Дмитрий Мамин-Сибиряк
Старый шайтан
– Что же, отлично… – бормотал Костылев, поглядывая на ухмылявшегося Фомина. – Да, хорошо…
Таким образом, вопрос был решен, и доктор мог вернуться на свое пепелище со спокойной совестью. Дорогой он тоже ухмылялся и повторял про себя: «Тоже обрадовала милейшая Дарья Гавриловна почтеннейшую публику… Вот дурища писаная!» Он был прав, потому что не успела за ним затвориться дверь, как Фомин и Костылев накинулись на Люстига.
– Вы нас без ножа зарезали!!. Ну, куда мы потащим за собой эту корову?.. И все ваш язык, Карл Карлыч…
– Я… что же я? – вертелся Люстиг. – Я тут ни при чем. Она сама пристала ко мне с ножом к горлу… Как же отказать даме?
– Ну и ступайте с ней вдвоем оживлять край… – ворчал Фомин, пользуясь случаем. – Две ночи придется провести в лесу, и вдруг дама… тьфу!.. А вы ей свои сапоги посылаете…
– Это какая-то зебра полосатая! – ругался Костылев. – И я могу только удивляться, что некоторые люди могут на нее обращать внимание…
Друзья доктора рассуждали, как истинные друзья, и чуть не подрались.
II
Сборы в экспедицию немного затянулись из-за того, что Дарья Гавриловна слишком долго выбирала фасон мужских панталон для своего костюма. Вопрос получился самый серьезный и рассматривался со всех точек зрения, с принятием во внимание всевозможных дорожных случайностей. Разрешился он тем, что Дарья Гавриловна собственноручно соорудила себе настоящие кавалерийские рейтузы. Доктор так и покатился со смеху, когда она показалась ему в примерке.
– Вот это так целесообразно и никаких паллиативов! – заметил он с обычной ядовитостью. – Корректно вполне и без компромиссов…
– Болван!..
Члены экспедиции собрались у Костылева и всячески изощряли свое остроумие по адресу Дарьи Гавриловны.
– Недаром говорится, что бабьи сборы – гусиный век, – ворчал Фомин. – Одним словом, будет зеленая чертова кукла… А все Люстиг со своим языком… У меня барометр падает, господа…
Не менее внимания занял вопрос относительно головного убора, пока Дарья Гавриловна не остановилась на высокой шляпе тирольских охотников с орлиным пером. Последнее, впрочем, пришлось заменить петушиным, но это были уже пустяки.
Наконец костюм был готов в окончательной форме и назначен день выступления экспедиции. Стояли последние июльские дни, и погода начала хмуриться. Но ждать дольше было некогда. В состав экспедиции, кроме упомянутых выше лиц, входили лесник Парфен, в качестве «вожа», и председательский кучер Евсей. Половину дороги предполагалось сделать по просеке на лошадях, а дальше – пешком. Ранним утром у ворот докторского дома стояли шесть верховых лошадей. Первоначально Дарья Гавриловна хотела ехать в дамском седле, но ввиду трудностей пути согласилась сесть в мужское, тем более, что где-то читала об англичанках, которые ездят по-мужски. Картина получилась во всяком случае эффектная, и Люстиг был в восторге, когда круглые ноги Дарьи Гавриловны обрисовались в седле во всей своей красоте.
– Я даже и не подозревал, что у вас такие красивые ноги, Дарья Гавриловна, – с утонченной любезностью говорил Люстиг.
– Мало ли вы чего не подозреваете… – кокетливо отвечала она, краснея от комплимента.
Костылев и Фомин только переглядывались, а доктор морщился. А вдруг рейтузы при каком-нибудь прыжке лошади лопнут? Кучер Евсей ухмылялся, а лесник Парфен, человек мрачного характера, старался не смотреть на шалую барыню и даже отплевывался.
Было рано, и экспедиция выступила из Заволочья, не возбуждая внимания еще спавших обывателей. Скверно было только то, что небо начинало хмуриться. За городом сейчас же начинался лес, прорезанный еще свежей просекой. Везде валялись неубранные бревна, вывороченные пни, кучи хвороста, так что экспедиция вытянулась гуськом. Люстиг все время ехал за Дарьей Гавриловной и болтал всякий вздор.
