Дмитрий Матяш
Выход 493
* * *
Две недели спустя «Монстр» стоял в юго-восточном тоннеле в полной боевой готовности, с перебранным двигателем, полностью замененной ходовой частью и еще больше усиленным кузовом. Сзади к нему кроме его обычной «Базы-1», крытого прицепа, в котором вояжеры хранили всякую всячину, начиная от ящиков с боеприпасами, брикетов сухого топлива и заканчивая надувными женщинами, была присоединена еще и «База-2», такой же крытый прицеп, оборудованный под смотровую точку, предназначенный для перевозки «Разведчика» и части криокупола.
Впереди монстрообразного автопоезда недовольно урчал гусеничный броневик, когда-то давно носивший обыденное имя боевой машины пехоты или же сокращенно БМП-1, но, попав в руки к острым на язык сталкерам, стал называться не иначе, как «Бессонницей». Прозвали его так за то, что он, работая даже в нескольких километрах от шлюза, своим лязгом и скрежетанием траков не давал ребятам на заставах спокойно спать. Это не говоря о том, что, когда он спускался вниз по шлюзу, от вибрации расползались и заваливались мешочные стены, а в Укрытии от его грохота просыпались дети. Даже после максимального облегчения, сбросив тонн семь в пользу повышения скорости, «Бессонница» сжигала топлива вдвое больше, чем тот же «Монстр», была более сложной и требовательной в обслуживании, однако при всем этом она имела для экспедиции огромное значение. Неприхотливость к дорожным условиям и наличие стомиллиметровой пушки говорили сами за себя. Возле нее суетились с десяток механиков, проводя заключительные работы по доводке систем охлаждения двигателя.
В голове колонны громоздился «Чистильщик», бывший трактор Т-150, о котором нынче напоминала в общих чертах только форма кабины. Нагоняющий ужас клин был шире и острее, чем у «Монстра», стекла также спрятаны под решетки, с крыши всматривался вдаль, слегка покосившись, ствол пулемета. Но главное назначение самой большой машины кортежа заключалось в том, чтобы тянуть за собой так называемый «Форт» – некогда обычный пассажирский вагон, который, разумеется, полностью переделали для дальних рейдов. Вместо железнодорожных колес поставили шесть пар тракторных громадин, стекла зарешетили, купе с раскладными койками убрали, разделив освободившееся пространство на семь отсеков, в которых хранились и склад боеприпасов, и топливо, и провиант, а также разместили мед– и ремблоки с кое-какими запчастями ко всем машинам.
Без преувеличения можно было сказать, что эта машина с четырьмя пулеметами на крыше являлась наиболее укрепленной передвижной цитаделью из всех, что до этого были и, наверное, будут в Укрытии. Конструкторы потратили не один год, превращая громоздкий образец сельхозтехники в самую мощную боевую единицу. И можно с уверенностью заявить, что им это удалось – «Чистильщик» тянул многотоннажный «Форт» с такой легкостью, будто тот весил не больше пуховой подушки, и при этом мог развивать скорость до восьмидесяти километров в час. Правда, брикеты сухого топлива при такой скорости в его топливной системе испарялись, как газ из разбитой зажигалки.
На крыше «Чистильщика», свесив ноги и уже ни от кого не скрывая свою оригинальную прическу, сидел Бешеный. Под ним, внизу, собрались около двадцати человек, начиная с Андрея, две недели назад впервые заступившего в наряд на северную заставу, и заканчивая семидесятишестилетним Василием Андреевичем, бывшим членом Военного совета.
