полная версия

Дмитрий Николаевич Астахов
Механизм. Ублюдки тоже чьи-то дети…

Последние четыре дня он оставлял своё временное прибежище с первыми проблесками, до темна изучал окрестности. Ничего что могло бы указать путь к дому не обнаружилось, но западнее, в трех часах пути нашел речушку – узкую, больше похожую на широкий ручей. Быстрая вода убегала между деревьев точно беспризорный сорванец по людной улице. Ближе к руслу снежный покров истончался, у самой воды чернела неровная полоска жирной от влаги, местами подмороженной земли. Тимир насобирал вдоль речки камней и бревен, большинство пришлось выковыривать из заиленного берега, перегородил ими часть отмели. Уложенные камни чуть выступали над водой, грядой очертили полукруг, выползающий краями на берег. С обеих сторон в веренице камней мальчишка оставил по небольшому проему, притопленые бревна словно распростертые объятья старого еврея-ростовщика направят в эти бреши рыбу. На узкой мелкой речке самолов работал отменно: уже на следующий день переполняемый восторгом вытащил трех толстенных хариусов.

Утром одиннадцатого дня, отметив рукоять топорика еще одним прожитым, Тимир влез в лямки старого мешка, ружье великовато устроилось на плече. Немного помедлив у выхода, мальчишка выбрался из своего прибежища, поднявшись на ноги окинул взглядом дом, навязанный судьбой. Занесённый снегом шалаш стал неотличим от медвежьей зимовки.

Ещё с вечера мальчишка снял силки, уложил в мешок скудные пожитки. Заготовленное мясо вялилось под игольчатым сводом у очага. Мальчишка оценивающе оглядел развешенную на пеньковом шнуре рыбу, пару разделанных беличьих тушек. Уложил припасы в мешок.

– «Лишь бы погода не изменила. С водой проблем не будет, еды хватит на неделю, за это время обязательно встречу людей.» – твердил про себя Тимир, а предательски дрожащие руки никак не могли затянуть на мешке ремни. – «Лишь бы погода не изменила.».

Через три часа он подступил к берегу. Быстрая вода с шумом уносилась вглубь леса, вылизывая торчащие из нее коряги и камни. Позади, в метрах двадцати виднелась отмель. Казалось вода там оставалась совершенно без движения. Над поверхностью высились острые грани валунов не до конца разобранного самолова. Мальчишка огляделся, будто прощаясь с чем-то родным, пошел вниз по течению.

Речка часто и резко меняла направление, поворачивала из стороны в сторону. Тимир старался держаться чуть поодаль берега, где под тонким слоем талого то ли снега толи льда пряталась чавкающая грязь. Сильно петляя вслед за руслом, мальчишка продвигался ощутимо медленнее нежели полагал, когда прощался со своей берлогой, а заготовленный провиант к более затяжному переходу подстраивался как-то неохотно. Порой сбитый с толку решительными поворотами торопливой воды ему и вовсе чудилось что речушка вяжет узлы вокруг какого-то одного места. Так или иначе, но к концу седьмого дня пути Тимир начал задумываться об остановке чтобы пополнить припасы.

И все же, как юркая речушка ни старалась затуманить детский разум выписывая хитрые финты, пейзаж вокруг не оставался прежним, менялся с каждым днем. Деревья становились ниже и корявей, росли не так плотно, берег делался более каменистым, а окружавший рельеф с каждым днем все больше дыбился к небу. И это обстоятельство мальчугана смущало может быть даже в большей степени, ведь водный поток должен был спустить его с гор, но все говорило об обратном. Однако он находил в себе силы закрыть глаза на проказы лешего (как объяснил себе нелогичное поведение леса ), упорно следовал выбранному пути.

К середине дня, когда рукоять топорика украсила двадцатая черта, Тимир вышел к устью. Шустрая речушка, верный спутник последних дней, проваливалась руслом в другую более широкую и быструю. Мальчишка остановился у каменистого берега, взгляд суетливо ползал вдоль бурлящего тела, трудился в выборе. Здравый смысл, засевший где-то за миндалинами глаз, бубнил что нужно двигаться вперед, дальше по течению, туда где в паре километрах от излучины казалось живой поток ломался зажатый жидким лесом с одного берега и подножием горной гряды с другого. В то же время второй противный шепоток у верха живота просил свернуть туда откуда мчалася вода, где больше леса, а горы мельчали и отступали от воды.

