Дмитрий Токийский
Магазин смерти Фудзитори
Глава 1: Первая слеза
Дождь обрушился на Токио словно небеса разорвали свои вены. Вода не стекала, а ползла по стенам, оставляя за собой слизистые следы, будто улитки-исполины проползли через весь город. Рейко шла по переулку Гиндзы, её кеды до нитки промокли продолжая хлюпать в лужах, от которых пахло ржавчиной и прокисшим молоком. Неоновые вывески мигали, как неровный пульс, их отражения в воде напоминали утопленников, тянущих к ней руки. Она прижимала к груди мокрое объявление, найденное под скамейкой в парке Инокасира: «Работа для тех, кто готов обменять завтра на сегодня. Спросите у дождя, где Фудзитори». Буквы расплывались, словно чернила смешались с её потом.
Магазин возник из ниоткуда – треск старых балок, скрип дерева, глотающего само время. Вывеска «Фудзитори» моргала неоновым светом, буквы покрыты паутиной, из трещин сочилась черная смола, витрины запотели. Рейко присмотрелась: капли стекали по стеклу, оставляя за собой прожилки. Она коснулась ручки двери – та была липкой, словно обтянута кожей.
Внутри воздух гудел как улей. Запахи ударили волной: ладан пережаренный до горечи, йод обжигающий ноздри и подкравшийся за ними сладковатый душок – как будто где-то тлели конфеты, обернутые в старую газету. За прилавком сидел человек, лицо которого скрывал веер. Не простой – сплетенный из желтых ногтей, каждый с черной точкой у основания. Ногти шевелились, словно жуки на булавке, щелкая по воздуху.
– Ты опоздала на тринадцать ударов сердца. – Его голос звучал так, будто его пропустили через радиопомехи 1940-х. Он протянул, кимоно замотанную в рисовую бумагу и швырнул на прилавок. – Надевай. Не заставляй клиентов ждать.
Рейко развернула свёрток. Юката цвета застарелого кровоподтека оказалась холодной, как трупная плоть. Узор на ней жил своей жизнью: бабочки с крыльями из человеческих ресниц взмахивали в такт её дыханию, превращаясь в мотыльков с ртами на брюшках. Когда она надела её, шов на спине сжался, впиваясь в кожу, будто зубами.
– Первая уже здесь. – Хозяин ткнул веером в занавесь из волос. Они висели густо, пахли лавандой и разложением. – Помни: не смывай с себя дождь до рассвета. Не трогай глаза после полуночи – они тебе ещё пригодятся. И если тринадцатый заговорит с тобой… – он замолчал, и ногти на веере захлопали, как кастаньеты.
20:00. Первый клиент.
Женщина вошла бесшумно, будто её принес ветер. Её прозрачный плащ из целлофана шуршал, как обертка от леденца, застрявшая в горле. Лицо было скрыто под вуалью из дождевых капель – они стекали по ней, оставляя на полу следы, похожие на слепые глаза.
– «Забвение», – прошептала она голосом, который скрипел, как несмазанные ножницы. Её рука, обмотанная бинтами, дрожа указала на банку с розоватым желе. Внутри, как зародыш в утробе, плавало нечто, напоминающее гиппокамп – извилины мозга мерцали, как перламутр.
Рейко потянулась за банкой, но стекло оказалось теплым и пульсирующим, как живое. Оно выскользнуло из её пальцев, разбившись о пол. Желе вырвалось наружу, зашипев, и превратилось в стаю серебристых головастиков. Они запрыгали, как ртуть, вливаясь в рот клиентки. Та закашлялась, и из её горла вырвался смех – хриплый, надрывный.
– Спасибо, – просипела она, вытирая губы. На полу осталась лужа слезной жидкости, пахнущая мятой и формалином. Когда дверь закрылась, Рейко заметила: узор на её юкате теперь напоминал сжатую кулаком паутину.
23:47. Двенадцатый клиент.
Старик вошел, опираясь на трость из берцовой кости. Его лицо было замотано в пожелтевшую газету с заголовком: «15 августа 1945 года – Империя сдалась». Из-под обрывков бумаги выглядывал рот без губ – черная щель, как угольный разрез.
– «Зрение», – проскрипел он, тыча костяной тростью в банку с глазным яблоком. Зрачок в формалине повернулся к Рейко, следя за каждым движением.
Старик полез в ухо длинным ногтем, выковыривая монеты. Они падали на прилавок с глухим стуком, оставляя кровавые пятна. Когда он уходил, волоча за собой ногу кость скребла по полу, как мел по грифельной доске, Рейко взглянула на свою юкату. Узор теперь был похож на воронье гнездо из обрывков веревок.