– Э-э, мужики! Значит, слушай меня сюда, – обратился Бешеный к утихшей при его появлении гурьбе. – Обращаюсь к молодняку, у кого это первый вояж. Готовность двадцать минут. Проверьте экипировку, проститесь с родными стенами, поцелуйте на прощание родителей, напишите завещания (толпа ожила, многие заулыбались). Начальник экспедиции, многоуважаемый товарищ Крысолов, проведет с вами последний инструктаж через пять минут. Хотя от себя я, пожалуй, тоже скажу кое-что. Старайтесь запомнить все с первого раза, чтоб потом не переспрашивать и не тормозить по ходу дела. Итак, первое. – Он загнул мизинец на растопыренной ладони. – Неукоснительно слушать приказы старшего на борту. Каждый знает, кто у него старший? (Все одобрительно закивали.) Не самовольничать, не делать ни шагу без соответствующего приказа. Второе, – загнул безымянный палец Бешеный, – во время движения находиться на своем месте. Боевой пост – кто будет у орудий – не оставлять ни при каких обстоятельствах, а тем, кто не на посту, по борту просто так не шариться. Время для отдыха – отдыхайте, цените каждую свободную минуту, не занимайтесь херней. Третье. Стрелкам – палить только по цели и только наверняка, с ближнего расстояния. Патроны с целью «отпугну, может, убежит само» не расходовать! Замечу, что расстреливаете небо или землю, пеняйте на себя! Четвертое. – Он загнул указательный палец. – При вынужденной высадке четко следовать инструкциям и приказам. Шаг влево, шаг вправо – прикладом по затылку. Это как минимум! Пятое, – правая рука сжалась в плотный кулак, – и самое главное – не тупить. Это не экскурсия в ботанический сад.
Бешеный поводил головой, пытаясь заглянуть в лицо каждому присутствующему. В целом набранная команда ему нравилась. Ясное дело, что лучше было бы набрать отменных здоровяков, опытных, смекалистых сталкерюг, с которыми не нужно было бы цацкаться по ходу дела и каждый раз говорить, куда не следует лезть, чтобы не остаться без ноги, и от чего держаться подальше, чтоб не вскипели мозги. Взяли бы хотя бы команду Топора или взвод вояк майора Семенова – у бойцов приличный стаж, с оружием всех типов знакомы, будь то древний револьвер или гаубица, тактикой борьбы с разным тварьем владеют, но… как объяснил Стахов, проводивший отбор вместе с Тюремщиком и Крысоловом, – молодых тоже учить нужно. К тому же Укрытие нельзя оставлять на салаг, или, как военные сами их называли, «средняков». Родине, как говорится, нужны сильные.
– И вот еще что я хочу сказать… – Бешеный спрыгнул с крыши кабины на капот, блеснув атласными красными штанами, как-то по-обезьяньи зацепился за крепление для зеркала и соскочил на землю. На фоне невыразительной серой толпы в поизносившихся, штопаных комбинезонах с самодельной защитой, как всегда, голый по пояс, с устрашающего вида татуировками, торчащим на голове ирокезом, он был похож на вырезанную из книжки яркую иллюстрацию, брошенную в дорожную пыль. – Даже несмотря на то, что у меня за спиной семь лет постоянных подъемов на поверхность, я не могу с уверенностью сказать, что там нас ждет в этот раз. – Он прошелся вдоль строя, вернулся обратно. – Каждый раз там что-то меняется. Каждый раз что-то происходит не так, как в предыдущий. Наружный мир живет своей жизнью, нестабильной, изменчивой. Никто вам не даст гарантию, что то место, где мы легко прошли вчера, мы сможем запросто пройти сегодня. На эту тему можно говорить долго, но я не стану. Из меня вообще плохой оратор. К тому же каждый из вас знает, за каким чертом он записался в эту экспедицию. Почетный титул не получите, и в случае смерти мало кто оплакивать вас будет. Да и кто узнает? Эта хрень, – он постучал пальцами по обшивке кабины, – успеет отвезти нас достаточно далеко, прежде чем мир начнет нас забирать одного за другим! Посему у меня к вам один-единственный вопрос: вы готовы к этому?!
Реакция была однозначной.
Бешеный довольно кивнул, отвел руки за спину и вытащил свое оружие. Поднял вверх обе руки с зажатыми в них огромными ножами с прямыми лезвиями. Словно выполняя заключительную часть ритуала, скрестил их над головой и, сделав ужасную гримасу и обнажив в зверином оскале белые зубы, выкрикнул:
– Кай-йа-а-а-а!!!
* * *
Так уж выпала карта, что в состав экипажа «Монстра» попали и Стахов, и Каран, и Андрей со своим рыжим напарником. И если у последних просто грудь распирало от гордости за себя и глаза горели в предвкушении новых открытий и постижений, Стахову с каждой секундой становилось все тягостнее, тоскливее на душе. Будто покинул он не самую опасную заставу, из которой ему не раз приходилось выносить трупы сослуживцев, не зная, как после этого смотреть в глаза их семьям, а блаженное место под солнцем, райский уголочек с белыми барашками набежавшего прибоя, морским песком, пальмами и танцующими мулатками. Как на том рекламном буклете, что тридцать лет назад в сердцах выбросил в урну какой-то полнотелый политик, осознав, видать, что в то счастливое место ему уже попасть не удастся.
