Дмитрий Лифановский
Проект «Ковчег». Воздушные рабочие войны. Часть 2
***
О цветах ли думать в небе грозном,
Когда воздух порохом набит?
Иль о море, что во мгле морозной
Черной глубиной меня страшит?
Злобно лают в десять ртов зенитки,
Самолет в лучах. Ну как тут быть?
Жизнь, как говорят, висит на нитке…
Вот тогда чертовски жажду жить!
Вот тогда, до боли стиснув зубы,
Вырываясь из кольца огня,
Закусив от ярой злости губы,
Я шепчу упорно про себя:
«Ну, шалишь», – шепчу я в темь ночную,
Обращаясь к смерти, к ста смертям,
Жизнь свою, хотя и небольшую,
Я, клянусь, без боя не отдам!
Буду драться. Ты меня ведь знаешь.
Сколько раз встречались по ночам
В тесном небе! Врешь, не запугаешь…
Убирайся ты ко всем чертям!
Ты меня не раз уже пугала,
Хохоча во весь свой рот пустой,
Ты грозила, пулями плевала,
Даже раз царапнула косой.
Ты шипела, усмехаясь мерзко:
«Догоню, живой тебе не быть!»
Я ж в ответ всегда бросала дерзко;
«Не боюсь! Хочу – и буду жить!»
(Наталья Кравцова (Меклин) 1943 год)
I
Теплый ветерок несет с собой запах моря и степных трав. На изумрудном травяном ковре, словно пятна крови ярко алеют маковые полянки. Вот ветерок подул сильнее, и степь заколыхалась, будто волнующееся море, зашумела, задышала, покатились зеленые волны, переваливаясь через холмы и скрываясь за далеким горизонтом. И над всем, над этим пронзительно голубое, глубокое небо без единого облачка. И там в этой лазурной вышине вальяжно кружат беркуты, хозяева здешнего неба. Но вот холмы стали выше, и степные просторы Тамани сменяются лесистыми предгорьями Кавказа. Именно здесь в двадцати километрах от курортной Анапы, окруженная с одной стороны ровными рядами виноградников, а с другой лесами, богатыми грибами и ягодами, раскинулась в тени садов станица Гостагаевская. Здесь базировался Первый ночной легкобомбардировочный полк особого назначения НКВД СССР и отдельная вертолетная эскадрилья. Второй бомбардировочный и два истребительных полка расположились чуть восточней в станицах Славянской и Ахтырской, а дальники с разведчиками в Краснодаре.
Лучи утреннего солнца веселыми искорками играли на паутинках, свисающих с ветвей яблонь, вишен и слив. От дворов пахло дымком и чем-то съедобным. Из черной воронки громкоговорителя, установленного на подоконнике настежь распахнутого окна самой крайней хаты, слышался напряженный голос диктора, передающего вчерашнюю сводку. Станица жила своей жизнью. Война еще не докатилась до Кубани, но она была совсем рядом, в нескольких десятках километров и это чувствовалось. За околицей, там, где до войны зеленели богатые виноградники, сейчас был перепаханный, тщательно выровненный тракторами и покрытый редкой, жухлой травой пустырь, с еле заметными глазу холмиками маскировочных сетей, укрывающих капониры с самолетами и вертолетами и зенитные орудия. Маскировке в корпусе уделялось огромное внимание. Только эти сети, полосатый чулок ветроуказателя и еще караульные, размеренно шагающие туда-сюда, туда-сюда, выдавали, что здесь находится действующий аэродром. Но это только днем. А с наступлением сумерек здесь начиналась напряженная на износ работа. Бипланы вылетали один за другим. Первый, второй, третий, четвертый… Последний… Но уже возвращаются первые экипажи, чтобы дозаправится пополнить боекомплект и снова в ночное небо, работать по железнодорожным станциям и переездам, переправам, колоннам вражеской пехоты и техники, тянущимся и тянущимся к ожесточенно сопротивляющемуся Керченскому полуострову. И так от заката до рассвета, без перерыва, без отдыха, чтобы едва забрезжит рассвет, посадить свой усталый самолет, отогнать его к капониру и вывалиться из кабины. Еле-еле держась на ногах скинуть парашют, черт бы его побрал, все равно нельзя им пользоваться, лучше в землю, чем в плен, добрести до столовой, накидать в себя еды, не чувствуя голода и вкуса, и упасть на соломенный тюфяк в приютившей тебя хате, тут же забываясь тяжелым сном. А вечером подъем и новая воздушная работа на износ.
