Дмитрий Соловей
Вернуть или вернуться?
Глава 3
(Автор помнит, шо на Кубани того времени балакали на смеси украинского и русского языков, но для удобства дальше будет писать диалоги по-русски.)
– Не пущу! Куда грязищу несёшь?! – встала в дверях Маруська, грудью закрывая проход Ничипору.
Мне пришлось выйти вперёд, чтобы разобраться.
– Микола Иванович, батька ваш меня послал. Застряли мы на Екатерининской. Велено грузчиков нанимать и переносить поклажу. – И Ничипор попытался обойти грудастую деваху.
Пока у меня в голове стыковалась информация из собственной памяти и памяти Николая Ситникова, со двора в дом вошла Павлина Конкордиевна. Она сразу вникла, что случилось, и запричитала:
– Ай, паразит такой! Небось, специально правил так, чтобы пустить нас по миру!
– Не я! – взвыл Ничипор. – Мы только начали выворачивать, а там господа верхом, и тут ещё казаки. Вот и встряли, пока пропускали всех.
– Павлина Конкордиевна, извольте выдать по пять копеек для найма шести грузчиков. – Наконец и я сообразил, почему помощник прибежал домой, а не нанял рабочую силу на вокзале.
Скорее всего, всю имеющуюся наличность купец потратил, когда перегружал товар на станции.
– По пять много, – начала торговаться экономка.
– Батька сам решит, сколько платить, и лишку не даст, – сурово посмотрел я на женщину. – Я тоже пойду. И дружка своего возьму ещё в помощь.
– Одёжку смените, – проявила смекалку Маруська.
Оценив внешний вид Ничипора, я согласился с Маруськой. Телега-то застряла где-то в грязи, её там по колено точно будет.
Пока Ничипор получал деньги, мы с Серёгой переоделись в старые латаные шаровары и рубахи навыпуск. Плюс надели поношенные картузы. Теперь уж точно никто не заподозрит в нас попаданцев из будущего. Рюкзак с мобильниками я унёс в подвал и спрятал между ящиками. Сундук в спальне Коленьки не запирался, а Павлина Конкордиевна – женщина явно без комплексов, может залезть куда не нужно.
В памяти Николая экономка представлялась женщиной старой и уродливой. Я же с высоты своего прежнего возраста оценивал Павлину Конкордиевну немного иначе. Ей лет сорок – сорок пять. И не такая уж и уродина. А старухой её делали тёмная одежда и платки, в которые она постоянно куталась. Вдовой она стала, когда ей было около двадцати. Был один ребёнок, но помер. Вот и осталась Павлина Конкордиевна приживалкой в чужой семье, выполняя обязанности домоправительницы. Коленька тётку не любил и даже побаивался. Мне предстояло самому разобраться, что и как. Пока же стоило поспешить на помощь родителю Николая.
Екатеринодар второй половины XIX века впечатлял. От дома купца Ситникова мы отошли метров на сто, когда Серёга остановился оглянуться.
– Что не так? – поинтересовался я.
– Хочу убедиться, что это тот самый дом, в котором ты затеял ремонт.
– Не похож?
– Дом-то похож, зато всё остальное – просто мрак.
– Это, считай, центр города. Здесь до улицы Красной несколько кварталов. А на окраине точно будет как в станицах: мазанки, камышовые крыши, отсутствие тротуаров и удобств.
– Это ты месиво из непонятно чего под ногами называешь тротуаром? – усмехнулся Сергей.
– Вполне ничего. Грязь даже до щиколотки не доходит.
Меня и самого не покидало ощущение, что я оказался на грандиозной костюмированной вечеринке с декорациями «под старину». Серёга хоть и выглядел «туристом» на экскурсии, но уже воспринимал ситуацию нормально. Мне же приходилось ещё приспосабливаться к чужому телу и чужой памяти. Конечно, мне повезло в этом плане. Да и оказался я сыном не какого-нибудь крестьянина, а вполне обеспеченного человека.
