bannerbannerbanner
Дайвер

Дмитрий Тарасов
Дайвер

Полная версия

ГЛАВА 2
«Тюрьма – недостаток пространства, возмещаемый избытком времени»

– …Да все эти бабы – с***, – резко доносится голос Черепа из привычного шума. Он со звоном грохает ладонью об стол при очередном ходе в домино.

Сокамерники в игре что-то бурно обсуждали и, как это частенько бывало, нелестно отзывались о женщинах. Я уже привык слышать бредовые разговоры и научился переключать свое внимание на книги, стараясь не присоединяться к диалогу.

– Че все сразу? Такие попадались, значит. Вот у меня жена, например, совсем не с***, – это уже Ромка, слышно, что на взводе.

– Какие только не попадались! И твоя – она ж баба, значит, тоже с***, – ржет Череп.

– Слышь, ты, п****, пасть свою заткни! – Несколько глухих ударов.

– С***, за п***** ответишь! – Звуки борьбы, мужики принялись разнимать Черепа с Джазом, я подскакиваю, но движения уже нет, невнятные восклицания, и все стихло. Как-то совсем стихло.

Ромка, быстро отмывший нос от крови, переступая разбросанные по полу домино и тяжело дыша, подходит к моей шконке с двумя дымящимися кружками. Майки на нем уже нет, зато видна криво набитая поперек груди татуировка: «Jazz from the heart»[24].

– А что на английском? Русских слов мало? – поинтересовался я, специально не задевая тему драки, надо, чтобы остыл.

– Джаз родился в Америке, вот «по-американски» и написал, – ухмыльнулся Ромка.

– А вот я сторонник всего нашего, русского и настоящего.

– Да я тоже за все естественное! Если музыка – то на виниле, книги – на бумаге, наркотики – по вене! Я – за все натуральное и настоящее! – Джаз расплылся в улыбке, но от боли тут же прикоснулся рукой к разбитой губе.

Я подхватил, чтобы не уходить в обсуждение разборок в хате:

– И в настоящем человек устроен так: у него есть душа и тело, а еще – дух. Трехмерна не только реальность, но и мы сами. И вот если ввести духовное измерение, третью координату – все становится на свои места, даже твоя крутая философия. Вместо развития, приумножения своих талантов, получается, ради простейшего кайфа уничтожается то, чем ты мог бы быть полезен другим людям. Талант – слово из притчи, означает «дар Божий», который надо приумножать. Другие не приумножают – вот и выходит общество сплошного потребления или сплошного «украл – укололся – в тюрьму», как в твоем случае…

– А ты-то что полезного сделал для людей? – лукаво поинтересовался Ромка.

– Ну, например, у меня свой дайвинг-центр, я обучаю взрослых и детей подводному плаванию с аквалангом, помогаю людям найти свой интерес в жизни, – и я тут же вспомнил: как они там без меня – наверно, сейчас в недоумении?

В это время в дальнем углу хаты народ шуршал, видать, как раз обсуждал разборки, а потом к нам заглянул Миша. И сразу Ромке:

– Ты понял, что к чему?

Тот вяло пожал плечами.

– Ты, Джаз, в тюрьме, а не на воле! Здесь так общаться не принято.

– А я что? А я знал?

– Ты первоход[25], это немного смягчает ситуацию, теперь все зависит, как поймут Череп и братва. Могут и посчитать, что ты не понимал, что говоришь. Но все равно… Скорее всего заточку[26] в бок жди в течение трех-четырех дней максимум, или еще что…

– Какую еще заточку, куда? – Ромка все еще не в себе.

– Эх, молодежь! – вздохнул Миша. – Егор, слышал, что было?

– Повздорили.

– Повздорили? Нет, уважаемый, не повздорили. А сказали друг другу такие слова, которые назад не забрать. Ты, Егор, тут пару месяцев – слышал, чтобы люди ругались?

– Да каждый день. В чем вопрос?

– А в том, уважаемый, что никто никому не говорит именно таких слов. Вспомни, как здесь ругаются. Кружка охренеть какая горячая! Зашибись какая передача! А ты слышал, чтобы друг друга крыли матом?

Действительно, я давно заметил, что здесь народ может в запале и по столу стучать, и орать, но в ссоре личных оскорблений не допускает – это показатель понятий

– За такие оскорбления можно и спросить. И спрос серьезный. Вот ты, Джаз, о чем думал, шальная башка?

