bannerbannerbanner
Держи меня за руку

Долен Перкин-Вальдез
Держи меня за руку

Полная версия

Не знаю, о чем думали Алиша и Тай, я – о семьях тех пациентов. О женах. Детях. Про эксперимент стало известно лишь прошлым летом, и хотя в черных семьях в Монтгомери эта тема регулярно возникала за ужином, почти никто из нашего круга не знал жертв лично. Летом 1972 года, когда историю предали огласке, я уже выпустилась и уехала из Таскиги. Не было шанса осмыслить, какое значение эти события имеют для нашего маленького университетского сообщества.

Мной все больше овладевала мысль, которая казалась невыносимой. Что, если, назначая «Депо», правительство проводит аналогичный эксперимент над черными женщинами?

– Вы тогда здесь уже работали, – сказала я. – Не сочтите за грубость, мисс Поуп, но как вы могли не заметить?

Мисс Поуп раскрыла одну из верхних папок.

– Милая, я задаю себе тот же вопрос. Как это могло происходить у меня под носом? Узнав об эксперименте, я начала собирать информацию – все, что только могла найти. Начните отсюда. Это самиздатская рассылка, которая пару лет назад распространялась в Вашингтоне. Билл Дженкинс, чернокожий специалист по биостатистике, узнал о происходящем и забил тревогу. Знаете, почему никто не прислушался?

– Почему? – прошептала я.

– Если обычные люди ни о чем не подозревали, то в медицинских кругах тайны не было. Можно сказать, правительство работало в открытую. Печатали, например, статьи в медицинских журналах. То ли никто не усматривал в этом проблемы, то ли всем просто плевать на нищих цветных в Алабаме.

– Или многим казалось, что цель у эксперимента благая, – добавила я.

Алиша приложила кулак к виску. Тай сидел тихо, в тени, и его лица я не видела.

Мисс Поуп подтолкнула к нам стопку документов.

– Сидите сколько хотите. Я никуда не спешу.

12

Джексон
2016

В истории движения было много событий, мысли о которых терзают меня по сей день, и одно из них – убийство Медгара Эверса[20]. Каждый раз, оказываясь в Джексоне, я представляю, как его окровавленное тело лежит на пороге дома, а его жена и дети в ужасе прижимаются друг к другу на полу в ванной. Помню, как, увидев Эверса по телевизору, я восхитилась его харизмой и храбростью. Когда он погиб, мне было тринадцать, и новость о его смерти стала точкой отсчета моей взрослой жизни. Люди, жившие на Глубоком Юге в шестидесятые, не питали иллюзий, знали, насколько опасно выступать за движение. Либо ты бросаешься на амбразуру, либо держишься в стороне. Были и те, кто сочувствовал и наблюдал издалека, боясь лишиться работы или навлечь на себя что похуже. Даже после всего, что произошло в Алабаме, в Миссисипи по-прежнему царили старые порядки. Нина Симон попала в самую точку, когда спела «Чертов Миссисипи»[21]. Там-то, в дельте одноименной реки, среди сельских угодий, Эверс ходил от фермы к ферме, стучался в двери уединенных хижин и регистрировал избирателей.

Я всегда думала, что лидеры движения должны быть немного безумными. Бесстрашными, как Фред Шаттлсворт[22]. Клянусь, он будто происходил из другого мира. Может, тебя это удивит, но мне казалось, что к началу семидесятых мы наконец вышли на новый этап. Расизм никуда не исчез, и я это понимала, но надеялась, что благодаря «Власти черных» и просвещению мы сможем выстоять и сдержать его. Мы прошли через ад, так что в семидесятых все непременно улучшится.

Приезжая в Джексон, я думаю не только об Эверсе, но еще и о Фанни Лу Хеймер[23] и словосочетании «аппендэктомия по-миссисипски». Я не знала, что это такое, вплоть до медицинской школы, где меня просветила чернокожая наставница. От осознания смысла этого выражения меня пронзила острая боль. В 1961 году Хеймер стерилизовали без ее согласия, и такое случалось настолько часто, что женщины придумали для процедуры название. Жаль, я ничего не знала об этом, когда была в твоем возрасте, Энн. Лучше бы нам рассказали о подобной практике еще в сестринской школе в Таскиги. Возможно, тогда что-то сложились бы иначе.