Дом купца Ситникова на улице Медведовской (Кирова в XXI веке), наверное, был единственным кирпичным строением. Дальше по улице стояли сплошь деревянные дома, которые не имели парадных фасадов. Часть домовладений была окружена заборами, другие – покосившимися плетнями. Возле одного из таких плетней стояла древняя старуха. Она опиралась на клюку, подслеповато щурилась, но нас разглядела и даже напутственно перекрестила. Возле следующего забора мы были облаяны дворнягой. К ней присоединилась соседская шавка, и нам пришлось спасаться от этих кабысдохов бегом. Отстали дворняги только на следующем перекрёстке, вернувшись охранять собственные дворы.
Постепенно дорога становилась лучше. Только возле новостроек было море грязи, но до улицы Мира, которая в этом времени называлась Екатерининская, мы дошли по приличной булыжной мостовой. И потом двигались по относительно чистым участкам. Где застрял купец с телегой, я примерно понял, но всё равно не ожидал, что так резко приличная дорога может смениться грязным месивом. Буквально метрах в двух от брусчатки, рядом с чьим-то забором, телега и застряла.
– По миру пустили, ироды окаянные! – голосил батька так, что слышно было издалека.
Зрителей набралось уже прилично, кто-то, похоже, пытался помочь вытянуть телегу. Перепачканные с ног до головы «помощники» делились впечатлениями.
– Чего купец так надрывается-то? – поинтересовался Серёга.
– Предполагаю, что кто-то из добровольных помощников успел что-то спереть с телеги, – ответил я, прикидывая, как самому не увязнуть в грязи вместе с ней.
– Микола, сынку! – обрадовался родитель, заприметив меня, и начал живописать свои приключения.
Рассказа хватило до того момента, как пришёл Ничипор с грузчиками. Коня к тому времени уже выпрягли, что-то навесили ему на спину и начали распределять остальной груз. Мы с Серёгой прихватили один на двоих мешок с чем-то сыпучим и поволокли домой.
– Телегу вытаскивать не будут, – вводил я Серёгу в курс дела. – Если, конечно, дожди прекратятся и подсохнет, то попробуют, а так она до конца весны будет здесь стоять.
– Вполне верю, – согласился Сергей. – Надо же, колёс даже не видно.
– Чернозём, чтоб его! – Отёр я со лба пот и ухватился удобнее за мешок.
Нам ещё повезло, что к самой телеге не пришлось подходить. Снимать груз поручили Ничипору. Вот он почти по пояс в грязи стоял, перекидывая товар грузчикам. Папенька Николая, убедившись, что всё, кроме стащенного мешка, в целости, и прихватив какую-то коробку, припустил следом за грузчиками. Теперь купец бдительно следил за нанятыми рабочими, продолжая дёргать себя за бороду и вещать на всю округу о несчастной доле «бедного купца».
Наёмных работников отпустили, как только мешки были занесены во двор. Затем мы дружно отмывались под навесом. Маруська предусмотрительно заранее нагрела воды. Ещё и принесла для всех исподнее бельё, высказывая Ивану Григорьевичу, что он столько времени в мокрых и грязных портках сидел. Погода уже не летняя, с утра прошёл дождь, и по ощущениям на улице было градусов пятнадцать – семнадцать.
За всеми этими заботами и хлопотами личность Сергея не вызвала вопросов. Ужинали мы с ним снова вдвоём, потому что Иван Григорьевич занимался привезённым товаром. Конечно, он перехватил что-то на летней кухне, но на неожиданного гостя не отвлекался и вопросов не задавал. А прислуга лишний раз попадаться на глаза раздражённому хозяину не спешила.
Спать я устроил Серёгу на сундуке. Узковата оказалась лежанка, как и моя кровать. Плюс комковатая перина, пышные подушки в засаленных наволочках и запах несвежего белья, не добавляющие комфорта. Но мы так вымотались за этот долгий день, что на такие детали не обращали внимания. Наконец появилась возможность обсудить ситуацию и подумать, как нам жить дальше.
– Серёга, что ты помнишь по девятнадцатому веку? – задал я самый важный для нас вопрос.
– Как-то всё поверхностно и без дат. Помню, что поезд с царской семьёй взорвут. Когда, не знаю. Если насчёт каких-то изобретений или научных открытий, то тоже мимо. Химию в школе я не любил. Физику тем более. Мне эти предметы для поступления на худграф не требовались.
– М-да… попаданцы из нас никакие, – заметил я. – Истории этого периода не помним, няшек из своего времени не принесли. Единственный «рояль» – доставшееся мне тело с памятью бывшего владельца. Как жить-то?