– Мы с женой неделю назад десять лет совместной жизни отметили! А этот подонок ее с**** назвал. Я такое терпеть не буду.

Миша все так же спокойно выдохнул и выпрямился. Стало заметно, что более четкой позой он подчеркивает свою роль смотрящего. Голоса не поднял – не по роли.

– Тогда поясняю для тебя, Егор. Меня бы здесь не было – могли бы и разойтись краями. Хотя был бы другой смотрящий, все равно понятия не поменяешь. Я не могу от братвы скрыть ситуацию. Тогда и мне может прилететь конкретно. Варианта два. Первый: Череп никак не реагирует. Тогда через несколько дней ему перестанут подавать руку и переведут в хату с опущенными. Никто с ним ничего делать не станет, но он будет приравнен к п******. И второй вариант. Он должен ответить. По понятиям это означает, что Джаза он может мочкануть. Позор можно смыть только кровью.

– Что?! – выдохнул я. – Только так?

– Что-что. У тебя завтра с утра суд, ты-то что сделаешь? А у Джаза дня три-четыре есть. В камере такие вещи не делают, скорее всего, есть время до прогулки. Думайте.

Миша отряхнул колени, встал во весь свой невысокий рост и пошел довольно торжественной походкой к своей шконке.

Я понял, о чем он. Прогулка каждый день, но от нее можно отказаться. Не каждый мечтает таскаться вдоль бетонных стен по обшарпанному квадрату пять на пять метров под низким небом «в клеточку», – вот эту свободу отказа и оставляют. А раз в неделю хату шмонали[27], тогда на прогулку выгоняли всех. Последний шмон был дня три назад, кстати, для меня – «исторический». Над собственной шконкой стикером от дезодоранта – скотч в передачах не разрешался – я приклеил ламинированные иконки, которые обычно возил с собой в путешествия, на дайвинг. Встречал утро и завершал день крестным знамением пред образами Ксении Блаженной, Господа и Пресвятой Богородицы. Во время шмона новый надзиратель вдруг выдал:

– Чья шконка с иконами?

Все местные непроизвольно повернулись ко мне. Жители хаты знали, кто тут «особо верующий», хотя я просто старался решать вопросы по справедливости и помогать, чем мог: лекарствами из передачек – больным; письмами, переданными через моих родных, – семьям местных сидельцев из республик СНГ… На время шмона всех запирали в клетке, за решеткой в коридоре, набитой арестантами, как селедки в бочке.

– Моя, – мне пришлось протиснуться вперед.

– Надо снять. Не положено.

– Так почему, что такого?

– А мало ли что ты там за ними прячешь?!

Если я отказываюсь выполнить «надо», мне грозит ШИЗО – штрафной изолятор в одиночке, с голоданием и еще более лютым, чем в общей хате, холодом.

– Сам и снимай, если рука поднимется, – отвечаю я в единственно доступном сопротивлении. Это не злоба, а смирение – и зов к тому человеческому, что есть в этом мусоре, как всех исполнителей системы называют заключенные. К душе того, кто презирает зэков, и кого презирают они сами.

Он отворачивается и возвращается в хату продолжать обыск. Когда группа надзирателей выходит из камеры, этот человек на секунду вскидывает на меня глаза – карего цвета, как у смирных лошадей, – и проходит мимо. Иконы остались на месте. Кто-то из зэков хлопнул меня по плечу: победа!

Итак, шмон через три дня, а значит… надо срочно что-то решать.

С Ромкой мы проговорили ночь напролет. Угроза жизни его, казалось, мало впечатляла. Пытаясь скрыть свой ужас от беспросветности новых подробностей «жизни в стиле Джаза», я старался перевести разговор на его музыкальные интересы, творчество и раздумывал, что сказать про себя. После школы я учился в нашем Тульском универе на кафедре радиоэлектроники, потом занимался разным предпринимательством.

– Сейчас у меня предприятие по производству светодиодных светильников. Там прокололся на неуплате налогов и заехал в СИЗО. Я на самом деле рад, что работаю по специальности. Пусть говорят, что в стране хорошо зарабатывают продажники да айтишники, – свое производство инженеру приносит хорошие деньги, сотрудники тоже зарабатывают неплохо. Произвожу светильники – товар стратегический, без света никуда, продаю по всей России.

