bannerbannerbanner
Секрет виллы «Серена»

Доменика де Роза
Секрет виллы «Серена»

Полная версия

– Когда папа приедет домой? – спрашивает Чарли.

Глава 3

Мысли из Тосканы

Эмили Робертсон

Летние вечера в Тоскане с холодным белым вином, со звездами, которые зажигаются над дальними холмами, – это то, ради чего стоит жить. Летние дни могут быть жаркими и полными ссор; дети ругаются; супруг охвачен сумасшедшей идеей создать заливной луг на нижнем поле (в месте, где дождей летом выпадает не больше чайной чашки); в супермаркете полно туристов, покупающих низкокачественные сосиски для своих вездесущих барбекю. После обеда все замедляется и угнетает, тяготит сожалениями о лишнем бокале вина за обедом, но вечера – вечера идеальны. Запах лимонов, доносящийся из цитрусовой рощи; аромат жареного розмарина; стаи птиц, возвращающихся домой, в Торре-Альбано, чтобы гнездиться. Именно за этим мы приехали в Италию.

Эмили сидит на террасе со стаканом теплого безалкогольного пива в руке и думает о том, что застряла в чужой стране с тремя детьми, без мужа, без денег и с больной на голову уборщицей. И запах лимонов из цитрусовой рощи уже совсем ее не утешает.

Тосканская ночь темна, полна тяжелой пульсирующей черноты, которая никак не связана с отсутствием света – скорее вызвана присутствием тьмы. Надрывный стрекот сверчков звучит как глубокое дыхание, хриплое и спокойное. За оливковыми деревьями, там, где строят бассейн, виднеется отблеск белых камней. Что будет теперь с ним, любимым символом экспатриантской жизни Пола? Рабочие, кажется, на лето объявили забастовку, но что будет, когда они вернутся осенью? Эмили не под силу будет контролировать строительство бассейна в римском стиле, с мозаичной плиткой и терракотовым обрамлением. И есть ли у них вообще деньги, чтобы за него заплатить? Она должна поговорить с Полом о деньгах.

Слабый ветерок шелестит сквозь виноградные лозы склоном ниже. Эмили дрожит, но не возвращается в дом. После дневной жары холод бодрит. Ей сложно думать днем; мозг, расслабленный и вялый, волочится по тому же утомительному кругу идей, пока она таскает свое тело по дому и саду, от тени до тени. Сейчас она почти чувствует, как в голове затрепетала жизнь.

Что ей теперь делать? Неужели правда продать все и вернуться в Англию? На секунду она позволяет себе подумать об этом. Квартира в Брайтоне, со светлыми полами из дерева и блестящей мебелью. Она каждый день маршем шагает на трудную, но действительно творческую работу. Дети, счастливые и уверенные, скачут рысью в чудесную английскую общеобразовательную школу (ту самую, которая по-настоящему заботится о духовном воспитании ребенка, оставаясь верной своим социалистическим принципам; ту, которой не существует). Она даже видит эту квартиру, открытое лицо их датской au pair[25], ее опытную веснушчатую руку в руке Чарли, когда она ведет его на пляж после детского сада. Они будут собирать камешки, а потом раскрашивать их; на сосновом столе будет лежать The Guardian. Боже, как же она соскучилась по английским газетам.

В этой яркой фантазии нет места мужчине. Она правда думает, что Пол ушел навсегда? В тот раз, когда у него была интрижка, она уехала в Брайтон, но он пришел за ней. Он умолял ее вернуться. Она помнит слезы, такие непривычные в его самоуверенных голубых глазах. Помнит, как они гуляли по ветреному пляжу, как Пол сказал: «Я был бы никем без тебя. Ты для меня все. Если ты уйдешь, я не знаю, как буду жить дальше». Она помнит отчетливый мыльный вкус кофе, который они пили в кафе на берегу, чашки из толстого фарфора со следами ее губной помады, бродягу за соседним столом, который медленно разворачивал газетные свертки со своими пожитками. Она помнит, как Пол вздохнул с облегчением, когда она сказала: «Что ж, ладно, давай попробуем еще раз…»