Прокладывая путь между корявых низких елей, Тимир все чаще останавливался на день, а то и на два, чтоб обзавестись какой-нибудь едой. Соли в мешочке осталось на треть. Все тот же бубнящий голос в голове теперь требовал от мальца отложить ее для подлинной нужды: а пока на улице минус – мясо можно и поморозить. Измученное детское тело радовалось каждой передышке. Порой мальчишка ловил себя на мысли что ждет, когда припасы подиссякнут и он хоть и ненадолго, прервет свой изнурительный поход.

В очередной раз, вынужденный встать лагерем, с угрюмой серьезностью чуждой столь юному лицу мальчишка взялся за хозяйство. Засветло расставил петли, срубил шалаш, на мелководье соорудил самолов. К концу дня Тимир устал так что ощутил себя куклой с привязанными к рукам и ногам верёвочками, каких видел у входа в зоопарк, когда однажды дед взял с собой в город.

– «Наверное эти тряпичные и деревянные человечки испытывают тоже самое.» – думал Тимир, – «Живут словно бы без тела, но ноги и руки все равно двигаются… до глупого послушные.».

В сером свете угасающего неба мальчишка подсел к огню, натруженные детские ладони зябко потянулись к теплу. Вяло разжёвывая непокорный ломоть мяса Тимир без интереса блуждал взглядом по противоположном берегу. С другой стороны реки из воды частыми зубцами поднимались горы: кривые резанные склоны местами прикрыл снег, красил грязно-белыми разводами. Алое солнце пряталось в их вершинах плавя на остриях мертвый камень, спаивая его с небом. По обрывистым бокам исполинов к воде тянулись кроваво-красные щупальца догорающего светила, встретившись с завивающимися кудрями потока разбивались миллиардами обломков и осколков потемневшего серебра.

Казалось в топке гибнущего дня все вершины теряли свою индивидуальность, становились безликими, практически неотличимыми друг от друга, а рваные окрашенные снегом склоны, если долго смотреть становились далеким грязным одеялом, брошенным поверх чего-то еще. И лишь одна гора, все же выделялась среди прочих, ковырнула внимание мальчугана. Ниже остальных, четко очерченная тенью, она теснилась в окружении старших братьев. Склоны пологие, практически без снега, а подножие чем-то напоминало щеку их соседа, старика Качы, после недельного запоя – поросло щеткой еловых крон, отлого, точно вспухшее, спускалось к реке. Только теперь Тимир сообразил, что видна диковина лишь с места где срубил шалаш. Ненадолго в мальчишеских глаза проснулось любопытство, но детскую пытливость скоро пододвинула усталость и крепнущее чувство голода. Тимир ухватил зубами кусок плохо прожаренного мяса, с трудом оторвал несколько волокон, челюсти натужно заходили точно тяги паровозных колес, а измождённый взгляд растворился на пляшущих языках пламени.

Утром следующего дня мальчишка отправился проверить силки. Большое желтое солнце путалось в ветвях над головой, сулило своим теплом близость скоротечной весны. Тимир привычно шел в стороне от звериной тропы, старался не шуметь. Неглубокий плотный снег едва проминался под ногами, почти не скрипел. Время от времени он осторожно сворачивал к стежке заячьих следов, подступал прячась за деревья: не слишком близко, чуть, так чтоб разглядеть растянутую петелькой бечевку. Мальчишеская ручонка бережно отодвигала еловую лапу, оливки глаз с жадно впивались в снег, или веточки голых кустов ища расставленный силок. А через несколько секунд, уже который раз за это утро, ребяческие губы досадно поджимались, азартная искра в глазах гасла присыпанная тальком несбывшихся надежд, и детская ладонь более не слишком таясь провожала ветку на место.

– «Видимо удача еще спит.» – перебирал невеселые мысли Тимир, без особой надежды пробирался к последней петле. Следы там были довольно стары, поставил силок лишь оттого что дальше идти не решился, а обратно впустую снасть тащить глупо, – «Если б поленился вчера самолов на речке справить – лузгать вечером шишки.».

Внезапно подлесок расступился и перед мальчишкой открылась странная прогалина. Совершено лишённая растительности, казалось будто жизнь сторонится ее. Даже еловые иголки и сухие листья по непонятной причине обошли прогалину своим вниманием. Снег здесь заменила толстая корка темно-серой золы, плотная как асфальт. Границу прогалины описала густая стена хвои, ровная и как будто ухоженная – казалось невероятным что природа обошлась своими силами, а не десятком садовников. Из центра поляны, на два человеческих роста тянулась трёхгранная колонна. Каждая сторона странной версты две ширины мальчишеских плеч, чуть сужалась к вершине, та же зольная пленка что стелился под ногами монолитом обхватила натянутые в струну грани.

