перекрыл его недовольный голос густой баритон, – где она, а? Отвечайте! Наш выход.
Я попятилась и врезалась в группу девушек очень высокого роста, с ужасающе огромными бюстами. Лица чаровниц покрывал сантиметровый слой тонального крема и румян.
– Поосторожней, киса, – баском сказала одна, – колготки порвешь.
Я вздрогнула. Девицы оказались переодетыми парнями, к выходу готовилось шоу трансвеститов.
– Где Аська? – раздраженно повторял баритон.
Я подняла голову и ахнула. Прямо надо мной нависал Андрей Максимов, тот самый, суперизвестный и популярный.
– Где эта шалава? – вопрошал он.
Повеяло удушающим запахом духов. Сильно стуча каблучками, мимо пробежали четыре белокурых создания, словно вылупившиеся из одного яйца. Только что они отпрыгали на сцене и теперь спешили переодеться.
– Привет, Андрюша, – нестройным хором сказали певички.
Но Максимов никак не отреагировал на них.
– Аську найдите, – волновался он.
– А сейчас, – полетело со сцены, – перед вами выступят те, кого мы с нетерпением ждем! Встречайте! Суперзвезды Андрей Максимов и Ася Волкова со своим хитом «Любовь с тобой».
– Ля-ля-ля! – загремело со страшной силой. Из противоположной кулисы вылетели штук десять танцоров и стали приплясывать, хлопая в ладоши.
– Ля-ля-ля, – подхватил зал, – у-у-у!
– Где эта сучка?! – взвизгнул Андрей.
И тут у кого-то зазвякал мобильник.
– Аську сюда, – рвал и метал Максимов, – ваще офигела!
– Андрюш, – робко пискнул кто-то сбоку, – катастрофа.
Максимов резко повернулся.
– Нет, только не говорите, что она обкурилась. Впрочем, тащите ее сюда в любом состоянии, лишь бы на ногах держалась, дрянь.
– Аська только что звонила, – обморочным голосом закончил человек, – она не придет.
– Что? – неожиданно спокойно переспросил Максимов. – Не придет? С какой стати? Я же видел красотку полчаса назад.
– Ее плохо встретили, – умирающим тоном завершил тот же тип, – гримерку дали на двоих, ну Аська и уехала!
Большие глаза Максимова стали просто бездонными. Он обвел присутствующих гневным взором. Все, даже Сеня, примолкли. Трансвеститы, словно испуганные дети, сбились в кучу.
– Та-ак, – протянул Максимов, – уехала! Интересное дело, ах она…
Следующие пару секунд из накрашенного рта певца сыпались одни непечатные выражения. Тем временем музыка на сцене гремела снова и снова, балет танцевал, зрители подпевали.
– И что мне делать? – взвизгнул Максимов.
Его глаза пробежались по замершим актерам, остановились на группе перепуганных трансвеститов…
– Ну-ка, – рявкнул Андрей, выдергивая самого низкорослого парня, – тебя как зовут?
– Миша, – робко ответил тот и качнул большими серьгами, – вообще-то я Анжелика Французская, а так Миша.
– Миша, Маша, каша, параша! – заорал Максимов. – Плевать сто раз, двигай на сцену, петь будем дуэтом!
Миша – Анжелика побледнел так, что его лицо, покрытое сантиметровым слоем грима, стало похоже на белую маску с красными пятнами.
– Э… Андрей Сергеевич, – в ужасе забормотал он, – но я того… слов не знаю… и ваще… петь-то не могу, вот пляшу хорошо, а с песнями беда…
– Эка печаль, – не сдался Максимов, выталкивая несчастного трансвестита на подмостки, где балет лихо отплясывал джигу, – Аська, можно подумать, поет! Рот разевай и двигайся, остальное пучком будет. Ты мне поможешь, я тебе!
В полной панике Миша попытался притормозить каблуками огромных сверкающих босоножек, но сильный Максимов легко сломил сопротивление. В мгновение ока он вылетел на сцену, таща за собой существо в парчовой юбчонке.
– У-у-у, – завопил зал.