Я за рулем с половины седьмого утра, и организм требует кофеина, но так хочется скорее увидеть Алишу, что остановок решаю не делать. Ее жилой комплекс недалеко от торгового центра, указатель из красного кирпича гласит: «Плантация Ривервуд». Интересно, беспокоят ли Алишу ассоциации с подневольным трудом или вообще не приходят ей в голову.

Дома в Ривервуде все в одном стиле, недавней постройки. Алиша живет в четвертом справа. На полукруглой площадке, к которой ведет подъездная дорожка, припаркованы три машины и фургон. Муж Алиши держит автомастерскую. У них трое взрослых детей – все сыновья, все женаты, все с высшим образованием. Двое закончили Университет Миссисипи. Третий учился в Тугалу. А еще есть шестеро внуков. Муж Алиши состоит в совете дьяконов, а сама она – миссионерка. Воплощение американской мечты в ее южном варианте.

Я не была удивлена, когда после рождения детей Алиша оставила работу медсестрой. В то время многие чернокожие южанки грезили о жизни домохозяек. Мы называли это «сидячим существованием». Алиша всегда придерживалась традиционных взглядов, мечтала создать семью. Меня воспитали иначе. Мама никогда не работала, поэтому я с детства знала, что, в противоположность ей, буду строить карьеру.

Звоню в дверь и по тому, как быстро открывает Алиша, догадываюсь, что она наверняка следила за мной через окно. Я приехала к тому времени, к которому меня ждали, может, даже на пару минут раньше. Первое, что замечаю, – ее брови, подведенные, как и прежде, две безупречные темные линии. Хорошенько рассмотреть Алишу не удается – она немедленно обнимает меня, и я чувствую цитрусовый запах ее духов.

– Господи, это и правда ты, – без пауз произносит она. На ней красное домашнее платье в цветочек. – Ох, как же ты похудела. Пушинка.

Объятие получается крепким, и я растворяюсь в нем, застигнутая врасплох такой теплотой. Алиша берет меня за руку и ведет в большую комнату с высоким потолком. Вся мебель с обивкой в цветочек. Шторы тоже. Над камином, заставленным искусственными цветами, висит плазменный телевизор. С дивана на меня смотрит белый карликовый пудель.

– Это Коко. Ей семнадцать, к двери она теперь выбегает редко.

– Не знала, что у тебя есть собака.

Можно рассказать ей о моем псе из приюта, но это, решаю я, выйдет натужно, так что больше ничего не говорю. Мы садимся рядом на диван, отсюда мне видна кухня. Столешница завалена вещами. Я перевожу взгляд на Алишу. Она наблюдает за тем, как я осматриваю ее дом.

– Я бы тоже хотела увидеть, где ты живешь, – говорит она.

– В четырехкомнатном бунгало в центре Мемфиса. Там симпатичная веранда. И сад. Нам с мамой и Энн больше ничего и не нужно.

– Как твоя мама?

– Нормально. Когда умер папа, я перевезла ее к себе в Мемфис. Теперь они с тетей Роз могут бывать друг у друга чаще.

– Моя мать живет тут неподалеку со своим старым хрычом.

Из редких разговоров с Алишей за последние годы я знаю, что ее родители развелись и мать, после двадцати лет связи на стороне, вышла замуж за пастора.

– Ты так и не простила их?

Алиса поджимает губы.

– Я простила, но не забыла. Папа оказался куда милосерднее. У него новая жена, учительница на пенсии. Они живут во Флориде.

– Рада за него.

– Как дела у Энн?

– Недавно окончила колледж. Изучала антропологию. Сама знаешь, какая сейчас молодежь. Выбирают специальность не из практических соображений, а просто из любопытства.

Алиша заливается смехом, громко и от души.

