Если бы Господь жил, он написал бы именно такие стихи.
Посвящается маме.
Мне у ног бы сидеть твоих, Господи,
Задыхаясь, слезами боля:
Мне у ног бы сидеть твоих, Господи,
Рану слов мне собой бередя.
И иных и не надо мне радостей,
Только видеть, Господь, мне тебя
И молитву звучную петь тебе,
Пред тобой на коленях моля.
Ты прости этот мир, и нас грешных в нём,
Все мы любим, мы любим тебя,
Вот о чём и хотел и просить тебя,
Пред тобой на коленях моля.
Быть с тобою, и видеть тебя,
Как ты рад, или сердцем моля,
И иных и не надо мне радостей,
И осанна, теперь мне твоя.
Не предавай значения этих слов,
Здесь каждый камень о бессмертье точит.
Здесь каждый вздох о гибели пророчит,
Не говоря о нём ненужных слов.
Я храню тебя, Нотр-Дамский собор,
И сплетенье коленей вплетаю в узор.
Но не криком, не словом, молчанье приму
И тебя не отдам, никому, никому.
А под шорох и шёпот заснеженных вех
Там, где судьбы вломились устами у всех,
Я тебя никогда не приму, не прощу,
Отойди, отойди, отойди в старину.
Бессмертья своего не заслужил,
А смертным нам не долго оставаться.
Кого же ты любил, кого простил?
А смерть придёт – и надо расставаться.
И не успел из чаши ты испить
Полынной, горькой, сладостной отравы,
И не успел познать, зачем ты жил,
В обманной сытости всегда мы пьяны.
В суровой чистоте вдоль Рейнских берегов
Твоей суровостью, Германия, утешен.
Но буду я когда-нибудь воскрешен
Иль прах мой отойдёт к наследию веков.
Прощения не просишь никогда,
Из глубины, Господь, к тебе взываю.
Здесь Рейн течёт, прозрачная вода,
И чистота небес, от края и до края.
Посвящается моему брату –
Соловьёву Михаилу
И прощает мне брат мой и Кёльн, и Париж.
И простил мне долги, от которых не спишь.
Ничего, ничего, не простил я себя,
Что не дал ничего, чего нет у меня.
Не простил я те ночи, что лежал я в бреду,
Не простил я людей, что не верят в мечту.
Но по глади воздушной, по небу скользя,
Не простил, не простил, не простил я себя.
И мгновенья пройдут, и ночи, века,
Только я не меняюсь нигде, никогда.
И зачем мне и Лондон, и Кёльн, и Париж.
Если в нашей квартире ты тихо не спишь.
В суровой скупости бессмысленных словес
Прости, мой друг, я не могу иначе,
Оплакиваю тех, кто ныне плачет
И кто страданьями сам в себе воскрес.
В суровом ребячестве Верлена
Остановись, мгновенье, ты прекрасно.
Французский выговор и шёпот лёгких струй
Поют о жизни ежечасно.
Но не дано тебе постичь слова
А только шёпот их, в движении, в звуке,
Французский выговор и шёпот лёгких струй,
И не в движении их, а в муке.
Прощаю юности ошибки,
Прощаю юности мечты.
И я зову тебя, как прежде,
Во славу дня и красоты.
Но тайный есть предел страданий,
Нам не дано его постичь,
В небрежном отзвуке мечтаний
Иди, в сомнении борись.
И вечность уж звала меня туда,
Пленила слепотой небесных кудрей,
Но дороги мне Рим и Кёльн, Москва,
И тишина прозрачных будней.
И чем прозрачней лес на берегу реки,
Но стерегу мгновенья эту вечность,
Не подходи – прохожая беспечность
Ты не готов к служению естества.
В пленительном узоре чистых крыл
Ты серафимом был, а ангелом остался,
Прощение своё ты заслужил
И ничего на свете не боялся.
И так прожита жизнь,
Как птицы у окна,
Как журавлиный крик в покорной стае.
Прощение своё ты заслужил,
А уж прощён,
То это лишь
Едва ли.