Она видит все это, сидя на террасе в чужой стране, но не видит Пола. Слышит его голос: «Наш брак окончен», но его лицо как будто в тумане. Мужчина, за которым она была замужем семнадцать лет (уже в прошедшем времени), который подарил ей троих детей, который любил ее и которого любила она, – она совсем не может его вспомнить. Смутно видятся темные волосы, широкая талия, белые зубы, грубая утренняя щетина. Она может почувствовать, как его лицо прижималось к ее, когда они последний раз прощались. «Не забудь позвонить Романо насчет подъездной дорожки». Сказал бы он это, если бы хотел уйти от нее? Неужели он так и думал бы о своей ссоре с соседом-фермером из-за права доступа к дороге? Не было ни подсказки, ни намека, что они в последний раз обнимали друг друга вот так, с такой обычной интимностью, легким прикосновением к щеке, едва заметным поглаживанием. Если бы она знала, она бы что-то сделала, изменилась, стала бы более живой, менее мечтательной. Конечно, она не позвонила Романо насчет дорожки.

Неужели это и правда все? Так заканчиваются отношения? Она вспоминает, что, когда рассталась с Майклом, большой любовью ее студенческих лет, она чувствовала неимоверное отчаяние. Разве она сможет встретить кого-нибудь почти настолько же идеального? А ведь ей было всего двадцать два, черт возьми. Теперь ей сорок один, и если Пол ушел от нее, она даже представить не может, что когда-нибудь встретит другого мужчину. Не то чтобы ей и хотелось. Прошлое, где она вечно молода и летит через весь квартал, чтобы встретиться с Майклом; прошлое, в котором длинные волосы развеваются за спиной, а стройные ноги в выцветших джинсах еле касаются травы, – это прошлое гораздо более привлекательно. Ей хотелось бы открыть компьютер и просто вернуться в юность. Один клик, и она там. Она могла бы найти в соцсети имя Майкла и вернуться в прошлое по этой знакомой комбинации букв.

Ей нужно ложиться, иначе завтра она будет соображать еще хуже. Может, последнее письмо Петре? Одним глазком посмотреть аккаунт? Она так близко к нему, всего один клик. Но она колеблется, не делает этого. Пока нет.

Наверху, в комнате с высоким аутентичным потолком, Пэрис тоже вспоминает прошлое. «Магазин Carphone Warehouse, – перечисляет она, – отель Bedford Arms, закусочная Bilal’s Burgers, супермаркет Tesco Metro, ресторан Sinatra’s Wine Bar, банк HSBC». Медленно, от здания к зданию, она воссоздает в памяти путь от их лондонского дома до станции метро. Если сильно сосредоточиться, можно увидеть коробки из-под бургеров, выброшенные листовки («Похудеть за две недели! Узнай как!»), хромированные столики возле кафе, ожидающие того самого мифического солнечного дня. Она видит пыльные платаны и заколоченные окна офиса такси. Видит кафе, где они с Кэсси однажды встретили кого-то, кто бывал в Ист-Энде. Видит магазин, где ей купили первый велосипед, на котором торжествующе ехала домой по собачьему дерьму и битому стеклу. Она видит станцию метро со знакомым красно-голубым знаком, который пронзает ей сердце стрелой. Станция «Клэпхэм Коммон».

Она лежит и тихо льет слезы по Северной линии[26].

Дальше по Северной линии, в Кеннингтоне, Майкл Бартницки быстро одевается, собираясь на работу. Меньше чем через час он будет проводить экстренную операцию восемнадцатилетней девушке, которая попала в аварию. Однако этот факт не сильно его беспокоит, когда он натягивает толстый свитер (летняя ночь холодна) и наклоняется завязать шнурки. Такие ночные вызовы – обычное дело. К тому же доктору нельзя думать о таких вещах, как молодость, перепуганные родители, кошмарная кровь на дороге; он может думать только об операции, хирургическом разрезе, столе в сиянии искусственного света. Майкл тихо напевает, берет телефон и ключи от машины с прикроватного столика.