А c другой стороны Крыма героически сражался Севастополь. Но там работали второй дальнебомбардировочный полк Микрюкова и третий бомбардировочный Расковой под прикрытием истребителей Казариновой и Петрова. Дальники так, вообще, добирались до самой Румынии, но пока только на разведку, уж слишком хорошо немцы и их союзники защищали свои горюче-смазочные материалы[i]. Но бомбить румынские нефтепромыслы, практически полностью обеспечивающие Группу армий «Юг» ГСМ, придется, не считаясь с потерями. Поэтому и поднимались каждую ночь с Краснодарского аэродрома четвертые Илы с ковчеговским секретнейшим разведывательным оборудованием на борту.
Не сидели без дела и вертолетчики. Их работа тоже начиналась ночью. Доставка на передовую боеприпасов и медикаментов, свежих газет и писем, переброска личного состава и вооружения, а обратными рейсами шла эвакуация раненых, для чего к каждому экипажу были прикреплены фельдшеры. Все то же самое делали и моряки Азовской флотилии и Черноморского флота, но у вертолетчиков было преимущество, они летали непосредственно на передовую, за что, буквально в первую же неделю пребывания на Крымском фронте, стали пользоваться искренней любовью и уважением бойцов. Ведь это так важно получить из дома весточку, а если тебя ранят, знать, что этой же ночью за тобой прилетят и доставят в госпиталь. И не надо трястись, сцепив от боли зубы, на подводе или машине, напряженно вглядываясь в небо, чтобы не проморгать немецкие самолеты, с радостью расстреливающие транспорт помеченный красным крестом. А потом ждать на берегу катера, которые увезут тебя с сотнями таких же раненых на материк. «Наши сестрички», так стали звать на передовой девушек вертолетчиц, а их винтокрылые машины «милками» или «стрекозами». А ведь еще бывало, приходилось работать по вражеской передовой, выполняя роль штурмовиков. Причесывая «эрэсами» и крупняком немецко-румынские траншеи.
Пошла третья неделя, как они здесь. Вроде недавно, а уже обжились, обустроились, распределились по хатам, завели знакомства среди станичниц, мужчин-то почти не осталось, все ушли на фронт.
– Хорошо-то как, Любочка! – раскинувшись на мягкой траве и задрав на ствол яблони босые ноги, восторженно протянула ослепительно красивая блондинка, одетая в армейские бриджи защитного цвета со следами аккуратной штопки, задранные почти до самых коленок и белую нательную рубаху. Сапоги, ремень с кобурой, пилотка и гимнастерка со звездочками младшего лейтенанта на погонах госбезопасности, но с крылышками ВВС аккуратной кучкой лежали рядом, – как будто и нет войны. И морем пахнет, чувствуешь?
– Морем – не чувствую, – бросила на блондинку быстрый взгляд из-под длинных темных ресниц вторая девушка с такими же погонами только с двумя лейтенантскими звездами, с серьезным видом сидящая за сколоченным неподалеку от яблони столом, покрытым листами карт и делающая карандашом какие-то пометки в лежащем перед ней блокноте – а вот то, что кто-то получит от мамочки[ii] по шее за грязное исподнее – чувствую. Наташка, вставай, зазеленишь же рубашку!
– Ай, – легкомысленно махнула рукой Наташа, – отстираю. На море хочу, – мечтательно протянула она, – на пляж!
– Вот отобьём Крым, будет тебе и море и пляж, – пробормотала Любочка, глядя на карту и задумчиво покусывая кончик карандаша. Наталья резко поднялась и уселась, сложив ноги по-турецки. Она тревожно и с надеждой во взгляде посмотрела на подругу:
– Думаешь, отобьем?
– Обязательно отобьем! – уверенно блеснула глазами Ольховская.
– Хорошо бы! Силища-то какая прет! Прошлой ночью на Ички летали. Там танков – ужас просто! И зенитки, – она зябко повела плечами.
– Ну, так отбомбились же, – улыбнулась Люба.