И церкви, Лаодикийской напиши.
Господь среди людей был безутешен
И был распят, и снова был воскрешен,
И в мир снова пришёл, чтобы спасти.
Путник, остановись на время,
Больше мы останавливаться не сможем.
Я опьянел от тяжести веков,
Которые давят мне на плечи,
Чужой язык других чужих наречий
Запомнил я. Прости меня.
Забудь.
Я к этой тяжести в сомненье не привык,
Но сомневаться буду непрестанно.
И совести взлохмаченный язык
Не только тяжело, но и порою странно.
Ну, а сомненье время победить
Даёшь мне ты, тобою я прощаю,
И вечности дарами обещаю,
Что краткий миг и сон
Не наяву.
Волна находит на волну
И отдаётся в берег дальний.
В час незабвенный, в час печальный
Непостижимо я живу.
И не дано понять слова,
А лишь движенья их и звуки.
Храни протянутые руки
И отдавай свой нищим кров.
Узнаешь свет, познаешь мир,
Кумир крылатый собеседник,
Ты не напрасен был наследник,
Душа нацелена в эфир.
Сии живые сны,
Сии живые воды.
Не правду говорил
Под каменем свободы,
Какую Бог нам дал,
А дал нам никакую.
Ни прямо не пойдёшь,
Ни косо, ни вкривую.
О западе ни речь,
А речь о покаянье
Молитвой вознесись
Не спрашивай в молчаньи.
Грустна осенняя природы благодать,
И воздух чист и свеж, и напоён прохладой.
Задумчиво стоит покорный лес,
И ничего мне на Земле не надо.
А в сумерках, когда нисходит тень,
Таинственная тень ночных видений,
О Господи! Услышь мои моленья,
И дай к ногам Христа покорно пасть.
Умираньем своим умираем, умрём, умерли,
Из забвения вечность пребудем, пребудем распяты,
Воскресимся, и вновь смерть идёт по пятам,
Подгоняя нас снова и снова работой солдатом.
Птицы звонко поют или плачет небесная синь,
Преходящи поля, города, страны эти.
Преходящее всё, даже тихая синь на паркете,
И молитвой своей вознесись, вознесись, вознесись.
На небесах, в неволе дальней
Я постигал значенья речи суши.
Но к языку другому я привык,
Напевным сладостным молитвам.
Они баюкали меня с детства,
Напевая мне о горах, долинах, царствах, реках, долах.
Лишь их напевы слушал я украдкой
И уносился мыслями к покою,
Гармонии, читатель, детской, ясной.
Я много требовал, давал ещё больше.
Поэзия будила беспрестанно,
И я мужал и вырос ей одною.
Не шум времён,
Не ветра жёлтый ток,
Ничто, ничто судьбы не перемножит,
И вечности забвенья не сотрёт,
Пока он царствует иль может.
Только Сыну Человеческому негде преклонить голову.Новый Завет
И я, пустынный раб пустынной сей Земли,
Которому и время непричастно,
Быть может, это мне опасно,
Опять хочу приют себе найти.
И из окна мне даль моя видна,
Которая зовётся мне тюрьмою,
И я пишу свободною рукою,
Пишу в скрижалях эти письмена.
И ты, поместья мирного незримый посетитель,
Ты посетил меня в те роковые дни,
Когда во тьме веков валялся я в крови,
И тихая печаль моя обитель.
Неправдой пел мне голос в забытьи.
Египет пал, а Сирия жива.
Не познаётся вечность в скорбной муке.
Египет пал, а Сирия жива.
Седых страниц веков протянуты мне руки,
Где плодородный Нил течёт, ряд грозных пирамид
В былом величии оставленным потомствам.
Египет жив, а Сирия пала,
Насмешка над судьбой отравленного солнца.
Ах, это ты, пленительный Восток.
Приветствую тебя, ты мало изменился.
Всё так же куришь, пьёшь, Корана почитатель,
Аллах во всём, разлит, как солнце по земле.
Кого ты познаёшь, живёшь только собой,
И шаг, а кровь течёт уж по пескам.