 

– А Илья Николаевич как, Ольга Петровна? – Ромка часто бывал у нас дома и прекрасно знал моих родителей.

– На пенсии. Как всегда, наставляют на путь истинный. В жизненном плане меня, конечно, стараются понять, но с трудом. Правильно ты вспомнил, мои всегда говорят: «Есть такое слово – «надо»!» Я делаю все, как надо. Ну делал, ошибку допустил – не проконтролировал сотрудника. Теперь расплачиваюсь. Но не унываю. Читаю, развиваюсь. Батюшка вот приходил – в тюрьме, слава Богу, можно поговорить со священником, исповедоваться. Жизнь я стал ценить больше, мечтать – масштабнее!

Я действительно не унывал и не отчаивался, рассматривая происходящее под углом урока, новой точки, с которой можно стартовать, развивать духовную жизнь и жизнь душевную, поле своих увлечений: «Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность», – по Бродскому.

Разговор шел вокруг глобальных тем, поэтому я не успел подробно рассказать Джазу о главной своей страсти, дайвинге, и о главной мечте, сформировавшейся за эти два месяца в хате. Ряды двухэтажных металлических шконок, серые одеяла, однообразные разговоры, постоянные вялые конфликты – люди и стены здесь словно пытались изменить мое сознание до уровня 2D. Ты – лишь набросок, ты движешься по плоскости. Завтра – то же, что вчера. Но душа рвалась ввысь и вглубь. К духовному и к дайверскому, кстати, тоже: несколько лет назад я как инструктор успел открыть дайвинг-центр, единственный в городе. Вместо разглядывания потолка я закрывал глаза и бесконечно двигался под водой то возле черепах вдоль острова Сипадан, то вокруг подводной статуи Иисуса Христа на Мальте, то внутри стаи мант на Мальдивах.

Эти метафорические погружения – а у меня за плечами сотни реальных – дарили душевные силы. Мало-помалу начала появляться мечта: перейти на технический дайвинг с любительского, рекреационного, в котором я давно стал профи. Там, на максимально возможных глубинах за сотню метров, я узнаю подлинные возможности моего тела и моей души! Часами перебирая воспоминания и планы, я твердо решил: лучшее место для такого погружения – таинственный, мистический Блю Хол. Легендарное кладбище сотен дайверов в Египте, прекрасное и ужасное. Лучшее место для обучения дайверов: интересное для рекреационных погружений, опасное и притягательное для технодайверов. А я пойду к месту гибели Барбары Диллинджер, на сто четырнадцать метров. Молодая девушка из Голландии навсегда осталась там, став еще одним призраком самого известного в мире дайверского кладбища. Я же с моим опытом – выживу и начну свою новую жизненную эпоху!..

Голос Джаза, внезапно задрожавший в предутреннем сумраке, вырвал меня из глубины мыслей, с самой фиолетовой мглы морского дна возле Дахаба:

– Знаешь, с наркотиками перестаешь ценить жизнь. Мне в общем-то плевать на Черепа, я за себя не боюсь. Но Викуся одна не выживет… Даже сейчас – ну как, как она выживает?.. Не знаю, что делать…

– Я знаю, – взял я его за плечо. Мысли благодаря воспоминаниям и мечтам прояснились, как-то омылись, даже в камере будто повеяло свежестью. – За три дня я тебя не вытащу, но как выйду – сделаю все возможное. Тебе надо в ШИЗО.

– Куда? – поднял на меня удивленные глаза Ромка.

– Штрафной изолятор. Там хреново, но это твоя единственная возможность. Предлагаю вот что…

Утром загремели ключи, сначала из камеры вывалилась дверца кормушки[28] с традиционным металлическим скрипом, а затем почувствовался тухловатый запах от бидона баланды. Заключенный из поваров под присмотром вохровца разливал ее по мискам и передавал в руки каждому зэку через окно в дверцы. Когда дошла очередь до Ромки, тот, понюхав налитое, сделал лицо оскорбленного общественника и громко произнес:

– Что за г**** вы тут людям даете?! – и выплеснул содержимое миски в лицо баландёру[29].

Несмотря на то, что сцена была нами заранее подготовлена, я не ожидал такого феерического исполнения. Талантище!