Примерно то же переживал и сам Стахов, задержавшись у трапа, изо всех сил борясь с непреодолимым желанием обернуться, взглянуть на тех, кто смотрит им в спину. Попрощаться бы…
Нет, никто не прощается, никто не рыдает, никто не говорит никаких слезных речей…
Сердце у Ильи Никитича отчего-то сжалось. Вспомнилась вдруг Ольга, такая милая, нежная, такая красивая, и голос ее мелодичный вспомнился. Она бы не разрешила ему, конечно. Да и сам он не смог бы ее оставить. Но ведь ее уже давным-давно нет. Он даже стал забывать, как она выглядела. А сейчас вот вспомнилась. Так четко стали видны ее черные, цвета воронова крыла волосы, собранные сзади синей лентой, более светлого оттенка, чем ее униформа, серые глаза и улыбка… Так отчетливо вспомнил, будто он только что ее видел… где-то здесь, среди провожающих.
С тех пор как ее не стало, смысл его жизни замкнулся на заставе. Там был его дом, там он надеялся найти и свою смерть. Но в тот день, когда Тюремщик показал свое последнее «кое-что», кое-что поменялось для Стахова и в отношении к собственной жизни. Не мог он никак теперь остаться на заставе. И вот он здесь.
Экипаж «Монстра» состоял из шести человек, четверо из которых находились в самой машине, включая Бешеного и его напарника Тюремщика, один дежурил в «Базе-1» и один в «Базе-2» – на «хвостовом» пулемете.
На «Базу-2» на первые двенадцать часов был выставлен «стражником» Стахов. Он вызвался туда сам, подумав, что одиночество на какое-то время спасет его от ненужных бесед, избавит от назойливых перешептываний и любопытных взглядов юнцов, впервые покинувших подземелье. Зайдя в прицеп, он окинул лишенным всякого интереса взглядом закрепленный тросами уазик, гордо носивший имя «Разведчик», посмотрел на кресло, повернутое к заднему борту, большая часть которого была сделана из бронестекла, и закрыл за собой дверь. Постоял с минуту, потом присел, заглянул под машину. Под ней в разобранном виде лежала гордость подземных лабораторий – часть криокупола, похожая на собранный из металлических пластин и стропов парашют.
В задней части прицепа к потолку была прикреплена напоминавшая формой большую таблетку выдвижная капсула. В нее и помещался «стражник» в случае поступления команды «К орудию!». Рядом свисал шнур, разворачивающий «таблетку» в капсулу и раскрывающий люк, через который «стражник» имел доступ к пулемету.
Обойдя уазик, Стахов провел рукой по пыльному борту цвета хаки, подошел к панорамному бронестеклу и коротко махнул рукой сгрудившимся на заставе людям. Затем опустил ролет – как раз, чтобы он скрыл от публики его лицо, – и бухнулся в кресло, подняв в воздух облако пыли.
Здесь был его дозорный пункт. Ему предстояло быть глазами на затылке «Монстра», как сказал Тюремщик, по-дружески подмигнув ему перед посадкой. Поискав взглядом, на что бы переключить свое внимание, Стахов уделил минуту на прочтение инструкции, приклеенной к борту. Там было указано, что и как нужно делать в случае боевой тревоги. Разложить кресло, дернуть шнур, поместиться в капсулу, открыть люк, извлечь из ящика пулемет… «Чепуха для юнцов», – подумал Илья Никитич, вздохнул, уронил голову на руки.
Двигатель взревел, над ухом затрещала рация.
– Одинокий два… Никитич, как слышишь? – прозвучал голос Тюремщика из покрытой плотным слоем пыли рации.
– Одинокий два, – нехотя поднеся рацию к щеке, ответил Стахов, – слышу хорошо.
– Как самочувствие, Илья Никитич? Чего-то мне видок твой в последнее время не нравится.
– Все нормально, дружище, – соврал Стахов, откинув голову на спинку кресла.
– Правда? – удивился Тюремщик. – Да ладно тебе, ты так переживаешь, будто на край света собрался. Что там до того Харькова – всего четыре дня ходу, максимум пять. Через полторы недельки снова будешь любоваться своей «северкой», обещаю.