– Я рисовать умею, – напомнил Серёга.
– Я тоже на живописи после третьего курса специализировался, а толку? Меня эта живопись и в двадцатом веке не кормила. Когда перешёл на компьютерную графику, вообще забыл, как кисти в руках держать.
– Может, что из великих открытий вспомним? – не сдавался Сергей. – Или в телефонах информацию поищем, пока они не разрядились?
Мы встали и по-партизански пробрались в подвал. Там уже дружно потрошили свои телефоны, пытаясь отыскать в их памяти хоть что-то полезное.
– У меня только музыка, фото и игры, а у тебя? – поинтересовался я.
– Тоже музыка, – тяжело вздохнул Сергей. – Я немного на гитаре играю, – вспомнил он ещё один полезный навык.
– Только мелодии с наших мобильников в этом времени совсем не в тему. Нужно что-то другое искать.
– Почему я в школе плохо химию учил? – тихо бормотал Сергей на обратном пути в спальню.
Я задавался примерно тем же вопросом. Долго не мог уснуть, всё прикидывал варианты. И ведь сколько я той литературы о попаданцах прочитал! Нет бы запомнить что-то полезное для себя! Помню только известный стёб писателей по поводу промежуточного патрона и автомата Калашникова.
Если разобраться, то пользы от знаний ещё не открытых химических элементов тоже нет. Не на той я ступеньке социальной лестницы, чтобы меня восприняли серьёзно в научных кругах. Коленька даже гимназию не закончил. Хотя учиться в местных университетах и меня что-то не тянет. Там как раз студенты-революционеры активизировались.
Какое-то у нас неудачное попаданство. Нет бы на полвека раньше, когда ещё был запас времени, чтобы серьёзно повлиять на историю. Через тридцать лет случится Октябрьская революция и к власти придут большевики. Но я понимаю, что не смогу предотвратить революцию. Даже если раздобуду оружие, перестреляю всё большевистское руководство, это не изменит ситуацию в стране.
Дело ведь не в лидерах, а, как нас учили на политэкономии и научном коммунизме, в том, что «верхи уже не могут управлять по-старому, а низы не хотят жить по-старому». Революционная ситуация, чёрт её подери! Не смогу, не остановлю я эту массу пролетариата, недовольного своей жизнью.
Кстати, читал я фантастику о попаданцах в советские времена, где главный герой то Ельцина убивает, то Горбачёва. Мол, нет человека – нет проблемы. Фигня полная. Не было бы Горбачёва, нашёлся бы кто-то другой, кто выплыл бы на волне народного негодования. В СССР к середине восьмидесятых годов как раз была та ситуация, когда «низы не хотели, а верхи не могли». Вот и рванула страна, как пороховая бочка.
Сейчас народовольцы, которые уже вовсю пропагандируют и занимаются террором, как раз тоже думают, что, убив царя, решат все проблемы. И ведь не объяснишь этим идиотам, что не в царе дело. Если менять, то всю систему в целом. Ленин потом этим и займётся. И мы с Серёгой даже с нашим знанием будущего ничего изменить не сможем. Значит, и дёргаться не будем, а займёмся бизнесом. Сколотим состояние и ближе к Первой мировой войне уедем куда-нибудь подальше: в Новую Зеландию, Австралию или другое место, где не будет революций. На этой мысли я наконец успокоился и уснул…
– А шо це за хлопчик? – только утром поинтересовался Иван Григорьевич личностью Сергея.
К тому времени у нас была готова стройная версия о помощнике в лавке, который пока не просит жалованье, но обещает придумать, как принести больше прибыли.
– Батько, я рассказывал тебе, что Сергей Павлович писал мне письма из Санкт-Петербурга, когда я в гимназии жил.
Такого купец точно не помнил, личность Серёги вызывала у него законное подозрение. С другой стороны, в рубашке из XXI века, с блокнотом, причёсанный и умытый, Серёга производил хорошее впечатление.
– Да не работал он, поди, никогда, – поддержала сомнения купца Павлина Конкордиевна. – Ручки белые, шея чистая.
– Он человек образованный, умственного труда, – не спорил я.
