Дмитрий Павлов
Хлеб и война. Как Сталин накормил народ

Блокада Ленинграда. Голод

7 сентября 1941 г. наркома торговли СССР А. В. Любимова и меня вызвали в Кремль. Когда мы вошли в кабинет А. И. Микояна, он сидел за большим столом, склонившись над бумагами. Увидев нас, Анастас Иванович поднялся, поздоровался, подошел к маленькому столику, взял отложенную отдельно от других телеграмму и, передавая ее Любимову, сказал:

– В Государственный Комитет Обороны поступила телеграмма председателя Ленгорисполкома Попкова. Он сообщает, что в городе запасы продовольствия на исходе, и просит указания об ускоренной доставке грузов. Но как это сделать, когда немцы перехватили последнюю железную дорогу, связывающую Ленинград со страной?

Прочитав телеграмму, Любимов заметил, что, по его расчетам, продовольствия в Ленинграде должно быть больше, чем указывается в телеграмме.

– Проверьте и доложите мне о размерах каждого вида продовольствия, – сказал Микоян. – Возможно, – добавил он, – кому-либо из вас придется выехать в Ленинград и там вместе с Военным советом фронта принять более строгие меры в расходовании продовольствия.

Мы оба заявили, что готовы выехать немедленно. Я высказался, что в интересах дела Любимову не следовало бы отлучаться из наркомата, так как предстоит решить много неотложных дел, связанных со снабжением эвакуированных граждан из западных областей, к тому же еще не закончен переход на карточную систему в ряде городов. Микоян на это ничего не ответил, сказав лишь, чтобы мы находились у себя в наркоматах и что он даст знать, что делать дальше.

Около 3 часов ночи мне позвонил Анастас Иванович и попросил приехать к нему. Очевидно, предстоит поездка в Ленинград, подумал я и не ошибся. В кабинете Микояна шло обсуждение какого-то важного вопроса. Присутствовало несколько человек, среди них заместитель председателя Совета народных комиссаров СССР В. А. Малышев. Вскоре Микоян объявил перерыв и, обратившись ко мне, сказал:

– Товарищ Сталин поручил вам выехать в Ленинград в качестве уполномоченного Государственного Комитета Обороны по обеспечению населения города и войск фронта продовольствием. ГКО принял решение сосредоточить руководство снабжением населения Ленинграда и войск в одном органе – Военном совете фронта. Вам поручено установить строгий контроль за расходованием продовольствия и докладывать в ГКО о положении дел. Вылетайте утром, а удостоверение получите у товарища Поскребышева.

Я ответил, что приму все зависящие от меня меры к экономному расходованию продовольствия.

– Продовольствие из центральных областей будет поступать на станцию Волхов, а оттуда по реке и Ладожскому озеру надо обеспечить его доставку в Ленинград, – добавил Микоян.

Мне трудно было представить, как это можно сделать, и я промолчал.

– Ставка, – продолжал Анастас Иванович, – принимает меры к деблокированию Ленинграда со стороны станции Мга, о чем дано распоряжение командующему 54-й армией маршалу Кулику. Передайте привет Ворошилову и Жданову и чаще информируйте ГКО.

От Микояна я пошел к Поскребышеву. Его кабинет находился здесь же, в Кремле, в другом конце здания. А. Н. Поскребышев сидел за столом и внимательно рассматривал бумаги. На мое «здравствуйте» он кивнул головой и, сказав «садитесь», продолжал работать. На столе лежали шифротелеграммы, разложенные на пачки. Некоторые из прочитанных бумаг Александр Николаевич клал в папку с надписью «Для доклада», очевидно особо срочные. Через несколько минут Поскребышев вышел из-за стола, взял папку для доклада и прошел в другую комнату.

Вид у него был очень усталый, лицо серое, глаза запавшие, воспаленные. Да, подумал я, только прочесть такие груды бумаг какого труда стоит, а ведь сюда поступают особо важные донесения с фронтов, требующие немедленного принятия мер. Не мудрено, что он выглядит постаревшим и усталым.

Через 5–7 минут Поскребышев вернулся.

– Вы можете лететь, – сказал он, – мандат вам будет доставлен.