– Ты так говоришь, будто я не знаю, что самый дальний твой выход – это сто шестьдесят, – иронично улыбнулся Стахов.
– Ну и что? Я что, когда-нибудь не возвращался? Никитич, для меня что сто шестьдесят, что четыреста девяносто три – разницы никакой. Нам с Бешеным вот по херу куда, лишь бы ехать. И – скажи, Беш? – никто, ёлы, никогда не оказывал нам такой почести. А тут, блин, как на фронт отправляют. Только цветы еще не бросают вслед. – Тюремщик засмеялся. – Никитич, все будет в ажуре!
– Ладно, поехали уже, фронтовик, поехали…
«Монстр» въехал в шлюз последним. Вся застава стояла как по стойке смирно, с торжественными, немного грустными лицами, с приставленной к виску ладонью, выпяченной вперед грудью и застывшим в глазах восторгом. Когда грузовик пошел по шлюзу в гору, Стахов с горечью отметил про себя, что это было последнее прощание с Укрытием. И хотя в его сердце действительно раньше не находилось места мнительности, сейчас он чувствовал себя раскисшим, подавленным юнцом, вырванным из родительского дома, вмиг лишившимся материнской ласки и заботы.
На часах мерцали цифры 20.54. На улице, должно быть, вечерело.
Андрей сидел в кунге «Монстра» на жесткой, для блезиру обшитой линолеумом скамье вместе с рыжеволосым напарником Сашкой. Со всех сторон они были обложены ящиками с продпайками и боеприпасами, разбросанными брикетами сухого топлива, оставшегося с предыдущих выходов, а также просто бытовым мусором, который вояжеры подбирали на поверхности и, не находя ему применения, забрасывали в фургон. Здесь валялись и канцелярские принадлежности, как то: дырокол, карандаши, линейки; и разбитый радиотелефон, и тележка из супермаркета, наполненная вздутыми банками тушенки, и связка железнодорожных костылей, и табличка с цифрой «275» и надписью «Мемориал Освобождения – Ботанический сад», и набор рождественских свечей, и распахнутая СВЧ-печь – в общем, все то, что вояжеры захватывали с собой, а потом, вместо того чтобы выбросить за борт, замусоривали кунг.
Но не над этим размышляли пассажиры фургона, прильнув к боковым иллюминаторам и стараясь не упускать ни малейшей возможности рассмотреть в слабых, изредка мелькавших отблесках света стены шлюза, потрескавшиеся то ли от старости, то ли от давних ядерных содроганий, темные, покрытые какой-то вязкой слизью.
Сверху донесся сигнал.
– Сейчас подымут верхний заслон, – с благоговением прошептал Саша.
Круглый люк, соединяющий кабину «Монстра» с фургоном, сдвинулся, и в проеме показался сначала встопырившийся ирокез, а затем и вечно улыбающееся лицо его владельца.
– Ну что, пацанва, с почином вас, потомки великого Тавискарона!
– Кого-кого? – переглянулись между собой ребята, наморщив лбы.
– Атефобией[1] никто не страдает? – снова задал вопрос Бешеный, не обратив внимания на округлившиеся глаза юнцов.
– А что это?
– Вот и чудно, – кивнул Бешеный и, напоследок подмигнув, исчез в проеме.
На вопросительный взгляд Саши Андрей лишь повел плечом, дав понять, что нет никакого смысла разгадывать странные слова Бешеного – все равно никогда не разгадаешь. Семь лет постоянных подъемов на поверхность. Как же тут без своих «фишек»?
Шлюз посветлел. Это значило, что верхний заслон поднят. Вниз, к Укрытию, просунулись несколько темных, тучных, приземистых фигур с опущенными головами и широкими плечами. У одной из них что-то выпало из рук, она остановилась, подняла с земли блестящие медяки, оглянулась на Стахова, наградила его презрительным взглядом и побежала вниз. Банкиры… Очень похожи на людей, очень. Легко ошибиться. Бегут вниз, хотят попытать счастья прорвать кордон. Что ж, имеют полное право.
«Монстр» выкатился из шлюза, подал длинный сигнал, и массивная металлическая плита, усеянная множеством маленьких вмятин, следов бесчисленных соприкосновений со свинцовыми посланниками, сразу же начала опускаться, закрывая вход в Укрытие. Вся стена вокруг нее была сплошь облеплена бурыми, черными ошметками существ, оказавшихся в неподходящее время возле заслона. Независимо от преследуемых ими целей исход был один. Пулеметы подъезжавших к шлюзу машин без разбору припечатывали «гостей» к стенам и заслону шквальным огнем, разрывая чью бы то ни было плоть на куски и проделывая на поверхности плиты миниатюрные кратеры.
