Дмитрий Мамин-Сибиряк
Комбинация
IV
Вечером Кекин пришел в свой час и занял свое место на диване в гостиной. Катенька встретила его в передней с бледным и встревоженным лицом.
– Вы не совсем здоровы? – заметил Кекин, заглядывая в лицо.
– Да… я плохо спала ночь.
– Нужно беречь здоровье.
Девушка молчала, по-гимназически перебирая пуговицы платья.
Гостиная так же была освещена одной лампой, и так же Катенька села далеко от своего жениха. Разговор плохо клеился, и шмыгавшие чрез гостиную дети мешали Кекину подсесть ближе. Он два раза протер свои очки и улыбнулся в пространство. У него сегодня выдался счастливый день: в седьмом классе написали прекрасный emendatum[1], потом директор поздравил с женитьбой, лукаво подмигнул, и, наконец, он после обеда заходил на будущую свою квартиру, где уже делались необходимые приготовления. Вообще все шло отлично, и Кекин, шагая по тротуарам к квартире Вицина, даже бурчал какой-то мотив неизвестного происхождения.
– Итак, я считаю, что мы объяснились вполне… – заговорил он, протягивая руку по спинке дивана. – Это главное. Не правда ли?..
Он забыл только одно, что говорил все время он один, а Катенька только слушала и соглашалась. Но ведь это все равно: он так привык, чтобы его все слушали. Мир в его представлении рисовался чем-то вроде громадного класса, где одни учат, а другие учатся.
– Вы, Владимир Евгеньич, говорили, что в женщине уважаете прежде всего человека… – начала нерешительно Катенька, чувствуя, что лицо у ней покрывается розовыми пятнами.
– Да, говорил…
– Потом вы говорили… Как это сказать?.. Все понимать – все прощать…
– Это сказала m-me de Сталь. Очень умная женщина, которая знала даже латинский язык…
– Потом вы говорили еще про откровенность…
– Да… Это непременное условие, чтобы впоследствии не происходило никаких недоразумений. Впрочем, я говорил относительно…
– Но ведь есть некоторые вещи, которые невозможно сказать… то есть человек скрывает из страха позора, презрения.
Она остановилась и посмотрела на дверь в зал, за которой уже слышался сдержанный шепот и топтанье детских ног.
– Что вы хотите сказать? – удивился Кекин и еще раз протер очки.
– Я говорю, что иногда страх удерживает человека от желания высказаться… В обществе так много предрассудков и вообще несправедливости. Наконец, есть известные требования, которые почему-то предъявляются одной стороне… Мужчина, когда женится, идет с открытым лицом и никто не спрашивает… не спрашивает, как он провел свою молодость. Даже больше: его самые некрасивые поступки сходят за какое-то молодечество… Мужчины думают, что женщины, то есть девушки, ничего не понимают и верят их каждому слову.
– Ну, да… конечно, бывают случаи… – мычал Кекин, с удивлением глядя на заговорившую в первый раз Катеньку. – Но мне не ясно одно… Да, одно. К чему вы ведете речь в таком именно направлении?
– Я хочу сказать только то, что мужчина все себе может позволить и ни за что не отвечает…
– Вы хотите сказать: холостой мужчина?
– А разве это не все равно? Холостой будет женатым… Разве невеста не вправе спросить его откровенно… то есть я, конечно, вас не буду спрашивать, Владимир Евгеньич, потому что такой вопрос для девушки считается неприличным. Женщины должны удовлетворяться тем, что им достанется…
«Вот тебе и откровенность: сам навязал», – думал Кекин, предчувствуя неприятность.
Катеньке вдруг сделалось дурно, и Кекину пришлось в первый раз в жизни бежать за стаканом воды для женщины. В зале он наткнулся на кучу ребят, которые бросились от него врассыпную. «Комбинация!» – едва успел крикнуть кто-то, удирая во все лопатки. Когда он вернулся с водой, Катенька сидела на диване бледная как полотно. Выпив воды, она заметно успокоилась.
– Оставимте этот разговор… – просил Кекин, расхаживая по гостиной. – Я лучше расскажу вам о квартире, то есть о нашей квартире. Да. Всего пять комнат, мебель я беру напрокат, улица тихая и недалеко от гимназии, одним словом, все условия… да, все условия.
– Нет, мне необходимо докончить этот разговор… – перебила Катенька с непонятной для него настойчивостью.
– Не лучше ли в другой раз, Екатерина Васильевна?
– Нет, сегодня или никогда.
Кекину пришлось занять свое место на диване и приготовиться слушать, но им помешала горничная, подававшая чай. Чайная ложечка жалобно зазвенела в руках Катеньки, точно она дрожала со страха.
– Вот вы говорите о справедливости, об уважении к женщине… – заговорила девушка, переводя дух. – Но этого нет…
– Нет, уж извините… я знаю такую женщину, то есть девушку, которую уважаю и люблю больше всего на свете! – выпалил Кекин неожиданно для самого себя.
– Дайте мне кончить… Все это одни хорошие слова. Уважение к женщине вращается в таком тесном кругу и не переходит границ… как это сказать? Ну, да это все равно… Возьмите такой случай: может быть, так называемая девушка с прошлым…
– Как вы сказали?
