Дмитрий Медведев
Черчилль: частная жизнь
Побыв некоторое время с няней, Черчилль вернулся в казармы Олдершота. Утром на построении ему передали телеграмму, из которой следовало, что состояние миссис Эверест внушает опасения. Уинстон немедленно вернулся в Лондон. Взяв с собой доктора Джорджа Кейтса (1864–1918), а также наняв сиделку, он приехал к больной. Она успела попрощаться с Уинстоном и впала в кому.
Черчилль остался сидеть у кровати миссис Эверест, держа ее за руку, пока в четверть третьего утра она не отошла в мир иной. «Наблюдать за ее кончиной было ужасно», – скажет Уинстон своей матери. Его утешало только то, что «она была рада увидеть меня», что «она не страдала» и «приняла смерть спокойно». «Она прожила невинную, исполненную любви жизнь, служа другим людям и не мучаясь страхами, – напишет он впоследствии. – Она была мне самым дорогим и близким другом на протяжении всех первых двадцати лет моей жизни»[197].
Черчилль организовал похороны няни на городском кладбище Лондона (City of London Cemetery and Crematorium). Зная, что, прежде чем прийти в их семью, покойная служила у священника из Камберленда, он связался с ним, предложив ему приехать и провести службу. Леди Рандольф находилась в Париже и в траурном мероприятии участия принять не смогла. Черчиллей представляли Уинстон и Джек, который тоже переживал, но старался сдерживать эмоции. На Черчилля произвело впечатление количество желающих проститься с покойной. «Были все ее родственники, большинство из которых приехали из Вентнора, – сообщал он своей матери. – Я был очень удивлен, сколько друзей она смогла приобрести в своей тихой и спокойной жизни»[198]. Черчилль заказал венки от себя с Джеком и от леди Рандольф. Также на его средства была воздвигнута надгробная плита. Кроме того, на протяжении многих лет он будет оплачивать у местного флориста Коллинза цветы для украшения могилы любимой няни[199].
«У меня никогда не будет больше такого друга, – напишет Черчилль леди Рандольф в день кончины миссис Эверест. – Я обнаружил, что раньше не осознавал, насколько много бедная старая Вум значила для меня»[200]. Со временем боль притупится, но воспоминания о тех, кто его любил, все равно будут бередить душу и волновать сердце. «Мне становится очень грустно, когда я вспоминаю о старой бедной Эверест, – признается Уинстон спустя пару месяцев после ее кончины. – Какие ужасные потери мы понесли за прошедшие двенадцать месяцев. Мы все умрем: одни – сегодня, другие – завтра. И так будет продолжаться тысячи лет. История человечества – это повествование о бесчисленных трагедиях, и, возможно, самой прискорбной частью бытия является незначительность человеческого горя»[201].
За всеми этими философскими рассуждениями и тяжелыми событиями последних месяцев скрывался тот простой факт, что Уинстон повзрослел. В его жизни начинался новый важный этап. Он и сам это подспудно понимал, когда сказал своей матери, что со смертью няни «распалось еще одно звено, связывающее нас с прошлым»[202]. И хотя связей с прошлым еще будет предостаточно, прошлое уже мало походило на то будущее, которое ждало непоседливого юношу впереди.
Глава 2. Семья
Черчилль не просто вошел, он ворвался в политическую жизнь Великобритании. Едва ему исполнился тридцать один год, как его назначили заместителем министра, в тридцать четыре он занял пост руководителя МВД, а за месяц до своего тридцать седьмого дня рождения он стал первым лордом Адмиралтейства, встав во главе самого мощного военно-морского флота того времени. В любой области Черчилль добивался максимальных успехов, ломал правила и менял устоявшиеся представления. Так было с армией, за пять лет службы в которой молодой гусар смог принять участие в четырех военных кампаниях на трех континентах, попасть в плен и совершить дерзкий побег. Так было с творчеством, к тридцати одному году Черчилль написал семь произведений, включая двухтомную историю войны в Судане и двухтомную биографию своего отца. Так было с политикой, помимо стремительно взлета, потомок герцога Мальборо успел сменить партийную принадлежность, заработав репутацию своенравного и амбициозного парламентария.