Хотелось спросить его об обстановке, но не решился. Лучше, подумал я, не вступать в разговор, все равно Александр Николаевич ничего не скажет, да и времени у него нет.

* * *

9 сентября мы прибыли на землю осажденного Ленинграда и прямо с аэродрома поехали в Смольный. На улицах людей было мало. Лица озабоченные, угрюмые. Вокруг рвались вражеские снаряды. А погода стояла на редкость чудесная. Солнце озаряло дома, парки. Листья на деревьях горели яркими красками золотой осени. Неповторим в своей красоте Ленинград! Много пришлось мне видеть городов на белом свете, но равного ему не встречал.

Приехав в Смольный, я сразу же пошел к командующему фронтом К. Е. Ворошилову. Его кабинет находился на втором этаже, недалеко от большой парадной лестницы. У командующего в это время был А. А. Жданов. Состоялась короткая беседа. Разговаривать с ними мне раньше не приходилось. Я волновался. Как они отнесутся к моей необычной миссии – контролю за расходованием продовольствия. Они встретили меня доброжелательно, и мне не потребовалось излагать цель своего приезда.

– Мы все знаем, – сказал Жданов, а Ворошилов добавил: – Мы получили шифротелеграмму ГКО о вашем приезде.

Разговор принял непринужденный характер. Жданов рассказал, что Ленинград оказался в сложном положении. Путей подвоза, по существу, нет. Транспортных средств для доставки грузов через озеро крайне мало, к тому же суда подвергаются беспрерывным налетам вражеской авиации. Я передал им слова Микояна о том, что Ставка принимает меры к скорейшему деблокированию Ленинграда со стороны Мги. Соответствующие указания даны командующему 54-й армией Кулику. Ворошилов на это заметил, что не очень-то он верит в расторопность Кулика, хотя тот располагает достаточными силами, чтобы выполнить поставленную задачу.

– Какие у вас планы? – спросил меня Жданов.

– Прежде всего необходимо провести тщательный учет всех продуктов питания как в военных, так и в гражданских ведомствах, независимо от их подчиненности, – ответил я. Ворошилов и Жданов с этим согласились.

– Надо привлечь к этой работе партийный актив, – добавил Андрей Александрович, – я скажу об этом Кузнецову и Попкову.

– Желательно также принять решение, – попросил я, – чтобы расход продовольствия проводился только с разрешения Военного совета фронта, кого бы это ни касалось. Это поднимет ответственность людей за бережное отношение к продуктам питания.

– Решительно за это! – подтвердил Жданов.

– Борьба за экономное расходование продовольствия в условиях осады города равна битве на фронте, – добавил Ворошилов.

По окончании беседы я при участии председателя горисполкома П. С. Попкова, секретаря горкома партии П. Г. Лазутина и заведующего городским отделом торговли И. А. Андреенко составили план проведения переучета продовольствия.

К концу следующего дня мне вручили пакет из Москвы, в котором оказался мандат о моем назначении уполномоченным ГКО по снабжению войск Ленинградского фронта и населения Ленинграда продовольствием, подписанный И. В. Сталиным.

* * *

С помощью выделенных горкомом партии людей 10 и 11 сентября был проведен переучет всех съестных припасов, скота, птицы, зерна. Продовольствия оказалось несколько больше, чем сообщил Попков 6 сентября в Государственный Комитет Обороны. Исходя из фактического расхода на обеспечение войск и населения, на 12 сентября запасов имелось: муки и зерна на 35 дней, крупы и макарон – на 30, мяса – на 33, жиров – на 45, сахара и кондитерских изделий – на 60 дней. Рассчитывать на скорое поступление грузов с Большой земли не приходилось. Это и вызывало большую озабоченность. О наличии продовольствия мною было подробно доложено в ГКО, а на следующий день и новому командующему фронтом.

То была моя первая встреча с Г. К. Жуковым. О нем я знал мало. О его полководческом искусстве слышал только то, что под его руководством наши войска разбили сильнейшую группировку японских войск в районе Халхин-Гола в 1939 г. Как о человеке слышал разное. Одни говорили: недоступен, не считается ни с кем, другие утверждали: человек с сильным характером, строг, знает, чего хочет.