Он застегивает часы и смотрит на крепко спящую жену. Может, стоит ее разбудить, чтобы напомнить, что им с Джессикой утром к врачу? Он решает, что не стоит: она только устроит истерику и скажет, что он ей не доверяет. Джессика вспомнит. Майкл смотрит на часы. Три сорок пять. Час, которого страшатся врачи; час, в который умирает большинство пациентов.

На кухне темно, тихонько жужжат электроприборы. Майкл берет бутылку воды из холодильника и пьет большими глотками. Времени поесть нет. На микроволновке горит зеленым «03:55». На секунду он замирает в темноте, глядя прямо перед собой.

А в Тоскане, в паре километров от виллы «Серена», мужчина по имени Рафаэль смотрит в могилу и улыбается.

Глава 4

Мысли из Тосканы

Эмили Робертсон

Наконец у меня есть собственный садик с травами. Когда-то я очень любила покупать эти маленькие горшочки с базиликом в супермаркетах. Примерно неделю они придавали моим салатам настоящий привкус Италии, а затем неизбежно увядали и умирали. Словно маленькие растения говорили мне: «Кого ты пытаешься обмануть? Это Клэпхэм, а не Кьянти».

Что ж, теперь у меня есть собственный базилик. Он широко разросся прямо за дверью кухни. Когда я готовлю салат, мне стоит всего лишь протянуть руку, чтобы сжать эти ароматные листочки в пальцах. Я стала расточительной. Я крошу измельченный базилик в супы, картофель, на брускетты и свежие томаты. Супруг говорит, что живет в страхе найти однажды базилик в пиве. Но мне никогда не надоест. Для меня это самая суть Италии.

 

Эмили уныло выдирает траву в огороде, когда слышит жужжание приближающейся «веспы». Романо, сосед-фермер, рассказал ей, что сухую траву нужно срезать, иначе может случиться пожар. Вся местность здесь сухая, с пепельно-белой травой, которая рассыпается в ладони. Эмили представляет, как все это вспыхивает пламенем, пожирая виллу «Серена», как в средневековом изображении ада. Выполняя свой долг, она тащит мотыгу по каменистой земле; футболка прилипает к спине.

Пол был убежден, что им нужно выращивать собственные овощи. На заднем дворе, рядом с кухней, есть идеальное место, солнечное и ровное, затененное живописно изогнутыми кронами фиговых деревьев. Романо говорит, здесь когда-то был сад с травами, все заросло розмарином и тмином – огромными серо-зелеными пахучими монстрами. Но Пол выдернул и розмарин, и тмин и, как типичный житель южной части Лондона, посадил салат и томаты. Салат вырос до огромных размеров, но поскольку никто из детей его не любил, а Пол предпочел более интересные варианты, купленные в кадках в КООПе[27], то салатные грядки очень быстро были съедены гусеницами. Томаты уродились красивые: маленькие и твердые, с ароматными листьями, но Эмили вскоре перестала их собирать и консервировать. Так что их тоже поклевали птицы.

Эмили выдергивает еще один гнилой куст салата и бросает в кучу для костра. Она слышит голос позади, пожилой, но на удивление звонкий, который привык быть услышанным.

– Basilico, – говорит он. Потом по-английски: – Вам нужен базилик у двери кухни. Чтобы мухи держались подальше.

Эмили выпрямляет спину и оглядывается. Перед ней оказывается священник в черной рубашке и грязных белых кедах, сидящий верхом на «веспе». Он стар, густые белые волосы выглядят как судейский парик, лицо пересекают морщины, но когда он ловко спрыгивает с мотоцикла и подходит поздороваться, то двигается так, словно он гораздо моложе. А его приветственное рукопожатие достаточно сильное, чтоб заставить ее поморщиться.

– Дон Анджело, – представляется он.

– Эмили Робертсон, – мямлит Эмили, вытирая потную ладонь о шорты.

– Слишком жарко для работы, – твердо говорит дон Анджело. – Вам нужно отдохнуть и выпить чего-нибудь холодного.

– Не хотите ли чашку чая? – спрашивает Эмили. Она ничего не знает о католических священниках, но наверняка чай – обязательная часть любого подобного визита.