Одной из немногих областей, которая диссонировала с активностью и успехами Черчилля на других направлениях, стали его отношения с женщинами. По словам его младшей дочери Мэри Соамс (1922–2014), Уинстона трудно было назвать «дамским угодником»[203]. В его случае власть оказалась слабым афродизиаком.
Во многом неудачи в амурных вопросах были связаны с самим Черчиллем. Во-первых, он не любил светских бесед и разговоров ни о чем, предпочитая только те темы, которые были ему понятны и интересны. «Хотя ему нравилось общество красивых и оживленных женщин, он быстро уставал от разговора с ними, всегда предпочитая говорить (причем иногда весьма громко) с мужчинами», – вспоминают близкие Черчилля[204].
Не способствовала успеху у женщин и такая важная черта характера нашего героя, как эгоизм. «Разумеется, я эгоист, а иначе в этой жизни ничего не добьешься», – скажет Черчилль в 1940-х годах Клементу Эттли (1883–1967)[205]. Заявление откровенное, совпадающее с оценками современников. Например, вторая супруга 9-го герцога Мальборо Глэдис Дикон (1881–1977) была убеждена в том, что «Уинстон совершенно не способен любить. Он всегда влюблен только в свой образ и свое отражение в зеркале. И вообще, он всегда только за одного человека – за Уинстона Черчилля»[206]. На это же указывал сэр Исайя Берлин (1909–1997): «Мистер Черчилль живет в своем пестром мире, при этом совершенно не ясно насколько он осведомлен о том, что происходит в душах других людей. Он совершенно не реагирует на их чувства, он действует самостоятельно. Уинстон не отражает зеркально – он сам воздействует на других, изменяя их соответственно с собственными желаниями»[207].
Женский мир был для Черчилля terra incognita. Ему трудно было понять представительниц прекрасной половины человечества так, как он понимал политику. Однажды, когда его внимание обратили на красивую женщину, он посмотрел на нее и произнес: «Да, она великая женщина, благоразумная, целомудренная». По словам очевидцев, было полно эпитетов, подходящих для описания этой леди, но ее никак нельзя было назвать ни «великой», ни «благоразумной», ни «целомудренной»[208].
Еще одна причина скромных побед на любовном фронте объяснялась, как это ни странно звучит, робостью в отношениях с противоположным полом. Всегда раскрепощенный в компании мужчин, среди женщин Черчилль был неуклюж и неловок. Он и сам это признавал, сравнив как-то себя с герцогом Мальборо: «Санни совершенно не похож на меня. Он великолепно понимает женщин и мгновенно находит с ними общий язык. Гармония и спокойствие его души всегда и всецело связаны с чьим-то женским влиянием. А я туп и неуклюж в этом вопросе, поэтому мне приходится полагаться только на себя и быть самодостаточным»[209].
Одно из следствий самодостаточности состояло в том, что Черчилль, в отличие от своего кузена, не испытывал острой потребности в женском обществе. Наверное даже, приглушенность этой потребности и являлась основной причиной его умеренности в отношениях с дамами. Будь по-другому, никакая робость, светская неуклюжесть и уж тем более никакой эгоизм не смогли бы ему помешать раствориться в неге амурных наслаждений. В этой связи очень характерен следующий эпизод, имевший место в начале его политической карьеры. Сын Розбери – Гарри (1882–1974) – вспоминал, как однажды вечером, после оживленной беседы с артистками мюзик-холла, он с Уинстоном решил пригласить девушек – каждый к себе. Встретив через некоторое время спутницу Черчилля, Гарри спросил, как они провели время. Он хорошо знал своего друга, поэтому последовавший ответ его не удивил: «Ничем, кроме разговоров, посвященных персоне Уинстона, мы не занимались»[210].