Тимир слышал про каменных истуканов от деда, некоторые видел сам, один даже стоял у оторочки леса рядом с их деревней: серый камень, зализанный ветрами и дождями, обводами напоминал сгорбленного человека, вокруг него словно звенели тысячелетья суеверий. Но то, что сейчас высилось перед глазами мальчишки, с теми идолами имело общего не больше чем деревянная телега с самосвалом. Конструкция у Тимира скорее отожествлялась с чем-то монументальным, городским. В ровных линия не намека на века, а дожди и ветры казалось и вовсе не догадывались о существовании поляны. Все выглядело столь стерильно и нетронуто ничем, что Тимир тряхнул головой, на минуточку уверовав будто заснул перед очагом у себя в шалаше и всего лишь видит сон. С открытым ртом он обошел находку. Матовая поверхность вызывала горячее желание дотронуться. Рука дрогнула, неуверенно потянулась к колонне, детская ладонь осторожно легла на одну из сторон. Под темно-серой коркой ощущалось живое тепло. Тимир бережно потянул ладонь, слой золы зашелестел, осыпаясь словно истлевший лист вслед за мальчишеской рукой. Поляне обнажился молочно-белый камень, отполированный так тщательно, что в очищенную полоску мальчишка увидел отражение собственных колючих глаз. Тимир отшагнул, немного приглядевшись нахмурился. На глянце полированного камня угадывался желтоватый блеск волосяных линий, вблизи практически неразличимых.Подступив обратно к столбу, Тимир решительно расчистил поверхность насколько позволял рост, отступил.

Частые горизонтальные, реже вертикальные желтые нити бессмысленно сплетались меж собой под прямым углом. Разной длины, они хаотично брали начало и также внезапно заканчивались, выписывая простой и вместе с тем затейливый узор, точно весь орнамент один сложный иероглиф. Указательный палец мальчишки повторил ход одной из линий, верхним концом исчезающей под матовой пеленой, подушечки коснулся холодок металла, чудно контрастирующий с теплотой камня.

Тимир попятился от колонны еще: раз шаг… два шажок… с каждым движением миндалины глаз мальчонки все более по форме приближались к пуговицам на его тулупе, нижняя губа слабела, а в купе с перепачканным подбородком опускалась, обнажая ровный рядок эмали. На пятом шаге Тимир остановился. Расстояние сплетало желтые линии в какой-то объемный узор, понять который мешала не расчищенная верхняя часть колонны, притом каждый шаг назад его очертания усложнял, добавлял глубины. Будто с каждым отодвинутым метром из каменного нутра на теплую поверхность поднимались все новые ранее невидимые желтые нити его оживляя.

– «Наверное когда-то колонна была расчищена полностью.» – предположил Тимир, пялясь на чудо, – «А ведь я мог бы тогда увидеть ее всю. Да… да… Я бы вышел к кромке и медленно бы шагал, рассматривая меняющиеся картинки. Вот было бы здорово! Как в этом… как в телевизоре.» – вспомнил Тимир название предмета о котором слышал от деда.

Опомнившись мальчишка поспешил очистить следующую сторону, отступил на шаг. Те же линии, и будто тот же узор. Расчистил третью – последнюю грань колоны. И там обнаружилась затейливая вязь на молочно-белом камне.

Время, затушёванное природным любопытством, будто исчезло для мальца. Он исходил странную прогалину вдоль и поперек, осмотрел каждый метр, то приближался, то отдалялся от столба, пытался хоть что-то угадать в чудном узоре, с присущей всему мальчишескому роду озорством кривлялся перед белесым зеркалом каким становилась колонна вблизи. Если б не взыскательное урчание живота наверняка закат застал бы его грозящим собственному отражению топором.

Тимир быстро окинул взором вокруг, будто впервые увидел обступивший его лес, голова запрокинулась, подставляя худое мальчишеское личико низко стелящемуся солнцу, миндалины глаз оценивающе сощурились – до заката оставалось часа три. Бегом… Тимир кинулся к плотной стене хвои ровным кругом очертившей край волшебной прогалины, на ходу про себя смакуя как будет рассказывать о находке деду.