Стахов поднимался наверх много раз, но первое место соприкосновения с наружным миром, место, где заканчивается подземный мир и начинается мир наружный, – вестибюль разрушенной станции метро «Университет», – всегда производило на него особое впечатление.
Практически лишенный купола, вестибюль был мрачен и холоден, впрочем, как и всегда в это время суток. Некогда украшавший стены коричневый мрамор почти полностью облетел, обнажив нутро отсыревших стен, но еще цепко держался у входа и возле продырявленных ржавчиной турникетов, напоминая о былой красоте станции и изысканных вкусах метростроителей. С проломленного купола, покачиваясь на ветру, свисали нерукотворные ламбрекены, сотканные из многолетней паутины, за долгие года не прожженные солнечными лучами, не поврежденные кислотными дождями и злыми зимними ветрами.
Сердце у Андрея чуть не вырывалось из груди. Он соскользнул со скамьи и встал на колени перед прямоугольником большого иллюминатора, голодными глазами поглощая остатки цивилизации, силясь не упустить ничего, что появлялось за бортом «Монстра». Завороженно, как ребенок в кукольном театре, он любовался бликами заходящего солнца, игриво скачущими по мраморным плитам, заискивающе отражающимися в рассыпанных бисером осколках стекла, подмигивающих ему, заставляя жмуриться и радостно улыбаться.
Он настолько ушел в себя, настолько отключился, упиваясь тем, о чем мечтал всю свою сознательную жизнь – посмотреть, каков он, этот верхний мир, – что даже не понял, когда алая штанина и сделанная из кожи туфля оказались возле его лица.
– Что, боец, любуешься?! – На лице Бешеного не оставалось и следа от лучезарной улыбки, и Андрей вдруг понял, что ошибочно принимал этого чудаковатого сталкера за добряка. – Ну-ка сядь!
«Черт, а умело прикидывался дружелюбным», – подумал Андрей.
– Так я ж это… – послушно садясь на место, выдумывал оправдание он. – Веду наблюдение.
– Наблюдение вести с места! – сердито ткнул пальцем в приклеенную к борту инструкцию Бешеный. – К иллюминаторам не приближаться. Что еще не понятно?!
– Да все понятно, товарищ Бешеный, – украдкой заглядывая в манящий иллюминатор, сказал Андрей, – но мы ведь… первый раз. Интересно же.
– Еще раз подойдешь к окну – получишь по башке, – бесцеремонно отрубил сталкер. – Усек? А вообще, вы еще не на дежурстве, какого бы лёва вам не отбросить на этой скамье костыли и не подрыхнуть, пока есть такая возможность?
– Как же тут уснешь, товарищ Бешеный? – округлившимися глазами взглянул на него рыжий. – Мы же никогда еще не видели…
– Еще насмотритесь, – перебил его сталкер. – Было б на что смотреть. А ты, – он ткнул пальцем в сторону Андрея, – выучи инструкцию наизусть, понял? Я позже спрошу.
Андрей кивнул и, проследив, как тот с какой-то нечеловеческой, звериной гибкостью проскользнул обратно через люк в кабину, с досадой стукнул кулаком по подлокотнику. Черт, как же жаль, что этот необычный человек без имени (а может, у него и было имя, но никто его не знал) не всегда такой улыбчивый и добрый. Хотя говорили, что он был таким всегда. Странным. Будто скрывался под его оболочкой и не человек вовсе, а существо какое-то несусветное, умело выдающее себя за человека. Но думать о нем сейчас Андрею не хотелось.
– Глянь, – подбил его локтем Саша, кивнув на иллюминатор со своей стороны.
Андрей повернул голову и едва сдержался, чтоб снова не прильнуть к запыленному иллюминатору, забыв о предостережениях Бешеного и рискуя схлопотать по башке.
На его лице растянулась широкая глупая улыбка. Там, вдали, на краю, как ему казалось, земли, где городские постройки сменялись небесным навесом, сквозь сизую пелену косматых, рваных туч и угрюмых высоток пробивалось необычайное сияние. Не яркое, но достаточно сильное, чтобы дырявить непроглядную серость веером багровых лучей и разрывать ее по живому, открывая темно-красную горбатую рану на горизонте.