– Я сказала мальчикам, пусть изучают все что захочется, лишь бы потом вернулись работать в папину мастерскую.

– Как они, твои сыновья? – спрашиваю я, держа при себе мысль, что это ужасный подход к воспитанию. Помню, как сама сомневалась насчет карьеры в медицине, в основном из-за папиного давления. Я стараюсь сосредоточиться на беседе. Осуждать Алишу всегда было легче легкого.

– Нормально. Один из них как раз сейчас должен подъехать. Привезет нам жареного сома из ресторана, которым управляет его жена. Я подумала, что ты в дороге проголодаешься. Ты уже ела?

 

– Нет, но, Алиша, кто ест на завтрак сома?

– А что такого? Жареная рыба и кукурузная каша – прекрасный способ начать день.

– Ну ты даешь…

– Ох, начинается. Дамы и господа, минута внимания. К нам пожаловала доктор Таунсенд.

Мы смеемся, и лед между нами тает. Сын Алиши привозит еду, но в дом не заходит, и я только рада, что мы предоставлены сами себе. Накрываю стол в кухне.

– Ладно, подруга, рыба что надо, – признаю я, попробовав. И правда вкусно.

– А я говорила.

Когда мы заканчиваем есть, Алиша откидывается на спинку стула и вытирает губы салфеткой. Помада размазывается по подбородку. Я больше не крашусь, так что мне не нужно о таком беспокоиться. Приходится следить лишь за питанием.

– Индия вчера вернулась домой из больницы, – резко меняет тему Алиша.

– Какой у нее диагноз?

– Рак.

– Рак, – тихо повторяю я. – Насколько все плохо?

– Не знаю. Она лечится.

Пытаюсь заглушить чувство вины. Слишком уж много лет я ждала.

– Все хотела спросить тебя, Сивил. Думаешь, болезнь может быть вызвана «Депо»? – Алиша понижает голос, будто рассказывает секрет.

Я качаю головой:

– После двух уколов вряд ли. Во всяком случае, мне так кажется.

Алиша встает и начинает складывать посуду в раковину. Я открываю посудомойку, она включает кран. Она споласкивает, я загружаю. Когда дело сделано, Алиша заваривает нам кофе. Мы устраиваемся на диване в гостиной и пьем из огромных чашек. На Алишиной надпись, восхваляющая историю чернокожих. Моя без рисунка.

– Почему ты пропала, Сивил?

– Поступила в медицинскую школу. – Прозвучало так, будто я обороняюсь, но это получилось инстинктивно.

– И что, в Мехарри телефонов нет?

– Не надо, Алиша. Ты знаешь, как много сил это забирает.

– Ты сделала именно то, что клялась никогда не делать.

Что, интересно? Решила сберечь рассудок? Не наломать еще больше дров?

– Ты пробовала связаться с их зеленоглазым папашей? Я знаю, ты к нему неровно дышала.

Разумеется, я не пыталась связаться с Мэйсом. И Алише это явно известно. Она хочет меня немного помучить, и я, в общем-то, заслужила. Не могу объяснить, почему отгородилась от Монтгомери. Как рассказать все, не показавшись эгоистичной? Мне стыдно, что я оборвала нашу дружбу, но если бы я могла повернуть время вспять, то все равно поступила бы так же.

– Прости, что я пропала, Алиша, что оказалась плохой подругой.

– Вот только не надо марафона извинений, – отмахивается она и вдруг подается вперед: – Погоди, так вот зачем тебе эта поездка? Устраиваешь марафон извинений?

– Нет, конечно.

– Милая, если ты затеяла все это, надеясь залатать рану, то десять раз извиниться – не выход.

– Не понимаю, о чем ты.

– Все ты понимаешь. Каких ответов ты ищешь, Сивил? Какие вопросы тебя мучают?

– Говоришь прямо как тетя Роз.

Она молчит, лицо спокойное, невозмутимое. Я вдруг ясно вижу, что передо мной другая, повзрослевшая Алиша. Силы между нами распределены иначе, чем прежде. Я недооценила значение сорока прошедших лет.