Больше всего я переживал, как бы никто не спросил у Серёги документы. Купца этот момент волновал мало. У него было горе – потерял телегу. В сарае имелась ещё одна, старая, но ей требовался ремонт. Дед Лукашка был стар и слаб для таких работ. Потому Иван Григорьевич и страдал: покупать новую телегу или чинить старую? У него была надежда: как только земля немного подсохнет, попробовать запрячь двух имеющихся лошадей и вытащить телегу из грязи. В этом случае новая телега не потребуется. Принять окончательное решение купец никак не мог.
Глава 4
Как только Иван Григорьевич разобрался в личности неожиданного постояльца, то отправил нас в лавку. Сам же собрался проведать застрявшую в грязи телегу и, возможно, попытаться её вытащить. Не думаю, что это ему удастся. Будь телега изначально пустой, то это вполне можно было бы сделать. Но под весом поклажи колёса увязли так глубоко, что оставалось только ждать прекращения дождей или весны. Но к тому времени могут найтись ушлые люди, которые разберут транспортное средство по деталям раньше, чем Иван Григорьевич вытянет его. Из памяти Коленьки я выудил подобный случай, когда недалеко от их дома чья-то телега также съехала с укатанного тракта.
Для отвода дождевой воды местные жители копают неглубокие канавы вдоль дороги. Их перекрывают мостками из жердин, чтобы сворачивать с дороги к воротам. В таких канавах влага и жидкая грязь держатся круглый год. Причём грязь хорошая, добротная, чернозёмная. Сапог засосёт – фиг вытянешь. В центре города народ старается ходить только по тротуарам, а на окраинах подвязывают обувь верёвками, чтобы её можно было выдернуть из липкого месива чернозёма, навоза и пищевых отходов. В общем, я купцу Ситникову мысленно пособолезновал и повёл Серёгу в лавку.
Завтракать у купца было не принято. Мол, вначале заработайте хлеб, а после его вкушайте. Мы с Серёгой настаивать не стали и поспешили выйти из дома. По пути хотели продать три ручки из XXI века. В лавке Ситниковых их решили не светить. Не тот ассортимент, да и не те клиенты посещали заведение купца.
Единственные приличные магазины были всё на той же Красной. Туда мы и поспешили. Даже слишком поторопились, пришлось ждать открытия и топтаться рядом, разглядывая людей, город, и вдыхать непередаваемые ароматы навоза и остатков жизнедеятельности людей. В будний день народа было немного. Но нам и этих хватало. Я с большим трудом принимал ситуацию и то, что всё здесь «настоящее». Даже проехавшие мимо казаки – не ряженые парни, как в наше время, а серьёзная военная сила.
Кстати, прибыв с визитом в Екатеринодар, Александр III устроит смотр казачьих войск. Купцы под это дело отстроят триумфальную арку. И пусть дату приезда императора я не помнил, зато видел ту самую арку на улице Екатерининской ещё в строительных лесах. Значит, визит монарха состоится позже 1887 года.
Пока мы ждали открытия выбранного магазина, я продолжил просвещать Серёгу той информацией, что извлёк из памяти тела:
– Николай пять лет учился в Кубанской военной гимназии, но был исключён в начале учебного года.
– За что исключен? – перебил Сергей. – Плохо учился?
Причину исключения я и сам не смог понять. Мне вспоминалось, что преподаватель географии наорал на Коленьку, когда тот во время урока просто пожал плечами и улыбнулся на какую-то фразу. Но за это же не исключают? Или исключают? Мутная была история с «моим» отчислением. Если же учесть, что, в основном, в гимназии учились дети казаков и зажиточных мещан, сыну купца второй гильдии получать там знания было непросто. А Иван Григорьевич мечтал, чтобы сын «в люди вышел». Без образования в России высоко не подняться.
– Потом покажу тебе, где Николай жил и учился, – пообещал я Серёге, так и не выудив из памяти Коленьки подробностей отчисления.
– Как это жил? – не понял Серёга. – Он что, не дома был?
– Здешняя гимназия – что-то вроде пансиона. Там и учатся, и живут. Порядки вообще драконовские. Коленька мечтал в театр сходить, а инспекторы не разрешали и строго следили за этим. Гулять после семи вечера было запрещено. За девушками ухаживать рано, карманные деньги иметь не положено, личных вещей, помимо формы, тоже. Тумбочки в спальне по два раза в день проверяли. Почтовую переписку отслеживали. Письма могли и не отдать, если инспектор посчитает, что его содержание не подходит воспитаннику. За плохо пришитую пуговицу на мундире могли оставить без обеда.