– Разве вы не знаете, что называется девушкой с прошлым?
– Ах, да… виноват… – смутился Кекин и как-то вдруг съежился.
– Мужчины все с таким прошлым, а девушки являются исключением… Может быть со всяким человеком известная ошибка, увлечение, просто случайность, вообще несчастье, но разве девушке прощается что-нибудь?
Теперь Катенька смотрела уже прямо в глаза Кекину и даже придвинулась к нему. Глаза у ней горели, а рука, лежавшая на столе, вздрагивала.
– Такая девушка покрыта вечным позором… Ее казнят… и кто же? Тот человек, который сделал девушку несчастной, остается в стороне, и у него только одним приятным воспоминанием больше, да и общество на такие шалости смотрит снисходительно. Есть жертва, на которой и вымещается все. Позвольте… Если простая физическая ошибка, заметьте – всего одна ошибка, навсегда губит девушку, то что же нам говорить об уважении к женщине, о всепрощении – вообще о том, чего нет и не бывало? На чем же держится вся наша нравственность и уважение?.. Ведь это, наконец, обидно…
– Позвольте… что вы хотите этим сказать, Екатерина Васильевна? – бормотал Кекин, отодвигаясь от нее.
– Вы не догадываетесь, Владимир Евгеньич, а еще столько говорили об откровенности… вы вперед готовы возненавидеть человека, которому проповедовали эту мораль…
– Вы… вы… вы…
– Да, я именно такая девушка… с прошлым…
Последние слова Катенька проговорила уже стоя, ухватившись одной рукой за стол. Роковое слово точно остановилось у ней в горле… Кекин предчувствовал удар и старался не смотреть на нее. Когда он открыл глаза – Катеньки уже не было в гостиной.
– Вот так комбинация… – растерянно бормотал он, не зная, что делать: убежать неловко, оставаться – того хуже.
На выручку ему явилась Антонида Степановна, – она прибежала встревоженная, испуганная, жалкая.
– Что такое случилось, Владимир Евгеньич: с Катенькой истерика…
– Истерика? – переспросил Кекин. – Ах, да… До свиданья, Антонида Степановна.
– Да куда же вы, Владимир Евгеньич? Нет, я вас не пущу… Может быть, какие-нибудь пустяки… Катенька еще глупа и ничего не понимает…
– Потом… потом… – бормотал Кекин, отыскивая свою шапку.
Так он и не сказал ничего Антониде Степановне, как она ни удерживала его. Разве он имел право выдавать чужую тайну, а Катенька ему сейчас была чужая… А он и квартиру нанял, и директор поздравлял – вот так комбинация в самом-то деле!
В передней Кекин лицом к лицу столкнулся с Тихменевым. Они посмотрели друг на друга, смеряли с головы до ног и отвернулись – Кекин как виноватый выскочил из передней, а Тихменев только развел руками.
– Спятил, голубчик, – даже пожалел он.
– Ну, брат, у нас истерики, – объяснил все доктор, когда Тихменев вошел в кабинет. – Моя старуха катается в гостиной, а Катенька упражняется в своей комнате, то есть в детской… Ничего не пойму. И все это болван Кекин наделал.
– Он меня чуть с ног не сшиб в передней…
– Дикарь, одним словом.
Вечер в доме Вициных, несмотря на присутствие Тихменева, прошел скучно. Антонида Степановна ходила с заплаканными глазами и несколько раз напрасно стучалась в комнату к Катеньке – добрая женщина уже вперед обвиняла падчерицу во всей истории.
Когда Тихменев уходил, Катенька, наконец, показалась из своего заточения. Она улучила минутку, чтобы рассказать ему все.
– Катерина Васильевна, – бормотал он, пораженный всем случившимся. – Да как это вам в голову-то пришло?.. Да это что же такое?..
– Ах, не спрашивай… Все равно пропадать… – шептала она. – Он глуп и, посмотри, сам же придет ко мне… Я ненавижу… он поверил, что я девушка с прошлым… ха-ха!..
– Катенька… Катя… Катька!..
– Ты теперь мой, мой, мой!.. Хоть на день, на неделю, но мой… Уедем куда-нибудь! Я вперед пережила свой позор, свой девичий стыд…
На Тихменева вдруг накатилось раздумье: если эта Катенька была способна выкинуть такую штуку, то потом от нее не скоро отвяжешься… Такие бабы прямо с револьвером охотятся за своими аманами: цок – и амана как не бывало! Но, с другой стороны, его захватила самая смелость Катенькиной выдумки и потом – в каких дураках Кекин-то останется!
– Завтра я получу от него письмо и выговорю себе условием одну неделю… нет, две… У меня есть какая-то тетка, так будто к ней съездить. Ты будь готов.
Она теперь целовала его уже сама как сумасшедшая, плакала и смеялась, и опять плакала, улыбаясь сквозь слезы.
– Люблю, люблю… тебя люблю… – шептала она, прижимаясь к нему всем телом, точно хотела прирасти к нему. – Я погибла, не живя… не любя… я гадкая… Ах, как мне было стыдно лгать на себя и обманывать его!.. Я что-то такое много говорила и даже на него нападала…