Первое упоминание о противоположном поле содержится в письме семнадцатилетнего Уинстона к леди Рандольф. В ноябре 1891 года он пишет ей: «Отправиться домой, вот досада! Я только произвел впечатление на мисс Вислет». В конце 1893 года, будучи в гостях у лорда Хиндлипа, Черчилль познакомится с «очаровательной» Полли Хэкет. Полное имя новой знакомой было Адела Мэри Хэкет (1875–1946). Делясь впечатлениями со своим братом, Уинстон не без гордости сообщал: «Сегодня утром Полли согласилась со мной прогуляться, и мы отправились по Бонд-стрит». Несмотря на большие надежды, общение с новой знакомой будет напоминать, как выразился историк Норман Роуз, «детские сюсюканья»[211]. В 1895 году Полли (или Молли, как иногда ее называют) выйдет замуж за Эдварда Кеннета Уилсона, второго сына крупного судовладельца Артура Уилсона (1836–1909).
После мисс Хэкет Черчилль обратит внимание на артистку Мейбл Лав (1874–1953), однако их отношения будут носить еще более мимолетный характер.
Свою первую любовь Уинстон встретит в Индии, познакомившись в ноябре 1896 года с дочерью Тревора Чичела-Плоудена (1846–1905) Памелой Плоуден (18741971). «Она самая прекрасная девушка, какую я когда-либо видел! – напишет Черчилль матери. – Она очень умна и красива! Мы собираемся вместе отправиться в Хайдарабад верхом на слоне»[212].
Эта поездка положит начало романтической связи. Отношения с мисс Плоуден развивались медленно, что и неудивительно, если учесть бешеную активность Черчилля, пытавшегося поспеть на всех фронтах (кроме – любовного): повоевать там, выступить с речью здесь, направить статью в одно издательство, а книгу – в другое. Он был слишком сосредоточен на своей личности и своих достижениях, чтобы посвятить себя другому человеку. Памела это быстро поняла. Она упрекала Уинстона в том, что он не способен на любовь и привязанность, чем даже задела его. «Почему ты так думаешь? – возмутился он. – Я способен любить. К тому же мои чувства постоянны и не подвержены переменчивым любовным капризам, навеянным сиюминутным увлечением. Моя любовь глубока и сильна. Ничто не может ее изменить»[213].
Черчилль был искренен. Он действительно был способен на «глубокие и сильные» чувства. Но они не касались Памелы. Он будет писать ей из избирательного округа Олдхэма, что думает о ней «больше чем когда-либо прежде». Он будет признаваться матери, что чем больше общается с Памелой, тем больше она его изумляет. Однако после неудач на выборах летом 1899 года он не станет наслаждаться взаимным общением с юной леди, а отправится на войну в Южную Африку, подчинив, как выразилась его внучка Целия Сэндис, «личные отношения собственным амбициям»[214].
Но и Памела не питала особой любви к молодому патрицию. Хотя утверждать так наверняка не представляется возможным. Изменяя своему правилу сохранять каждый документ, связанный со своей жизнью, Черчилль уничтожил большую часть писем от Памелы[215]. Этим он не оставил биографам иного пути, как ориентироваться на конкретные поступки своей подруги. А они были таковы: когда Уинстон попросит поддержать его во время первой избирательной кампании, она ответит отказом. Черчилль неоднократно будет писать Памеле из Южной Африки, рассказывая о своих похождениях и делясь впечатлениями, он даже предложит приехать к нему, но она проигнорирует его предложение[216].
В октябре 1900 года, во время прогулки по берегу реки Авон, вблизи от средневекового замка в графстве Уорикшир, Черчилль предложит Памеле руку и сердце. «Выходи за меня, – скажет он, – я завоюю мир и положу его к твоим ногам»[217]. Но она отвергнет и это предложение.