Я разинув рот наблюдала за происходящим из-за кулис.
– Моя любовь всегда с тобой, – понеслось из огромных динамиков…
Очевидно, Миша обладал определенными актерскими задатками, потому что он взял микрофон и стал усиленно двигать губами.
«Она меня повсюду греет», – полетел над залом чистый женский голос.
Я усмехнулась. Хороший текст, однако. Интересно, в каких местах особенно сильно согревает амур?
Максимов вытянул вперед левую руку, Миша кинулся к нему и замер. Секунду, пока над залом гремела только музыка, парочка с выражением невероятной нежности глядела друг на друга. Затем, обнявшись, певцы принялись кружиться, их голоса, сладко-мармеладные, липкие, словно бумажка для ловли мух, опутывали присутствующих.
– И никогда ни ты, ни я жить не сумеем без себя, ты – это я, а я – это ты, и в жизни нашей есть место мечты, одной мечты, где я и ты…
У меня защипало в носу. Господи, как красиво-то! Вот это любовь! Ей-богу, позавидовать можно! Такие молодые, счастливые…
Продолжая нежно сжимать друг друга в объятиях, «Ромео» и «Джульетта» докрутились до кулис. Я едва сдерживала рыдания, глядя на возвышенно-счастливое выражение лиц парочки. Зал принялся орать от восторга.
Андрей и Миша влетели за сцену.
– Фу, – скривился Максимов, – что за пакостью ты облился! Меня чуть не стошнило! Несет, словно из мусорного бачка, сладкой гнилью!
Я опять разинула рот. Господи, куда же подевалась любовь? На лице певца сейчас было выражение брезгливости, смешанной с недоумением. – Так дезодорантом, – робко ответил трансвестит.
– Имей в виду, Паша… – грозно начал Максимов.
– Я Миша, – осторожно поправил звезду юноша.
– Однофигственно, – отмахнулся Максимов, – так вот, немедленно смени брызгалку, иначе меня в следующий раз стошнит!
– Следующий раз, – эхом повторил Миша, – вы мне предлагаете у вас работать?
– А ты не понял? – скривился Максимов. – Эй, кто-нибудь, поправьте мне грим, живо! Именно со мной, или не хочешь?
– Я… о… да, да, да! – заорал Миша.
Певец усмехнулся:
– Пошли, козлы орут!
– Ма-кси-мов! Ма-кси-мов! – скандировала публика.
Андрей схватил Мишу за руку, парочка побежала на сцену. Я только диву давалась метаморфозе, произошедшей с обоими. Максимов лучился любовью, у Миши с лица пропало выражение описавшегося котенка, в его глазах светилось безграничное счастье.
– Вот так люди карьеру за пять минут делают, – послышался чей-то издевательский голос. – Жил себе Мишка никому не известный, тряс резиновым бюстом, потом оказался в нужный час под рукой у барина – и все, он суперстар!
Я скосила глаза влево и увидела цинично ухмыляющуюся Ирину. Она подмигнула мне.
– Исторический момент. Из Андрюшки, конечно, певец как из табуретки зеркало, но он мальчик благодарный, теперь Мишутка в шоколаде. Да, вот оно счастье-то! Впрочем, Андрюша давно подумывал о смене имиджа, просек, наш котик, что песенка про то, как мальчик девочку любил, несовременно звучит. Вот два мальчишечки – это интересней…
– Вечно ты гадости говоришь, – зло оборвала Ирину Глафира, – и пишешь один понос!
– Только правду, мой котик! – пропела Ира. – Нравится вам это или нет, пишу лишь одну страшную истину и никогда не лгу.
– Как бы не так, – покраснела Глафира, – брехло!
– Я? – вскинула брови Ирина.
– Ты!
– Я ни одного слова лжи не опубликовала!
– Ха! Написала, что я силикон вставила!
– Так ведь это правда.
– Нет!
– А вот и да!
– Нет!!!
– Смешно, право! Хочешь, фамилию врача назову? – усмехнулась Ирина.
– Стерва! – заорала Глафира, бросаясь на собеседницу.