– Серьёзное заведение, – уважительно посмотрел на меня Сергей после разъяснений.
– Учиться в гимназии дорого и престижно, – добавил я.
– Почти как у нас, – хохотнул Серёга. – Дорого, престижно, но не факт, что всем ученикам знания впрок пойдут.
Мы наконец дождались приказчика магазина. Продемонстрировали ручки. Рулетку пока решили придержать. Необычность конструкции письменной принадлежности приказчика заинтересовала. Но он почти сразу разочаровался, когда узнал, что заправлять ручки не получится. Хотя по пятьдесят копеек за ручку мы выручили.
– Мало заплатил, – возмущался Сергей. – Нужно было ещё по магазинам пройтись.
– Полтора рубля – это приличные деньги, – возразил я. – Ничипор, работая в лавке, получает три рубля в месяц.
– Так мало? – не поверил Серёга.
– Он питается у Ситниковых, в холодное время года ещё и спит в доме на том сундуке, о который мы спотыкаемся в коридоре.
– А в тёплое время года где он живёт? – поинтересовался Сергей.
– Прямо в лавке. Заодно и сторожит её. Зимой торговли почти нет, и лавку заколачивают.
Формально торговая точка Ситниковых тоже располагалась на улице Красной, но почти в конце города. Это в будущем Красная станет длиной в пять километров. Пока же в районе Скотского (Сенного) рынка, считай, город заканчивался.
– Не так уж и плохо, – оценил Сергей место. – Конечно, не центр с элитными домами, зато рынок рядом, проходимость должна быть лучше.
– Проходимость, может, и лучше, но контингент-то какой, – кивнул я на телеги с крестьянами, – одни кацапы и адыги.
Встретивший нас Ничипор, понятное дело, кадровым перестановкам не обрадовался. Иван Григорьевич и так грозился его уволить, а тут ещё какой-то Сергей появился и тоже претендует на роль продавца в небольшой лавке. Парень встретил нас хмуро, что-то буркнул и продолжил делать карандашом записи в амбарной книге.
– Что скажешь? – развел я руками, демонстрируя Сергею убожество заведения.
С точки зрения человека XXI века, торговая лавка больше напоминала крепкий сарай. Сколоченное из широких досок строение вызывало скорее недоумение, а не желание его посетить. Окон у лавки не было. Зато имелись вторые, внутренние двери со стеклом. Днём первые двери распахивались словно ворота. Они имели крепкие замки и предназначались для надёжного запирания товаров на ночь. На внутренних поверхностях створок была нарисована своеобразная реклама с перечнем товара.
– Темно-то как. Покупатели хоть видят, что берут? – стал осматриваться Серёга внутри.
Ничипор стрельнул в него глазами, но промолчал.
– Муку и что-то крупногабаритное прямо с телеги продают, – просветил я. – В самой лавке то, что пользуется спросом у крестьян: гвозди, пилы, табак, соль, сахар, немного чая, но его мало покупают. У самих крестьян скупаем то, что привозят они: сырую шерсть, пеньку, смолу. С этим товаром батька едет в Ростов и дальше.
– Бумагу для письма двадцать стопок закупили, – вклинился в перечисление ассортимента Ничипор.
– Тоже ходовой товар у крестьян? – хмыкнул Серёга.
– У Лукашина тюки на барже подмокли, вот мы и купили за рубль всё, – пояснил Ничипор. – Может, кому писать или на скрутку табака сойдёт. По субботам у нас тут знатные торги.
– Торги, может, и знатные, – вздохнул Серёга, – но товар убогий. Никакого размаха коммерции. Ещё и воняет.
Ничипор обиженно надулся, снова принялся листать амбарную книгу и с разговором больше не лез. Мы же с Серёгой вышли из лавки.
– Как этот Ситников ещё стал купцом второй гильдии? – недоумевал Сергей. – Там же какие-то солидные деньги положено иметь.
– Дела у Ситникова шли неплохо. Но в позапрошлом году он на зимней переправе потерял крупную партию товара. Двух лошадей погубил, хорошие повозки и сам товар. До сих пор не оправился от той потери, но, молодец, держится на плаву. По пятьдесят рублей платил за обучение сына в гимназии.