– Толку-то, от наших пятидесяток танкам, – прикусила губу Наталья.
– У каждого своя работа, – голос Любы стал жестким, – Вы эшелон с горючим подожгли. ПВО проредили. А танки Марины Михайловны забота.
– Так-то оно так, – покачала головой Наташа, – но… – что «но» Люба так и не услышала, из динамика радио раздался бодрый голос:
– А сейчас «Песни с фронта». Сегодня вы услышите в исполнении младшего сержанта Зинаиды Воскобойниковой так полюбившиеся нашим бойцам и командирам на фронте песни, написанные еще одним фронтовиком, командиром Первого отдельного смешанного авиакорпуса особого назначения НКВД СССР дважды Героем Советского Союза подполковником Стаиным, – Наташа подскочила и, бросившись к окну, сделала звук громче. А диктор продолжал: – Младший сержант Воскобойникова встретила войну в Ленинграде, потом была блокада, эвакуация и вертолетное училище. Так она оказалась в экипаже товарища Стаина. В декабре на Ленинградском фронте, при выполнении боевого задания в неравном бою с немецкими истребителями их вертолет был сбит над Ладожским озером. Раненый, тогда еще капитан, Стаин смог дотянуть до своего аэродрома и посадить подбитую машину. А младший сержант Воскобойникова получила тяжелые ранения. Долгое лечение и она возвращается в строй. Только летать ей запретили врачи. Но Зинаида не сдается и мечтает вернуться в небо, бить ненавистного врага! А пока она служит писарем при штабе корпуса, поет и, вы не поверите, товарищи, по приказу командования, снимается в кино про летчиков, где играет почти саму себя. Надеемся скоро увидеть Зинаиду в кинотеатрах, а пока послушаем песни в ее исполнении. Всем девушкам-фронтовикам, летчицам родного авиакорпуса и отдельно сержанту Волковой, проходящей лечение в госпитале, Зинаида поет эту песню.
Послышался шорох, тихая музыка и проникновенный, хорошо знакомый летчицам голос:
Щербатый месяц на воле за рекой,
Запах из детства над скошенной травой,
Мамины руки плетут мою косу, -
Всё, что мне снится, всё, что люблю.
Мы вернемся назад.
По-другому не может быть, слышишь, родная!
Мама, я не успела тебе все секреты свои рассказать…
Прорастает трава по весне и березы шумят, не смолкая.
Мама, мама, прислушайся, – это мой голос, я дома опять!
– Эх, завидую я Зинке, – воскликнула Наташа, – талантливая, ужас просто! Да и командир тоже.
– Кто бы говорил, – усмехнулась Люба, – сама вон какие стихи пишешь!
– Нее, – махнула рукой блондинка, – это все не то. Не сравнить!
– А мне нравятся, – пожала плечами Люба, – да и кто тебе не давал, как Зинке в артистки пойти. Звали же.
Венгеров действительно звал Наташу в свою картину, но она отказалась. Владимир пытался даже забрать ее через ГлавПУР, но тут горой встали Бершанская, Рачкевич и сам Стаин, жестко поставив условие – корпус или воюет или снимается в кино и участвует в парадах. Пришлось киношникам отступить. Правда Венгеров еще долго дулся на Сашку, но Стаину было глубоко плевать на переживания режиссера, у него и своих забот хватало. Да и вообще, когда бригада артистов покинула расположение, весь личный состав вздохнули спокойно, уж больно много было с ними проблем. Да и держать творческую вольницу в узде становилось все сложней и сложней. Артисты и дисциплина оказались совершенно несовместимы. Даже серьезный на первый взгляд Крючков оказался еще той занозой, то пытаясь приставать к летчицам, то устроив пьянку в расположении. За что побывал на губе и получил предупреждение от Стаина, что еще одно замечание и Николая Афанасьевича, не смотря на все его творческие заслуги, выведут за КПП с приказом не подпускать его к части на пушечный выстрел.
– Какая из меня артистка, Люб? – улыбнулась Наташа, – Да и куда я от вас. Вон, даже Зинка вернуться хочет. И вернется. Зинка она такая – упрямая. Любую стену пробьет.