Войдя в кабинет, который был мне уже знаком, я увидел генерала, склонившегося над лежавшей на столе картой. В правой руке он держал большой, с двух концов заточенный карандаш и делал им то синие, то красные пометки на карте. Я представился. Жуков оторвался от карты, пожал мне руку, сел за большой стол и движением руки пригласил меня сесть напротив него. В наружности Жукова было что-то властное, лицо энергичное.

Я рассказал о проведенной переписи всех имеющихся запасов продовольствия в городе и войсках. Высказал свои соображения о необходимости дальнейшего сокращения расхода продуктов питания. Жуков внимательно слушал и что-то записывал в лежащий перед ним блокнот. Когда я все доложил, он сказал:

– Ваши предложения поддерживаю, изложите их в виде постановления, обсудим на Военном совете.

После короткой паузы проговорил:

– Перед моим отлетом в Ленинград товарищ Сталин сказал, что продовольствия в Ленинграде мало, надо экономно его расходовать. Он сильно этим озабочен.

Мне казалось, что Жуков хотел еще что-то добавить к напутственным словам Сталина, но не сделал этого, а спросил:

– А вы сообщили товарищу Сталину о наличии продовольствия на последнюю дату?

– Да, я послал подробную информацию в ГКО по этому вопросу.

Жуков вышел из-за стола и, протягивая мне руку, проговорил:

– Если что потребуется, вы знаете, где меня найти.

Вернувшись от командующего к себе – а я работал в Смольном на том же этаже, где и Военный совет, – сразу же приступил к составлению проекта постановления Военного совета об экономном расходовании продовольствия. Когда проект был составлен, мой коллега и помощник полковник Д. И. Кокушкин спросил о впечатлении, произведенном на меня командующим.

– Думаю, что он человек дела, не многословен, не суетлив, решителен, – ответил я.

– А вы знаете, – воскликнул Кокушкин, – у меня тоже сложилось мнение, что Жуков – человек решительный, к тому же строгий.

– Почему? – спросил я, несколько удивленный таким заключением.

– Офицеры штаба, – ответил Дмитрий Иванович, – стали очень тщательно отрабатывать оперативные данные, сверяют, перепроверяют, видимо, знают требовательность командующего и его строгость.

* * *

О полководческом таланте Жукова нет нужды мне писать, читатель хорошо знает об этом. Здесь я бы хотел поделиться своими личными впечатлениями. В первой половине сентября, когда враг рвался к Ленинграду и был близок к этой цели, командующий группой немецких армий «Север» генерал Лееб обратился к своим войскам по радио:

«Солдаты, перед вами остатки большевистской армии. Еще один последний удар и группа армий «Север» будет праздновать победу. Скоро битва с Россией будет закончена!»

Жуков, сохраняя хладнокровие, действовал решительно. Его твердость в исполнении принятых Военным советом решений, распорядительность создавали атмосферу уверенности в том, что враг не пройдет. Предельное нервное напряжение у генералов и офицеров штаба, нередко мешавшее осуществлению мер, стало спадать. Жуков пробыл в Ленинграде всего 27 дней, но и за этот короткий срок оставил о себе неизгладимую память.

В некоторых книгах, кинокартинах Жуков показан человеком черствым, мало с кем считавшимся.

В кинокартине «Блокада» есть кадры – приезд Жукова в сентябре 1941 г. в Ленинград и вступление его на пост командующего фронтом. Посмотрев их, я был удивлен и опечален. Постановщики картины, очевидно, желая наиболее выпукло показать полководческие качества нового командующего, на мой взгляд, переусердствовали.

В ключевой сцене, посвященной заседанию Военного совета, происходит не обсуждение, а выслушивание замечаний и поучений командующего. Он, разговаривая по телефону, кому-то грозит расстрелом за паникерство, хотя тут же выясняется, что паникерства нет. Член Военного совета А. А. Жданов в чем-то оправдывается перед командующим. Другие члены Военного совета и начальник штаба молчат. Их роль ограничивается созерцанием грозного командующего. Надо полагать, что, не желая того, авторы картины принизили подлинную деятельность членов Военного совета и не достигли (в этой сцене) поставленной цели – показать недюжинные организаторские способности командующего.