– Дура! – завопила Ира, отпрыгивая в сторону. – Свин, держи свою лжеалкоголичку!
– Ты о чем? – напрягся продюсер.
– Да знаю я все, – отмахнулась Ирина, – читайте «Шоу».
С этими словами она быстро ушла.
Свин и Глафира переглянулись.
– Откуда она узнала? – мрачно спросил продюсер.
– Понятия не имею! – взвизгнула певичка.
– Найду, кто продал, и урою, – пообещал Свин.
Я стала покрываться потом, шагнула в сторону, вновь наступила на ногу одному из трансвеститов и спросила:
– Эта Ирина кто?
– Кротова? – уточнил размалеванный парень. – Ужас, летящий на крыльях ночи, репортер газеты «Шоу», про нас пишет. Такое нарывает! Ее тут половина народа пристрелить хочет. Ирочка может в один миг с грязью смешать, она вечно за кулисами толчется, по зернышку дерьмо клюет.
Недолго думая, я побежала за журналисткой.
– Ира, погодите!
Кротова оглянулась:
– Чего тебе?
Я подбежала к ней:
– Пожалуйста, не пишите ничего про Глафиру.
– С какой стати?
– Очень прошу, ну, про коньяк.
– Да? А что с коньяком?
– Я случайно сболтнула про то, что она его выливает.
– Слово – не воробей!
– Умоляю вас, меня уволят.
– И хорошо, найдешь другое место.
– Никогда.
– Не рыдай, – хмыкнула журналистка, – рано или поздно все равно бы это узнали.
– Я окажусь на улице!
– Сейчас тепло, не замерзнешь!
– Мне некуда идти.
– Я слышала уже сказочку про деревню в Тюменской области, – скривилась Ира, – дурее ничего не придумала? У тебя московский говор.
Меня охватило отчаяние.
– Послушай, пожалуйста!
– Ну, говори, – смилостивилась Ирина.
Когда мой сбивчивый рассказ иссяк, журналистка покачала головой:
– Хорошо, твоя история впечатляет. И знаешь почему? Я узнала тебя сразу! А ты меня нет. Сначала я подумала, что ты прикидываешься, изображаешь неизвестно кого. Но потом растерялась, больно здорово ты актерствовала. Стала присматриваться и сомневаться: она – не она. Вроде одно лицо, с другой стороны, меня не признала, а ведь я твоя родня.
– Родня, – подскочила я, – в каком смысле?
– В прямом, – одними губами улыбнулась Ирина.
– Ты знаешь, кто я?
– Естественно.
– Господи, скажи!!!
– Это долгий разговор, не здесь же его вести!
– А где?
– Приезжай послезавтра ко мне.
– Адрес, скажи скорей адрес!
Ирина покачала головой:
– Если ты играешь, то делаешь это гениально, прими мои поздравления, зря я тебя курицей считала. Если на самом деле потеряла память, то положение ужасное, хотя это понять можно, после всех несчастий…
– Эй, Танька, – заорал один из подтанцовки Глафиры, показываясь в коридоре, – несись на реактивной тяге, Глашка бесится, нам на другой концерт ехать пора!
– Значит, так, – быстро закончила Ирина, – я сегодня в Питер уезжаю, вот тебе телефон, звони послезавтра, встретимся, и я все расскажу!
Я быстро сунула визитную карточку в карман и пошла в гримерку. Отворила дверь и поняла, что попала в самый неподходящий момент. Глафира сидела на полу, в углу, около большого трехстворчатого зеркала. Над ней с розовым полотенцем в руках стоял Свин. Не замечая моего появления, продюсер хлестал полотенцем певицу по щекам, приговаривая:
– Ну ты и сука!
Меня удивило поведение Глаши. Вместо того чтобы, как всегда, орать и материться, певица пыталась закрыть хорошенькое личико руками и шептала:
– Ой, не надо! Свин, пожалуйста!
Продюсер отшвырнул полотенце.
– Одевайся, дрянь, – выплюнул он и, тяжело дыша, ушел.
Я бросилась к Глафире:
– Тебе больно? С какой стати ты терпишь такое!