В суд меня выводили одновременно с Джазом, которого вели в ШИЗО.

ГЛАВА 3
«Свобода, свобода – так много, так мало…»

Я был освобожден прямо в зале суда, дело закрыли, сняв с меня все обвинения. Юра, вопреки Мишаниным лжепророческим шуткам, языком не треплет. Во время заседания меня успокаивал его холодно-отстраненный и, как всегда, уверенный в себе вид: роговая оправа очков без диоптрий, надетых для образа; идеально сидящий костюм сизого цвета; модный узкий галстук. Воплощенный профессионализм. Лара сидела в первом ряду – ухоженная, в синем брючном костюме, который ей очень шел, она периодически перегибалась к месту адвоката и что-то шептала Юре на ухо, откидывая волосы таким знакомым мне жестом… В тюрьме я недоумевал и даже злился, почему она приходила на разрешенные свидания редко, но, только увидев ее, разволновался как мальчишка… Казалось, даже из клетки почувствовал знакомый аромат J’adore! Несмотря на спокойную позу, в которой Лара сидела на протяжении всего заседания, она прослезилась при оглашении решения суда – наверно, очень переживала. Когда я подошел, жена дала себя обнять, склонив голову мне на плечо, а я испытывал все ощущения с невероятной резкостью: запах духов Лары, гладкость ее длинных темных волос под рукой, шум голосов выходящих людей… Свобода!

– Ты весь прокурен, не прижимай меня так сильно, а то и я провоняю. Запах ужасный! Давай дома.

– Господи, Лара! Умничка! Если бы не ты, продолжал бы сидеть и дальше.

– Поздравляю вас обоих! Лариса действительно молодец, – подхватил незаметно подошедший Юра. – Все-таки решилась продать недвижимость, записанную на нее, и закрыла твои долги по налогам. Все четко сделала.

– Видишь? Цени меня! Ты никогда не замечаешь, какая я у тебя хорошая.

– Лара, тюрьма заставила меня прозреть.

– Егор, ты не изменился! – то ли досадливо, то ли шутливо оттолкнула она меня. – Идем?

– Я не шучу. Люблю тебя. Наговоримся еще, ты подожди в машине, я Юре скажу по делу пару слов.

– Ну какие дела у близких людей? Юра, поедем к нам, выпьем все вместе? – Лариса прямо сверкнула глазами на нас обоих, но друг, конечно, отказался, понимая меня: первый день «разрешения столь долгого поста».

Лариса многообещающе провела рукой по моей груди и ушла. Я бы, конечно, ни на минуту не задержался в душном коридоре суда, но Джаза надо было выручать. Сидя на порванной, еще совдеповской скамье, я немедля начал:

– Помнишь Ромку? Ну он меня еще на льдинах в школе спас? Дружили-то все?

– А-а-а-а, этого? Героя? – поморщился Юра.

– Ну да. Так он и правда молодец. Тусили всем классом, а мы с тобой к нему еще ходили пластинки слушать… Так вот он сейчас со мной в камере был.

И я коротко описал ситуацию с Ромкой, попросив сделать все, что было в силах адвоката.

– Выходит, дело срочное. Ну ладно, придется постараться, что ж поделать, – похоже, Юра растерялся, не знал, что ответить, но отказать мне не решился.

– Юр, помоги, мы же росли вместе. Деньги найду, производство ведь у меня скоро опять заработает. – Я и раньше был уверен в адвокатских талантах Юры, а теперь доверял ему на все сто: любые ресурсы подключит и задачу выполнит.

– Понятно. Наведу справки, завтра после обеда дам знать.

Спускаясь вниз, я столкнулся на узкой лестнице с отцом Василием – нашим тюремным священником. Его было трудно не заметить, и не только из-за рясы, – благодаря огненно-рыжему цвету волос и плотной комплекции. Они давали поводы зэкам над ним подтрунивать, сравнивая то с агитками-карикатурами на «попов», то с пушкинским «толоконным лбом». Но батюшке шутки даже помогали: обезоруживающая улыбка и самоотверженность хорошего слушателя были известны кающимся в СИЗО.

– Егор, вас освободили! Невиновен! Слава Богу!

– Да, отче, спаси Господи за молитвы. Рад невероятно!