– Чай? Никогда! – Дона Анджело передергивает. – Acqua minerale — да.

– Не хотите ли вы стакан acqua minerale? – послушно спрашивает Эмили.

– Grazie[28], – любезно соглашается дон Анджело, словно это была не его собственная идея.

Они сидят на террасе у заросшего кухонного сада. Дон Анджело пьет свою воду и привычно тянется к белому персику на одном из нависающих деревьев.

– Не хотите? – спрашивает он вежливо.

– О нет… спасибо. Угощайтесь.

Он просит нож и режет персик на идеальные дольки, похожие на маленькие сияющие части луны. Косточку он кидает в траву.

– Теперь у вас будет еще одно дерево. Да?

– Через несколько сотен лет.

– Несколько сотен лет? – священник пожимает плечами. – Это ничто.

– Для Бога, может, и ничто, – говорит Эмили довольно смело.

Священник от души смеется.

– Да! Для Бога ничто. – Она замечает, что у него идеальные зубы.

– Так вот. – Разобравшись с персиком, дон Анджело направляет на нее взгляд своих глубоко посаженных карих глаз. – Я думаю, вы не католичка.

– Нет, – признается Эмили, словно извиняясь. – Мы не ходим в церковь.

– Это так, – подтверждает дон Анджело. – Я не видел вас в церкви.

Церковь в Монте-Альбано – довольно хороший образец средневековой архитектуры. Эмили припоминает, что ее построили, кажется, в двенадцатом веке, по слухам, на останках этрусских поселений.

– Помнится, там есть прекрасная фреска с Благовещением…

Но дона Анджело совсем не интересуют достоинства фрески.

– Да. Прекрасная. Да. Вы не бываете в городе?

– О, бываю, – горячо возражает Эмили. – Я езжу на рынок каждый вторник…

– Рынок! – презрительно произносит дон Анджело. – Это для туристов. Ходите в КООП. Там намного дешевле. Вы никогда не приезжаете в город вечером на пасседжату?

Пасседжата – итальянский ритуал. Каждый вечер, как только воздух начинает остывать, итальянцы выбираются из своих закрытых ставнями домов, чтобы прогуляться по площади – на мир посмотреть и себя показать. Эмили нравится то, как старики сидят на кухонных стульях у дверей и беззастенчиво за всеми наблюдают. Тем не менее она никогда не выезжала на такую вечернюю прогулку.

– Ну, по вечерам это сложно, у меня же дети.

– Дети! Приводите детей. Мы любим детей.

Эмили не упоминает, что Чарли ложится спать в семь, тогда как итальянские дети обычно не спят до полуночи.

– Я часто вижу вашу дочь на пьяцце, – продолжает священник.

– Сиену? – спрашивает Эмили, и сердце у нее падает. – Да. Вполне может быть.

– Она красивая девочка, – говорит дон Анджело с куда большим энтузиазмом, чем про фреску. – Она провожает Джанкарло из pasticceria[29]. Да?

– Провожает? Ах да. Думаю, что да.

– Он хороший мальчик. Диковатый, но хороший.

– Да, – соглашается Эмили без особого энтузиазма.

– Так вот. Вы приезжаете в город на Феррагосто. Да?

Феррагосто – праздник в честь Вознесения, отмечается в Италии пятнадцатого августа с размахом, не имеющим ничего общего с религией. Это радостный, анархичный карнавал неположенного удовольствия, что-то вроде летней Двенадцатой ночи. Эмили писала о нем специальный репортаж на две страницы в прошлом году.

– Вы ни разу не были на Феррагосто?

– О, мы были, – говорит Эмили немного обиженно, – в прошлом году.

Она вспоминает, что в то время у них гостили клиенты Пола из Германии, которых они взяли с собой в город посмотреть фейерверки. Хельмут записал двухчасовое видео и до сих пор развлекает им жителей Висбадена.

– Нет, не на пару часов. И не с какими-то stranieri[30], – фыркает дон Анджело.