Я же могу сказать, что Георгий Константинович Жуков умел прислушиваться к голосу людей, знавших свое дело. Мне приходилось неоднократно наблюдать уважительное отношение Г. К. Жукова к подчиненным в сложных ситуациях. А его отношение к А. А. Жданову и другим членам Военного совета было безупречным. Приезд Жукова и прием им дел от Ворошилова проходил в иной обстановке, чем показано в кинокартине «Блокада».

Могут сказать, что в художественном произведении вымысел допустим. С этим можно согласиться лишь в том случае, если вымысел не подменяет правду, помогает лучше понять прошлое.

Вот как пишет сам Георгий Константинович в книге «Воспоминания и размышления» о том, как он принимал дела у Ворошилова:

«Поздоровавшись с К. Е. Ворошиловым и А. А. Ждановым, попросил разрешения присутствовать на заседании. Через некоторое время вручил К. Е. Ворошилову записку И. В. Сталина. Должен сознаться, что делал я это не без внутреннего волнения. Маршал прочитал записку молча и чуть кивнул головой, передал записку А. А. Жданову, продолжая проводить заседание».

…Встречаясь с Жуковым после войны, мы нередко возвращались к воспоминаниям о пережитых днях в сентябре 1941 г. в осажденном Ленинграде. В одной из таких бесед я напомнил Георгию Константиновичу о нашей первой встрече в Смольном и спросил: помнит ли он, как, передавая мне напутственные слова Сталина, хотел еще что-то добавить, но промолчал. На это Жуков ответил:

– Верно. На прощание, перед отлетом в Ленинград, Сталин сказал, что положение на Ленинградском фронте очень тяжелое и, если немцы возьмут Ленинград, наше положение политически крайне осложнится. Вашей задачей, сказал мне Сталин, является не допустить врага в Ленинград, чего бы это вам ни стоило.

Вот я и хотел сказать тогда вам об этом, но воздержался. А воздержался потому, что хотя обстановка и была предельно опасной, но не безнадежной. Войска, жители города проявляли исключительную стойкость, военные и гражданские власти делали все, чтобы отстоять город. – Георгий Константинович сделал паузу, посмотрел на меня, улыбнулся: «И, как вы знаете, врагу не удалось ворваться в город».

* * *

Сообразуясь с обстановкой на фронте, Военный совет, городской комитет партии принимают ряд мер по сокращению расхода продовольствия. 12 сентября была уменьшена хлебная норма. Рабочие стали получать по 500 г, служащие и дети – по 300, иждивенцы – по 250 г хлеба в день. Нормы выдачи мяса, крупы также были сокращены.

16 сентября Военный совет принял постановление об учете всех пищевых ресурсов, где бы и у кого бы они ни находились. Расход продовольствия сверх тех количеств, которые полагалось выдавать по карточкам, был категорически запрещен.

Был установлен ежедневный лимит расхода на каждый вид продукта для населения города, войск фронта, моряков Балтийского флота и для граждан пригородных районов.

Скот, имеющийся в государственных хозяйствах, предлагалось забить, а мясо сдать на заготовительные пункты для распределения.

Выдача, кому бы то ни было, разовых талонов (а их до этого выдавалось несколько тысяч) на получение продовольствия была запрещена.

Администрация лечебных заведений была обязана из карточек граждан, находящихся на лечении, вырезать талоны на продукты за время их пребывания в больницах.

Выпечку хлеба производили из муки с примесью сои, овса, солода.

В начале сентября ежедневно расходовалось 2100 т муки для нужд хлебопечения. Столь значительный расход требовал пополнения запасов. А за счет чего? Все надежды возлагались на завоз с Большой земли по Ладожскому озеру. Но эта водная трасса не была подготовлена к массовым перевозкам грузов.

На территории ленинградского порта обнаружили 4 тыс. т хлопкового жмыха. В пищу этот жмых раньше не применяли, считалось, что имевшееся в нем ядовитое вещество (госсипол) опасно для здоровья. Провели несколько опытов и установили, что госсипол при выпечке хлеба от высокой температуры разрушается и, следовательно, угроза отравления отпадает. Жмых вывезли из порта и полностью использовали в хлебопечении.

