Дмитрий Красько
Когда умирают боги
Вот почему я не бросил все дела (которых, кстати, все равно не было) и не помчался сломя голову помогать олимпийцам. А отнюдь не из-за того, что своя рубашка ближе к телу. Что до рубашки, то я вовсе не рассчитывал избежать контакта с убийцей, если таковой существует. Это в компании олимпийцев я мог назвать себя чужаком. Или они меня. А для гипотетического постороннего я был вполне полноправным членом Пантеона. Ведь столько тысячелетий вместе со всеми ввязывался в разные авантюры и безумные предприятия – какой же я после этого чужеземец? Вместе с другими обитателями Горы мужского пола не устоял перед чарами Афродиты и наставил рога Гефесту – да разве я чужеземец?.. Впрочем, нет. Последний довод никуда не годится. Афродита и на землю частенько спускалась, наслаждаясь обществом людей – как мужчин, так и женщин. К тому моменту, как я пал ее очередной жертвой, рога Гефеста достигли такого размера, что лично моя шея подобного давления точно не вынесла бы. Единственное утешение – под этой тяжестью он едва ли заметил, что я подкинул ему еще пару отростков. Но, в общем и целом, для убийцы я являюсь такой же мишенью, как и все, кто имеет отношение к Горе. Так что о рубашке, которая ближе к телу, больше ни слова.
Существовал убийца или нет, сказать с уверенностью было невозможно. Зато я наверняка знал, что вероятность его существования отрицать нельзя. Поэтому, вернувшись домой, первым делом занялся разработкой оборонительной стратегии.
На Горе меня частенько обвиняли в безрассудстве. Но это чушь собачья – безрассудные боги войны живут до первой серьезной заварушки. Потом, как правило, народ, что поклонялся такому богу, в полном составе перебирается в царство Аида, а сам бог распыляется по Вселенной, исчезая из памяти людской. Бывают исключения – когда встречаются два в равной степени безрассудных бога. Тогда в царстве Аида праздник – там отмечают новоселье сразу два народа.
Я же на оборонительные мероприятия никогда не смотрел свысока. Потому что, грамотно осуществленные, они являются альфой и омегой решительного и успешного наступления. В сложившейся же ситуации моя задача облегчалась еще больше. Я наступать не собирался. И, коль скоро обитель свою покидал крайне редко, оставалось лишь превратить ее в неприступную крепость. Плевать, что это будет выглядеть так, словно я сам себя заключил в блокаду. Я уже двадцать лет веду почти затворнический образ жизни – и еще не устал от него. Пусть с сегодняшнего дня это называется блокадой – я-то перемены не почувствую.
К тому же блокаду полной не назовешь – походы в магазин, к примеру, отменять никто не собирался. Погрызть краюху хлеба иногда хочется даже самым аскетически настроенным богам. Как обезопасить себя на время подобных вылазок, можно будет придумать позже. Пока же следовало заняться квартирой.
Первым делом я установил сторожок – натянул перед дверью леску, один конец которой обмотал вокруг горлышка пустой – чтобы звону больше было – трехлитровой банки, водруженной на верхнюю полку настенной вешалки, а второй – к ручке двери. Теперь от внезапной атаки с этой стороны я был застрахован. Что касается окон – те были забраны решеткой. Это украшение досталось мне в наследство от прежних владельцев квартиры, и у меня ни разу не возникало желания избавиться от него. Сейчас оставалось только похвалить себя за предусмотрительность.
Задернув, на всякий случай, плотные шторы по всей квартире, – вдруг убийце придет в голову расстрелять меня через окно, – я отправился в маленькую комнату, где давным-давно оборудовал небольшой уютный спортзал. Бог войны, пусть и отошедший от дел, должен постоянно поддерживать себя в форме. А иначе какой он бог?
Избивая грушу, я размышлял. Не знаю, почему, но мне всегда лучше думалось именно в такие моменты.
Правой-правой-левой-сближение-коленом. Какие шаги может предпринять гипотетический убийца, чтобы добраться до меня?