Эмили удивлена. Откуда мог священник знать, как они провели Феррагосто? Он что, замаскировался под одного из гуляк, шествовавших под средневеко-выми знаменами? И слово, которое он использует, stranieri, дословно – «чужестранцы», звучит враждебно. Звучит как «чужаки». Если немцы чужаки, то кто тогда они? Она начинает править статью, которую пишет в своей голове («дон Анджело, мнимый ангел в грязных белых кедах»), и немного испуганно смотрит на своего гостя.

– Феррагосто празднуют два дня, – продолжает священник. – Вам следует быть там. Готовить еду вместе со всеми.

Эмили смотрит на него с сомнением. Она помнит гигантское барбекю на пьяцце, достаточно большое, чтобы зажарить целую свинью. Помнит женщин, которые готовили стейки с поркеттой[31] как настоящие профессионалки. Она чувствует себя польщенной, но в то же время немного оскорбленной тем, что ее пригласили к ним присоединиться.

– Я… я не знаю как, – говорит она наконец. – Я… я вообще-то писатель…

Ее объяснения прерываются воем из глубины дома.

– Чарли! – Она вскакивает на ноги. Сиена, которая неохотно согласилась присматривать за братом, врывается в поле зрения, держа Чарли у бедра. Он орет, лицо красное. – Чарли! Малыш! Что случилось?

– Его что-то ужалило, – говорит запыхавшаяся Сиена. – Я не знаю что.

Боковым зрением Эмили замечает, как дон Анджело сбегает по ступенькам террасы и пробирается сквозь заросший травой садик. Через пару минут он возвращается с какими-то листьями в руке. Он резко хватает Чарли за ногу и прикладывает листья к коже.

На секунду повисает молчание. В воздухе начинает витать пряный запах. И Чарли, которого на полпути между матерью и сестрой держит за ногу незнакомец в черном костюме, перестает плакать.

– Basilico, – объясняет дон Анджело. – Хорошо помогает от укусов.

– Я сегодня познакомилась со священником, – рассказывает Эмили за ужином Пэрис.

– Я знаю, – говорит Пэрис. – Я видела его в окно.

Она берет крошечный кусочек хлеба и разрезает на два треугольника. Только минуту спустя до Эмили доходит смысл слов дочери.

– Что? Ты видела, как Чарли поранился, и не спустилась вниз?

Пэрис вздыхает, делая из хлеба танграм[32].

– Он не поранился. Его ужалили. В любом случае ведьмодоктор его вылечил.

Эмили смеется, но затем говорит серьезно:

– Он не ведьмодоктор, но довольно пугающий. Кажется, он о нас все знает.

– Например? – спрашивает Сиена, которая одной рукой отправляет сообщения, а другой ест.

– Например, он знал, что ты встречаешься с Джанкарло. Кажется, одобряет.

– Класс, – Сиена выглядит довольной. – Может, расскажет маме Джанни. Уверена, я ей не нравлюсь.

– Ох, матери и сыновья, – туманно говорит Эмили. – Уверена, с Чарли я буду вести себя так же.

Сиена и Пэрис переглядываются. Чарли только что отправили в кровать на несколько часов позже, чем положено, – гораздо позднее, чем их обычно укладывали спать.

Но Эмили все еще думает о священнике.

– Он довольно забавно выглядит, этот маленький человечек, – говорит она. – Но что-то в нем не так. Эти его темные глаза. Как будто он может заглянуть прямо в душу.

– Он пытался убедить тебя ходить в церковь? – спрашивает Сиена.

– Не то чтобы убедить. Кажется, его больше беспокоило, что мы не ходим в город по вечерам.

– Я хожу.

– Да, я знаю. И он тоже. Он хочет, чтобы мы пошли на Феррагосто. И чтобы я помогла с готовкой.

Сиена с Пэрис грубо смеются. Семья Эмили не всегда ценит ее эксперименты с провинциальной итальянской кухней. Сегодня они едят пиццу из КООПа. Эмили вызывающе жует их собственный салат с листьями, погрызенными гусеницами.

– Я иду на Феррагосто, – говорит Сиена. – Группа Джанни будет выступать.

Вдобавок к другим недостаткам Джанкарло – барабанщик в громкой и совершенно бесталанной рок-группе. Эмили стонет.