– Нужно что-то делать, как-то поднимать доходность заведения, – продолжал рассуждать Сергей, оглядывая строение снаружи. – Например, побелить лавку изнутри, чтобы помещение зрительно светлее стало. Запретить посетителям мочиться позади лавки.
– Можем и побелить, – не стал я возражать. – Заодно порядок наведём и ревизию Ничипору устроим.
Мы вернулись в лавку.
– Что там за бумагу писчую купили? – заинтересовался Серёга и попросил ему показать.
Бумага мало того что была изначально серой и рыхлой, так ещё из-за того, что подмокла, местами заплесневела и пошла волнами.
– С табаком вместе возьмут, – оценил я её.
– Для рисунка тоже годится, если чуть под прессом подержать, – рассматривал Сергей один из листов. – Пером я мог бы что-то графичное изобразить.
– Не купят, – сразу прервал я его. – Кому твои картинки нужны? Это же не икона и не царь-батюшка.
– А что, царя купят? – встрепенулся Сергей.
На эту тему и я задумался. В памяти Коленьки аналога не имелось. Но сам я помнил, что в дореволюционной России крестьяне всякие лубки с картинками покупали, изображения царя пользовались популярностью.
– Если где-нибудь найти фотографию, то можно нарисовать портреты. Оформить в деревянную рамку, – продолжал Серёга развивать свою мысль.
У меня однозначного мнения насчёт портретов Александра III не было. Зато я подумал, что такую бумагу можно использовать для упаковки. И тут же одёрнул себя, вспомнив, что не тот контингент посещает лавку Ситникова. Но свою идею Серёге озвучил. Тот тут же в неё вцепился.
– Точно! Можно ваш табак из мешка расфасовать и продавать в коробочках.
– Это увеличит цену, мужики пойдут к другому купцу и купят на развес по привычной стоимости, – напомнил я очевидное. – А те, кто побогаче, в нашу лавку не зайдут.
– Так мы сами сдадим товар в магазин, – не соглашался Серёга. – Давай бери пачку бумаги, отсыпай табак, и возвращаемся домой.
По пути мы вспомнили, что прибыли из цивилизованного времени и привыкли каждый день пользоваться мылом. Плюс Серёге мыло требовалось для краски.
– Ещё нужно немного канифоли и льняного масла, – перечислял приятель необходимые ингредиенты.
– Льняное масло найдём дома, а канифоль нужно купить, – ответил я, хотя очень сомневался, что мы сможем сделать что-то путное из этих ингредиентов.
– Всё получится, – убеждал меня Сергей. – Я, правда, не помню точных пропорций и соотношений, но нечто похожее на типографскую краску замутим. К тому же нам не линогравюры печатать, а всего лишь примитивный текст на упаковках.
Дома мы расположились под навесом рядом с конюшней. Пока я определялся с размером упаковки и резал сапожным ножом трафарет, Сергей, словно средневековый алхимик, собирал ингредиенты. Залез в печь, которая была в доме и не топилась, наскрёб сажи, затем накрошил мыло и канифоль. Я ему выдал льняное масло. Маруську это, конечно, не могло не заинтересовать, но латунную миску мы у неё выцыганили с трудом.
Павлина Конкордиевна близко не подходила, хотя наблюдала, явно намереваясь потом всё доложить Ивану Григорьевичу.
Текст для упаковки был примитивным: «ТАБАКЪ» (крупными буквами) и ниже «Лучшее качество в России!» (помельче). Не поручусь, что буквы получились идеальные, да и резал я их на шероховатой поверхности. Сергей тем временем уже поджёг в миске льняное масло, ввёл в него канифоль, сажу и наструганное мыло. Пока не остыло, он начал быстро всё вымешивать деревянной лопаткой, тоже позаимствованной у Маруськи. Из пакли и какой-то тряпицы мы собрали подобие тампона и приступили к пробам.
Первый оттиск получился немного расплывчатым по углам. Но зрителей, кто упорно делал вид, что им безразлично, процесс всё же заинтересовал. Впрочем, дед Лукашка, что-то прошамкав беззубым ртом, сразу удалился, Павлина Конкордиевна почти сразу отвлеклась на другие дела, и лишь Маруська долго стояла с восторженным выражением лица.