Внезапно она тихо заплакала:
– Он мой хозяин, у него деньги, связи, а у меня что?
– Имя! Звездный статус!
Глаша встала на ноги, взяла ватный диск и стала стирать с лица слезы, перемешанные с косметикой.
– Звезда – это фикция, – внезапно серьезно сказала она, – есть, конечно, маленький круг тех, кто имеет весомое имя и может работать сам по себе, Максимов, допустим. Да и то Андрюша зависит от многих людей: композитора, например. Нет новых песен – нет и Максимова, нельзя же годами старые хиты перепевать. Ну а такие, как я… Вытурит меня Свин, и что? Пропала Глаша, публика-то из козлов состоит, мигом забудет. Вон сегодня группа «Рынок» выступала, видела?
– Да, хорошенькие такие блондиночки.
– Хорошенькие блондиночки, – передразнила меня Глафира, – точно! Только это уже то ли пятый, то ли шестой состав – и все как одна хорошенькие блондиночки. Куда же прежние деваются, знаешь?
– Нет, – покачала я головой.
– И я тоже, – сказала Глафира, – исчезают одни хорошенькие блондиночки, появляются другие, а залу все равно. Группа «Рынок» поет! Вау! Классно! Супер! Ля-ля-ля! Где же прежние блондиночки? Это шоу-биз, детка, тут как в лесу с леопардами: выжил – отбил себе место для охоты, слабинку дал – и тебя съели! Ам, нету хорошеньких блондиночек! Ам, прощай, Глафира, другую Свин вытащит и тоже Глашей назовет, чтобы бренд не пропал! Я-то уже вторая Глафира, будет третья, и что?
– Ну это ты глупости говоришь, – воскликнула я, – тебя столько народа в лицо знает!
Глафира задумчиво посмотрела в зеркало.
– Морда… да! Это легко! Вон Катю из «Веселых» никто не признает, она себе нос исправила, овал лица подтянула, парик, очки…
– А голос? – не успокаивалась я.
– Голос, – протянула Глафира, – голос… наивная моя, голос – это аппаратура. Знаешь, как у нас говорят: можно поругаться с кем угодно: с мамой, папой, мужем, любовником-спонсором, журналюгами… Но только всегда дружи со своим звукооператором, иначе худо будет. Голос! Ох, зря я сегодня Свину нахамила, чует мой нос: плохо мне будет!
ГЛАВА 8
Утром я проспала подъем, очнулась оттого, что кто-то рявкнул:
– Эй, Танька, хватит дрыхнуть!
Глаза распахнулись и увидели Свина.
– Совесть иметь надо, день на дворе! – заорал он.
– Ой, простите, – залепетала я, прикрываясь одеялом.
– Не корчись, – неожиданно хмыкнул Свин, – нечего тебе прятать, никакими особыми прелестями не обладаешь. Ладно, можешь отдыхать!
Я страшно изумилась:
– Что?
– Спи спокойно, – продолжал Семен, – небось устала.
– Да, есть немного, – ответила я, немало пораженная приветливостью Свина.
– Ясное дело, – кивнул продюсер, – мы-то люди привычные. Нам в три ночи лечь, а в шесть утра встать плевое дело, но остальной народ мигом ломается. Даю тебе до двух часов дня время на реанимацию. Мы поедем к стилисту, имидж менять, потом домой притопаем и на съемки рванем.
– Куда? – переспросила я.
– Клип делать! – снова рявкнул Сеня. – Отсюда стартуем в четырнадцать ноль-ноль, ясно, клуша?
Я упала в подушку. Боже, какое счастье! Можно еще поспать. Скорей всего, в прошлой жизни я никогда не вылезала из-под одеяла раньше десяти утра. Глаза закрылись, я свернулась калачиком, теплая темнота стала заволакивать мозг, я пошевелилась и неожиданно удивилась тому, как ловко это у меня получилось. Внезапно дрема улетела прочь, я села на узком диване. В голове возникло смутное воспоминание.