Левой-левой-правой-сближение-головой. Груша отыграла и слегка отбросила меня назад. Не очень удачная серия получилась. Что вообще этот убийца имеет против обитателей Горы?
Два удара левой ногой-прыжок-разворот-удар правой. Вот это неплохо вышло. Может быть, он в прошлом и сам имел отношение к Олимпу?
Левой-правой-левой-левой-прямой удар ногой на уровне пояса. Для того, чтобы понять противника, нужно попытаться встать на его место. Сделав это, можно спроецировать на себя мысли, побудившие его совершить тот или иной поступок. В последнем недостатка не было – в качестве примера передо мной были убийства Зевса, Аполлона и Афродиты. Но, сколько я ни пыжился, представить себе образ существа, убивающего их, не сумел.
Между тремя смертями была всего одна связующая нить – погибшие в прошлом жили на Горе. И все. Никаких других ниточек не было. Ни одной схожей детали во всех трех происшествиях. И у меня возникло устойчивое ощущение, что убийцы либо вообще не существует, либо он очень, очень умен. Настолько, что нет никакой возможности предсказать его следующий шаг. Мозг, действующий в соответствии со своей собственной, непонятной другим, логикой. Мозг сумасшедшего. Но сумасшествием тут и не пахло. Сумасшедший не сможет совершить три убийства за два месяца на трех разных континентах. Тем более что убивать приходилось не абы кого, а высших существ с обостренными чувствами. Чувством опасности в том числе.
Часа через полтора я почувствовал, что достаточно. Пот катил с меня градом. В поту – моем, разумеется – была и груша.
Пройдя в ванную, я сбросил с себя мокрую одежду и встал под душ. Если бы между этими тремя случаями было хоть что-то общее; но нет. И я окончательно утвердился во мнении, что мне и другим олимпийцам противостоит либо гений, либо… Не противостоит никто.
В дверь весело постучали. Такой стук я уже слышал накануне вечером, когда меня посетил Шустрый Гера. Был ли это снова он, решивший объясниться со мной по поводу неудачных переговоров на Набережной? Или же это враг, следивший за ним вчера и теперь копирующий его манеру стучаться в дверь?
Я наскоро обтерся полотенцем, накинул халат и, выйдя в прихожую, снял леску. Потом, встав к стене по правую руку от двери, открыл ее.
– Арес? – неуверенно прозвучало от порога. Это был голос Гермеса, и, посмотрев в щель между косяком и дверью, я убедился, что это действительно он. Рядом стояла Афина.
– Проходите, – сказал я. И, когда они, воспользовавшись приглашением, вошли в прихожую, закрыл дверь и снова натянул леску. – Вот уж не ожидал. Мне казалось, что между нами на Набережной все сказано. Я ошибся?
– Мы подумали, что еще одна попытка не помешает, – извиняющимся тоном проговорил Гермес. Из его смущения я вывел, что определение «мы подумали» было сильным преувеличением. Подумала Афина. А он был только инструментом, с помощью которого ее мысль сейчас воплощалась в жизнь. Не могла же она, тысячелетиями враждовавшая со мной, явиться в полном одиночестве?
– Проходите, раз такое дело, – я указал в сторону зала.
– Все-таки боишься? – с презрительной усмешкой сказала Афина, оглядывая затемненную комнату. Довольно невежливо, если учесть, что она находилась в гостях. И весьма недальновидно – если пришла в расчете на сотрудничество.
– Ты в кресло присаживайся, – я все-таки решил не реагировать на выпад. – Я не страдаю комплексами относительно стоящих женщин и сидящего меня, зато мое чувство гостеприимства страдает невыносимо. Так что располагайтесь поудобнее, я сейчас принесу вина и фруктов. Не нектар с амброзией, конечно, но меня в моменты ностальгии выручает.