Он забавно сдвинул рыжеватые брови и погрозил мне пальцем:

– Храм не забывай! Бога не забывай!

– Да ну что вы, я так привык к духовной литературе. К молитве. Не забуду.

Отец Василий посерьезнел:

– Я тут по благословению владыки уже пять лет. Раскаиваются почти все, когда одиноко в тюрьме, когда чувство несправедливости гложет. А выйдут – пропадают, забывают Бога.

– Я в храм хожу. Ритм духовной жизни сохраню, я уверен. И читать буду.

– Не пропадай, Егор. У тебя и бизнес, и дайвинг – закрутит в делах и в отдыхе… Буду молиться, чтобы твой ангел-хранитель оберегал. Чтобы человек рядом был направляющий. Супруга, может… Не пропадай!

Да, супругу меньше всего можно было принять за ангела-хранителя: Лару духовная жизнь пока не интересовала, она и венчаться не захотела. Ну… начнем что-то заново!

Я сел на пассажирское сидение спасенного общими усилиями в числе другого имущества родного «ауди» и наконец позволил себе расслабиться, закрыв глаза и на минуту притянув к плечу Ларису. В шорохе радиостанции проскользнули такие созвучные мне сейчас строчки: «Свобода, свобода – как много, как мало!.. Ты нам рассказала, какого мы рода…»

– Лара, давай заедем в дайвинг-центр на пять минут? Хочу посмотреть хоть на воду в бассейне, не могу без воды жить, – настроение еще больше поднялось в предвкушении встречи с дорогими сердцу делом и местом. Но больше всего я хотел увидеться со своими ребятами: молодыми учениками и коллегами.

– Господи, Егор! Тебе твой клуб этот дороже дома родного! Едем домой, никуда заезжать мы не будем, – Лариса, тронув машину с места, так настойчиво это произнесла, что я не стал сопротивляться.

Дома я выкинул всю одежду, которой пользовался в тюрьме. После получаса в душе, где пытался соскрести даже не грязь, а въевшийся в кожу отвратительный запах, я понял, что за вонь имела в виду Лара. И это было не только курево, а все запахи, вкусы и звуки тюрьмы. Долой рабство! Зато за два месяца на баланде я похудел на восемь килограммов – ни на какой физподготовке, ни на каком экстриме я не мог бы так подтянуться.

Чувствуя себя мужчиной мечты, зашел на кухню в полотенце вокруг бедер. На накрытом столе ярко горели свечи и ждала бутылочка любимого красного сухого вина, а Лара… в одном фартуке… Поесть мы сели только через час. Ничего вкуснее этого зеленого салата (непрерывная Ларина диета), жареной картошки с перепелами и кьянти я как будто в жизни не ел и не пил. От одного бокала меня сморило: я чертовски устал за этот невероятно длинный день…

ГЛАВА 4
«Значит, нету разлук Существует громадная встреча Значит, кто-то нас вдруг в темноте обнимает за плечи»

Звонок Юры застал меня в конторе на следующий день. Времени отдыхать дома не было, я с утра выдвинулся на свой завод. Дел за два месяца накопилось, а производство, наоборот, сократилось. Из-за ареста счетов невозможно было закупать комплектующие и, как следствие, продавать продукцию. Тем не менее оно было спасено благодаря одному моему однокурснику по университету, руководившему в свое время крупным газпромовским проектом. Лариса связалась с ним, и он принял участие в «антикризисном управлении», отправив в отпуск на время моего ареста персонал и заморозив производство. Конвейер еще стоял, но пыль накопиться не успела, упакованные светодиоды и все комплектующие на складе лежали наготове, «кадровичка» Таня уже бодро обзванивала рабочих. Оставалось много нерешенных проблем, в том числе поиск нового бухгалтера вместо нашей «звезды», которая отправила меня за решетку, так что Юру я пригласил пересечься вечером в кафе «Лучшие друзья». Два шага от кремля – сюда всегда удобно добираться. Не самое пафосное место в Туле, зато особенно любимое для круга моих друзей. Забравшись в дальний угол напротив декоративного камина, я снова отметил, как особенно вкусны стали привычные вещи: крупные фисташки и бокал пива.