По мнению исследователей, одной из основных причин отказа стали деньги[218]. Памела была красива и привлекала в обществе много внимания. Такому бриллианту нужны были роскошная оправа и щедрый уход. Ни то, ни другое Черчилль дать не мог. Отказ Памелы был для него неожиданностью, и ее образ еще долго не выходил у него из головы. «Я полностью уверен, она единственная женщина, с которой я смог бы прожить долгую и счастливую жизнь», – признается он матери после расставания[219].
Черчилль переживал напрасно. Жизнь с Памелой вряд ли была бы «долгой и счастливой». Его брат не случайно считал мисс Плоуден «ужасной обманщицей»: он видел, как она «с тремя другими кавалерами ведет себя так же, как с Уинстоном»[220].
В 1902 году Памела выйдет замуж за Виктора Булвера, 2-го графа Литтона (1876–1947) и доставит ему массу беспокойства своим вольным поведением. А Черчилль сохранит с ней дружеские отношения на протяжении долгих десятилетий. Хотя первые годы после расставания дались ему нелегко. Например, в 1907 году он признавался Памеле, что писать ей – «величайшее удовольствие», она «единственная, кроме Джека и матери», кто «всегда меня понимал, прощал и проявлял заботу»[221].
После неудачи с мисс Плоуден Уинстон потерпит новое поражение. На этот раз от американской актрисы Этель Бэрримор (1879–1959). Она происходила из семьи известных актеров, поэтому быстро поднялась по крутой лестнице славы и успеха. Когда Уинстон откроет ей свои чувства и предложит узаконить отношения, мисс Бэрримор ответит отказом. Позже Этель уверяла, что причиной расставания стала политическая деятельность Черчилля. «Я никогда не считала себя способной к нормальному существованию в мире большой политики», – говорила она[222]. Подобное заявление несколько противоречит восторженным откликам Этель начала 1900-х относительно перипетий политической борьбы[223]. Поэтому, вполне возможно, что истинной причиной разрыва была не политика, а сам жених, который не соответствовал ее требованиям.
Следующей возлюбленной Черчилля стала богатая наследница пароходной империи[224] Мюриель Уилсон (1875–1964), сестра того самого Эдварда Уилсона, за которого вышла Полли Хэкет. Именно в год свадьбы Полли они и познакомились, однако серьезными их отношения стали только после расставания с Памелой. Американские журналисты называли Мюриель «самой красивой девушкой Великобритании», а их британские коллеги, восторгаясь ее «необычайной красотой», отмечали, что любое появление мисс Уилсон на публике не могло остаться незамеченным[225].
Мюриель была знаменита своими театральными постановками, которые устраивала для близких друзей в загородных поместьях или на сценах Лондона. Она сама прорабатывала сюжеты и костюмы и сама выходила на подмостки. Роль Музы Истории особенно нравилась начинающему политику[226].
Отношения между молодыми людьми развивались стремительно, и вскоре общественность начала жить в предвкушении близкой свадьбы. Один из журналистов даже пошутил, что у Черчилля есть три главные цели: добиться успеха на литературном поприще, опубликовав «Лорда Рандольфа», взять в жены Мюриель Уилсон и отрастить усы, причем последняя цель является самой недостижимой[227].
Но Черчилль не оправдает надежд. Он сделает Мюриель предложение, и та ответит отказом. Уинстон попросит ее передумать. Он был готов подождать, обещая ей все блага мира. Он даже прочтет ей стихи, сказав, что лучше всего его чувства переданы в «Мэри Морисон» Роберта Бёрнса (1759–1796):
Я за тебя погибнуть рад.
Зачем же рушить мой покой?
Люблю и, значит, виноват?
Пусть слезы катятся рекой?
Ах, пусть я не любим тобой,
Приди, явись, что краткий сон.