Нужда поистине изобретательна. Из дрожжей приготовляли супы, которые засчитывали в счет нормы крупы, полагавшейся по карточкам. Тарелка дрожжевого супа часто была единственным блюдом в течение дня для многих тысяч людей. Из мездры шкурок опойков (молодых телят), найденных на кожевенных заводах, варили студень. Вкус и запах такого студня были крайне неприятными, но кто обращал внимание на это? Голод подавлял все чувства.

На мельницах за многие годы на стенах, потолках наросла слоями мучная пыль. Ее собирали, обрабатывали и использовали как примесь к муке. Трясли и выбивали каждый мешок, в котором когда-то была мука. Вытряски и выбойки из мешков просеивали и тут же направляли в хлебопечение. Хлебных суррогатов было найдено, переработано и съедено 18 тыс. т, не считая солодовой и овсяной муки. То были главным образом ячменные и ржаные отруби, хлопковый жмых, мельничная пыль, проросшее зерно, поднятое со дна Ладожского озера с потопленных барж, рисовая лузга, кукурузные ростки, выбойки из мешков.

В общей сложности суррогаты и примеси дали возможность кормить население и войска хлебом в течение 25 дней, а каждый выигранный день в условиях осады города имел неоценимое значение.

В городах Советского Союза население, кроме товаров, получаемых по карточкам, могло дополнительно приобретать продукты на колхозных рынках. В Ленинграде же такая возможность исключалась. С сентября 1941 г. привозы прекратились, колхозные рынки были пусты. И все же ежедневно по утрам на рынках собиралось множество людей. Иногда тому или иному счастливцу удавалось купить по баснословной цене небольшую пачку суррогатного чая или лошадиную кость сомнительной свежести, однако и такие покупки были очень редки.

* * *

Продовольственная карточка являлась единственным источником получения продуктов. Она была дороже денег, дороже картин великих живописцев, дороже всех других шедевров искусства. Городские власти много времени уделяли карточкам, удобству пользования ими. Были введены мелкие купюры: на крупы и мясо – 25 г, на жиры – 10, на хлеб и сахар – 50 г. Такая дробность давала возможность людям пользоваться столовыми и регулировать свое питание по дням.

Военный совет беспокоила такая мысль: а что если враг подбросит фальшивые карточки? Может создаться неразбериха, которая будет иметь тяжелые последствия.

Мысль о фальшивых карточках навеяли листовки, сбрасываемые с самолетов немцами. Они же «выпускали» газету под названием «Правда» на русском языке, по формату и шрифту весьма похожую на популярную в народе газету «Правда». Под статьями стояли фамилии хорошо известных деятелей нашего государства, науки, искусства. Содержание же статей, листовок было провокационным, подстрекающим людей к произволу. Если враг способен использовать такие методы борьбы на идеологическом фронте, то почему он не в состоянии сделать подобное для подрыва снабжения города?

Обычно поздно вечером Кузнецов, Попков и я встречались и делились друг с другом мнениями о положении дел. В те дни все менялось с кинематографической быстротой и было чем поделиться. В один из таких вечеров Попков высказал опасение о возможном появлении фальшивых карточек. Чтобы исключить возможность пользоваться ими, он предложил в середине каждого месяца проводить перерегистрацию карточек. Я добавил, что такая мера нужна еще и потому, что многие лица по разным причинам – призыв в армию, зачисление на котловое довольствие и по другим обстоятельствам утрачивают право на пользование карточками. Несвоевременная их сдача в какой-то мере приводит к дополнительному расходу продовольствия. Кузнецов тут же позвонил Жданову и рассказал ему о наших опасениях. Жданов одобрил наш замысел и дал указание Попкову осуществить его.

10 октября горисполком принял следующее решение: «В целях пресечения злоупотреблений продовольственными карточками и недопущения получения продовольственных товаров по возможным фальшивым карточкам провести с 12 по 18 октября 1941 г. перерегистрацию выданных карточек на октябрь месяц».

Проверка проводилась в домоуправлениях и по месту работы. Каждый гражданин обязан был документально доказать свои права на получение карточек. Документы сверялись с фактическим состоянием семьи, местом и характером работы. На карточках после проверки ставился штамп «Перерегистрировано». В магазинах без такого штампа продукты не отпускались.