– Эта пробьет, – усмехнулась в ответ Ольховская, – и вдруг прищурившись, стала всматриваться в небо, забыв про музыку и беседу – а это еще кто?! – вторя ее вопросу, под масксеткой заворочались стволы зенитных орудий, а рядом вскинул к глазам бинокль лейтенант – командир батареи. Но судя по тому, как он был спокоен, приближающиеся самолеты были свои, но зенитки, тем не менее, поймав цель, продолжили ее сопровождать. Вот уже над аэродромом ясно послышался звук моторов и два звена «яков» на бреющем, покачав крыльями со звездами, пронеслись над полем, станицей, свечой взмыли вверх и, выполнив бочку и вираж пошли на посадку, – Пижоны! – зло прошипела Ольховская, – Наташка, бегом к Бершанской, доложи, что у нас гости, – а сама, не обращая внимания на суетливо наматыющую портянки Меклин, бросилась на поле, где первая пара истребителей уже коснулась шасси травы полосы и шустро побежала ей навстречу, в сторону околицы станицы. Следом уже садилась вторая пара.
Яки встали рядком, как на парадном смотре, метров за сто пятьдесят не доезжая плетня и то, наверное, потому что дальше начиналась не выровненная пашня и летчики побоялись скапотировать или сломать стойку шасси. Пока Люба бежала, фонари кабины откинулись, и на землю выбралась четверка парней, чему-то посмеиваясь. Еще не успев до них добежать, Люба звонко сердито закричала:
– Кто такие?! Почему без предупреждения?!
Один из парней с темными на выкате глазами, весело смотрящими из под разлетевшихся крыльями птицы бровей и слипшимися от пота волосами зачесанными назад, шагнул ей навстречу:
– Майор Иванов, – представился он, с масляным интересом поглядывая на высокую статную девушку, – командир специальной авиагруппы. Прибыл в распоряжение подполковника Стаина.
– Лейтенант Ольховская, – по уставу представилась Люба, – дежурный по аэродрому. Извините, товарищ майор, нас не предупредили о вашем прибытии.
– А мы сюрприз решили сделать, – хохотнул прибывший майор, вместе с ним задорно сверкнули зубами, стоящие позади него летчики.
– Это плохой сюрприз, товарищ майор, – сердито выговорила Люба, – вас могли сбить на подлете зенитчики! И уберите, пожалуйста, с поля ваши машины, вы демаскируете аэродром.
– Какая сердитая! – хохотнул Иванов, игнорируя ее требование, – мне бы с подполковником Стаиным сначала поговорить.
– Сначала уберите самолеты с поля! Туда, – Люба, сердито нахмурясь, махнула рукой в сторону маскировочных сетей, – я распоряжусь, их замаскируют.
– Вот же ты заноза, лейтенант, – покачал головой майор. Из станицы на поле, тарахтя мотором, вылетел мотоцикл с коляской, из которой практически на ходу выпрыгнула Бершанская.
– Что здесь происходит, кто такие?! – она требовательно посмотрела на прибывших.
– Майор Иванов. Командир особой авиагруппы. Прибыли в распоряжение подполковника Стаина.
– Товарищ командир, – тут же вставила свои две копейки Люба, – они самолеты убирать не хотят. А вдруг немцы!
– Майор Бершанская. Командир полка. Убирайте самолеты с поля, потом поговорим.
Иванов покачал головой и, кивнув, пошел к самолетам, показав рукой своим летчикам, чтоб двигались за ним. Пришлось отгонять «Яки». Летчики с удивлением наблюдали, как буквально из-под земли появившиеся девушки в спецовках техников, споро накидывают на машины маскировочные сети. И если Василий просто любовался на ладные фигуры девушек, скрыть которые не могли даже мешковатые в пятнах масла комбинезоны, прибывшие с ним парни уже успели повоевать и оценили царящий здесь порядок. Да и если б им в штабе фронта не сообщили точное расположение аэродрома, сами они его не нашли. Слишком хорошо он был замаскирован.
– Да серьезно тут у вас, – одобрительно протянул один из парней с капитанскими погонами, седой прядью в волосах и шрамом от старого ожога на щеке, отчего казалось, что он все время кривиться в усмешке.
– По-другому никак, – серьезно отозвалась невысокая, некрасивая девушка со скуластым лицом и кряжистой, какой-то мужской фигурой, – бомбят.