Когда я вернулся с вином и фруктами, они уже приняли более непринужденные позы. Афина, как я и просил, устроилась в кресле, а Шустрый Гера развалился на софе. Совсем как на Горе, даже свои знаменитые крылатые сандалии не снял. Но я не стал делать ему замечание – насколько я знал, сандалии были самоочищающиеся. К тому же Гермес весьма дорожил ими – намного сильнее, чем жезлом-кадуцеем, ныне переделанном в тросточку – и очень переживал, как бы кто не спер его сокровище. Хотя сам в свое время именно что спер их у Аполлона. Вместе с уже упомянутым кадуцеем. Тогда же он стащил и мой меч, и еще много разного добра у богов наворовал, но Старик запретил его лупить – дескать, пацан же еще совсем, мозги пока не отросли, так что взятки гладки. Мой меч, а также предметы тихой гордости других богов Шустрому Гере, правда, пришлось вернуть. Один только Аполлон обменял крылатые сандалии и кадуцей на лиру и еще какую-то музыкальную безделушку. Полагаю, Аполлону куда веселее было любить себя под музыку.
Разлив вино по бокалам, я поднял свой и посмотрел на них сквозь янтарную жидкость:
– Итак, вы решили, что разговора на Набережной недостаточно, чтобы я успел вам наскучить?
– Ты успел не просто наскучить, – Афина тоже подняла бокал. – Ты успел смертельно надоесть. Когда Прометей настоял на твоем приглашении, я решила, что за две тысячи лет забыла, насколько ты мне неприятен, и сумею продержаться в твоем обществе несколько часов. Ничего подобного. Этих тысячелетий словно не бывало.
– Польщен, – кивнул я.
– Но, поскольку перед нами стоит важная задача и твоя помощь лишней не будет, я решила, что возьму себя в руки и еще раз поговорю с тобой. Только у меня к тебе одна просьба. Перестань ершиться и делать вид, что ты какой-то особенный, отличный от нас. В сложившейся ситуации мы все равны. Ты можешь отрицать это на словах, но твои действия говорят о том, что ты это понимаешь. Ты боишься, Арес. Иначе не стал бы предпринимать такие меры предосторожности.
– Я не боюсь, о Мудрейшая. А меры предосторожности принимаю потому, что не хочу менять статус живого на статус мертвого так, чтобы потом всякий, вспоминая обо мне, смеялся, как над последним глупцом, поленившимся сделать элементарные вещи для сохранения жизни.
– Может быть, сразу к делу? – предложил Гермес. – А то, боюсь, с вашей взаимной симпатией вы слишком далеко зайдете, и о деле можно будет забыть.
– Валяйте, – щедро согласился я. – Мне даже интересно, что вы можете предложить. Насколько я помню, на Набережной до обсуждения плана действий так и не дошло. Если не считать холостого выстрела Гермеса.
– Не такой уж он холостой, – обиделся Шустрый. – Мы решили, что все-таки стоит разыскать всех наших.
Я открыл было рот, чтобы повторить свои критические замечания относительно этого предложения, но Афина поддержала своего спутника, прояснив некоторые отличия от первоначального варианта:
– Их нужно отыскать не для того, чтобы предупредить. В этом нет необходимости, тут ты прав. Но можно попробовать собраться вместе и сообща придумать план, как вычислить убийцу. Или устроить ему засаду.
– Замечательная задумка, – язвительно заметил я. – Сколько нас всего было на Горе? Двенадцать членов Пантеона, несколько десятков нечленов, несколько сотен разной пузатой мелочи вроде сатиров, нимф, наяд и так далее. Вы хотите отыскать всех? Это же так просто! В какую сторону отправился каждый? Надеюсь, ты не забыла, что Гермес не смог отыскать даже Артемиду, которая бродит по тайге где-то здесь, под боком?
– Я не забыла, – холодно отрезала Афина. – Именно поэтому мы здесь. Мы не рассчитываем отыскать всех. Да это и не нужно. Что умного могут сказать сатиры или нимфы? У них на уме только одно… Но остальных, самых могучих, разыскать надо. Чем больше наших сегодня отправится на поиски, тем больших мы сумеем найти.
– То есть, ты хочешь, чтобы я поехал неизвестно куда, искать, по сути, неизвестно кого? – я недоверчиво приподнял бровь.