– Итак, рассказываю, – Юра тоже пригубил холодного пива, ослабил неизменный узкий шелковый галстук и откинулся на стуле. Сделанный под необработанное дерево со структурой сучьев стул жалобно затрещал: так вальяжно на нем обычно разваливаются здешние лучшие друзья. – Романа, дружка нашего закадычного, обвиняют в продаже запрещенных препаратов в крупных размерах. Статья серьезная. Но, по существу, он просто аферист. Хотел заработать, пытаясь продать толченый мел под видом кокаина. Полиция проводила рейд, его забрали. В протоколе стали отмечать, что «неизвестный порошок» отправляют на экспертизу. Он на понтах и говорит, мол, ничего не найдете, это просто мел. «Ах, мел? Значит, будет не мел».

 

– Вот бестолочь!

– И не говори. Вот как он был в школе раздолбаем, так и остался! Дело пока у следствия, в суд еще не передали. Есть шанс договориться. Но с улицы такие вещи предлагать нельзя. Егор, а оно тебе надо вообще, спасать его? – резко сменил курс повествования Юрий.

– Надо, Юра, надо! Он мне тоже когда-то жизнь спас! Да и дело не в этом, просто он наш друг детства, и мы должны ему помочь. Ведь «мальчишеское братство неразменно», – я обвел рукой фотографии, висящие на стенах.

Кафе-то с историей: владеет им мой друг Алексей, и стены увешаны фотографиями из путешествий и «экстримов» всех знакомых Лёши, в том числе нашей компании. Вот мы на снегоходах пролетаем по горам в Хибинах Мурманской области; вот в Зёльдене в Австрии на горных лыжах катаемся; вот празднуем Новый год около майны[30] в одних трусах, с ластами и праздничной мишурой. Моя любимая фотка: у входа в баню смеются десять человек, половина – явно нерусские. Это мы на Баренцевом море заехали на базу вместе с немцами (какая нелегкая их туда занесла?) и жили день вприглядку, а ночью из бани услышали, что они в своей – поют! На немецком! Тут нас разобрало, мы вчетвером подкрались к ним под окна и что есть сил заорали: «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!» Ух, как они выскочили, прикрываясь полотенчиками и в ужасе озираясь!

Фотка с Юрой тоже есть, хотя обычно мы гудели с Володей, Сашей и Вадиком – как четыре мушкетера – и с нашими семьями. Юрку я только однажды попытался вытащить в поход на снегоходах. Но в отеле он «почувствовал температуру» и остался «лечиться в сауне»; вернувшись в отель, мы нашли его, только не в бане, а в баре – с двумя девчонками и без единого признака простуды.

– Юр, времени не много, но я очень на тебя рассчитываю!

– Конечно, – он усмехнулся. – Любой каприз за ваши деньги… – прозвучало утвердительно, но я почувствовал в этом какое-то сожаление. Старая шутка про старые истории.

С Юрой мы пересекались или в офисе по делу (не дай Бог!), или в неплохих ресторанах на вечеринках. С детства он был примерным парнем – за исключением одной нашей общей с ним и с Ромкой «ледовой» истории; в школе – отличником, всегда спортивным и подтянутым. После снегоходов я решил не бросать Юрку, и через полгода позвал на дайвинг на Мальте. Там нужна была подстраховка, я впервые летел на Мальту и тамошних инструкторов как бадди не воспринимал. Вообще лететь планировали с Ларисой и еще парой знакомых; те внезапно отказались, мы с Ларой и Юрой отдыхали втроем. Ну как втроем – я нырял, они купались. Юра, имевший вроде сертификат по дайвингу с прошлого отпуска, «не смог себя заставить» пойти со мной к исторической статуе Христа под водой на сорока метрах. А ведь на Мальту только ради этого и поехали, зрелище трехметрового подводного Иисуса с воздетыми вверх руками уникально по своей красоте! Юра сказал, дескать, ему неприятно нырять к подводным объектам и вообще деньги он успел потратить на бронь в новый крутой фитнес-клуб. Я был не в обиде, но большой, именно настоящей дружбы у нас не сложилось. Однако в деловом плане Юра меня не подводил, не подвел и в тот самый, сложный момент с СИЗО.