В подсобке, где пахло плесенью и забытыми обещаниями, её ждала коробка бэнто. Внутри лежал тамагояки – яичный рулет, который мать готовила в последнее утро. Рейко откусила кусочек. Вкус был точь-в-точь, сладковатый с ноткой мирина… но затем язык обжег пепел. Она выплюнула еду – на рисе остался черный след, как от сигареты.
Время: 23:55
Между двенадцатым и тринадцатым клиентом дверь скрипнула, как скрежет старых шестерёнок. Вошла женщина в платье из пожелтевших газетных вырезок. Её грудь была прозрачной, словно стекло, а внутри вместо сердца тикали карманные часы с треснутым циферблатом.
– «Мне нужно… перемотать время», – её голос звучал как лента магнитофона на замедленной скорости. Она прижала ладонь к стеклянной груди, где стрелки застыли на 23:59. – «Они остановились в тот момент… когда он ушёл».
Рейко дрожа, подала ей банку с жидкостью цвета ртути – «Слёзы Хроноса». Женщина выпила содержимое, и часы в её груди застрекотали, ускоряясь. Она засмеялась, смех рассыпался на звуки тиканья, а её тело начало рассыпаться, как песок в часах. На полу осталась лишь прах и стрелка, указывающая на Рейко.
00:00. Тринадцатый клиент.
Колокольчик над дверью зазвенел, словно его тронула рука призрака. Воздух сгустился, превратившись в сироп. Рейко уставилась дрожа в прилавок.
– Девочка. – Голос звучал как сто граммофонных записей, наложенных друг на друга. – Ты пахнешь страхом. Это… восхитительно.
Рейко не подняла глаз. В периферийном зрении она видела: клиентка была слишком высокой, её голова упиралась в потолок. Платье из пергамента шелестело стихами на мертвых языках. Пальцы, длинные как спицы, протянули монету с дыркой. В отверстии мерцал зрачок, суженный от боли.
– Я беру тебя. Всю.
Жир под кожей Рейко закипел. Из пор хлынул воск, белый как кость, запечатывая крик в её горле. Волосы вспыхнули, превратившись в фитили, плавящие лицо. Она рухнула на пол, её тело скручивалось, как бумага в огне. Последнее, что она увидела: хозяин магазина снимал веер, и под ногтями мерцали девять пар глаз…
Слепой массажист из соседнего дома проснулся от хруста, будто кто-то зажигал свет. Его трость наткнулась на предмет у порога: свеча в форме женского тела, с фитилем из черных волос. Он чиркнул спичкой, и пламя взмыло вверх, вырисовав в воздухе силуэт Рейко в танце буто.
– Спи спокойно, – пробормотал он, но когда воск капнул ему на веки, он увидел. Бесконечный коридор, где вместо фонарей висели юкаты с лицами. А в конце, под лунным окном, стояла женщина с девятью хвостами. Она подняла чашку из черепа, и дым из неё потянулся к нему, вливаясь в ноздри.
Утром на полке магазина появилась новая свеча. На этикетке кровью было выведено: «Первая слеза. Горит 13 ночей. Аромат – ностальгия по дыханию, которое уже не ваше».
Глава 2: «Костяные часы»
Дождь стучал по крышам Токио, как костяные пальцы по барабану. Хироши шел, опираясь на трость из бамбука, вырезанную в ночь, когда исчезла Аяко. Каждый шаг отдавался болью в колене – не физической, а той, что поселилась в костях, будто червь, грызущий мозг. Его пальцы сжимали фотографию, края которой истлели от прикосновений: «Аяко в кимоно с хризантемами, её лицо – размытое пятно, словно само время стёрло её улыбку». Он шептал её имя, и ветер уносил его в переулки, где тени цеплялись за стены, как голодные дети.
Магазин нашел его у моста Нихонбаси, где река пахла гниющими монетами. Вывеска хаотично моргала. На ней висели капли, похожие на ртуть – они отражали лица тех, кто когда-то вошел сюда и не вышел. Дверь скрипнула, как челюсть, и Хироши шагнул внутрь, втягивая воздух, пропитанный запахом старой крови и ладана.
20:00. Первый клиент.
Внутри магазин дышал. Стены пульсировали, словно обтянуты кожей, а пол был устлан плитками, похожими на спинные позвонки. За прилавком сидел хозяин, его лицо скрывала маска из крыльев мотыльков – их чешуйки мерцали ядовито-зеленым, осыпаясь на прилавок и шипя, как соль на рану.