Итог проведенной работы оказался выше ожиданий. Число карточек на получение хлеба уменьшилось на 88 тыс., примерно на столько же сократилась выдача карточек и на другие продукты.

Работу по экономии и завозу продовольствия я неразрывно увязывал с ходом военных действий. Информацию получал обстоятельную и точную в штабе фронта. Утром 20 октября, как обычно, я зашел к начальнику штаба узнать о положении на фронте.

– У нас больших изменений нет, – пожимая мне руку, сказал начальник штаба Д. Н. Гусев, – а вот Москва объявлена на осадном положении.

– Как, – воскликнул я, – неужели такая опасность нависла над столицей?

– Не думаю, что немцам удастся ворваться в Москву, не хватит у них сил преодолеть оборонительный пояс, – ответил Гусев.

Он же сообщил, что Сталин находится в Москве, а командование Западным фронтом поручено Жукову. Его за несколько дней до этого перевели из Ленинграда. Эти обстоятельства вселяли надежду на благоприятный исход сражения, хотя немало дней мы провели в тревоге и сомнениях, следя за событиями под Москвой.

* * *

В начале ноября я вылетел в Новую Ладогу, чтобы совместно с командующим Ладожской военной флотилией В. С. Чероковым принять меры к ускоренному завозу продовольствия в Ленинград. В это время стали поступать тревожные вести. Неприятельские войска после перегруппировки сил повели наступление большими силами со стороны Чудова на Волхов. 4-я армия советских войск, прикрывавшая этот важный пункт, не выдержала натиска и стала отступать. Немцы этим воспользовались и усилили нажим, стремясь с ходу занять Волхов, выйти к Ладожскому озеру, окружить 54-ю армию, защищавшую Ленинград со стороны юго-восточной части Ладожского озера, и тем самым перерезать последнюю коммуникацию, связывавшую город со страной. То, что было довольно заманчивой перспективой для фашистского командования, могло обернуться трагедией для ленинградцев. Враг все ближе и ближе подходил к Волхову, нависла реальная угроза потери этого важного пункта.

Боясь худшего, мы решили посетить командующего 54-й армией генерал-майора Федюнинского (позднее генерала армии) и уточнить обстановку.

Командный пункт армии был расположен в густом лесу в землянках, недалеко от переднего края. Узнав о цели нашего посещения, И. И. Федюнинский тут же распорядился показать нам карту боевых действий по состоянию на последние часы боя и сам объяснил всю сложность обстановки. Он привел сравнительные данные, из которых было видно, что враг намного сильнее. Особенно много бед причиняла авиация немцев, их штурмовики буквально висели над полем боя.

– Но наступление можно отбить, – сказал Иван Иванович, – надо только провести, и очень быстро, ряд контрмер. Правда, я еще не имею полномочий на их осуществление, но жду с часа на час ответа, – добавил он.

Разговор был откровенным, и мы были убеждены, что командарм не скрывает всей опасности положения.

– Товарищ командующий, – спросил я, – запасы продовольствия, находящиеся в Новой Ладоге, в большой опасности. Что вы намереваетесь сделать, чтобы при всех неожиданностях их сохранить? Вы, конечно, знаете, что они значат для Ленинграда?

Федюнинский вышел из-за стола, подошел к висящей на стене карте и сказал: «Да, знаю и могу вас заверить, так и передайте ленинградцам, что продовольствие и коммуникации будем держать до последнего вздоха». И показал на карте, как он будет защищать пути к Ладоге в случае прорыва обороны. Говорил он с такой убежденностью, что сомнений в решительности действий командования никаких не оставалось.

Во время беседы раздался звонок по ВЧ. К аппарату вызывали командующего. Разговор со Ставкой был короткий, но он вселил в Федюнинского много уверенности.

– Ну, вот могу сообщить вам приятную весть, – обратился к нам Иван Иванович, – Ставка утвердили предложение Военного совета Ленфронта и командования 54-й армии по защите Волхова и передала в мое подчинение некоторые воинские соединения 4-й армии. Теперь я могу действовать решительно.