Я продолжал штамповать текст на будущих упаковках и не сразу понял, что произошло. Небольшой курятник шёл пристроем к конюшне почти впритык к забору, отделяющему двор купца от соседей, и соседский пёс периодически устраивал подкоп и забирался, чтобы своровать курицу. И сейчас Павлине Конкордиевне повезло застать собаку на месте преступления.
– Фроська, твоя блохастая дрянь снова в нашем курятнике! – заголосила тётка так, что её могли услышать на другой стороне улицы.
Упомянутая Фроська долго ждать себя не заставила. И уже через пару минут разгорелся жаркий спор.
– Кацапка, кацапка! – орала на нашу Павлину Конкордиевну соседка, попутно пытаясь достать её плевком.
Для удобства женщина даже забралась на какую-то приступку, возвышаясь над забором.
– Сама кацапка! Мы из мещан! – вопила в ответ оскорблённая экономка. – Дулю тебе, дулю!
Это представление не могло не привлечь наше с Серёгой внимание. На всякий случай мы подошли ближе. Вдруг, кроме оскорблений, дамы перейдут к боевым действиям, стоит поддержать «своих».
– Мадам, в данном случае вы не правы, – минут через десять вклинился Сергей в паузу между криками.
– Га? – не поняла соседка и оглянулась по сторонам, похоже, ища ту, кого молодой симпатичный парень назвал «мадам».
– Ваше животное не только проникло на территорию частного владения, но и посягнуло на собственность купца Ситникова. Любой судья расценит это как халатную небрежность с вашей стороны.
– Га? – ещё раз растерянно переспросила соседка и начала сползать с приступки, покидая «поле боя».
– Так ей, так! – выкрикнула вслед Павлина Конкордиевна, но уже без особого азарта.
Мы же с Серёгой вернулись к тому, чем занимались до этого. Краска в рыхлую бумагу уже впиталась и не размазывалась. Осторожно я сложил упаковку по заранее намеченным линиям и засыпал табак. Потом ещё пришлось варить клейстер, запаивать коробочку окончательно. Внешний вид вышел вполне достойный. Получилось всего двадцать пробных упаковок табака. Не то чтобы мы изобрели велосипед или раньше никто не додумался до этого, нет, конечно! Просто мы взяли имеющиеся товары и, согласно учению Карла Маркса, в лучших традициях капиталистического строя собирались получить за него дополнительную прибыль.
– Давай часть тебе в рюкзак сложим, а часть я в холстину заверну, – предложил я Сергею.
Сразу сбыть товар у нас не получилось. Пришлось искать, где купят табак оптом. Только в третьей по счёту бакалейной лавке приказчик начал торговаться. Прибыли за минусом расходных материалов получилось всего по две копейки за пачку, но сам факт порадовал. Может, и в нашей лавке начнут брать упаковки табака. Теперь было чем отчитаться перед Иваном Григорьевичем.
К нашему возвращению он уже сидел во дворе, охая и причитая по поводу того, что телегу достать из грязи пока не получится, а другой нет, и товар возить не на чем. Сергей пообещал, что мы посмотрим на ту сломанную телегу, что стоит в каретной. Возможно, своими силами починим. Пока же предоставил отчёт о продаже фасованного табака.
– Баловство, – отмахнулся Ситников, не оценив наш труд.
Тут Павлина Конкордиевна позвала в дом, Маруська уже подала ужин. За всеми хлопотами днём мы так и не поели. Перекусили на бегу пирожками, потому приглашение на ужин восприняли с энтузиазмом.
– Ешьте, Сергей Павлович, ешьте, – подливала ему борща экономка, пересказывая при этом Ивану Григорьевичу сцену с соседкой.
Мы с Серёгой слушали эту интерпретацию событий с отвисшей челюстью. Выходило немного не так, как всё было на самом деле.
– А Сергей Павлович Фроське и говорит: «В ссылку тебя, в Сибирь, к каторжникам отправлю за порчу имущества, у меня все судьи знакомые, бумагу напишу, шоб впредь неповадно было».
Купец хлебал борщ, утирал бороду, усы и одобрительно мычал. К концу ужина уважения во взгляде Ивана Григорьевича прибавилось.
Кажется, жизнь налаживается, и всё не так плохо, как мне показалось в первые часы нашего попадания в это время.