Дмитрий Шерстенников
Византийский айфон
18
Я огляделся в растерянности: дома вокруг – тёмные, с запертыми дверьми и ставнями – казались не более гостеприимными, чем дом Аркадия. Итак, мне предстояло провести ночь – возможно, накануне кровавого падения города – на его тревожных темных улицах. Я опять спросил себя, что я делаю в этом негостеприимном мире. Поколебавшись, я решил идти к собору святой Софии, и зашагал наугад по узкой пустынной улочке, спускавшейся вниз. По привычке, я хотел пойти по правому тротуару – но тротуаров не было, вместо них были широкие сточные канавы. По мере приближения к собору, кое-где стали встречаться тускло освещенные окна. В какой-то момент, на удивление, я услышал голоса, смех и скорее поспешил на звук и на отблески огня. В ночной темноте вокруг костра, устроенного в железной треноге, выпивало и разговаривало несколько мужчин и женщин. Вдруг я увидел то, что меня растрогало – несколько молодых людей сгрудились вокруг толстяка, державшего в руке светящийся прямоугольник. Это был он – Εβραϊκό παιχνίδι. Толстяк важно тыкал пальцем, айфон попискивал. Но светился он все более тускло и, в конце концов, под разочарованные возгласы совсем погас.
Когда я подошел, вся компания весело прощалась с едва державшимся на ногах парнем, уходившим в ночь, тяжело опираясь на улыбавшуюся молодую женщину. Разговор шел по-итальянски, я вспомнил, что я в венецианском квартале. Обсуждали сегодняшний триумф на море. Как я понял, перебравший собутыльник был помощником капитана одной из двух прорвавшихся к городу венецианских боевых галер (galea da battaglia). Обсуждали явное бессилие турок против западной военной техники и значение привезённого послания от Папы Николая к императору. Папа сообщал о скором прибытии "большого" флота из тридцати галер.
Разговор перешёл на ранение Джустиниани. Какой-то сухощавый лысый старик говорил со злой улыбкой, что Джустиниани сбежал с поля боя. С ним заспорил молодой парень в помятой кирасе:
– Джованни герой: когда половина ворот Феодосия вдруг рухнула, он приказал запереть ворота внутренней стены за спиной у солдат, чтобы им некуда было отступать.
– Как же тогда получилось, что Джустиниани ушел сам и увел свой отряд. Император умолял его остаться, а он ушёл и отряд увёл! – с ненавистью возразил лысый.
– Чего ждать от генуэзца! – поддержал его дядька с чёрной бородой.
– Но Джустиниани же был тяжело…болен (malato), – забыв, как по-итальянски «ранен», сказал я и придвинулся к огню. Этим я привлек к себе внимание: чернобородый нехорошо спросил, не генуэзец ли я.
– Я русский.
– Русский посол? – спросил кто-то. Все почему-то засмеялись.
– Кого только нет в Городе, – ухмыльнувшись, пробормотал чернобородый и продолжал гнуть свое. – Генуэзцам легче – у них семьи в безопасности, а что турки сделают с нашими!?
– Русский, ты униат? – улыбаясь мне, спросила молодая женщина. Кое-кто из мужчин усмехнулся.
– Лола, русские – несториане, – ревниво встрял парень в кирасе.
– Я спросила просто из вежливости. Я веротерпима (tollerante), – улыбнулась Лола и протянула мне чашку с черной жидкостью.
Выпить красного вина после такого дня было чудесно. Голодный, я быстро пьянел.
Где-то в темной дали стал нарастать гул.
– Что это? – спросил кто-то.
– Это барабаны,– сказал парень в кирасе. – Тысячи барабанов. Это начало большого штурма.
Парень поднял с земли меч и быстро ушёл в темноту. Разговор затих, все почувствовали, что в этот грозный час слова стали легковесны.
19
В темноте мы молча стояли вокруг жаровни. Со стороны Софии раздался мерный кислый звон, как будто били по рельсе. Вторя ему, зазвучали колокола десятков дальних и ближних церквей, город наполнился колокольным звоном. Все у жаровни засобирались на службу в Софию. Лола шла со мною рядом.