Последняя петля предсказуемо пустовала, и мальчишка решил, что ходить столь далеко – зряшная трата времени. Спешно и уже забыв о скрытности он снял силок, что было духу затрусил к стоянке. Обратная дорога заняла пару часов. Усталый, под впечатлением от увиденного, Тимир вышел к стоянке, когда солнце коснулось вершины одной из гор. Сил парню хватило лишь на огонь. Не мучая себя готовкой, он заглушил голод остатками мороженого мяса. Нарезанное в тонкую соломку, оно даже не обжаренное казалось сегодня исключительным, а столь удобных еловых веток бока мальчишки не помнили уже давно. Немного поворочавшись на колючей подстилке Тимир сразу же затих, секунду взгляд удерживал в сознании слабые язычки пламени точащие здоровенные бревна, затем отяжелевшие веки сомкнулись, оставили его один на один с темнотой

Прошло почти три недели с того дня, когда Тимр наткнулся на странный столб. Каждый следующий день до мелочей повторял предыдущий. Тимир вновь вышел к устью. Река впадала в еще более широкую, но со степенным течением. Оба берега устилал голыш, чуть поодаль виднелись невысокие сопки, изредка встречались низкие корявые деревца, чудом сумевшие прорости в каменистой почве они высились словно «пугала» над мертвым полем.

С приходом весны снег сошел почти везде, лишь изредка белел невесть как сохранившимися шапками, но и их вскоре пожрут желтые щупальца солнца.

Отсутствие леса существенно ухудшило положение мальчугана. Тимир собирал ветки и бревна, оставленные течением. Прелая древесина быстро прогорала, почти не отдавая тепла, и ее едва хватало до утра. Следов на камне видно не было, во всяком случае Тимир их не видел: дед возможно сумел бы – он, нет. Силки оказались бесполезны, обязали кормиться лишь ловлей рыбы. Мальчишка почти каждый день сооружал громоздкие отнимающие много сил и времени самоловы. Устройство шалаша также оказалось сродни подвигу. Все продвижения Фомы свелись к переходам от одного корявого дерева до другого.

Усталый шаг. Сутулость. За спиной мешок из потертого брезента. Левая рука опирается в палку, правая украдкой теребит рукоять топора, вся жизнь свелась к тому, чтобы по утру вырезать на его поверхности очередной день. Мальчишка перестал тяготить себя мыслями о доме, близких, оставил их ночным кострам, изрезанное отметинами дерево вместо мальчугана несло бремя памяти о пройдённом пути, будило злость. Злость хорошо, злость сжигает отчаяние, придает сил. Лишь злость толкает в перед, еще на один день дарит жизнь, что бы перед сном глядя в огонь он увидел мать, старенький сруб избы в окружении душистых трав и спину деда, шагнувшего к хозяину с ножом.

Тимир спускался по течению не спеша, берег те немногие силы что оставались. За спиной подглядывало морозное утреннее солнце. Предстояло оставить позади несколько изгибов русла прежде чем найдет подходящее место на ночь.

Река повернула за невысокий холм, вывела мальчишку на ровный хорошо просматриваемый берег. Под ногами шуршали овальные бляшки камней. Тимир шел тяжело, голова тяготила к груди, пустой взгляд скользил по цветным голышам. Не больше детской ладошки, округлые камешки усыпали берег насколько хватало глаз.

Внезапно, где-то под солнечным сплетением, мальчугана обожгло холодом, будто живот до позвонков пронзила острая сосуля. Дыхание сбилось, мышцы онемели, а сердце в тощей груди заметалось точно канарейка о металлические прутья. Еще не осознав, что растревожило, Тимир остановился, замер как шел: не поднимая головы, взгляд лузгал гальку под ногами. Край зрения мальца царапало что-то неправильное, что-то выбивающееся из рутины одиночества, следовавшей за ним точно гиря за каторжником последние полтора месяца. Некоторое время Тимир не шевелился, боясь спугнуть видение. Затем взгляд осторожно пополз к тому что тревожной лампочкой колыхнуло сознание. Нездорово поблескивающие глаза замерли на подножие холма, почти оставленного им за спиной. С этой стороны скат спускался положе, а в одном месте у самого подножия природа выбрала кусок плоти из глинистого бока точно ковшом экскаватора, создала природный театр, защищённый с трех сторон. Какие-то мгновения Тимир все еще не мог понять, что асе же раздразнило его внимание. Затем увидел почерневшие камни, уложенные вокруг затухших углей. Колыхание теплого воздуха над ними. Мальчишку затрясло, мир сделался зыбким, глаза защипало. Слезы силились застелить взор, но лишь наполняли его влагой делая вселенную еще более чужой.

– «Пройди он вчера на пару часов дальше… Пройди он вчера на пару часов дальше!.. Почему он этого не сделал? Ведь наверняка наткнулся бы на вставших лагерем людей. Да хоть еще бы чуть-чуть прошел… костер то… дым то… – обязательно увидел. Опять судьба!?. Удача опять!?». – рукоять заткнутого за пояс топорика с досадной злостью скрипнула под огрубевшей мальчишеской рукой, неуклюже, на деревянных ногах, Тимир засеменил к кострищу.