Вот я лежу в комнате, вокруг темно, мое тело свернуто калачиком, я пытаюсь вытянуть ноги и не могу, что-то мешает… Вернее, кто-то, каменно-тяжелый, неподвижный. Мои ступни пытаются отодвинуть неподатливое тело. Вдруг оно чихает, спрыгивает на пол и, цокая когтями, уходит, сердито фыркая. Собака! В той жизни у меня был пес, он спал вместе с хозяйкой… Впрочем, почему собака? Вдруг это кошка? И вообще, может, это даже никакое не животное вовсе, а муж. Может, я имела супруга? Хотя нет, навряд ли мужчина, которого жена столкнула с супружеского ложа, уйдет, недовольно фыркая и стуча когтями по паркету. Значит, кошка или собака…
– Что сидишь с таким видом, словно выпала из самолета? – спросила Глафира, входя в комнату. – Суп, который ты вчера сварганила, гаже некуда. Я попробовала и выплюнула, похоже на бульон из старой тряпки. Хватит нежиться в постели, поднимай задницу и рысью в магазин, список и деньги на столе. Ну что ты на меня уставилась, а?
– У тебя на руке пятно, – быстро сказала я, стараясь скрыть растерянность. – Вот тут, чуть повыше локтя, чем-то измазалась.
– Да нет, – отмахнулась Глафира, – это меня вчера Костик, гитарист, сигаретой обжег. Стоял рядом в кулисе и попал случайно по руке.
– Наверное, больно?
– Ерунда, бывали в моей жизни и покруче неприятности. Слушай внимательно, – принялась раздавать указания Глафира, – сделаешь по-новому щавелевый суп, затем в моей комнате, на подоконнике, найдешь кучу писем и начнешь отвечать, текст стандартный, он есть в компьютере: «Дорогой, дорогая! Счастлива была получить письмо. Спасибо, люблю, целую, твоя Глафира». Вместо подписи печаткой хлопнешь, она там же валяется.
– Ты отвечаешь всем фанатам?
– Жалко их, – неожиданно сказала Глафира, – сама такая была, пока на эстраду не выползла.
– Извини, я не смогу выполнить поручение…
– С какой стати?
– Не умею пользоваться компом.
– Деревня, – скривилась Глафира, – ладно, потом научу.
Оставив после себя удушливый запах элитных духов, хозяйка унеслась. Я встала и побрела на кухню, оглядела сверкающую, похоже, почти никогда не используемую посуду и тяжело вздохнула. Уж не знаю, кем я была в прошлой жизни, имела ли собаку с кошкой или мужа, ходящего на четвереньках, но мне ясно одно: домашнее хозяйство никак не являлось моим хобби, иначе отчего сейчас при одном взгляде на сковородки меня охватила тоска?
Зевая, я взяла чайник. Прежде чем впрячься в работу, выпью кофейку. И тут зазвенел телефон.
– Глафира, – прочирикал голосок, – понимаю, что ты на меня злишься, но, ей-богу, я не виновата, так фишка легла…
– Я не…
– Дай договорю, не швыряй трубку!
– Но…
– Деньги могу отдать, прямо сейчас привезу, хочешь?
– Какие? – растерянно спросила я.
– Те, что ты дала в долг, – зачастила девушка, – конечно, много времени прошло, но мне просто не везло, а теперь я заработала. Спасибо, что ты не шумела, подождала.
– Я не Глафира!
– А кто? – осеклась невидимая собеседница.
– Ее домработница, Таня.
– А Глаша когда будет?
– Ну… в два, только она сразу потом уедет.
– Ага, скажи ей, что Алла звонила, хочет долг вернуть, – торопливо сообщила девица и отсоединилась.
Я осторожно положила трубку на стол. Однако Глафира странная девушка. Изображает из себя алкоголичку, а коньяк выливает в раковину… Ладно, это хоть как-то объяснимо, но она на людях корчит из себя звезду, растопыривает пальцы, а на самом деле является рабой Свина. Крикливая, наглая, капризная… Однако отвечает на письма фанатов, дает деньги в долг, а потом не поднимает шума, когда ей их вовремя не возвращают. И Глафира пожалела совершенно незнакомую женщину, стоявшую на шоссе, остановилась, привезла ее к себе. Все-таки в певице больше хорошего, чем плохого. Хотя она не преминула воспользоваться ситуацией и мигом предупредила, что не станет платить мне деньги! Ладно, хватит составлять психологический портрет хозяйки, надо топать за продуктами.