– Часто? – спросил капитан. Другие летчики тоже заинтересованно прислушивались к разговору, посматривая за тем, как их самолеты буквально за несколько минутпревращаются серо-зеленые холмики с торчащими из них веками кустов.
– Нас не бомбили, – охотно отозвалась девушка, – у нас приказ по корпусу о маскировке. Комкор лично все аэродромы облетал с проверкой, сразу после прибытия. А соседей два дня назад разбомбили. Три самолета сгорело, людей побило много, говорят. Командующий ВВС фронта прилетал с товарищем Мехлисом, комполка сняли, хотели под трибунал отдать.
– Отдали?
– Не знаю, – пожала плечами девушка, – мне не докладывали.
– Так откуда тогда вы такие подробности знаете?
– А они потом к нам приезжали. Приказ о мерах маскировки читали, – она усмехнулась, – а что нам его читать? У нас и так все в порядке. У товарища майора не забалуешь. Вы за самолеты не переживайте, товарищи командиры, присмотрим, – она придирчиво посмотрела, как работают девушка и крикнула, – Тоня, веток побольше накидайте, силуэт видно.
– Сделаем, товарищ лейтенант, – звонко отозвалась Тоня откуда-то из-за самолетов. А собеседница парней продолжила.
– А вот обслуживание не проведем. Девочки вашу технику не знают.
– Ничего, – хрустнул плечами Иванов, орлом поглядывая вокруг, – у нас свои механики есть. Что парни, пойдемте? Тут и без нас справятся. Спасибо вам, товарищ лейтенант. Простите, не знаю, как вас звать.
Девушка смущенно улыбнулась. И не такая уж она некрасивая.
– Лейтенант Алексеева. Не за что, товарищи летчики
– Майор Иванов, – Василий лихо вскинул руку к козырьку новенькой фуражки.
– Капитан Агеев, – представился следом капитан со шрамом.
– Старший лейтенант Баклан.
– Старший лейтенант Карначенок.
Еще раз спасибо, товарищ лейтенант Алексеева, – улыбнулся Василий и махнул головой своим летчикам. Они с ребятами, не спеша пошагали в сторону станицы, а Алексеева делово нырнула под маскировочную сеть, у техников работа не кончалась ни днем, ни ночью.
За напускной бесшабашностью и весельем Василий скрывал неуверенность. Перед вылетом на фронт состоялся разговор с отцом. Первый хороший разговор, пожалуй, после того, как Вася, не спросив разрешения женился. И ведь прав оказался отец, не получилось у них с Галей совместной жизни. И виноват в этом в основном был он. Рано ему было жениться. Не перебесился еще. До сих пор не перебесился. Даже сейчас, находясь на фронте, в голове его гулял легкомысленный ветер. А теперь ему было стыдно перед подчиненными и этими девочками. За этот прилет без предупреждения в боевой полк, за лихую выпендрежную посадку, за дурацкое позерство перед дежурной по аэродрому. А Агеев молодец, Василий покосился на идущего рядом с ним капитана, простым разговором дал понять, что тут не Москва, не Главное управление ВВС, а фронт, куда он так стремился. И здесь за ошибки наказывают. И хорошо, если это будут свои. А ведь может наказать и враг. По спине пробежал холодок. А если бы пока они красовались на поле, аэродром засекли немцы? Тогда под бомбами могли бы погибнуть и эта некрасивая лейтенант Алексеева, и высокая, чернявая дежурная, как ее там, Ольховская и другие девчонки. А командира полка за такое снимут и отдадут под трибунал. И все из-за какой-то глупой бравады. И опять же, именно об этом его предупреждал отец. Об ответственности, о разумности принимаемых решений. Просил учиться у тех, кто рядом. А он опять пропустил все мимо ушей! Стыдно, очень стыдно! Надо исправляться!
Так в размышлениях они подошли к группе командиров, среди которых стояла командир полка, еще одна женщина, полная, круглолицая, со строгим взглядом и майорскими погонами и Ольховская. При их приближении Ольховская с двумя девушками тут же куда-то исчезли, а Бершанская повернулась к летчикам:
– Мой замполит, майор Рачкевич, – представила она, стоящую радом с ней женщину. Пришлось им представляться по- новой. – Итак, товарищ майор, почему вы ищите Стаина у нас? – спросила она, внимательно изучив документы прибывших летчиков, – Штаб корпуса находится в Краснодаре.