– Завидую тебе. Твоему дому. Жизни, которую ты построила. Думаю, все эти годы в профессии я пыталась искупить тогдашнюю ошибку.

– Сивил, почему ты взяла ответственность на себя?

– Сама знаешь.

– Тебе скоро семьдесят, черт побери. Пора уже перестать носить этот груз.

– По-твоему, то, что случилось с девочками, это «груз»?

– Все нашли способ жить дальше. А ты почему не можешь?

– Не могу, вот и все.

– Почему?

– Потому что постоянно спрашиваю себя, сделала ли я все возможное? И я, и мы все? Правильно ли мы поступили?

Алиша скрещивает руки и откидывается на спинку дивана.

– Сивил Таунсенд, ты врач. И, судя по тому, что пишут в интернете, хороший. Значит, прекрасно должна понимать, куда приводят такие вопросы.

– Ты не ответила.

Она смотрит на меня. Мне хочется предложить ей поехать со мной, потому что она понимает все лучше, чем кто-либо. Но я молчу.

13

Монтгомери
1973

Разузнав больше о событиях в Таскиги и прочитав материалы, собранные мисс Поуп, я начала еще сильнее тревожиться, не иду ли опасным путем, похожим на тот, каким шла тогда Юнис Риверс. Необходимо убедиться, что у нас все иначе. Знала ли миссис Сигер о возможном вреде препарата и прописывали ли его другим совсем юным девушкам? Фиксировали ли в клинике, как пациентки реагируют на «Депо»? Мне был известен только один способ отыскать ответы – просмотреть медицинские карты. Я попыталась вызваться в понедельник подготовить клинику к закрытию, но миссис Сигер уже назначила на дежурство двух других медсестер. Оставалось только пойти на разведку в рабочее время.

Миссис Сигер хранила все медкарты в шкафчике у себя в кабинете. Когда кто-нибудь из постоянных пациентов приходил на осмотр, медсестра в регистратуре, как правило Лори, должна была принести нужную карточку. Только она и имела к ним доступ. Шарить в кабинете миссис Сигер, когда Лори за стенкой, казалось самоубийством, но иного выхода у меня не было.

Кое-что я уже знала. Уколы «Депо-Провера» назначали не всем пациенткам. Кто-то принимал противозачаточные таблетки, их выдавали ежемесячно. Мы выписывали лекарства при заболеваниях, передающихся половым путем, инфекциях мочевыводящих путей и молочнице. Еще проводили гинекологические осмотры. Сперва мне придется отобрать карточки тех пациенток, которые принимали «Депо». Сделать это непросто. Вторая задача – найти заметки миссис Сигер. У нее наверняка есть какой-нибудь ежедневник или книга для записей, где она фиксирует наблюдения. Такой медицинский журнал вел папа, и я предположила, что он должен быть и у нее.

До прихода в клинику миссис Сигер заведовала документацией в Профессиональном медцентре и как-то во время нашего обучения похвалилась, что за двадцать с лишним лет не потеряла ни одной медкарты. Я впервые собиралась залезть в ее шкафчик – запертый, как я предполагала. Она явно из тех людей, кто запирает шкафы. Так и оказалось, но ключ я отыскала неожиданно быстро – он лежал под фарфоровым колокольчиком на столе.

В соседнем кабинете слышался голос самой миссис Сигер. Она пыталась уговорить мать шестерых детей на перевязку маточных труб. Этой пациенткой миссис Сигер занималась уже несколько месяцев и на каждом приеме, как утром заметила медсестра по имени Фиона, не меньше получаса заверяла ее в преимуществах операции. Другую сестру, Лори, ситуация особенно удручала: однажды пациентка привела в клинику всех отпрысков, и, заметив их голодный вид, Лори отдала им свой обед – мол, пусть разделят. Само собой, толку от такой помощи было мало.

Сквозь тонкую стенку я слышала каждое слово миссис Сигер.

Если вы сделаете операцию, вам больше не нужно будет думать о контрацепции. Сможете посвятить время уже имеющимся детям.