Камни очага еще дышали теплом. Ружье быстро соскользнуло с плеча мальчишки, упало сбоку у ног, ладони лихорадочно потянулся к подвязанному за спиной мешку, сорвав с плеч ремни отправили его к двустволке, и тут же ноги мальца подкосило будто из него выдернули хребет. Тимир ощутил как усыпавшая берег галька с глухим шелестом ударила в колени, медленно, с неуверенностью протянул обнаженную ладонь к углям, зачерпнул золы. Остатки костра залили водой, но они все еще согревали руку. Люди покинули это место совсем недавно. Мысль о том, что возможно еще не все потеряно, возможно люди где-то совсем рядом, прострелила Тимира электрическим током. Мальчишка ощущая, как липкий пот расползается по телу, рывком поставил себя на ноги: «неужели опоздал, не успел…» – билась в голове отчаянная мыль. Накаченная адреналином кровь закипела, растеклась по телу жаркой дрожью. Через час мальчишка уже обставлял на вершине холма, до того казалось крутого и непреступного, три кострища. С лихорадочным блеском в глазах он наблюдал за разгорающимся пламенем, мелкий озноб терзал одубевшее от долгого напряжения тело. Малец пересилил себя, дождался, когда угли зайдутся как следует, жадно дрожащими руками накидал поверх рубинового чрева охапки сырой травы. К небу потянулись три курчавых столба белесого дыма.

До темноты мальчишка поддерживал огонь собранными по берегу ветками и бревнами. Даже когда солнце ушло за горизонт он продолжал кормить ненасытное пламя в надежде что кто-нибудь увидит в дали три мерцающие точки. Подбросив очередной гнилой сук, он наблюдал как тот вспыхнул словно порох, жара от такого топлива как от газеты, зато горит ладно. В полыхах пламени Тимиру привиделась мать, она смотрела на него оглянувшись через плечо, молодая, в пестром легком платье. Было лето, короткое и от того еще более желанное. Солнце ласково золотило нежную кожу женщины, Тимир и сам ощущал его желтое тепло. Мать улыбнулась, заботливый овал лица с каким-то тоскливым промедлением отвернулся от мальчишки, женственно худенькая ее фигурка направилась к избе высоко поднимая босые ступни в загрубелой от зноя траве. Тимир засмеялся, рванул за ней…

Вдруг мир затрясло, будто мальчуган оказался в наполненным водой и блестками волшебном шаре. Потускнели краски. Он больше не ощущал ни запаха травы, ни теплых солнечных лучей. Через секунду видение залила маслянистая темнота. Какое-то время Тимир не мог понять, что происходит. Из мрака проступили слабые голоса. От него что-то хотели, требовали. Вдруг он отчетливо услышал: «Проснись! Проснись парень! Давай! Давай! Посмотри на меня. Прошу!»

Тимир разлепил веки. Кусок иссиня-чёрного неба заслонило еще более темное пятно. Серебряные светляки звезд обступили его сказочным холстом, лепили из ночи мужской силуэт. Незнакомец судорожно тряс за плечо.

– Дядь… Дядь… в порядке… – не своим голосом зашептал Тимир, он хотел сказать что-то еще, о том, что ему бы глоток воды и что там внизу есть отличное место для ночлега, но вместо привычных звуков горло издало лишь сухой скрип, а затем старую половицу в глотке утопил надсадный кашель.

– Ну ты брат… ты чего… вот мля… – эмоции неуклюже сыпались в слова, мужчина отпустил плечо, уселся перед ним на пятую точку.

– Воды. – попросил Тимир, наконец совладав с кашлем.

– Нельзя воды. Терпи. Сейчас травки запарим. – ответил черный силуэт, зашевелился. Тимир почувствовал, как ему помогают сесть, а затем щеки и грудь под тулупом отчего-то зашлись нестерпимым огнем, в лицо дыхнуло какой-то вонючей мазью, защипало глаза, и он застонал.

Чуть в стороне блеснули отсветы пламени, сочно хрустнули ломаемые в темноте ветки, слабое зарево быстро набирало силу. Через несколько секунд на месте потухшего костра затрещало высокое, в половину мальчишеского роста пламя. Силуэт встал на одно колено, его голова приблизился к мальчонке, ожившие жёлто-красные языки огня заскользили бликами по худощавому лицу, выхватили тусклым блеском из-за плеча мужчины ствол охотничьего ружья. Незнакомец поправил выбившиеся из-под вязаной шапочки темно-пепельные пряди волос, в серых как простой карандаш глазах засели две тревожны льдинки.