– В штабе корпуса мне сказали, что подполковник Стаин вылетел к вам, – Бершанская с Рачкевич переглянулись.
– Разрешите? – обратилась замполит к командиру.
– Идите, Евдокия Яковлевна, – Рачкевич быстрым шагом скрылась за деревьями, а Бершанская продолжила разговор.
– Стаина у нас нет. Так что зря вы летели, товарищ майор, – в глазах ее блеснул стальной огонек, – а если б вы запросили нас по телефону, то и не пришлось бы лететь.
Иванов вспыхнул, его лицо пошло красными пятнами. Василий хотел вспылить, но с трудом сдержался. По сути, эта майор была права. Что ему мешало связаться с полком? Нет, бросил своих людей, полетел неизвестно куда и зачем, еще и капитана Агеева с лейтенантами сорвал за собой. Ведь наверняка у них приказ прикрывать его любой ценой. Будто он не летчик-истребитель, а транспортник какой-то. Здесь Василий был не прав. Не было у капитана Агеева такого приказа. И ни у кого в авиагруппе не было. Просто ребята знали, кто именно им достался в командиры, и сами приняли такое решение. Сын Сталина должен остаться в живых в любом случае. До сегодняшнего дня Василий не обращал внимания на эту опеку, он просто не задумывался о ней. А вот сейчас, вдруг понял и осознал. Как же тяжело быть сыном Сталина! Ну почему Темку Фрунзе, Леньку Хрущева, Степку и Володю Микоянов так не опекают?! Чем он хуже их?! Василий от обиды закусил губу, но тут же взял себя в руки.
– Не подумал. Я вот так впервые на фронте, – он развел руками, замявшись и неожиданно, поймал на себе уважительные взгляды Агеева и Бершанской.
– Ничего, – тепло улыбнулась комполка, – все мы здесь были когда-то впервые, привыкнете, – ее глаза на мгновение покрылись ледяной пеленой, но тут же оттаяли. – А пока прошу к столу. Чаем напою, – она по хозяйски и даже как-то по домашнему повела рукой.
– Да раз командира корпуса здесь нет, мы полетим к своим, наверное, – решил отказаться Василий.
– Вы так и будете летать? – весело спросила Бершанская, – Пойдемте. Раз в штабе сказали, что к нам вылетел, значит, скоро будет. Наверняка к соседям в гости заглянул или в Ахтырку к нашим бомберам. Видя, что Василий раздумывает, она настояла: – Пойдемте, пойдемте. Прилетит подполковник, не до чаев будет.
Пришлось принять приглашение. А на окраине станицы, где расположилась основная часть личного состава, уже закрутилась суета, свойственная любой воинской части перед прибытием начальства. Срочным образом исчезало с растянутых между яблонями веревок стираное белье и форма, там и тут поднимались клубы пыли от метущих дворы веников. И единственное, что отличало эту суету от любой другой армейской, проходила она практически в полной тишине. Полк отсыпался после ночной работы. Станичники с пониманием тоже старались особо не шуметь.
В аврале принимали участие только те, кто не летал этой ночью и кому не надо лететь предстоящей. А таких в полку было не много. Проходя мимо одного из дворов, летчики услышали в полголоса разговор:
– Маш, что за срочность-то? Вроде не ПХД сегодня.
– Наш Саша к нам летит.
– Аааа, ну тогда ясно.
– Разговорчики! – почти не повышая голоса, прикрикнула на неизвестных болтушек Бершанская, послышался сдавленный девичий «ой» и веники зашуршали в два раза быстрее. Парни тихонько рассмеялись, а Василий с улыбкой заметил:
– Уважают Вас.
– Иначе нельзя, – серьезно кивнула Бершанская, – девчонки же совсем. Там такое в головах… – она покачала головой, – хорошо, хоть, с комиссаром повезло.
– С замполитом? – уточнил Василий. Майор кивнула:
– Нет. Именно с комиссаром. Она у нас комиссаром как была так, по сути, и осталась. Ее девочки мамочкой зовут. Заботиться она о них, правда, и гоняет. Евдокия Яковлевна с 32-го года в армии на политработе. Кадровая. А у нас в полку кадровых раз-два и обчелся.