– Да, – коротко кивнула она.
– Не думаю, чтобы мне понравилась эта идея.
– Почему? Прометей и Геракл согласились, что мысль неплоха. Сегодня вечером они выезжают. Прометей взял на себя Европу, а Геракл – Африку. В Европе, правда, одна Гера, зато Гераклу придется потрудиться – в Африке, кроме Деметры и Пана, еще много, как ты выразился, разной пузатой мелочи собралось. Тем не менее, он взялся за дело. Что не устраивает тебя?
Афина проговорила это с таким видом, словно я отказал ей в каком-то незначительном одолжении – например, донести сумки на третий этаж. За две тысячи лет она так и не смогла смириться с тем, что ей, могущественнейшей из богинь, тоже могут отказывать. Тяжело вздохнув, я попытался объяснить свою позицию:
– Во-первых, Гераклу не привыкать к разным дурацким подвигам. А во-вторых, мне и здесь хорошо. Но главное не в этом. Главное в том, что я, в отличие от вас, не могу чувствовать других олимпийцев. Я чужак, если ты опять забыла. И, когда вы можете хотя бы примерно определить направление, в котором нужно двигаться, я лишен этой маленькой подсказки. Поэтому, куда бы я ни поехал, я буду тыкаться в разные стороны, как слепой котенок. Мне не нравится чувствовать себя слепым котенком, Афина.
– Ты прав, – с неохотой согласилась она. Ее недовольство объяснялось очень просто – это был один из тех редких случаев (по пальцам рук пересчитать), когда она вынужденно признавала мою правоту. – Но ведь ты можешь остаться здесь, чтобы мы держали через тебя связь?
– Это я могу, – я кивнул, даже не задумываясь. Действительно, что мне мешало исполнить роль диспетчера, коль скоро это совпадало с моей неохотой покидать и дом и, тем более, город?
– Хорошо, – с явным облегчением заметила Афина. Ну, хоть в этом я ей угодил. – Сначала я сама хотела остаться здесь. Но, раз такое дело, я возьму на себя Азию. Гипнос, Морфей, Гестия, Эол, Дионис…
– А ты? – я бросил вопросительный взгляд на Гермеса.
– На мне все остальное, – он посмотрел на бокал и сделал глоток. – Обе Америки и Австралия. Ну, и все остальные – они, большей частью, почему-то в Америках тусуются.
– Потянешь?
– В этих-то сандаликах? Конечно.
– В таком случае, удачи всем вам, – пожелал я. И, посмотрев на Афину, с усмешкой добавил: – Это абсолютно искренне, хочешь – верь, хочешь – не верь.
– Спасибо, что согласился помочь, – вяло откликнулась она.
– Это ведь не требует от меня каких-нибудь сверхусилий, правда? – внимательно, хоть и насмешливо, разглядывая ее, я вдруг подумал, что она прекрасна. Куда красивей даже Афродиты, просто без ее мускуса. Высокая, стройная, с густой гривой светло-русых волос и огромными серыми глазами. Впечатление портил только плотно сжатый рот, придававший ей надменный и крайне неприступный вид. Почему я раньше не замечал ее красоты? Да потому что она все время шлялась в доспехах, за которыми невозможно было увидеть женщину. И наша плодотворная и непримиримая дружба мешала. Ведь невозможно увидеть красивую женщину в существе, которое постоянно выискивает возможность устроить тебе очередную каверзу. Причем, не просто табаку в чай насыпать, а со свету сжить. Афина же всегда стремилась именно к этому. Но после двух тысячелетий моя злость на нее выветрилась, и я получил возможность смотреть более или менее непредвзято. И сумел разглядеть красоту там, где прежде было лишь коварство. Впрочем, вряд ли она испытывала те же чувства в отношении меня, так что и коварство никуда не делось. Просто спряталось вглубь под нажимом обстоятельств, требовавших сотрудничества, вот и все. Но, раз уж дело идет о сотрудничестве, мне тоже не помешает быть покладистее. – И я, пожалуй, сделаю еще один вклад в общий котел. Я постараюсь разыскать Артемиду.