Песок, он вечен, значит, кровь вечна.
Когда же отдохнёшь в кровавой бойне,
Иль кровь то не песок, а просто так, вода.
Прошли века, постигнуть не сумел ты,
Что значит жить, любить и просто верить счастью.
От крови запаха уже ты пьяный,
А хочется ещё, ещё, ещё.
Не напоён ты будешь, остановлен.
Гармонии не дал ты никому,
А кровь не новость там, мы все солдаты,
Мы все солдаты армии Христа.
Сорвал ли розы лепесток,
Ты спрячь его украдкой.
Хоть путь и долог, и далёк,
Трепещет розы сладкой.
И в память нам с тобой о нём
В разлуке – не разлучима,
Как лес стоит во тьме ночной,
И видятся изгибы.
Роза цветёт,
Роза цветёт.
Пахнет ли ландышем или левкоем,
Мирра, очерчена нежной рукою,
Роза цветёт,
Роза цветёт.
Роза цветёт,
Роза цветёт.
Миг – и сон краткий.
Нежный ребёнок,
Добрый и ласковый, как поросёнок.
Роза цветёт,
Роза цветёт.
В царстве розы и сомненья
Ты приди, приди, приди!
Соловей поёт о розе, я пою же о любви.
В дрёме царственных фонтанов, или движении небесных струй
Я сорву (иль нет?) украдкой
Нежный, робкий поцелуй
Не кичися громкой славой, ты, безумец, поспеши,
В неге сладостных фонтанов утешения ищи.
И пьянящим ароматом напои себя до дна,
Чтобы сладостных фонтанов в них гармония жила.
Поёт ли в роще соловей
В ночи тенистой и прекрасной,
Всё тот же он – его судьбы
Не тронет бурь порыв напрасный.
Соловей поёт украдкой,
Он любовникам не мил.
Я сжигаю без остатка
Ту, которую любил.
Ты гори, ты вздуйся, пламя
Опалённое ресниц,
Пред тобой, как пред Аллахом,
Падаю покорно ниц.
Руку к сердцу прижимаю,
Ты гори, гори сердца.
Пьянства аромат вкушаю,
Полн тобою до конца.
И небрежность тонких талий
Спьяну я в тебе узрел.
Аромат души миндалий,
Аромат души поспел.
Жасминный куст расцвёл,
И роза расцвела,
И время передо мной свивает свиток.
Забвение, любовный сей напиток,
К твоею горечи я ли не привык?
Никогда это не будет,
Чаша выпита до дна,
И дворцов небесных струи
Наполняют допьяна.
А в пьянящем аромате
Не встречали вы зарю?
Розе сладостной внимаю,
Языком сердца говорю.
Небосклон покрыли звёзды,
Нет, веселью не конец.
Здесь и в каждом муэдзине
Просыпается мудрец.
Долго я внимал Корану
И читал Гафиза о любви
В пылу сладостных фонтанов
И волнения зари.
А прощения наследство
Мною выпито давно.
И вино – прекрасно средство,
Если милой всё равно.
Отойдёт и отвернётся.
Нет прощения любви.
Но одно я знаю средство,
Тишиною покори.
В час ли утренний молитвы
Слово ласково скажи:
Ветры, ветры, мои ветры,
Унеси ты, унеси.
Час намаза уготован,
И не каждому сполна.
Лишь одной только молитвой
Я решу свои дела.
Ты не тронь мою влюблённость,
Щеки ярче, чем ланит.
Про тебя, моя влюблённость,
Везде каждый говорит.
И небрежною чадрою
Покрывай глаза, мой друг,
Чтобы тайные желанья выдавались за испуг.
Не видала ль ты ту розу,
Чтоб к губам коснулась ты.
Не жалею я ту розу,
Я ломаю, рву цветы.
Лучше пьяным ароматом
Мне забыться навсегда,
Чем смотреть в глаза украдкой,
Что вчера сказали «да».
И сомнения некстати,
Ты вся выпита до дна.
Здесь, в пленительном молчанье,
Зарождается гроза.