– Если бы вы вместо блузы, Дарья Гавриловна, надели гусарский мундир, было бы еще лучше.
– Ах, отстаньте, насмешник… Мне и без того так стыдно… Все мужчины, и я одна женщина…
– А мне так совсем не стыдно…
В голове экспедиции ехал «вож» Парфен с двумя ружьями за спиной, а последними – председатель и Фомин.
– А ведь она походит на зеленого попугая, – уверял Костылев. – Не правда ли?
– И отчасти на Робинзона Крузо.
– Вернее – помесь Робинзона с зеленым попугаем… Новый зоологический вид. А милейший Люстиг напоминает огорченную миногу…
Просека тянулась на двадцать верст, до урочища Ядьва. Конечная цель путешествия была река Кибос, где была небольшая деревушка Войтух. Костылев, страстный поклонник природы, целую зиму рассказывал о красотах девственного леса, но их пока никто еще не замечал. Лес тянулся какой-то чахлый, болотный. Ели и березы были вытянуты какими-то метелками и обросли бородатым лишайником, точно старческой бородой. Жесткая болотная трава не придавала особенной красоты пейзажу, а проросли белого оленьего моха придавали ему траурный характер. Единственно, что было красиво, это гиганты сибирские кедры. Они стояли, как бояре, в дорогих бархатных зеленых шубах. Некоторые деревья были в два обхвата.
– Разве это не красиво? – кричал Костылев, когда проезжали мимо такого великана. – Не правда ли? Некоторые деревья были так красивы, что мы их обходили просекой… Жаль рубить такого красавца.
Сначала этот восторг разделяли и другие, а потом начались протесты:
– И совершенно напрасно не рубили. Мы теперь вдвое дольше проедем из-за вашей сентиментальности.
Дарья Гавриловна, отъехав верст пять, перестала болтать и напрасно старалась устроиться в седле поудобнее. У нее начали отекать ноги и ломило спину. Седло оказалось самое неудобное, заставлявшее чувствовать каждое движение лошади. В довершение всего пошел дождь, и Дарья Гавриловна гневно обратилась к председателю:
– Что же это такое, Григорий Семеныч?
– Очень просто: дождь…
– А где же обещанная вами природа?
– Посмотрите внимательно кругом. Вон впереди прекрасный кедр.
– Благодарю вас…
К счастью, начавшийся дождь прекратился, и все приободрились, даже унылый скептик Фомин. Доктор только теперь догадался, что следовало захватить пледы и макинтош. Вон председатель оказался хитрее других: Парфен вез в тороках для него походный брезент.
– Благодарите бога, что в конце июля нет мошкары, – оправдывался председатель.
– Мы походим сейчас на героев Майн-Рида или Купера и без мошкары, – отозвался доктор. – Вероятно, вы помните романы «Всадник без головы», «Следопыт»…
– Первое относится к Люстигу, – заметил Фомин. – Этот милорд плохо кончит, я это предчувствую.
Последние версты для Дарьи Гавриловны были настоящей пыткой. Она стерла ноги до крови и должна была молчать, чтобы не подать повода к остроумию мужчин. А Парфен точно назло на все вопросы, скоро ли будет Ядьва, самым хладнокровным тоном отвечал:
– А вот сейчас, барышня… в один секунд…
– Он или сошел с ума, или смеется над нами! – негодовала Дарья Гавриловна, едва держась в седле.
– Pour metre belle – il faut souffrir[1], – отвечал Люстиг.
До Ядьвы ехали часов пять. Дарью Гавриловну сняли с седла чуть не полумертвую. Она едва держалась на ногах, и Люстиг должен был водить ее под руку, как опоенную лошадь. Остановку сделали на красивой лужайке, на берегу речки Ядьвы, где кончалась просека. Парфен устроил сейчас же громадный костер и повесил над ним походный медный чайник, чтобы согреть воды для чая.