– Было бы неплохо, – Афина поднялась. – А я сегодня ночью, перед отъездом, постараюсь переговорить с дядюшкой Посейдоном. Благо, до океана рукой подать.
3
Если быть до конца откровенным, я вызвался отыскать Артемиду совсем не потому, что вдруг был обуян альтруизмом и желанием помогать всем без разбору. Просто в процессе общения вдруг переменил точку зрения и понял, что не хочу оставаться совсем уж в стороне. То самое протестное чувство, не позволявшее прийти к единому мнению с Афиной почти ни в одном вопросе. Если некий гипотетический враг желает добраться до меня, то я не собираюсь от него прятаться. Это отнюдь не было самоубийственным решением – в отличие от Старика, Аполлона и тем более Афродиты, я был куда лучше подготовлен к силовым мероприятиям. Конечно, пуле, выпущенной с расстояния в полкилометра, противопоставить будет нечего, но пуля уже была выпущена в Зевса. А убийца, как мне представлялось, старался не повторяться. Так что присутствовал даже определенный интерес, какой способ он выберет, чтобы разделаться со мной. Не совсем здоровый, конечно, интерес, но куда же от него денешься?
Нашлась и еще одна, куда более прозаическая причина. Мне просто захотелось повидаться с Артемидой. Она принадлежала к той немногочисленной группе родичей Зевса, с которой у меня сложились более или менее ровные отношения. Как, к примеру, с Гераклом и Прометеем.
Откладывать путешествие в долгий ящик было неразумно – через неделю-другую, а то и раньше, начнут поступать сообщения от других участников поисковой группы, которые желательно принимать лично. Я, конечно, на всякий случай подключил автоответчик, но особого успокоения это не принесло – потому что до сих пор еще не встречал никого, кто сумел бы выложить на автоответчик информацию в полном и исчерпывающем виде. Аппарат же, в отличие, скажем, от меня, не обладал способностью задавать наводящие и уточняющие вопросы.
Первым делом я разложил перед собой карту Приморья и попытался сообразить, где может бродить Артемида. В отличие от Шустрого Геры, у меня не было локатора, способного принимать сигналы других олимпийцев в любой точке Земли. Не было и крылатых сандалий, с помощью которых почти мгновенно можно оказаться где угодно. Но, в отличие от него же, мой мозг был настроен не на одни лишь пакости да махинации, но и на более конструктивные действия. Этим последним отличием я и собирался сейчас воспользоваться.
Артемида всегда искала уединения и обожала непроходимые дебри. Так было и в Элладе, хотя там с лесными массивами дело обстояло на порядок хуже, чем в Приморье. Здесь же для нее было настоящее раздолье – затеряться в огромных таежных просторах легче легкого. Однако у меня имелась мыслишка, которая вполне могла оказаться правильной. Заключалась она в том, что Артемида, сама принципиальная девственница, остановит свой выбор на столь же девственных лесах. А на карте, лежавшей передо мной, был только один участок, где о человеческом жилье ни звери, ни птицы слыхом не слыхивали.
Верховья Бикина. Огромные территории без единого селения. Даже охотники из местных народностей – орочи, нанайцы, удэгейцы – если и заходили сюда, то очень редко и очень ненадолго. Им просто незачем было идти так далеко – все то же самое они могли добыть рядом со своими селеньями.
Я очертил на карте прямоугольник примерно в пять тысяч квадратных километров и удовлетворенно хмыкнул. Безусловно, будь я Артемидой, то выбрал бы этот район. Есть, где разгуляться. Сплошной праздник для души. Только я Артемидой не был, поэтому моя душа не радовалась. Передо мной стояла непростая задача – разыскать ее на этой огромной территории. Впрочем, по сравнению с необъятными лесными массивами, покрывавшими добрых две трети края, выбранный участок смотрелся довольно скромно.