«Русский, ты знаешь предсказание, что, если неверные приблизятся к Софии, появится ангел божий (l'angelo di Dio ) и поразит их огненным мечом (una spada infuocata)?» – она говорила о том, что пугало её, и в тоже время кокетничала. «Но я не верю в ангела», – продолжала она. Лола захватила с собой маленький кувшинчик вина и изредка подливала в чашку, делясь со мной. «Я думаю, если османы прорвутся в город, они просто сделают с нами, всё, что захотят», – грустно хихикнула Лола и сделала большой глоток из кружки.
Мы зашли в огромное пространство собора через гигантские двери, которым, казалось, был не страшен никакой штурм. Низко висящие на цепях обручи-подсвечники, отбрасывали золотой отблеск на ряды исполинских колонн – тёмно-зеленых и красных, на золотой купол и иконостас. Пение невидимого хора заставляло дрожать тёплый воздух. Оно подымалось под купол, соединяясь с лентами сладкого дыма. Собор был полон, казалось, весь город собрался помолиться в этот страшный час. Толпа прижала нас с Лолой друг к другу, с волнением я ощущал ее тёплую грудь, упиравшуюся в мой локоть.
Сквозь черные спины горожан иногда были видны священники в золотом облачении. Раз или два мне на глаза попался белый светящийся прямоугольник айфона.
Звякая и поблескивая доспехами, вошла обособленная группа военных. «Генуезцы!» – услышал я шепот Лолы. Её рука в толчее взяла меня за руку. В темноте блеснул ее взгляд. Я пожал ее руку, мне нужен был друг в этом чужом мире, и просто она мне нравилась.
Произошло движение людской массы. «Василефс!» – прошептала Лола, касаясь губами моего уха. Глаза ее влюбленно сияли, ее жаркое дыхание пахло вином. Императора – последнего императора Византии – мне почти не удалось рассмотреть: я видел, как к алтарю быстро прошел высокий человек в плаще. Он сказал короткую речь по-гречески, обнял какого-то священника. Собор наполнился шарканьем – все в соборе, включая императора, опустились на колени. Тут Лола уронила свой полупустой кувшинчик и глупо хихикнула. Вокруг раздался возмущённый шёпот.
20
Когда служба закончилась и мы с Лолой, уже обнявшись, вышли из великого собора, темно синее небо над Константинополем было усыпано звездами. Вдали угадывался шум идущего сражения. Ночное небо озаряли едва заметные всполохи.
Лола, бесстыдно прижавшись ко мне, сказала: «Завтра Мехмет захватит город. Мне страшно, пойдем ко мне».
Она была пьяна. Я тоже. Я спросил, почему тогда, у костра, все засмеялись при словах «русский посол». Оказалось, есть анекдот про русского посла по имени Вышата (governatore Vashata), который не смог сдержать большую нужду на приёме у императора. Выходит, вот над чем смеялись венецианцы, глядя на моё брюхо. И правда, смешно.
Пока мы, обнявшись и сталкиваясь бедрами, шли в темноте по площади, мимо какого-то бесконечного стадиона, навстречу нам торопливо проходили жители с мрачными лицами, неся поклажу, которая тускло позвякивала. Иногда это было оружие. Над нами в ночном небе белели беззвучно носящиеся чайки.
21
Спал я, наверно, часа четыре. Я проснулся от холода: во сне Лола стащила все одеяло на себя. Голова у меня была одурелая, руки и ноги не очень слушались. Стараясь двигаться бесшумно, я с лязгом задел ногой медный ночной горшок, куда я вчера пьяный, хохоча, мочился. Лола перевернулась на спину. Над кроватью, на специальной полочке под распятием стояло два видавших виды айфона. Вчера Лола объяснила мне, что это подарки ее богатых любовников: «Еврайко пайнхиди, из которых ушёл свет (la luce è sparita)». Даже «сдохшие» бесполезные айфоны все равно здесь ценились.