– Почему бы не послушать милую традиционную итальянскую музыку? – спрашивает она. Сиена вздыхает.

– Потому что она скучная и грустная, мам. – Она встает и с хлопком закрывает мобильник. – Я пойду смотреть телевизор.

– Я тоже, – тут же говорит Пэрис.

– Ты не доела пиццу, – замечает Эмили.

– В ней какие-то кусочки.

– Это травы.

Когда девочки уходят, Эмили доедает пиццу Пэрис. Ей и правда пора перестать есть так много. «И пить тоже», – думает она, наливая еще один бокал красного. Такими темпами она скоро будет такой же огромной, как этот дом, когда увидит Пола в субботу. Она должна впечатлить его своей стройной фигурой и полным отказом винить кого-либо за проблемы в их браке. Она будет понимающей, мудрой и немного сексуальной. Она еще раз откусывает пиццу.

 

Когда они с Полом начали встречаться, он водил ее в лучшие рестораны, но она всегда была слишком взволнована, чтобы есть. Такой она была в те дни: напряженной, вечно на нервах, всегда с узлом в животе, словно ее укачало. Она так усердно работала в газете, что обычно не успевала пообедать. Сидя за рабочим столом, она выпивала колу, закусывая странной едой вроде оливок или зеленых перцев из бумажных пакетов. И она курила не меньше двадцати сигарет в день. Бросила, только когда забеременела Сиеной.

Она встретила Пола в Брайтоне. Эмили переехала туда после расставания с Майклом – отчасти из-за того, что Петра, ее университетская подруга, жила там, а еще потому, что ей всегда нравилось это место. В студенчестве они иногда после вечеринки ездили в древней машине Петры к морю встречать рассвет: брали в ночном кафе чай, сидели с ним на пляже и смотрели, как встает солнце. Брайтон казался оптимистичным, полным потрепанного очарования и нахальной уверенности. После стресса от расставания с мужчиной, с которым, она думала, ей суждено провести жизнь, немного оптимизма было как раз тем, что нужно.

Эмили и Петра снимали обветшалую квартиру на набережной; под их мансардными окнами летали чайки, а шум моря усыплял по ночам. Даже сейчас Эмили иногда убаюкивает себя, представляя то мягкое шипение волн, разбивающихся о камни. Если бы кто-то мог его запатентовать, то заработал бы целое состояние. Она нашла работу в местной газете, завела новых друзей, ходила на вечеринки, на барбекю на пляже. Это было странное, чудесное, ужасное время. Эмили все еще плакала всякий раз, когда видела имя «Майкл», но еще она была той девушкой, что танцевала на пляже в одном белье и плавала в море без купальника. Она была той девушкой, которая усердно трудилась, чтобы стать репортером, и которая иногда появлялась на работе в той же одежде, что и вчера. Она была той девушкой, которая получила пять валентинок и присоединилась к партии лейбористов и которая все еще мечтала, как одержимая, стать миссис Бартницки.

Пол и Эмили познакомились, когда ее отправили взять у него интервью для газеты. Пол был местным бизнесменом с довольно сомнительной репутацией. Его последняя афера заключалась в том, что он купил несколько зданий 1930-х годов, сдал их в аренду студентам и оставил тихонько гнить в море. Его план раскрылся, когда одна из квартир почти дотла сгорела во время несчастного случая, причиной которого стал бракованный газовый бойлер. Семьи студентов угрожали подать в суд.

25Au pair называют молодых людей, желающих познакомиться с другой культурой и выучить язык другой страны, проживая в принимающей семье и выполняя в ней определенные обязанности.
26Название одной из линий лондонского метрополитена.
27Co-op (англ.) – кооперативный магазин (сокр. КООП).
28Спасибо (итал.).
29Кондитерский магазин (итал.).
30Иностранцы (итал.).
31Поркетта (итал. porchetta) – традиционный итальянский запеченный рулет из свинины с добавлением специй.
32Головоломка из семи плоских фигур, складывающихся для получения другой, более сложной фигуры.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30 
Рейтинг@Mail.ru