Вопреки ожиданиям, звонки начались еще до отъезда. Сперва отличилась Афина, которой спьяну вздумалось испортить мне настроение. Получилось это у нее из рук вон плохо, потому что, слегка поиздевавшись, я просто оборвал разговор. Перезванивать она, к счастью, не стала – на это у нее даже под винными парами хватило ума.
Вторым оказался Прометей. Он успел разобраться со смертью Старика. По его мнению – чистая случайность. Не исключавшая, однако, возможности убийства Аполлона и Афродиты. Очень ответственный парень, ничего не скажешь. Оперативно сработал. Я решил, что неплохо бы брать с него пример и отправляться на поиски транспорта, который доставил бы меня к месту назначения.
Однако Афина успела отметиться еще раз – абсолютно трезвая, но с ошеломляющим известием: с Шустрым Герой что-то стряслось (а с кем еще из всей честной компании могло что-то стрястись?!). То есть, он жив, но не совсем этому рад. Я, впрочем, не очень обеспокоился. Этот проходимец волку в пасть угодит, да потом все равно через задницу выберется. А по пути еще и всех глистов на деньги разведет. Но, хоть и не особо расстроенный, о звонке Прометея сказать забыл. А когда Афина отключилась и стало уже поздно что-то исправлять, решил, что ничего страшного. На ее миссию информация о Старике не влияла никак. Поэтому я со спокойной совестью отправился в путь.
В вертолетном отряде мое появление энтузиазма не вызвало. Моложавый начальник и пожилой усатый вертолетчик, обсуждавшие какие-то профессиональные проблемы на летном поле, посмотрели на меня довольно угрюмо.
– Верховья Бикина? – переспросил начальник. – А что ты там забыл?
– Какая разница? – удивился я. – Вы сможете меня туда доставить?
– Мы сможем доставить кого угодно куда угодно, – заверил он. – Только зачем?
На мой взгляд, причины их совершенно не касались, но, коль скоро они проявляли такую настойчивость в этом вопросе, я пнул ногой свой огромный вещмешок и соврал:
– Хочу сплавом спуститься. Понимаешь, с детства мечтал.
– В одиночку, что ли? – пожилой вертолетчик осуждающе покачал головой. – Опасно это.
– Да ладно, – я изобразил кривую усмешку. – У меня же карабин с собой. Любого медведя со ста метров завалит.
– Против зверя твой карабин, может, и хорош будет, – моложавый начальник закурил и выпустил густой клуб дыма. – А против лихих людей что ты с ним сделаешь?
– Каких еще лихих людей? – меня начала раздражать эта никчемная полемика. – По Бикину что – отряды диких партизан бегают и поезда под откос пускают, которых там отродясь не было? А может, шайка разбойников на купцов заезжих охотится? Зачем вы меня запугать пытаетесь?
– Мы тебя не пытаемся запугать. Мы тебя предупреждаем. Партизан там, конечно, нет, а вот шайка разбойников, кажись, завелась.
– Что за чушь? – я вынул из кармана охотничью кальку и, расстелив ее прямо на бетоне летного поля, ткнул пальцем. – Смотри: вот Соболиный, вот Красный Яр. А вот перевал, и за ним – Тернейский район. А между ними – ни одного селенья, только несколько зимовий. Что здесь делать разбойникам, если здесь даже людей нет?
– Я не знаю, что они там делают, только у тебя калька неполная, – начальник тоже присел на корточки рядом со мной и ткнул в нее пальцем. – Вот здесь, здесь, здесь и здесь находятся базы отдыха.
– Тогда почему они не обозначены? Я покупал эту кальку, как самую лучшую. Человек, который мне ее продал, соврать не мог.
– Он и не врал, наверное. Это секретные базы. Для губернатора и других шишек. Когда прилетает президент или министры, их тоже туда возят. Водки попить, из ружья пострелять. Там егерей нет, журналистов тоже. Можно расслабиться по полной. И никто не напишет, что министр экономического развития, пьяный в дюпель, ползал на четвереньках, а потом наблевал на розовый куст. Или что премьер-министр собственноручно подстрелил очень редкое краснокнижное животное. Или что представитель президента в сексе предпочитает позу бутерброда и всегда пользуется презервативами с запахом банана. Полная секретность, соображаешь? Поэтому ни на одной кальке эти базы и не будут обозначены.