Жестокосердной быть такой
Не может Мэри Морисон![228]
Считается, что причиной отказа стало неверие в будущее жениха[229]. Весьма недальновидный прогноз, учитывая достижения нашего героя. Не исключено, что Мюриель просто не нужен был брак на тот момент. Она была более чем состоятельна и еще более чем самодостаточна. Она выйдет замуж (за «обыкновенного типа», по словам Черчилля[230]) только в 1918 году, когда ей исполнится уже сорок три года. Несмотря на разрыв, Черчилль также сохранит с ней дружеские отношения. В 1906 году они совершат дорогостоящую автомобильную поездку по Италии: Болонья, Равенна, Римини, Урбино, Перуджа и Сиена. В ходе путешествия Черчилль напишет леди Рандольф о «спокойной banalité» в их отношениях[231].
Через год после этой поездки в обществе поползут слухи о якобы готовящейся свадьбе между подающим большие надежды молодым членом Либеральной партии Уинстоном Спенсером Черчиллем и девятнадцатилетней Хеленой Летицией Ботой (1888–1974), дочерью бурского генерала Луиса Боты (1862–1919). Но это были всего лишь слухи. Спустя шестьдесят лет Хелен заявит в своем интервью Sunday Express: «Это было очень маловероятно, чтобы я смогла влюбиться в Уинстона. К тому же не забывайте, я из Трансвааля!»[232]
В жизни Черчилля были еще женщины, ведущее место среди которых занимала дочь будущего премьер-министра Герберта Генри Асквита – Вайолет (1887–1969). Она познакомилась с Черчиллем на одном из званых обедов в 1907 году. В отличие от других девушек, с кем у Черчилля были отношения, Вайолет смогла понять и принять его внутренний мир. Ей нравились его монологи, она восхищалась его умом и наслаждалась его обществом. Она увидела в нем родственную душу. У них было много общего, как во взглядах, так и в характере. Вайолет рассчитывала, что подобные совпадения предоставят благоприятные условия для сближения и создания крепкого союза. Но все произошло с точностью наоборот. То, что должно было стать цементом, на самом деле оказалось неодолимым препятствием. Черчиллю нравилась Вайолет, и он ценил ее, но только как друга. Как заметил один из его биографов, «Черчилль не искал Черчилля в женском обличье»[233].
Среди других пассий политика историк Майкл Шелден указывает на Этель Гренфелл (1867–1952). Ее имя скромно представлено в официальной биографии[234], и упоминание о ее романе с Черчиллем может сойти за сенсацию. Но на самом деле никакой сенсации и никакого романа не было. Даже сам Шелден в своей увлекательной книге о первых пятнадцати годах Черчилля в большой политике, посвятив взаимоотношениям этой пары несколько страниц, не ссылается ни на один документ, однозначно указывающий на то, что между ними было нечто большее, чем дружба[235].
Избранницей Черчилля, которой он отдаст свои ум и душу, станет Клементина Огилви Хозье (1885–1977).
Клементина родилась 1 апреля в семье полковника Генри Монтагю Хозье (1838–1907) и леди Бланч (18521925). Для родителей Клементины понятие супружеской верности было не более чем пустым звуком. Ходили слухи, что у леди Бланч было десять любовников[236]. По словам самой леди Бланч, она родила своих дочерей – Клементину и ее старшую сестру Катарину (1883–1900), больше известную как Китти, – от капитана 12-го уланского полка Уильяма Джорджа Миддлтона (1846–1892) по прозвищу Гнедой[237]. Миддлтон прожил яркую, но короткую жизнь, оборвавшуюся так же внезапно, как звучит хлопок стартового пистолета. В 1892 году он разбился насмерть, упав с лошади во время одного из забегов на скачках с препятствиями.
Среди других кандидатов на возможное отцовство Клементины историки указывают Алджернона Фриман-Митфорда, барона Редесдэйла (1837–1916), известного в то время дипломата, работавшего в британских посольствах в России, Японии и Китае. В 1871 году Бертрам Редесдэйл будет назначен послом в Санкт-Петербург, но вихрь лондонской жизни окажется для него дороже прекрасного «Петра творенья». Вернувшись в Англию, он займется политикой, но безуспешно. Свое истинное призвание этот человек найдет в литературе. В 1890-е годы он напишет несколько неплохих книг, посвященных странам, где ему довелось служить дипломатом[238].