Ровно в четырнадцать ноль-ноль появился Свин и заорал:
– Дуй в машину!
– Глафира не поднимется пообедать?
– Засунь себе суп в… – меланхолично сообщил продюсер. – Шевелись! Не забудь все необходимое!
Я пошла за костюмами и ящиком с косметикой. Свин – жуткий, неисправимый грубиян.
Сев в машину, я ойкнула и сказала:
– А где Глафира?
Свин, устроившийся на переднем сиденье, заржал.
– Не узнаешь?
Брюнетка, сидевшая около меня, растянула в улыбке большие кроваво-красные губищи, поморгала карими глазами и чуть хрипловатым голосом протянула:
– Хай!
– Хай, – машинально ответила я и спросила: – А кого нужно узнавать?
– Митьку, – хрюкнул Свин и пихнул шофера в плечо.
– Вот же он, – недоумевала я, – и куда подевалась Глаша?
– Сногсшибательно, – резюмировал продюсер, – она около тебя сидит!
Я уставилась на брюнетку, та подмигнула мне.
– Это… ты? – вырвалось у меня. – Не может быть!
– Лися постарался.
– А с голосом что?
– Вот блин, охрипла чуток!
– Ну… а почему глаза карие?
– Это линзы.
– Да?
– Не верит, – взвизгнула Глафира, – супер! Народ сляжет! Все газеты нам обеспечены! Да я это, я! Вот гляди, след от ожога!
Я уставилась на обнаженную руку Глаши, действительно…
– Можно пощупаю?
– Еще плюнь и потри, – хмыкнула она.
– Хватит базлать, приехали, – сообщил Свин.
Когда мы вышли из машины, певицу утащила толпа народа. У меня выхватили ящик с гримом, сумку, портпледы и велели сидеть тихо на табуретке. Я послушно устроилась на жестком сиденье и привалилась спиной к дереву.
Снимать клип собирались на природе, режиссер выбрал симпатичную лужайку, покрытую зеленой травкой. Палило солнце, было очень жарко, где-то высоко в небе щебетали птички, изредка моего лица касался легкий ветерок.
Съемочная группа толпилась вокруг всяких приборов.
– Ну, звезда моя, ты готова? – заорал режиссер. – Эй, кто-нибудь, поторопите ее, натура уходит! Мне вон та тень не нравится! Сколько можно одеваться! У нее что, три задницы?
– Нечего орать, – ответила Глафира, выходя из расположенного рядом микроавтобуса.
Я бросила взгляд на певицу и чуть не свалилась с колченогой табуретки. Стройная Глаша напялила шубу из соболя, длинную, до щиколоток. Застегивалось одеяние лишь до пояса. Когда Глафира сделала шаг, полы разошлись в разные стороны и стала видна коротенькая ярко-красная юбчоночка и сапоги-ботфорты. На иссиня-черных волосах моей хозяйки сидела шапка-ушанка, верхний отворот которой украшала россыпь стразов.
– Где снег? – завопил режиссер.
Я почувствовала себя участницей пьесы абсурда. Какой снег? Они что тут, все с ума посходили? Одна стоит в шубе и ушанке, второй желает видеть белые хлопья, валящие с неба. На улице жаркий июнь! Сейчас Свин вызовет психиатрическую перевозку.
– Да, – капризно топнула ножкой Глафира, потом повернулась к режиссеру. – Меня торопили, а сами! Непорядок, Гена! Я звезда!
– Снег, живо! – замахал руками Гена.
Я вцепилась в табуретку.
– Только не нервничайте, – пробасил один из парней, стоявших возле какой-то непонятной штуки.
Затем он нажал кнопку, взял шланг… Мигом из него полилась обильная пена. Через пару секунд лужайка стала похожа на опушку зимнего леса.