– Какая-то странная секретность. Вы-то о них знаете. И мне рассказали.
– Мы о них знаем, потому что сами туда высоких гостей доставляли. А тебе рассказали потому, что базам, кажется, край приходит.
– В каком смысле?
– В самом прямом. Поэтому тебе, дураку, и говорят – опасно туда одному соваться. Нехорошие люди там завелись. За последний месяц две базы сгорели. Подчистую. Сторожа, слава богу, живы остались, только заикаются и по углам гадят. Поэтому губернатор приказал с двух оставшихся баз охрану тоже снять, и гостей туда возить на неопределенный срок прекратить.
В его глазах металась тревога, но меня он не испугал. Напротив – я понял, что не ошибся, и Артемида действительно там. Сгоревшие базы – ее рук дело. Очень уж она не любила тех, кто без надобности крушил природу. Несколько не в ее стиле было оставлять в живых четверых сторожей – в свое время в Греции нарушителей своих принципов и установлений она наказывала намного жестче. Что заставило ее проявить великодушие в этот раз? Может, то, что сторожа – люди подневольные и, в отличие от высоких гостей, не стремились разрушить как можно больше в максимально короткие сроки. А может быть, за те две тысячи лет, что ей пришлось прожить не в прежнем статусе богини, которой воздвигались храмы и приносились жертвы, а простой охотницы, она несколько пересмотрела свои привычки относительно контактов с людьми.
– Все равно я полечу, – упрямо сказал я начальнику. – Это мечта детства, понимаешь?
– Вот ведь упертый какой! – неодобрительно заметил он.
– Да, мне все об этом говорят. Так вы забросите меня туда?
– Что с тобой поделаешь? Забросим.
– Сколько?
– Пять тысяч. Долларов.
– А откуда такой ценник? – я недоверчиво посмотрел на него.
– Семь тысяч.
Сообразив, что, если вовремя не остановлюсь, то цена взлетит до заоблачных высот, я вынул бумажник и, отсчитав требуемую сумму, протянул ему.
– Михалычу отдай, – хмуро бросил моложавый, поднимаясь. – А я пока пойду, документы выправлю.
И ушел. Я передал деньги старому пилоту, собрал кальку и проворчал:
– Ну и расценки у вас!
– Для тебя же, дурака, старался, – объяснил Михалыч. – Думал, хоть это тебя остановит.
– Ничего меня не остановит.
– Оно-то и плохо.
Переправить меня к указанной точке было поручено как раз Михалычу. Вторым пилотом оказался толстощекий румяный парень лет двадцати двух-двадцати пяти. По всему было видно, что опыта полетов у него маловато – он все время таращился то на приборы, то в стекло, и ни на что другое не реагировал.
За усатого же Михалыча все делали его умные руки, а сам он почти не закрывал рта. Рассказал кучу баек из своей летной биографии, которые я слушал в пол уха – они меня не интересовали. Лишь в самом конце полета он начал говорить что-то существенное:
– Мы тебя на тросе спустим. В той точке, что ты указал, сесть невозможно – тайга, сопки, площадок нет.
– На тросе, так на тросе.
– Все-таки дурак ты, парень. Не боишься?
– Спускаться на тросе? Не в первый раз.
– Нет! Соваться сюда в одиночку?
– С чего вы, вообще, взяли, что эти базы кто-то посторонний сжег? Может, сторожа сами перепились и пожар устроили?
– Так и думали, когда первая база полыхнула. А потом, когда вторая сгорела, стало ясно – не они. Все четверо одно и то же твердили, и сговориться промеж собой не могли. Рассказывали, что сами пытались огонь погасить, да их от реки собаки оттеснили. Похожие на лаек, но здоровые – раза в два больше волков. Не бросались на них, а просто не давали к воде подойти. И все время ухмылялись – клыки показывали. А глаза умные, почти человеческие. Похоже на белую горячку, только на обоих базах одно и то же видели.