Я тихо подошел к открытому окну, сквозь утренний туман внизу блестело море, кричали чайки. Как хорошо было бы насладиться этим утром вместе с Лолой, не спеша, узнать этот давно исчезнувший мир. Однако, в воздухе звучал какой-то гул, заставлявший волноваться. Я внимательно посмотрел на крепко спящую женщину. Рот ее был приоткрыт, она немного храпела, ее губы и зубы почернели от вчерашнего вина. Я почувствовал жалость к этой совсем чужой женщине, так безоглядно открывшейся мне, представив, что с ней сделают турки сегодня. Натянув джинсы, захватив одежду, я выбрался из дома и зашагал, одеваясь на ходу, вверх по пустой улочке. Меня била легкая дрожь – то ли от утренней прохлады, то ли от волнения – наступал великий день, возможно, день моей смерти.
Я шёл мимо арок стадиона к дому Аркадия. Площадь, по которой Лола вчера вела меня к себе домой – была покрыта сияющим на солнце туманом. Над туманом, как град небесный, виднелась царственная София: над гигантской тёмно-красной аркой, прорезанной в розовых стенах, вторя ей, сверкал широкий купол. Ряды узких бойниц ослепительно горели на солнце, словно выпускали сияние, зарождавшееся внутри собора. На секунду эта величественная красота кольнула меня в самое сердце, превзойдя волнение.
Туман скрывал всё кроме звуков. Оглушительно прогрохотали копыта невидимого коня с невидимым всадником. Вокруг слышались негромкие звуки активного, но едва видимого движения. Весь город, казалось, в 5 утра начал рабочий день: слышался скрип колес, ржание лошадей, голоса и, вдалеке, церковное пение и звон одинокого колокола. Ощущение утренней свежести и романтического приключения совсем выветрилось: волнение, боязнь не успеть (куда?) совершенно захватило меня. Вчера Лола сказала, турки захватят город. Похоже, так и будет. Как я выберусь в будущее? Убьют ли меня турки в этом «1400..каком-то году»?
22
Чего я меньше всего ожидал увидеть в 5 утра перед домом Аркадия – так это лошадь, запряженную в повозку (колеса были заклинены, чтобы повозка не скатилась вниз по улочке). Когда я подходил, вчерашняя тётка, кряхтя, уложила тяжелый тюк и вернулась в дом. Я замедлил шаг: выходит, Аркадий эвакуировался. Не как легкомысленный Шармант, он уж, верно, выучил точную дату падения Константинополя. Значит, точно, сегодня мы все погибнем. Было непонятно, зачем мне идти к Аркадию. Но не просто же было дожидаться смерти. Возможно, Аркадий как-то поможет мне вернуться в будущее.
Дверь в дом оставалась открытой. Я постучал, за дверью явно никого не было. Где-то в самой глубине дома послышались голоса. Волнуясь, я без спроса вошел в чужое жилище. Я прошел через пустую прихожую, брезгливо вдыхая запахи чужой жизни. Всюду были признаки, что дом бросают: пустые сундуки и шкафы были открыты, на каменном полу валялось разбитое зеркало.
Голоса слышались ближе: на втором этаже ругались по-итальянски. Я поднялся по скрипучей лестнице и замер перед дверью. Я узнал голос Аркадия, который отвечал на остервенелый женский голос. В их ругани слышалось столько ненависти, что, казалось, сейчас послышится звук удара и падения тела. Как позже я понял, старые супруги, просто, в привычной им манере, обсуждали детали переезда. Слышались самые грязные ругательства, звучащие на русский слух, как сорта пасты: «vaffanculo», «pompinara».
Женский голос крикнул:
– Сам запихивай этот зассаный ковер! -
Голос Аркадия кричал ей в ответ:
– Я тебе брошу! Сука толстожопая! Ты что ли его покупала! -
– Покупал ты, а запихивать должна я?! -
– Головка от хуЯ! – передразнил Аркадий. (Итальянская игра слов: io – finocchio.)
Я шагнул в комнату.
23
Первой меня увидела тётка, она вскрикнула. Аркадий, абсолютно голый, задом ко мне и к жене, стоял, склонившись над открытым сундуком. Не пытаясь прикрыть отвратительную старческую наготу, он не спеша повернулся в мою сторону.
Аркадий быстро нашелся. Скользнув по мне взглядом, он принялся не спеша натягивать штаны:
«Кирилл?! А мы вот уезжаем, видишь, какие дела творятся.»
Тётка тяжело вздохнула и вышла.
Я вынул пакет Марка и вывалил на стол золотые слитки и айфон. Что-то промелькнуло в дряблом лице старика, он потянулся к айфону.
Я строго спросил: «Что случилось с Марком? Марк написал, что вы знаете». Я слегка переформулировал фразу из записки. Аркадий отдернул руки и, казалось, потерял всякий интерес к золоту и к айфону.
«Что я могу знать про смерть Марка?» – с достоинством удивился «Шейлок», и пустился в рассуждения, по-старчески то теряя нить, но находя снова: «Я старик, с трудом успеваю следить за делами. Да, Марк меня обманывал – обмануть меня нетрудно, ну да бог с ним… Да, он работал на меня. Но, чем он занимался в свободное время, я не знаю». Он смотрел на меня с искренним огорчением, ему явно было нечего добавить.
И это было всё, чего я добился, ради чего искал Аркадия, ради чего оказался здесь? Я так растерялся, что чуть было ни попрощался и не ушел, но тут я вспомнил, что Аркадий – моя единственная надежда на спасение.
Но и Аркадию что-то мешало просто повернуться ко мне спиной. Он добродушно продолжил: «Силы у меня уже не те. А я, видишь, все тяну и тяну, как вол. А кому дела передать? Собственный-то сын у меня балбес, – продолжал спокойно рассуждать Аркадий, – А Марка я любил. Вы с Марком, кстати, чем-то похожи».
Как странно, подумал я: всё рушилось, ему надо было спасаться, куда-то нестись в своей повозке, а он спокойно сидел за столом, не спеша, намеками обещал сделать меня наследником своего бизнеса.
– Вы можете вернуть меня в будущее? – вырвалось у меня. Золото поблескивало на столе, я вспомнил рассказ Шарманта о жадности Аркадия.
Аркадий скользнул взглядом по золоту и айфону и, не спеша, спросил:
– Как ты нашел меня?
Я рассказал про встречу с Шармантом. Аркадий сказал со спокойной злостью:
– Шармант жулик. Я его спас от бандитов, а он обокрал меня.
– Вы поможете мне выбраться? – настаивал я.
– Никогда не доверяй маврам, – Он ни в какую не хотел говорить о спасении.
– Возьмете меня с собой в будущее? Или на корабль?
– Я не волшебник, – в его голосе вдруг прорвалось раздражение.
Я сложил золото и айфон в пакет и убрал в карман. Опять что-то мелькнуло в его взгляде.
– Конечно, если ты вернешь мне мои вещи, – взвесив, сказал Аркадий, – будет справедливо, если я возьму тебя на корабль в Венецию.
– Возьмёте?
– Почему бы нет.
– Клянётесь?
– Я же сказал.
Я потянулся отдать ему злополучный пакет. Вдруг – внизу на лестнице забухали шаги. Турки?!
24
Аркадий оставался спокоен. И действительно, вместо турок в комнату ввалился седой мужчина лет 45 с одутловатым багровым лицом.
«Поздно!» – тяжело дыша, проговорил он, и грузно повалился на лавку. Немного отдышавшись, он договорил: «Поздно уезжать».
«Ахарон, тафсик ихиканес ипаник!» – зло прикрикнул на мужчину Аркадий и пояснил мне: «Это мой сын, я зову его по-русски: «Сашка»».
Сашка всё еще не мог отдышаться. Он сидел согнувшись и вытирал пот, отупело смотря перед собой. Аркадий резким голосом проговорил ещё что-то на иврите. Сашка начал говорит, всё больше волнуясь:
«Я из Юлиановой гавани. Принц Орхан разбит, турки высадились в гавани, они повсюду, на всех башнях османские флаги. Я видел, как отрубают головы». Сашка стал говорить на иврите, повышая голос. Аркадий перебил его, отец и сын стали остервенело ругаться. Верх взял Аркадий, его голос зазвучал властно.
Сашка перестал возражать. Он вытащил из кармана какую-то маленькую красную тряпочку и протянул её отцу: «Такие флажки турки вешают на домах, которые уже ограблены. Может быть, повесить на наш?»
Аркадий рассмотрел флажок и, обращаясь ко мне, спокойно сказал: «Тебе сейчас нельзя уходить – на улице опасно. Выпейте с Сашкой. К вечеру османы успокоятся, тогда посмотрим». И Аркадий торопливо ушел с флажком, оставив нас с Сашкой наедине.
Сашка, с нервной бодростью алкоголика, быстро достал тяжёлую бутыль с чем-то, по виду, навроде водки. Быстро достал серебряную рюмку, невесело посмотрел на меня и достал еще одну. Глядя на то, как Сашка подчиняется отцу, я почувствовал себя в западне. Но какой русский откажется решить проблемы выпивкой? Да, я и не представлял, что мне теперь делать. Пакет Марка остался у меня. Впрочем, про него, кажется, все забыли.
25
Сашка налил себе. Выпил. Молча налил и выпил еще два раза. В мою сторону Сашка не смотрел – ему было неприятно, что его отчитали при посторонних. Потом налил себе и мне и откинулся на стуле.
– Вообще-то, меня зовут Арон, – дружелюбно сказал он. Мы чокнулись и выпили. Это была анисовая водка.
– Арон, как тебе удалось уйти живым? – спросил я.
– Османы убивают тех, кто сопротивляется. В основном, их интересуют молодые женщины.
– Они их насилуют?
– Им не до того. Они пытаются захватить побольше, чтобы потом продать.
Сашка наполнил рюмки, мы чокнулись и выпили. «Так ты, значит, тоже оттуда?» – Сашка показал пальцем вверх, что, видимо, значило будущее. Он быстро пьянел. Велик был соблазн приоткрыть ему завесу над миром, каким он будет через шесть веков. Я попытался рассказать о будущем, о России: о диктатуре, о разъедающей страну коррупции, о свободе, за которую мы боремся. Сашка вежливо кивал. Да, мне и самому будущие политические страсти перестали казаться такими уж важными. Налив себе и мне, Сашка заговорил о женщинах. Ему не везло: он был в процессе развода и уже успел завести любовницу – при этом, и бывшая жена, и любовница, судя по всему, обе были стервы, жадные до денег его отца. Я подумал, что Сашка – хороший простодушный человек. Хоть, и алкоголик. Я рассказал про Лолу, про внезапную влюбленность, налетевшую в ожидании ангела с огненным мечом. Потом – про изящные щиколотки Ханны. Мы выпили за щиколотки, выпили ещё и ещё, теряя счёт рюмкам и все сильнее пьянея.
26
Я спросил, знает ли Сашка Марка. Сашка начал издалека:
«Отец давно знал, что город падет сегодня. Он готовился к этому. Ещё полгода назад он нанял слугу-османа, по имени Гокай. У этого Гокая брат был одним из телохранителей Загонос-паши. Отец хотел, чтобы Заганос гарантировал ему защиту во время штурма и после захвата города. (Имя «Zaganos» показалось мне знакомым, я вспомнил, что с этого слова начиналось письмо Марка, в которое были завернуты золото и айфон Аркадия.) Если бы Заганос помог, отец не поехал бы в Венецию, где у него не осталось связей, а продолжал бы так же торговать Eβραϊκό παιχνίδι под властью султана, как делал это под властью василефса.