– Солнце, – протянул Саша, не в силах оторваться от чарующего явления.
– Закат, – уточнил Андрей.
– Вот ведь здорово, да? Так бы и смотрел на это всю жизнь, – вздохнул Саша. – Жаль, что из Укрытия этого не увидеть. Брату показал бы.
– Да. Жаль, – согласился Андрей, когда машины свернули в сторону и закат остался позади, более не видимый в боковых иллюминаторах.
Машина набирала скорость. Выбравшись на одну из главных улиц Киева, улицу Богдана Хмельницкого – проезженную, свободную от ржавых остовов автомобилей и бетонных обломков (заслуга «Чистильщика»), Тюремщик пришпорил «Монстра», наслаждаясь тем, как охотно тот реагирует на его потяжелевший ботинок. Стрелка спидометра плавно подползала к отметке «60». Это был его любимый отрезок пути: прямая как стрела дорога так и подстегивала вдавить педаль акселератора поглубже, обойти семенящую впереди «Бессонницу», грозно шествующего во главе «Чистильщика» и сломя голову ринуться в сгущающиеся сумерки, удирая от смертоносных лучей заходящего солнца. Но, к превеликому сожалению, правила движения в колонне, о которых Крысолов напомнил перед выездом, это запрещали: никаких обгонов, никакого лихачества.
«За что я и ненавижу эти гребаные кортежи», – подумал Тюремщик.
Закат во всей своей угрожающе-восхитительной красоте остался позади, постепенно сдавая позицию неизбежным сумеркам, воротам ночи.
– Что б такое включить? – поинтересовался Бешеный у небрежно держащего руль одной левой Тюремщика, выложив себе на колени с десяток плоских пластмассовых коробочек.
– На твое усмотрение, – отмахнулся Тюремщик. – Мне сейчас все будет по душе.
– Ладно. Тогда что желаем больше? Поплакать? – Он взмахнул перед лицом Тюремщика коробочкой с надписью Within Temptation, насколько успел прочитать Андрей. – Посмеяться? – Мелькнули надписи «Король и Шут» и «Сектор Газа». – Может, покричать? – Остроконечные буквы «Ария». – Или по тяжелячку пройдемся? – задумался Бешеный, рассматривая рисунки на коробках с надписями Fear Factory, Marilyn Manson и Soulfly.
– Давай по тяжелячку, диджей, – определился Тюремщик, доставая тем временем из нагрудного кармана аккуратно склеенную самокрутку. – Будешь? Петрович подсуетился, говорил, цепляет с первой тяги. Проверим?
Андрей заинтересованно, будто за зверем в клетке, наблюдал за Бешеным. Как тот извлекает из плоской коробочки диск с зеркальной поверхностью, прокручивает его в руках, вставив указательный палец в отверстие посередине, обдумывает предложение Тюремщика, а потом всовывает диск в какой-то прибор у себя над головой. Тот сразу засветился мягким синим светом, на экране появились буквы Sepultura, и после этого бегущей строкой прошло: Refuse-Resist.
– Петрович, говоришь? Надо попробовать, раз сам Петрович подогнал. В прошлый раз было… – И он довольно присвистнул, сделав головой несколько круговых движений и сведя глаза к переносице. – Улет!
– О, а композиция в тему, – подметил Тюремщик, когда из подкрепленных усилителем динамиков задребезжала музыка.
Затем Бешеный резко оглянулся назад, заставив следящего за ним Андрея подпрыгнуть на месте и часто-часто заморгать, будто застуканного за рукоблудием церковного служителя. Какое-то время огненный гребень был нацелен в сторону Андрея. Бешеный наблюдал за тем, как тот поведет себя под прицелом его сурового, из-под сдвинутых бровей взгляда. Но потом его лицо расплылось в улыбке, он снова подмигнул молодому, а затем громко стукнул закрывающимся люком.