Если у меня еще оставались какие-то сомнения относительно присутствия Артемиды в обозначенном квадрате, то после этих слов они окончательно развеялись. Псы были ее. Без них она не показывалась нигде и никому. И я не видел причин, которые бы вынудили ее сменить традицию. Псы – не копье, не щит с головой Горгоны и не пучок молний. Люди сами держали их, так что Артемида в этом плане не очень выделялась. В былые времена, в Греции, ее сопровождала еще свора различного зверья – от медведей до ланей. Вот этим атрибутом ей, скорее всего, действительно пришлось пожертвовать. Но не псами.
Я не знаю, где она брала этих тварей. Как и совы Афины, они были смертны. Однако никто и никогда не видел Артемиду без ее здоровенных псов с по-человечески умными глазами. Некогда у меня даже возникла теория, согласно которой она оставалась девственницей не совсем по своей воле. Просто едва ли найдется мужчина, способный заняться с ней сексом под надзором здоровенных зверюг. Пожалуй, даже у Приапа в таких условиях впервые в жизни случился бы приступ импотенции.
Вертолет завис над живописным склоном, поросшим вековыми кедрами, и щекастый парнишка, надевший на меня «пояс верности», защелкнул на животе карабин с тросом. Потом сдвинул дверь и ободряюще улыбнулся:
– Все в порядке?
– В полном, – заверил я и, подняв с пола рюкзак, покинул борт.
Мне действительно было не в первой это делать. С середины девятнадцатого века войны сильно изменились, и личная доблесть в них больше фактически ничего не решала. И я предпочел получать адреналин, занимаясь другими делами – не менее опасными, но более индивидуальными. Зато как колотилось сердце, когда отрывался от земли на дурацких аэропланах, сконструированными полусумасшедшими недоучками-энтузиастами! Или как перехватывало дыхание, когда испытывал первые парашюты и не знал, раскроется ли над головой купол! А тут – всего лишь спуститься на тросе с пятидесятиметровой высоты. Детский лепет.
Сняв пояс, я дважды дернул трос, и он быстро исчез в вертолетном чреве. Похожая на стрекозу машина легла на обратный курс и скоро исчезла в безоблачном небе. Я осмотрелся. Места действительно были девственные, нехоженые. Подумалось, что выбор Артемиды понять можно. Хотя, признаться, мне самому едва ли захочется провести здесь хотя бы день сверх необходимого. Но наши с Артемидой вкусы сильно разнились, и для нее, пожалуй, не было лучшего пейзажа на всей земле.
Вековые кедры в три, пять и больше обхватов упрямо тянулись куда-то вверх, абсолютно не обращая внимания на то, что творилось внизу. А внизу ничего не творилось, потому что своими могучими кронами они почти полностью заслонили небо. Внизу были сырость, толстенный слой отслужившей свое хвои, и лишь кое-где пытались пробиться к солнцу потомки этих великанов.
Первым делом я вынул из рюкзака чехол с карабином и собрал оружие. Я не Геракл, и в случае встречи, скажем, с медведем, не сумею порвать ему пасть голыми руками.
Повесив карабин спереди на шею, я сверился по кальке и, забросив за спину рюкзак, пошел вниз по склону – туда, где была обозначена река. Вернее, ручей, потому что, согласно заявке, меня забросили в самые верховья.
Километра через два сплошной кедрач уступил место смешанному лесу, и идти стало намного сложнее. Кое-где приходилось продираться сквозь чапыжник, местами – двигаться по сплошному ковру синеватого мха, доходившего до лодыжек, а то и до середины голени. Мох пружинил, что не способствовало скорости передвижения. Стали попадаться лианы дикого винограда и актинидии. Некоторые экземпляры имели в диаметре сантиметров по пятнадцать и даже больше. Кишмиш – вещь хорошая. Пожалуй, единственная, из-за которой я согласился бы посетить местную тайгу не из чувства долга, но стоял май, и до ягод было еще месяца четыре. Я сглотнул слюну и потопал дальше.