После целой серии скандалов в 1891 году родители Клементины расстанутся, и леди Бланч окажется в затруднительном финансовом положении. Она будет вынуждена покинуть фешенебельный район Лондона и переедет в Кенсингтон. Также она проживала в Сифорде, Суссек, и на французском курорте Дьеп, который в то время считался столицей казино. Именно здесь Клементина выучит французский, что даст ей впоследствии возможность использовать свои знания для частного преподавания.
Первая встреча будущих супругов состоялась летом 1904 года на одном из приемов, организуемых лордом и леди Крю в роскошном особняке на Керзон-стрит. Черчилль приехал с матерью. Заметив красивую молодую девушку, он спросил леди Рандольф, не знает ли она, как зовут прекрасную незнакомку. Та не знала, но пообещала выяснить. Как оказалось, леди Рандольф была знакома с леди Бланч, и даже более того, ее зять – супруг ее сестры Джон Лесли – был крестным отцом Клементины.
Она с радостью представила молодых людей друг другу. Но Уинстон все испортил. Он молча уставился на девушку, вогнав ее тем самым в краску. Внезапно к ним подскочил какой-то проворный кавалер и пригласил Клементину на танец. «Зачем вы стали общаться с этим ужасным типом, Уинстоном Черчиллем?» – поинтересовался он во время вальса[239].
На этом все и закончилось. Вернее, началось. Почти четыре года они не виделись. Черчилль с головой окунулся в политику, Клементина вела светскую жизнь. Вспоминали ли они о встрече? Если и да, то Уинстон, скорее всего, журил себя за скованность, а Клементина, вероятно, изумлялась тому, что не перевелись еще скромники в Королевстве. Похоже, они и не думали, что им придется встретиться вновь.
Однако встреча состоялась. И поспособствовала ей Мэри Стюарт-Маккензи (1845–1931), после замужества – леди Сент-Хелье, за доброту и отзывчивость известная в лондонском обществе, как «леди Санта-Клаус». В свое время она согласилась помочь Уинстону попасть в военную экспедицию в Судане. Спустя десять лет она снова помогла – на этот раз найти супругу и обрести семейное счастье.
В марте 1908 года леди Сент-Хелье устроила в своем особняке, в доме номер 52 на Портленд-плейс, обед, на который пригласила многих влиятельных людей, включая Уинстона Черчилля. Но он счел, что на обеде будет царить невероятная скука, и решил вежливо отказаться – зачем куда-то идти, когда можно спокойно посидеть дома в теплой ванне? Пришлось вмешаться его секретарю Эдварду Маршу (1872–1953). Он пристыдил своего шефа: учитывая услуги леди Сент-Хелье, отказываться от приглашения было невежливо. В результате Черчилль нехотя отправился на прием, променяв, как потом окажется, короткий отдых в ванне на больше чем полвека счастливого брака.
Клементина тоже могла пропустить званый обед. Она не хотела появляться в вышедшем из моды платье, к тому же, как нарочно, куда-то подевались бальные перчатки. Единственной причиной, почему она все-таки пришла, стало суеверие: без нее за столом сидели бы тринадцать человек.
– Вы читали мою книгу «Лорд Рандольф Черчилль»? – спросил Уинстон молодую леди.
– Нет.
– А если я вам ее завтра пришлю, тогда прочтете?
Клементина кивнула, но Черчилль, забегая вперед, так и не выполнил своего обещания, чем произвел «дурное впечатление». А в тот вечер собеседник показался ей «очень интересным»[240].