Фургон «Монстра» начал наполняться странными звуками. Не сразу Андрей понял, что этот нарастающий шум и есть музыка. Странно, ведь в его понимании музыка была совсем не такой. Он слушал в последний раз ее очень давно, еще когда подача электричества в дома не была ограничена несколькими часами утром и вечером. Музыка хранилась у матери в ноутбуке вместе с необходимой для ее работы медицинской информацией. Она там была разной, но в основном русские песни, на понятном языке. Некоторые из них Андрей заучивал наизусть, некоторые не любил за банальность текстов или просто за неуклюжее, по его мнению, исполнение, но то, что он слышал сейчас, больше походило на звуки, доносящиеся из металлокомбината, когда там пускали под резак очередную партию притащенного снаружи железа. А этот голос… Разве это голос? Это же крик дежурного заставы о том, что кордон прорван очередной волной прущей с поверхности нечисти! Да еще и с попыткой сделать это в ритм завывающему резаку и в такт грохоту десятка молотов в кузнице! Сашка даже демонстративно закрыл ладонями уши, покрутив пальцем у виска:
– Ненормальный какой-то, да?
– Не то слово, – улыбнулся Андрей, – бешеный! И музыка такая же.
Саша хмыкнул, почесал затылок.
– Слышь, а ты как отбор прошел? Ну, для экспедиции?
– Как и все, – нахмурившись, ответил Андрей. – Подал ротному заявление, тесты сдал – поспрошали там кое-чего, так и взяли. А что?
– Да ничего, просто некоторые удивляются, мол, что шпану взяли – тебя, меня, Лека, а старшаки остались наряды тянуть и в патрулях ходить.
– Ну так и что? Мы ведь тоже не на прогулку собрались.
– Оно-то так, – согласился Сашка, – но вояжерской романтики всем хочется. И нигде, кроме как в пути, не ощутишь. В нарядах скучно, а тут, – он обвел глазами борта фургона, – что ни говори, а интереснее. Едешь, что-то новое видишь, а не только сырые стены и потолок над головой. Знаешь, сколько желающих было в экспедицию? Наш замкомвзвода говорил, человек сто, не меньше. А тут нас с тобой взяли…
Андрей, отчего-то вдруг погрустневший, будто только после Сашиных слов осознавший, что в экспедицию он попал по дикой случайности, по чьему-то недосмотру, из-за ошибки в записях или потому, что его просто забыли вычеркнуть из списка кандидатов, насупился и отвернулся.
– Меня еще и отец отпускать не хотел, – протянув ноги и заложив руки за голову, сказал Саша. – Даже командира моего просил, чтобы похерили меня. Все надеялся, что не возьмут, что не пройду отбор. Он, знаешь, из тех, кто считает, что лучше до старости гнить в Укрытии, чем раз увидеть мир. Я же наоборот: живи быстро – умри молодым. А как твои отнеслись к этому?
– К чему? – потеряв ход мысли, поднял голову Андрей.
– Ну, что тебя приняли в экспедицию?
– Мать… как мать, – развел руками он. – А отец, когда мне еще два года было, умер… По крайней мере, из города точно не вернулся.
– Он у тебя что, сталкером был? – В Сашиных глазах вспыхнул огонек.
– Да нет, не сталкером, – вздохнул Андрей. – Биологом, но часто работал на поверхности. Однажды не успел до восхода солнца найти себе убежище – проводники заблудились и… – Он громко выпустил через ноздри воздух. – Только через неделю один из проводников добрался до Укрытия, но и тот умер, так и не сказав, где остальные. Меня воспитывали бабушка, земля ей пухом, и мать, она хирург, в больнице работает, хотя уже плохо видит и слышит. Надеялась, что я смогу стать достойной заменой, а меня вот, на военщину потянуло…
– Постой, постой. – На Сашином лице вдруг заиграла загадочная улыбка. – Дай-ка я угадаю – ты сбежал! Да?
– Ничего я не сбежал, – зардевшись, что его раскрыли, попробовал опровергнуть догадку Андрей. – Говорю тебе – сам пошел.
– Не ври! – довольно прищурился Саша. – Сбежал.
– С чего ты взял? Я что, по-твоему, не могу сам за себя решить, что мне делать?
– Можешь, конечно. Но если у матери ты один, то никуда она бы тебя не отпустила, я уж точно знаю. А значит, ты сбежал.
– Хватит тебе! – сердито осек его Андрей. – Сам пошел, говорю. Матери записку оставил только. Не мог я ей сказать раньше, понимаешь? Не мог!
Снаружи становилось все темнее. От багровых лучей, пронизывающих мертвенный горизонт, остались только тающие розоватые лоскуты, проглядывающие словно сквозь толстый слой снега. На смену красочному закату пришла закономерная сумрачная угнетенность.