Понимаю, но Господь пообещал, что у меня будет муж. А если я захочу завести в браке ребенка?

У вас уже шестеро детей. Разве этого недостаточно для мужчины?

По пути сюда я не видела у входа в клинику пациенток. Из медсестер осталась одна Лори. Буквально только что она ставила чайник в комнате отдыха. До ее возвращения на пост в моем распоряжении было как минимум несколько минут.

Ключ легко повернулся в замке. Я вытащила одну из папок и чуть выдвинула соседнюю, чтобы потом не перепутать порядок.

Мэри. 13 лет. Инъекции «Депо-Провера»: 5.01.1972, 6.04.1972.

Пэтси. 16 лет. «Депо-Провера». Внутриматочная спираль.

Йоланда. 14 лет. Эпилепсия. «Депо».

Я пролистала еще несколько медкарт, чтобы найти подписи родителей и бланки согласия. Судя по адресам, большинство пациенток жили в окрестностях клиники. У некоторых дома были за городом – возможно, неподалеку от Уильямсов – или на Клэйтон-элли.

В самом низу карточек медсестры, как нас учили, делали разнообразные пометки:

избыточные кровотечения;

аменорея;

жалобы на головную боль;

колющая боль в животе;

нетипичные выделения;

реакция на препарат хорошая, побочных эффектов нет.

Одна из сестер – с размашистым почерком – снабжала заметки восклицательными знаками.

Пришла на инъекцию с задержкой! Не понимает, для чего назначен препарат! Припухлость на месте укола!

Свои инициалы эта медсестра в медкартах не проставляла. А от нас требовали каждую запись сопровождать своими инициалами и датой.

Как мне работать? Кого я оставлю с детьми? Моя мать сидеть с ними не может.

Это не оправдание. За стеной миссис Сигер продолжала беседовать с пациенткой.

Другие пометки сложнее поддавались трактовке:

дезориентирована, но спокойна;

крепкое телосложение, признаки утомления;

трудности с пониманием;

не рекомендуется оральная контрацепция;

непригодна.

Непригодна? Наши пациентки, как правило, были молодыми, бедными и необразованными. Но это лишь подтверждало важность нашей работы. Они в нас нуждались.

После операции мы дадим вам таблетки от боли. Пожалуйста, подпишите бумаги, и я запущу процесс.

Моя рука зависла над ящиком. Все-таки как понимать – «непригодна»?

Это на всю жизнь? Я смогу потом вернуть все как было?

Сможете, разумеется. Существует обратная операция. Это несложно. Распишитесь вот тут.

Пока я не видела никаких признаков правительственного заговора – по крайней мере, в медкартах. Может, миссис Сигер просто выполняет свою работу. К тому же «Депо-Провера» назначают по всей стране, не только у нас. Здесь нет того, что происходило лишь в Таскиги.

Ну что вы. Не плачьте. Вы сделали правильный выбор.

Я вернула папку на место и заперла шкафчик. Ключ проскрипел.

Распишитесь здесь. Угу. Да, я сама заеду за вами и довезу до больницы. Не беспокойтесь.

Внезапно я услышала, как открылась дверь смотрового кабинета.

Я не успею вовремя улизнуть. Думай, Сивил. Сяду на стул для посетителей и притворюсь, что жду. Я положила ключ туда, где взяла, приоткрыла дверь кабинета и выглянула. Миссис Сигер стояла спиной ко мне. Я выскользнула в коридор. Два шага влево – и можно подумать, что я просто шла мимо. Она повернулась ко мне, в глазах мелькнуло подозрение.

– Сивил, если вам нечем заняться, доставьте эту пробу в лабораторию. Справитесь?

– Да, мэм.

Лишь бы папки, которые я доставала, не торчали. Я так спешила, что не уверена, аккуратно ли замела следы.

Я обернулась:

– Миссис Сигер?

– Да?