Мы покинули командный пункт, ободренные настроением командарма, его решительностью удержать оборону. В то же время мы отлично понимали, как это трудно сделать. Советская оборона держалась на тонкой линии наспех вырытых окопов. Стоит только проткнуть ее в одном каком-нибудь месте – и путь к Ладоге будет открыт. Немцы это знали и вели упорные атаки, но сломить сопротивление бойцов 54-й армии им не удалось.

Запасы продовольствия в Новой Ладоге и на этот раз благодаря стойкости наших воинов удалось сохранить. Мука, крупа, мясо, жиры, укрытые брезентом, лежали на берегу озера в ожидании зимней дороги для переброски их в Ленинград. А там люди с нетерпением и мучительной болью ждали хлеба.

* * *

В Ленинграде ко всем бедам прибавилась еще одна – с первых дней ноября наступили холода. Земля покрылась толстым слоем снега, на улицах и площадях образовались сугробы. Морозный ветер гнал снежную пыль в выбитые окна квартир, больниц, магазинов. Зима установилась ранняя, снежная и морозная. Движение городского транспорта с каждым днем уменьшалось, топливо подходило к концу, жизнь предприятий замирала. Рабочим и служащим приходилось идти до места работы пешком несколько километров, пробираясь по глубокому снегу. По окончании трудового дня они едва могли добраться до своего дома.

Недостаток пищи, холода и постоянное нервное напряжение изнуряли осажденных. Шутки, смех исчезли, лица стали озабоченными, суровыми. Люди ослабели, передвигались медленно, часто останавливались. Краснощекого человека можно было встретить лишь как диковину, и на него смотрели с удивлением, – откуда он взялся? Если совсем недавно свист и разрывы снарядов тревожили нервы, заставляли людей настораживаться, то в ноябре на эти грозные звуки мало кто обращал внимание.

Верно и образно описал А. Б. Чаковский в «Блокаде» настроения осажденных: «Осенью, когда Звягинцев еще находился в Ленинграде, слово «блокада» было прочно связано со словом «обстрелы». Теперь, хотя обстрелы продолжались с не меньшей силой, слово «блокада» слилось воедино с другим коротким словом – «голод». Чувство голода подавляло все другие чувства людей.

8 ноября моторизованные части неприятеля овладели городом Тихвином, расположенным в 80 км восточнее Волхова.

Берлинское радио 9 ноября через каждые 30 минут передавало как особо важное сообщение верховного главнокомандования о захвате немецкими войсками Тихвина. Перед началом радиопередач духовой оркестр исполнял торжественный марш. Взбудораженное общественное мнение в Германии и во многих других странах мира ждало сенсационного события – падения со дня на день твердыни большевиков – Ленинграда.

Потеря Тихвина принесла много бед обороняющимся и прежде всего отразилась на обеспечении войск и населения продовольствием, горючим, боеприпасами. Еще не было опубликовано сообщение о захвате врагом этого небольшого города, а слух, словно гонимый ветром, передавался от одного к другому, вызывал волнение и озабоченность.

Для беспокойства были глубокие основания. Жизненная артерия, связывающая Ленинград с внешним миром, оказалась перехваченной немцами еще раз, что создавало потенциальную угрозу удушения осажденных.

Хлеба в Ленинграде оставалось совсем мало, а поезда с провиантом из глубины России после потери Тихвина стали прибывать на небольшие станции Северной железной дороги Подборовье и Заборье, расположенные в 100–120 км восточнее Тихвина, а от Осиновца – на 320 км. Проложенная от этих станций к Ладожскому озеру дорога проходила по пересеченной местности, на большом протяжении она была настолько узка, что встречные машины не могли разъехаться. Мы понимали, что новая дорога не сможет по своей пропускной способности обеспечить город продовольствием даже по самым голодным нормам. Но она была необходима потому, что связывала Ленинград с Большой землей.

Запасы продовольствия в Новой Ладоге были небольшие. К тому же перевезти их через озеро в ноябре представляло невероятную трудность. Опасность полного истощения запасов вынуждала вновь уменьшить хлебный паек. С 13 ноября рабочим установили норму 300 г хлеба в сутки, служащим, иждивенцам и детям – по 150 г. Расход муки довели до 622 т в сутки.