Мы прощались, собираясь выходить из кафе, и у стойки, возле входа, вдруг столкнулись с моими «мушкетерами». Здоровяк Володя, в свои тридцать шесть с сединой на висках, – владелец сети автосервисов; спокойный Саша, мой одногодка – в мамином свитере и всегда с женой, менеджер банка; «старшина» – чернявый невысокий Вадик, работающий вахтовым методом ради возможности почаще ходить в походы. Твою не скажу, я ж забыл, что сегодня пятница!

– Наро-о-од! Это ж наш пропащий д’Артаньян! – взревел Володя, он же Портос. Остальные принялись жать мне руки и наперебой поздравлять с выходом на волю. Хотелось бы верить, что поздравления были искренними.

Мы вернулись в зал кафе, а оттуда – во внутренний дворик. Рассказ про СИЗО не занял много времени: я не хотел грузить ребят своими эмоциями и проблемами, которые уже были решены. Пятница – день нашего традиционного турнира по настольному теннису, но сегодня у меня не было сил как следует отыграться за упущенные недели. Стол стоит во дворе «Лучших друзей». Именно его наличие вместе с домашней обстановкой и фотографиями друзей привлекают сюда всех «своих». На фотках здесь – значительная часть местных любителей активного отдыха, и все ведут сюда друзей, как к себе домой…

Пока я общался с ребятами, Юра исчез. Он, конечно, в компанию так и не влился, но мог бы пообщаться хотя бы для приличия. Увидев, что я озираюсь, Володя сказал, что «Юрцу надо было бежать». Похоже, мой адвокат пообщался избирательно – только с самым «статусным». Ну что его ругать: мне помог, Джазу поможет – а так-то с ним не детей крестить.

Поиграв с ребятами несколько сетов и не блеснув умениями из-за усталости (и из-за «перерыва» на СИЗО, конечно), немного расстроенный, я отправился домой. Надо купить Ларе букет в честь встречи – вчера было не до этого, а сегодня «душа просила». Выйдя из кафе с ярко светящейся, когда-то сделанной мною на заводе вывеской «ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ», на такси я доехал до цветочного рынка на улице Луначарского. Уже перед входом одного из павильонов заметил девушку в забавном ярком сарафане с широкой юбкой, как моя мама носила в семидесятых. Ждет кого-то у цветочного? Нет, у нее в руках оказался лист бумаги с напечатанной крупным шрифтом надписью: «На реабилитацию инвалидов. «Руки помощи»».

По инерции прошел мимо, зашел в магазин. Бестолково и непрофессионально, подумал я. Кто же просит милостыню в таких местах, где и народа-то немного, просила бы у торгового центра, что ли.

Я часто помогаю людям, но по делу; просто так на улице непонятно кому не подаю. Правда, в моей душе был праздник, захотелось сделать что-то необычное.

– Двадцать семь роз. И отдельно еще одну.

Красивый жест для моей красивой женщины, а как же! С букетом и одинокой розой я подошел к девушке в синем, как будто светящейся в свете фонарей. В последний момент почему-то застыдился цветов и опустил их вниз.

– Здравствуйте, можно вопрос? Если честно ответите, дам тысячу «на реабилитацию».

– Да, конечно. – Девушка подняла спокойные глаза неопределенного цвета, которые пытливо меня изучали. На лоб непослушно выбивалась прядь русых волос. А картинка красивая, даже романтичная, как в советском кино.

Я смутился, но хотел, напротив, спровоцировать на реализм. В голове сидела заранее сформулированная фраза:

– Почему вы здесь стоите, вам это оплачивают?

– И да и нет. Я работаю и волонтерствую в реабилитационном центре, а собираю здесь деньги по своей инициативе. Люблю цветы, вот и выбрала это место.

– То есть я деньги положу, а они вам на зарплату пойдут? Это нормально?

– Благотворительность – это и подопечные, и сотрудники, которые несут за них ответственность и работают так же, как все, – сорок часов в неделю. Получаем меньше, верно. Я еще репетиторствую, например. А волонтерство – это бесплатная помощь сотрудников, и я что могу, то делаю, – стою здесь. Если не верите, приезжайте завтра, – она назвала адрес на окраине, – отдайте деньги в бухгалтерию. Только вы не приедете.

Я был заинтересован спокойным четким ответом и одновременно задет точной оценкой ситуации.

– Это еще почему?

– У таких, как вы, нет времени на добрые дела. Вы спешите и всегда пробегаете мимо.