– Ты пришел оплачивать долг, – голос хозяина напоминал скрип пергамента. Он протянул Хироши юкату, сотканную из теней. Ткань была холодной и влажной, как пот покойника. Узор – сплетение костей, которые щелкали при движении, словно чьи-то зубы. – Надевай. Тринадцать клиентов. Тринадцать шагов к тому, что ты заслужил.
Первый клиент вошел, едва Хироши застегнул пояс. Девочка лет семи, в платье из рваных полиэтиленовых пакетов, держала монету с дыркой. В отверстии виднелся крошечный язык, шевелящийся, как опарыш.
– «Голос», – прошептала она, указывая на банку, подвешенную к потолку. Внутри, в мутной жидкости, плавала гортань, обвитая нитями из жил. Они пульсировали, словно ловя звуки.
Хироши снял банку. Стекло было липким, как кожа лягушки. Гортань задрожала и запела – колыбельную, которую Аяко напевала их нерожденной дочери. «Спи дитя ночи, пока паук не сплел сети в твоих глазах…»
Девочка схватила банку, прижала её к груди и выбежала. На полу остался молочный зуб с дыркой – в ней копошился паук.
Время: 21:30
Между пятым и седьмым клиентом в магазин вошёл мальчик лет восьми. В руках он сжимал книгу с обложкой из человеческой кожи, но внутри не было ни слова – лишь дыры, как пулевые раны.
– «Папа сказал, что здесь можно купить истории» – прошептал он, протягивая монету с дыркой в форме слезы. – «Моя мама… её стёрли из памяти. Верните её».
Хироши подал ему «Чернила воспоминаний». Мальчик вылил её на книгу, и страницы заполнились тенями. Но вместо матери на них проступили лица всех, кого магазин поглотил. Ребёнок убежал, крича: «Это неправильные картинки!», книга превратилась в комок волос.
23:30. Двенадцатый клиент.
Мужчина в костюме, пропитанном формалином, вошел, оставляя следы босых ног. Его лицо было скрыто газетной вырезкой: «Смерть в токийском метро: 13 жертв». Он тыкал пальцем в банку с сердцем – мускулистый комок, сжимавшийся в такт шагам Хироши.
– «Сердце. Для жены», – сказал он, выковыривая монеты из-под ногтей. Они падали на прилавок, издавая звук, как будто кто-то грыз стекло. – Знаешь, из чего делают эти банки? – Его голос стал шепотом, от которого замерзли веки. – Из рёбер тех, кто сбежал до тринадцатого клиента.
Хироши взглянул на свою юкату. Узор теперь напоминал рёберную клетку, а между костями шевелилось нечто, похожее на кишки. В подсобке, где воздух был густым от запаха гниющих хризантем, его ждал обед: онигири, завернутый в нори. Но когда он развернул водоросли, внутри оказался комок черных волос. Они извивались, как змеи и пахли жасмином и медной пылью.
00:00. Тринадцатый клиент.
Дверь распахнулась без звука. Воздух наполнился запахом жженой фотобумаги. Хироши знал, кто это, ещё до того, как поднял глаза.
– Старик, – голос был сладким, как сироп из крахмала и крови. – Ты нарушил правило. Он поднял голову.
Перед ним стояла Аяко. Её кожа была натянута на каркас из бамбука, как бумажный фонарь. В пустых глазницах светились светлячки, привязанные на нитях из женских волос. Из разорванного рта свисал локон – тот самый, что он хранил под ребрами 50 лет.
– Ты посмотрел в лицо тринадцатому клиенту, – её пальцы, скрученные в спирали, коснулись его груди. – Теперь твои кости станут шестернями моих часов.
Боль началась с ключицы – хруст, как будто кто-то разламывал сахарную косточку. Плечо вывернулось, оголив бедренную кость, которая треснула, выпуская шестеренки. Рёбра вырвались наружу, превращаясь в стрелки, а позвоночник скручивался в пружину. Хироши закричал, но звук разбился о череп, став маятником. Его глаза вытекли, оставив в черепной коробке песчинки – последний секунды жизни.
Слепой массажист услышал тиканье. Его трость нащупала часы на пороге – циферблат из лобной кости, стрелки из волос Аяко. Когда он прикоснулся к ним, песок из глазниц Хироши просыпался ему в ладонь, и он *увидел*: Подземелье под магазином, где кицунэ с девятью хвостами вставляла шестеренку из ребра старика в свой позвоночник. Её смех стучал, как метроном: «Тик-так, тик-так, мне нужен следующий»
На полке «Фудзитори» появились часы. На этикетке кровью было выведено: «Костяные часы. Отмеряют время до встречи с тем, кому вы солгали. Стрелки указывают на ваши рёбра». В переулке Гиндзы ветер свистел в полых костях Хироши, играя ту самую колыбельную.