«Где начинается семья? – спросит однажды Черчилль. – Она начинается, когда юноша влюбляется в девушку. Никакой другой существенной альтернативы до сих пор не нашли»[241]. Став жертвой проказника Купидона, Уинстон был поражен красотой, умом и обаянием но вой знакомой. Он убедил мать пригласить леди Бланч с ее очаровательной дочерью в особняк Солсбери-холл, арендуемый леди Рандольф. Новая встреча еще больше сблизила молодых людей. «Что за утешение и наслаждение – встретить столь умную и благородную молодую девушку, – напишет он Клементине через несколько дней. – Я надеюсь, мы еще встретимся и лучше узнаем друг друга. По крайней мере, я не вижу особых причин, почему бы нам не продолжить наше совместное общение»[242].
Девушка согласится, и между ними начнется переписка, которая растянется на полвека. Сохранятся более тысячи семисот писем, записок и телеграмм, которыми они обменивались не только в дни разлук, но и находясь под одной крышей. По воспоминаниям современников, в беседах Клементина обычно слушала мужа, а если хотела на чем-то заострить его внимание, писала записки[243]. Аналогичной практики она советовала придерживаться и коллегам Черчилля, объясняя, что Уинстон может пропустить мимо ушей реплику собеседника, но он всегда прочтет то, что написано на бумаге[244].
Свои письма Клементина обычно подписывала «Кошка» и вместо автографа рисовала это животное. А Уинстон был «Мопсом» и, позже, «Хрюшей». В его письмах также есть забавные рисунки – животных он изображал в том настроении, какое наиболее соответствовало духу послания[245]. Сегодня эти документы представляют уникальный материал для раскрытия внутреннего мира политика.
Через месяц после обеда у леди Сент-Хелье Черчилль напишет Клементине, что чувствует себя «одиноким со зданием среди толпы»[246]. До этого подобную откровенность он проявлял только в отношениях с Памелой, в частности жалуясь ей на то, что у него «мало друзей». «Да и почему их должно быть много?» – спрашивал он и сам же давал ответ, ссылаясь на свою «занятую и эгоистичную жизнь», а также неспособность оказывать маленькие услуги, которые делают «дружбу приятной и теплой»[247].
Между тем отношения с Клементиной развивались живо. Четвертого августа Уинстон принял участие в брачной церемонии, правда пока не в качестве жениха. Семейную жизнь начал его брат, расписавшийся с Гвенделин Берти (1885–1941). Церемония прошла скромно, присутствовали на ней только самые близкие люди. Но разве дело в большом количестве гостей? «Невеста выглядела восхитительно, – делился Черчилль с Клементиной. – Торжествующий Джек пронес ее на руках под дождем из риса под восторженные приветствия»[248].
После свадьбы Черчилль вместе с друзьями остановится в загородном доме своего кузена Фредерика Геста (1875–1937). Ночью отопительная система, установленная не так давно, дала сбой. Спустя несколько минут все здание было охвачено рыжими языками пламени. Тем, кто находился в доме, повезло, что пожар начался до того, как все уснули. Повезло еще и потому, что среди них оказался Уинстон. Не дожидаясь приезда пожарной бригады, он надел на себя металлическую каску и принялся руководить тушением пожара.
Небходимо было срочно спасти как можно больше ценных вещей. Никто, правда, не смог вразумительно объяснить, где именно эти вещи находятся. Эдвард Марш вбежал в первую попавшуюся комнату и, увидев там какие-то книги, принялся выкидывать их в окно. Как потом выяснится, книги принадлежали прислуге, бесценные же манускрипты елизаветинской эпохи навсегда превратились в пепел. Такая же судьба будет ожидать и многие документы Черчилля, которые все тот же Марш, к недовольству своего шефа, не упакует должным образом[249].
Для нашего героя все могло закончиться гораздо трагичнее, чем потеря документов. Мистеру Черчиллю «просто чудом удалось избежать гибели, – сообщит корреспондент местной газеты Nottingham Daily Express. – Когда он выносил из здания очередную пару бюстов, за его спиной обрушилась крыша. Задержись он на секунду-другую, и был бы погребен под обломками»[250].