Это было сказано без всякого укора, но ударило под дых. Я издал невнятный возглас и почувствовал, что растерялся. Вот я стою здесь в хороших итальянских мокасинах, привезенных из Милана, через пару кварталов у собственного дома припаркован мой джип, в руках держу шикарный букет алых роз – и пытаюсь пристыдить человека явно беднее меня. Девушку в старомодном платье – может, она бабушкино донашивает. Но зато действительно серьезно занимается добрым делом, тратит свое время на больных людей. Может, еще и безвозмездно, хотя сильно сомневаюсь. И название центра такое… доброе: «Руки помощи». А я, между прочим, в храм во дворе так и не зашел.

– Да, вы правы, я всегда раньше спешил, пока меня в тюрьму не посадили, вчера только освободился, – откровенно выпалил я, сам не понимая причин своей искренности.

– Ну хватит издеваться! Вы не похожи на зэка.

– А по-вашему, я должен быть в наколках и с золотыми зубами?

Девушка в свою очередь несколько секунд удивленно смотрела прямо мне в лицо:

– Нет, вы… более интеллигентны. Но при этом как будто сноб: рассказываете жизни монолог, а ее саму не слушаете. Извините за метафору, – она сделала движение, чтобы отойти. Я неловко схватил ее за рукав и вручил цветок, уместно или нет, не знаю:

– Вот. Это вам.

Она взяла – и ее лицо как будто расцвело умилением, а я полез в карман:

– И еще вот, за честный ответ, держу слово. – Я, конечно же, покраснел, но достал все наличные, надеясь, что в потемках незнакомка все-таки не разглядит моего смущения: – Вот, возьмите. Я действительно не доеду завтра до бухгалтерии.

Девушка взяла деньги и поклонилась в пояс, чем еще больше меня поразила.

– Спаси Господи. Дай вам Бог здоровья.

* * *

Дома я запланированно вручил Ларе букет, меня опять ждали красивый ужин и многообещающий взгляд. Свобода, вкус еды, чувство ценности повседневных вещей не ушли, но теперь меня мучила одна мысль.

– Котик, у тебя все в порядке? – Лара обычно называла меня зайчиком, когда хотела сгладить некую вину, и котиком, когда хотела о чем-то попросить, но сейчас в ее голосе сквозило искреннее участие.

– Ты тоже считаешь, что я жизни рассказываю монолог, а ее саму не слушаю? – невольно вырвалось у меня.

– О, какие фразы. Тюрьма-то меняет людей, – усмехнулась жена.

– В смысле, при чем здесь тюрьма? Считаешь или нет, я просто спросил.

– «Тоже считаешь», да? Знаешь, интересны две вещи. Первая: я тебе все годы нашей совместной жизни пытаюсь донести эту мысль, просто другими словами, – что тут непонятно? Так и есть! Ты отказывался меня понимать и теперь спрашиваешь, так ли я думаю. А вторая: кто эта «тоже»? – она говорила совершенно серьезно.

– Лариса… – я поморщился. – Не начинай. Я сутки как вышел на волю, а ты меня ревнуешь? Случайная девушка, помог, а она в ответ выдала, что у меня нет времени на добрые дела.

– Да у тебя ни на что нет времени, Тихонов! Только на себя есть. Эгоист, тебе лишь бы деньги и время спустить на свои «экстримы». Я тебе это уже сто лет в обед говорю – как об стену горох. А какая-то случайная девка сказала – и ты вдруг услышал! Кстати, так и знала, что это не друг какой тебе сказал, а баба!

24Jazz from the heart (англ.) – Джаз от сердца.
25Первоход (жарг.) – человек, впервые оказавшийся в СИЗО (следственном изоляторе).
26Заточка (жарг.) – название самодельного атипичного холодного оружия в виде заостренного стержня. В общем виде тюремный нож.
27Шмон (жарг.) – обыск (досмотр) камеры, проводимый сотрудниками СИЗО, при этом все заключенные выгоняются в коридор.
28Кормушка (жарг.) – узенькая фортка в камерной двери, через нее заключенным подают пищу и воду.
29Баландёр (жарг.) – арестант, прикрепленный к хозблоку и разносящий по камерам тюремную баланду (еду).
30Майна – прорубь во льду, через которую совершаются подледные погружения.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 
Рейтинг@Mail.ru