– Что они делают? – спросила я у шофера Мити, который меланхолично курил на редкость вонючую сигарету.
– Клип снимают, – пожал тот плечами, – на песню «Зима души». Снег им нужен, вот и наваливают.
– Но почему же зиму снимают летом?
Митька пожал плечами:
– Хрен их разберет. А в декабре Глашка в купальнике по набережной бегала, тогда про август пела.
– Интере-есно, – протянула я.
– Всем заткнуться! – рявкнул Гена. – Мотор, пошла, пошла!
Глафира выскочила в центр лужайки, раскинула руки, завертелась, словно юла, и противным, слабым дискантом завела:
– В моей душе зима, зима, там нет тебя, тебя…
Я изумилась до глубины души. Секундочку, а где же звук? Сколько раз я слышала Глафиру, и все время у нее был не слишком большой, но вполне приятный голос. И потом, она сейчас фальшивит. Мой слух улавливает… Минуточку, похоже, у меня есть слух. может, я училась музыке?
– Стоп, стоп, – заорал Гена, – всех уволю на фиг! Где фонограмма? Где?! А? Все сначала!
Глафира отошла на стартовые позиции.
– Мотор, пошла, живо, радость на лице, счастье, – командовал Гена, – работаем!
Из автобуса грянула музыка, чистый, правильный голос завел:
– В моей душе зима, зима…
Я вздохнула. Похоже, в шоу-бизнесе сплошной обман. Поют под фанеру, говорят не то, что думают, цвет волос, глаз, эмоции – все неправда.
– Где счастье? – вопрошал Гена. – Хватай снег и умывайся! Ты в восторге.
Глафира зачерпнула было пригоршню пены и тут же с отвращением отбросила.
– Фу, воняет.
– Стоп! Сначала!
– Не хочу этим умываться.
– А надо.
– Ни за что.
– Делай как велят.
– Не буду.
Чуть не зарыдав, Глафира кинулась к автобусику и исчезла внутри.
– У нас обострение звездности, – перекосился Гена, – о боже! Очень тяжело настоящему мастеру! Одни истерички кругом. Живо выгоните идиотку, поддайте снегу, немедленно! Свет уходит! Солнышко мое, суперстар, ну постарайся!
Последняя фраза, сказанная совсем иным тоном, чем предыдущие, относилась вновь к появившейся на лужайке Глафире.
Действие повторилось во второй раз, третий, четвертый, пятый… У меня заболела голова. «Снег» нестерпимо вонял, музыка гремела, режиссер орал. Через два часа после начала съемок я от всей души пожалела Глафиру. Ей-богу, никаких денег и славы не захочешь, если требуется такая адская работа!
– Хватит, – взвыл Гена, – теперь конец. Глаша срывает шубу, падает лицом в снег, ее заносит метель. Ах черт, красивая картина будет!
И тут у моей хозяйки случилась самая настоящая истерика. С воплем: «Ни за что не стану падать!» – она унеслась в автобус.
– Да уж, – вздохнул Гена, – некоторые, понимаешь, звезды… Свин, наведи порядок.
– Надоела она мне, – вздохнул продюсер, – имидж вот поменял.
– Волосы недолго покрасить, – заржал Гена, – ты девку смени! Эта совсем от рук отбилась!
Став красным, Семен медленным шагом двинулся к автобусу. Я поняла, что он сейчас начнет рукоприкладствовать, и кинулась за ним.
– Пойми, Глафира устала. Легла поздно, встала рано, потом у стилиста была, и съемка такое тяжелое дело.
– Отвянь! – рявкнул Свин и влез в автобус.
Я вскочила за ним.
– Пожалей ее.
– Смойся.
– Она заболела!
Внезапно Свин усмехнулся:
– Это шоу-биз, детка, красиво лишь из зала. Кому какое дело, что с тобой? Мама умерла, любовник бросил, чирей на заду вылез, ноги отвалились – пой, киса, весели народ, тебе деньги уплачены! Это ее работа, ща пойдет и станет мордой в ихние химические сугробы нырять. Знаешь, сколько запись клипа стоит?