– Э-э… Одна из моих пациенток, девочка, к которой я езжу на дом… Мне нужно у вас кое-что спросить. – Я затараторила, боясь растерять решимость: – Ей всего одиннадцать, миссис Сигер. У нее даже не начались менструации. Это выяснилось уже после того, как я сделала ей укол. Видимо, предыдущая медсестра допустила ошибку. В документах не было этой информации.

Миссис Сигер молчала. Я подождала, потом добавила:

– Я сделала отметку в медкарте. Делать ей инъекции больше не буду.

– Следите за пациенткой внимательно, Сивил. Расслабляться не стоит. Скоро у нее установится цикл, и вы должны быть наготове и предоставить защиту.

– Да, мэм, – пискнула я.

Миссис Сигер подошла ближе и тихо, будто боясь, что нас подслушает пациентка, сказала:

– Помните, Сивил, помочь этим людям можно, только действуя вместе. Мы трудимся ради общего блага, потому что нужны им. Мы все равно что… напутствующая рука Господа. – Она шумно вдохнула и выдохнула.

– Да, мэм.

Только забравшись в машину, я перевела дыхание. Миссис Сигер была уверена, что Индия с Эрикой уже ведут или вот-вот начнут вести половую жизнь. Неужели я тоже принимала это за данность? Осознав, что да, так и есть, я заплакала, но быстро взяла себя в руки. Некогда лить слезы. Нужно со всем разобраться, а значит – действовать быстро.

Тай дал мне кое-какую информацию. Я достала из сумки листок и развернула. Макаки-резусы. Гончие собаки. Разные животные, но и у тех и у других наблюдался рак матки. Я перечитала слова на бумаге – уже в который раз. «Апджон Фармасьютикалс». Доктор Гарольд Апджон. В США препарат появился на рынке в 1960 году и предназначался для предотвращения выкидышей. Также его выписывали при эндометриозе. Апджон работал в этой фармацевтической компании главврачом. Собаки и обезьяны, утверждал он, биологически отличаются от человека, потому нет причин полагать, что у людей будут те же последствия.

Знать наверняка в «Апджон Фармасьютикалс» не могли. Даже миссис Сигер, должно быть, ни о чем не догадывается. Вполне возможно, что правительство использует наших пациенток, словно подопытных кроликов, проводя клинические испытания, как на тех мужчинах в Таскиги. Если препарат и правда опасен, то выяснить, разовьется ли у женщин рак, получится только спустя много лет. К этому времени будет слишком поздно связывать болезнь с инъекциями «Депо». Эти женщины успеют состариться, некоторые из них умрут. Можем ли мы доверять правительству? Черт возьми, да я сама на него работаю. Не нужно себя обманывать. Мне хотелось поделиться мыслями с папой, но я боялась, что он заставит меня уволиться, прежде чем я докопаюсь до сути. Можно поговорить с Алишей. Она слышала то же, что и я. Мне необходимо выяснить, не травим ли мы пациенток.

 

В нашем городе причиной многих преступлений становилась бедность. А еще отчаяние. Расизм. Нехватка возможностей. Мы не только помогали отдельным семьям, но и приносили пользу всему сообществу. Беду всегда лучше предотвратить. Мы уберегали людей от принятия тяжелых решений, предоставляя пациенткам средства контрацепции. Миссис Сигер не зря тревожилась.

Я подумала об Индии с Эрикой, об их чистых после ванны волосах и новой одежде. О том, с какой радостью они слушали мои пластинки, как изумлялись движению иглы в канавке.

20Медгар Эверс (1925–1963) – активист движения за гражданские права чернокожих, первый секретарь Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения от штата Миссисипи. В 1963 году застрелен членом Ку-клукс-клана.
21Композицию Mississipi Goddam, посвященную, как считается, в том числе убийству Медгара Эверса, Нина Симон называла своей первой песней о гражданских правах.
22Фред Шаттлсворт (1922–2011) – бирмингемский пастор, один из активистов движения за гражданские права и соратник Мартина Лютера Кинга.
23Фанни Лу Хеймер – активистка движения за избирательные права и права чернокожих женщин, соосновательница и вице-председатель демократической партии «Свобода Миссисипи».
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru