Дмитрий Шерих
История Петербурга наизнанку. Заметки на полях городских летописей
«Льзя ль пышный было град сим домом обещать?»
Это и есть домик Петра I?
Домик Петра I уже в XVIII столетии считался святыней северной столицы. Как сказали бы сейчас, местом культовым. Андрей Иванович Богданов, один из первых историков города, в 1751 году восторженно писал: «Сей малейший Первоначальный Императорский Домик за толикую превосходную свою честь, что толикаго Великаго Императора мог вместить в себе жительством, и притом еще достоин есть чести и славы за малейшее свое созидание… Сей маленкой Петра Великаго Домик возродил на сем новонаселенном месте превеликое и прекрасное гражданство и Царствующий Град стяжал».
Уже тогда домик был окружен каменной галереей, призванной защищать его от ударов стихии – «для охранения в предбудущия роды», по определению того же Богданова. Косноязычно писали в те времена, и будем снисходительны к форме проявления горячих патриотических чувств.
Несколькими годами позже столичную святыню воспел в стихотворении «К домику Петра Великого» Александр Петрович Сумароков, знаменитейший тогда поэт:
В пустынях хижинка состроена сия,
Не для затворника состроили ея:
В порфире, с скипетром, с державой и короной
Великий государь имел жилище в оной.
Льзя ль пышный было град сим домом обещать?
Никто не мог того в то время предвещать;
Но то исполнилось; стал город скоро в цвете…
Каков сей домик мал, так Петр велик на свете.
Чтобы завершить вводную часть этой главы, вспомним еще одного певца домика – Ивана Ильича Пушкарева, автора описания северной столицы, увидевшего свет в 1839-м. Этот сочинитель излагал свои чувства уже более гладко, хотя и с не меньшим пафосом: «Священное чувство благоговения и признательности к памяти Петра Великого мгновенно овладеет душою вашею, когда вы переступите чрез порог сей хижины, в которой бессмертный Венценосец, для славы и благоденствия отечества, трудился как простой работник, отдалив от себя негу, роскошь и пренебрегаю даже отдохновением… Не пройдет ни одного года, чтобы житель Петербурга, Русский, не побывал в этом домике и с пламенным усердием не помолился Образу Спасителя; во всякое время года, особенно весною, стечение народа бывает здесь многочисленное, и смиренная обитель незабвенного Государя превратилась ныне в храм святыни».
Говоря про храм святыни, Пушкарев имеет в виду, что со времен императрицы Елизаветы в домике находилась часовня в честь хранившейся в нем (и принадлежавшей некогда Петру) иконы Спаса Нерукотворного Образа. Лишь в 1930 году часовню закрыли, а образ передали вначале в Троицкую церковь на Стремянной, а после и ее закрытия в Преображенский собор…
Но довольно уже возвышенных цитат. Займемся лучше реальной историей. Каждый современный петербуржец слышал, что домик Петра I сохранился в целости со времен державного основателя… и если даже перемены в его облике были, то не принципиальные.
Однако зададимся вопросом: а возможно ли вообще, чтобы деревянная постройка на топком берегу Невы прожила без потерь три с лишним столетия? С петровских времен здесь случалось множество наводнений, а чем это чревато, хорошо знал и сам Петр. Осенью 1706 года царь писал Меншикову, что воды «у меня в хоромах было сверх полу 21 дюйм». А ведь впереди были катастрофические наводнения 1777, 1824 и 1924 годов, второе из которых описал Пушкин в «Медном всаднике»:
Всё перед ним завалено;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты…
Конечно, домик Петра был защищен от непогоды лучше других деревянных построек Петербурга. Каменная галерея еще с 1723 года сдерживала натиск стихии – хотя и ее возможности были ограничены. В 1738 году, например, выяснилось, что в «старом Первоначальном деревянном доме с каменной галереей на Санктпитербурхском острову близ Троицкой пристани от больших прибылых вод подняло по гнилости половые доски».
«По гнилости» – это означает, что губительные причуды петербургской погоды уже оказали на домик свое воздействие.
А про часовню помните, уважаемый читатель? Когда ее устроили в бывшей столовой домика, окно в спальне превратили в дверь. Для регулирования потока посетителей. Может быть, и мелочь, но далеко не последняя.
Наводнение 1777 года нанесло старинному домику существенный урон. Известно, что тогда «от великой бури и наводнения венцы домика, внутри полы и часть балок, также двери и окна с косяками и ставнями сильно повредило». Бригада из 14 плотников устраняла эти повреждения неделю, и можно не сомневаться: при отсутствии современных методов научной реставрации со старинными бревнами плотники особо не церемонились. Где считали необходимым – заменяли на новые.
На этом, однако, перемены не завершились. Во время одного из наводнений 1820-х годов снова «подняло все половые доски со своих мест», после чего были заменены некоторые балки, а стены скреплены болтами и стойками. Известно также, что в пушкинскую пору «лунные» стекла в окнах домика заменили обыкновенными, а стены и потолки трех комнат обили новым фламандским полотном «вместо ветхого».
Новые венцы, балки, сукно, доски пола: солидный получается список для объекта, который сохраняет статус первой постройки нашего города.
Только ведь и это еще не конец истории. В 1844 году был построен защитный «чехол» для домика, дошедший уже до наших дней, и это работы тоже не обошлись без вмешательства в облик памятника. Архитектор Роман Иванович Кузьмин, руководивший работами, отмечал, правда, что «самый Дворец остается в том самом виде, как ныне существует, за исключением перемены нижних венцов» – но он поскромничал. Именно тогда в помещении столовой пробили вентиляционное отверстие и сделали вытяжную трубу, потолочные балки обшили войлоком и обили железом «для предупреждения опасности от пожара», а на крыше частично заменили гонт.
Домик Петра I. Открытка начала XX века
В общем, работать – так работать. Сохранять – так сохранять. Не жалея сил. Ну и объекта самого, собственно, тоже не жалея.
В 1970-е годы ленинградские реставраторы под руководством Александра Эрнестовича Гессена постарались устранить последствия многих перемен и приблизить облик домика к первоначальному. Скажем, стекла в окнах они заменили обратно на «лунные», а стены внутренних помещений обтянули парусиной, как и в петровские времена. Однако вот нюанс: новое стекло было работы известного ленинградского мастера-стеклодува Бориса Алексеевича Еремина, а парусину выткали специально для домика в городе Вязники. Согласитесь, совсем не петровские материалы!
Кроме того, при тех реставрационных работах домик решено было укрепить, установив силовой металлический каркас. В советское время такие решения применялись довольно часто: скажем, менялись конструкции старинных мостов с сохранением одного лишь внешнего их облика. Однако домику такое укрепление обошлось дорого: по мнению реставратора Владимира Степановича Рахманова, знатока деревянной архитектуры, в результате «конструкция сруба перестала функционировать, структура части бревен была нарушена».
Суммируя все перемены, случившиеся в домике за три столетия, можно сказать определенно: масштаб их был весьма велик. По оценке специалистов, обследовавших этот памятник, сруб домика сохранил лишь около 60 процентов первоначальных бревен. Именно поэтому нынешний домик ниже, чем при Петре, на целых 120 сантиметров, из-за чего в его комнатах человек нормального (не петровского даже) роста может ходить только согнувшись.
И ведь это только сруб – а сколько накопилось перемен в отделке домика, начиная от окон со ставнями и завершая крышей? Впечатляющий масштаб перемен, настоящая революция, растянувшаяся во времени. И не то, чтобы ныне стоящий домик совсем уже не имеет никакого отношения к петровской эпохе – но считать его в целости сохранившейся святыней было бы слишком.
«Изволил обложить дворец?»
А кто же построил домик Петра?
А теперь перейдем к другой связанной с домиком Петра I проблеме: а за что, собственно, так бьются все эти десятилетия архитекторы и реставраторы? Вопрос задам неожиданный и шокирующий: а точно ли это первое здание Санкт-Петербурга, построенное в три майских дня 1703 года и давшее некогда приют Петру Великому?
Насчет приюта могу успокоить сразу: Петр и впрямь обитал здесь.
А вот насчет первого здания и особенно насчет трех майских дней…
Казалось бы, и здесь сомнений быть не должно. Неоднократно уже процитированная энциклопедия «Санкт-Петербург» сообщает: «Домик, состоящий из двух светлиц, разделенных сенями и спальней, был срублен 24–26.5.1703 из тесаных сосновых бревен». Историко-церковная энциклопедия «Святыни Петербурга» подбавляет подробностей насчет участия в процессе строительства самого монарха и его подданных: «Петр и солдаты выстроили домик всего за три дня, 24–26 мая 1703». Более красочно изложил канву ленинградский писатель Вольт Николаевич Суслов в журнале «Костер»: «Быстро – с 24 по 26 мая из крепких сосновых бревен срубили солдаты хоромы своему царю. Точно так, как ставили в своих деревнях избы-пятистенки».
Не сомневается, наконец, и популярный литератор Соломон Моисеевич Волков, автор книги «История культуры Санкт-Петербурга»: «Первый домик Петербурга… был срублен из обтесанных сосновых бревен самим Петром с помощью солдат за три майских дня 1703 года».
Однако все это – не более, чем байка. Если заглянуть в источники, нетрудно выяснить: дата и обстоятельства строительства домика известны нам из одного-единственного старинного документа. Там сообщено, что 24 мая «на острову, который ныне именуется Санктпетербургской, царское величество повелел рубить лес и изволил обложить дворец», а 26 мая «дворца строение работою окончилось».
Только вот беда: этот документ – не что иное, как знакомая уже читателю рукопись Петра Никифоровича Крекшина «О зачатии и здании царствующего града Санктпетербурга». Текст, на который вряд ли стоит опираться серьезному историку. А других свидетельств, что дом строился в майские дни при участии солдат, не существует в природе.
Повторю еще раз: даты и обстоятельства строительства домика – чистейшая фантазия, не имеющая под собой оснований. А потому соответствующие утверждения энциклопедий, учебников и популярных статей давно пора вывести за скобки. Или сделать хотя бы не столь категоричными.
Попробуем теперь подойти к теме с другой стороны: а нельзя ли другими путям узнать, кто и когда строил домик? Пишет же Вольт Суслов о том, что срубили его «точно так, как ставили в своих деревнях» – и ведь не с потолка же взял он это утверждение! Не с потолка. В советские годы исследователи и краеведы были уверены, что домик построен в традициях русского деревянного зодчества. Многим ленинградцам был знаком путеводитель по домику, написанный Лидией Константиновной Зязевой, и так сказано определенно: домик являет собой традиционный для Руси тип избы, а прообразы его можно найти в старинных постройках Костромской губернии.
Вот вам и конкретика: солдаты-костромичи, построившие «Первоначальный Домик» для своего государя.
Правда, эту конкретику придется опровергнуть. Еще в те советские годы некоторые специалисты удивлялись: отчего же в исконно русском доме такие широкие окна, нашему деревянному зодчеству вовсе не привычные? Выход из тупика нашли тогда изящный: сослались на позднейшие ремонты и реконструкции, изменившие облик дома.
Что ж, облик и впрямь был изменен основательно, это мы знаем. Петр мог бы и не признать свое первоначальное жилище. Только причина странностей оказалась вовсе не в смелых переделках.
На спусковой крючок нажала исследователь Наталия Четверикова: это она в 1990-е годы проанализировала отличительные черты домика и пришла к выводу: он построен в традициях скандинавской архитектуры. Во-первых, срублен домик «в шестиугольник»: выпуск торцов по углам сруба обработан в форме шестигранника, что часто встречалось в Швеции и Норвегии, но менее типично для России. Кроме того, планировка Домика – две разновеликие комнаты, соединенные сенями и разделенные по вертикали стеной – опять же типична для Швеции и Норвегии. Наконец, третье: широкие окна Домика привычны для тех же двух стран.
Такая вот сенсационная версия. И настолько основательная, что за прошедшие годы так и не нашлось веских доводов в ее опровержение. Более того: ведущие специалисты в области деревянной архитектуры признали практически в один голос, что домик не строили ни Петр, ни русские солдаты.
Его строили шведские плотники.
За первой сенсацией следует вторая: а при каких обстоятельствах такое случилось? Версия навскидку – о том, что домик строили для царя пленные шведы – легко дополняется еще парой других. А вдруг домиком Петра стала перенесенная из другого места готовая постройка? Какая-нибудь хижина из Ниеншанца или Ниена? И третий вариант, наконец: а что, если домик еще до основания Петербурга стоял на этом месте, а Петр просто использовал его для своей штаб-квартиры?
Три версии, каждая из которых имеет свои за и против.
Шведские пленные в большом количестве появились на невских берегах после Полтавской баталии 1709 года. А дотоле их пребывание в северной столице документами не зафиксировано. Что же до гарнизона Ниеншанца вместе с членами семей и всякими другими обитателями крепости и города Ниена (казалось бы, можно представить их в качестве строителей домика) – то они были еще 8 мая, до основания крепости на Заячьем острове, отправлены восвояси в Выборг. Какие же тогда пленные шведы могли строить домик?
Готовая постройка? Но мы уже знаем: домик построен по шведским канонам, тогда как типичные для приневских земель дома имели иной облик, для них характерны другая рубка и квадратные окна. К тому же данные обследования сруба домика, найденные Наталией Четвериковой в архивах Русского музея, гласят со всей очевидностью: для строительства был использован свежеповаленный и недостаточно просушенный лес. Это означало грубое нарушение технологии строительства и привело к появлению широких и глубоких разрывов в здоровых бревнах сруба. Такое могло произойти именно в том случае, если домик строили в спешке для нового хозяина приневских земель.
Против версии о переносе готовой постройки выступает и знакомый нам Петр Никифорович Крекшин. В его рукописи сообщается, что «Генерал светлейший князь Александр Данилов сын Меншиков предлагал его царскому величеству в Канецких слободах от пожару многие дома в остатке, строены по архитектуре из леса брусоваго, не соизволит ли перевесть и построить дворец. Царское величество изволил говорить: „Для того и велю на сем месте рубить лес, и из того леса строить дворец впредь для знания, в какой пустоте оный остров был…“»
Невелика цена свидетельству Крекшина, конечно, но сам по себе факт примечателен: а зачем бы Петру Никифоровичу столь однозначно опровергать перенос домика? Не иначе как такой вариант имел хождение в городе, обсуждался, считался вполне вероятным…
Отмечу, что по мнению уже упомянутого в предыдущей главе Владимира Степановича Рахманова бревна сруба Домика были еще в петровские времена пронумерованы, что скорее всего говорит об одном: его перевозили. Более того: анализ этих пометок позволил Рахманову высказать предположение, что домику к 1703 году стукнуло уже минимум двадцать лет.
Озвучим теперь третью версию происхождения домика Петра. Она проста и лаконична: домик стоял на этом месте и до основания Петербурга. Это предположение выдвинули независимо друг от друга два видных знатока петербургской старины: искусствовед Сергей Борисович Горбатенко и археолог Петр Егорович Сорокин. Изучая шведские планы приневских земель 1680 года, они заметили, что именно в этих местах существовало несколько жилых дворов, и в их числе двор шведского крестьянина (или рыбака) Марти Лейя. Сергей Борисович даже совместил старинный план с планами Петербурга, и оказалось, что расхождение на местности между домиком Петра и домом Лейя составляет около 50–70 метров. С учетом несомненной приблизительности шведского плана это позволило исследователю «идентифицировать обе постройки как находящиеся на одном месте».
Горбатенко отметил попутно еще один факт: сохранившиеся в домике цветочные росписи близки шведской народной декоративной живописи. Важно также, что семейство Лейя вело происхождение от «старого кормчего» Олафа Томессонна Лейя, переселившегося сюда из Бьёрке (Приморск) в 1609 году. Так что вполне возможно, что дом Лейя был построен в соответствии с шведскими традициями.
Что же касается спешки в строительстве… А кто сказал, что в спешке и с нарушениями правил рубили дом именно в 1703 году? Может быть, технологию нарушили раньше, при Лейя? Или старый дом шведа подвергли некоторой переделке для того, чтобы туда мог вселиться царь? А может, речь в исследовании вообще идет о новых бревнах, дополнивших собою домик после наводнения 1777 года? Уж там-то спешка наверняка имела место: не могли же оставить одну из святынь Петербурга в полуразваленном виде надолго…
Любопытно, что в старой литературе встречаются свидетельства в пользу версии номер три. Хотя основной была версия о постройке дома в мае 1703 года, некоторые мемуаристы и летописцы писали иначе. Франсиско Миранда, знаменитый борец за независимость Венесуэлы, посетивший Россию и Петербург в 1786–1787 годах, отметил в дневнике: «Посетили домик Петра I, его первое жилище здесь. Дом деревянный, и, как мне сказали, до императора в нем обитали рыбаки. Вокруг стоят столбы с низким перекрытием, так что сам дом оказывается внутри и тем самым защищен от дождя и ветра».
Отмечу: «Как мне сказали». Значит, слухи об этом впрямь ходили по столице.
Примерно то же пишет академик петербургской Академии наук Якоб Штелин в собранных им в екатерининское время «Подлинных анекдотах о Петре Великом»: «Он не нашел на сем месте ничего, кроме одной деревянной рыбачьей хижины на Петербургской стороне, в которой сперва и жил, и которая поныне еще для памяти сохранена и стоит под кровлею утвержденною на каменных столбах». Насколько академик был уверен именно в таком происхождении домика, можно судить по другим его строкам, где он описывает мемориальные вещи Петра в столице и сообщает: «напротив сего места… стояла бедная рыбачья хижина, из которой Петр Великий в 1703 году в несколько дней построил малый деревянный домик о двух покоях с сенями и кухнею».
В общем, Штелин был уверен: именно старая шведская постройка стала обиталищем царя. Даже если он ее немного переделал под свои нужды.
Такой вот поворот.
Так какая же версия верна? Стопроцентно точный ответ на этот вопрос, увы, дать невозможно. Тем более, что один из современников – член польского посольства, побывавший в Петербурге в 1720 году, – еще сильнее запутывает карты: «На этом самом месте, как я узнал, некогда было 15 хижин, населенных шведскими рыбаками. После занятия этой местности русскими деревню сожгли, а его величество царь повелел поставить для себя тут маленький домик из двух комнаток, где и жил. Домик этот еще стоит, крытый черепицей, однако без окон, но для лучшего сохранения обнесен забором».
Если прав поляк – значит, ошибочны предложения Горбатенко и Сорокина. Хотя вполне возможно, что иностранец поразумевает вовсе не конкретную деревушку вокруг двора Лейя, а поселения на более обширном пространстве. На всей нынешней Петроградской стороне. А то ведь в этом конкретном месте пятнадцати дворов никогда и не было.