Едва добравшись до письменного стола, Черчилль тут же напишет своей возлюбленной: «Пожар был великолепным развлечением, мы здорово повеселились. Жаль лишь, что подобное веселье обходится слишком дорого»[251]. Безрассудная смелость, проявленная им в критический момент, произведет огромное впечатление на молодую девушку. Похоже, Черчилль все больше стал походить на мужчину ее мечты, или наоборот, мечта все больше стала походить на Черчилля.
Наконец, отношения между ними достигли той стадии, когда необходимо было решать, что делать дальше. Придавать ли им легитимность брачного союза либо остановиться на достигнутом уровне взаимной привязанности? Прежде чем искать ответ, необходимо понять – хотел ли сам Черчилль полноценной семейной жизни или ему, с его эгоизмом и возрастающей активностью, по душе было независимое, хотя и одинокое плавание по бурному океану жизни?
Бенджамин Дизраэли считал, что ни один мужчина не может быть полноценным членом парламента, пока не вступит в брак[252]. Аналогичную мысль Черчиллю высказывал и его друг Хью Сесил (1869–1956): «Женитьба окажет на тебя благоприятное влияние и в ментальном, и в моральном, и в политическом плане. Холостяки обычно воспринимаются, как морально неустойчивые»[253]. Не все, однако, разделяли эту точку зрения. Например, экс-премьер Артур Бальфур (18481930) так и прожил всю жизнь, не связав себя узами брака.
Черчиллю была ближе точка зрения Дизраэли, хотя он уже семь лет заседал в парламенте холостым и добился успеха в политике. По его мнению, «именно семья и домашний очаг создают, усиливают и поддерживают величайшие добродетели человеческого общества»[254]. Несмотря на всю свою активность в политике, он делал все от него зависящее, чтобы решить и матримониальную проблему. И те предложения руки и сердца, которые он до встречи с Клементиной сделал трем женщинам, яркое тому подтверждение. Подтверждением можно считать и то, что, в отличие от государственной службы и литературной деятельности, победы на личном фронте давались ему гораздо труднее. Но он не отчаивался. Не случайно один из самых популярных афоризмов, приписываемых Черчиллю, звучит так: «Успех – это способность идти от одного поражения к другому, не теряя энтузиазма»[255].
После пяти месяцев ухаживания, в начале августа 1908 года, Черчилль решил пригласить возлюбленную в Бленхеймский дворец. Клементина приняла приглашение без энтузиазма. Она думала, что в замке будет много гостей, к тому же ей, как всегда, нечего было надеть. Происходя из аристократического, но обедневшего рода, она с детских лет привыкла жить в экономии и не могла похвастаться богатым гардеробом. Для Уинстона же, считавшего, что деньги предназначены исключительно для того, чтобы их тратить, понятия экономии не существовало.
Пытаясь переубедить Клементину, он напишет ей: «Если бы ты только знала, как я хочу видеть тебя в этот понедельник. Мне так хочется показать тебе это удивительное место. В его прекрасных садах мы найдем много уголков, где сможем уединиться и обсудить все на свете»[256]. За первым письмом тут же последует второе, в котором Черчилль упомянет о «странном и таинственном взгляде» мисс Хозье, секрет которого он «так и не может разгадать»[257].
Поняв, что больше всего Уинстона волнует разговор наедине, а не пышный прием в Бленхеймском дворце, Клементина согласилась. Едва поезд тронется и, набирая скорость, помчится из Коувса в Оксфордшир, она достанет лист бумаги, перо и чернильницу, чтобы написать своей матери: «Я чувствую себя ужасно робкой и очень усталой»[258]. Черчилль, ждавший ее на железнодорожном вокзале в Оксфорде за рулем своего автомобиля, робел еще больше.
Два дня он будет водить Клементину по прекрасным окрестностям Оксфордшира, но так и не решится сказать ей о главном. На третьи сутки он настолько отчается, что не захочет даже вылезать из постели. Клементина будет терпеливо ждать его внизу, пить чай за столом и серьезно подумывать о том, а не оставить ли ей Бленхейм.