– А вы?
– Что я?
– Кадровая?
– Кадровая. До войны инструктором была, командиром звена. А потом вот так вот сразу на полк. Так что все мы здесь, товарищ майор, неопытные. Только вот война быстро учит, – ее губы скривились в горькой усмешке. – А вы, товарищ майор, где служили? Лицо ваше мне кажется знакомым.
– Вряд ли мы встречались, – покраснел Вася, – я в главном управлении ВВС служил, инспектором. Вот. Кое-как на фронт отпросился.
– Это хорошо, – и на вопросительный взгляд Василия пояснила, – свои люди в ГУ ВВС нам не помешают, – усмехнулась она, – мы хоть и по другому ведомству снабжаемся, но тут, на фронте, все иначе, кто где смог урвать того и тапки, как наш комкор говорит. Мало ли, как судьба сложится. Ну, вот и пришли, – она по хозяйски распахнула плетеную из лозы калитку. – Теть Анфиса, гости у нас, – крикнула она в никуда, – можно самовар?
Из добротного сарая выглянула пожилая статная женщина:
– Чегось нельзя-та, – певуче протянула она с ярким южнорусским говором, – Василь, аглаед такой, поставь товарищам командирам чайку! И поснедать тащщы!
– Ща, ба! – из-за мазанки выскочил малец лет семи и, сверкая босыми пятками, скрылся за хатой, откуда тут же послышались удары топора и металлический звон.
– Как по-свойски вы с местными, – впервые подал голос Агеев.
– Так я и есть своя, – улыбнулась майор, – со Ставрополья. Да и депутатом в Краснодаре избиралась. А народ у нас тут хороший, хлебосольный. Айдате, мойте руки, – она показала на прикрученный к яблоне проволокой металлический умывальник, – и за стол садитесь. Васька сейчас чаю закипятит. А я минут через десять подойду. Василий с парнями, вымыв руки, расселись тут же в саду, за столом.
– Что скажешь, капитан? – поинтересовался мнением опытного Агеева Василий.
– В хорошую часть попали, товарищ майор. Порядок здесь, – Василий пока еще не стал своим для этих повоевавших ребят, он хоть и пытался перейти с ними на неформальный стиль общения, но встретил глухую стену непонимания. Или скорей опасения. Люди не знали чего ждать от сына Сталина и пока еще приглядывались к нему.
– Порядок везде, это же армия.
– Э, не скажите, товарищ майор, – покачал головой Агеев, – это вы инспектором были, вам и показывали порядок. А так…, – он махнул рукой. – А здесь служба, – в голосе службиста капитана послышалось уважение.
– Только полк бабий, – ворчливо заметил Василий, – да и весь корпус.
– Слышал я про них, – вмешался в разговор Карначенок, а Баклан кивнул, подтверждая, что все, что скажет старлей правда, – хорошо воюют, хоть и девки. Дружок у меня на Ленинградском фронте. Рассказывал про них, – и снова замолчал, не вдаваясь в подробности. А Василию стало опять стыдно. И угораздило его влезть с этим бабьим полком! Наслушался друзей-товарищей в управлении! Нет, уж лучше молчать, пока сам не разобрался. А то так уважения этих парней не заработать, будь ты хоть трижды храбрецом и сыном Сталина.
– Расположились? – у стола появилась Бершанская, – я связалась с командиром полка бомбардировщиков. Стаин от них уже вылетел к нам. Так что допивайте чай, пойдемте встречать, с минуты на минуту прилетит.
[i] Румыния почти не вывозила сырую нефть, а торговала почти исключительно нефтепродуктами.
В своей секретной записке о сырьевом хозяйстве Румынии «Rumänien Rohstoffwirtschaft und ihre Bedeutung für das Deutsche Reich» сотрудник Имперского управления военно-хозяйственного планирования доктор Вильгельм Ляйссе пишет, что в 1937 году Румыния добыла 7,1 млн. тонн нефти, из которых на экспорт пошло 472 тысячи тонн (РГВА, ф. 1458к, оп. 14, д. 15, л. 37). Экспорт сырой нефти составил 6,6% к добыче, что очень немного.
[ii] Мамочкой «ночные ведьмы» называли комиссара полка Рачкевич.