Дмитрий Иванович Иловайский
История России. Московско-царский период. XVI век

В Литовской Руси в данную эпоху положение низших классов было почти то же самое, как и в Московской Руси. Многочисленная дворня знатных людей и шляхты состояла преимущественно из холопов: их отчинные и жалованные земли были населены отчасти также несвободной челядью и холопами. Литовский статут 1529 года определяет четыре источника холопства или невольной челяди («невольницы мают быть четвераких причин»): 1) давность этого состояния или рождения от невольников; 2) полон, выведенный из земли неприятельской; 3) преступник, выданный обиженному на смертную казнь (кроме воровства) и помилованный им под условием неволи; 4) брак с невольником или невольницей. Но по всем признакам в начале Ягеллонского периода несвободное или хлопское население составляло еще незначительную часть сельского населения сравнительно со свободным крестьянским сословием в Западной Руси подобно тому, как это было в Руси Восточной того же времени. Разумеем при сем свободу в смысле юридическом; но фактически свобода крестьян все более и более стеснялась и представляла весьма различные степени. Западнорусское свободное крестьянство, называемое в юридических памятниках иногда кметами, а более известное под именем люди, мужики или поспольство, хотя еще сохраняло свой древний общинный быт и собиралось на свои волостные сходы или копы, но уже утратило право общинной собственности на землю, которую обрабатывало; оно жило на землях великокняжеских («господарских»), владельческих (панских) и церковных. За пользование ими оно должно было отбывать разнообразные дани и повинности, иногда переложенные на деньги, но большей частью натурой, каковы: серебряная или серебщизна (в Северо-Западной Руси она имела частное название посощины, то есть взимаемой по сохам, а в Юго-Западной – подымщины, то есть взимаемой по дымам или дворам), иначе грошевая (оброк или чинш), житная, дякольная, медовая, бобровая, куничная и прочее. Степень зависимости и количество даней различались по разным разрядам. Так, вольные данники, платя по условию с владельцем известные дани, были свободны оставить землю, когда хотели перейти к другому владельцу, предварительно рассчитавшись с первым; но разряд крестьян, называемых отчичи, около эпохи первого статута уже не имел этого права перехода. Крестьяне, кроме даней, обязанные еще панщиной, то есть работой известного числа дней в году на владельца, и толоками (чрезвычайные работы с панским кормом и пивом), называются людьми тяглыми или прогонными, иногда сельскими путниками. Наибольшими льготами пользовались новые поселенцы, которых владелец перезывал на свои пустопорожние земли: но потом, зажившись на новых местах, они в силу давности делались крепкими земле (впоследствии определена десятилетняя давность). Нижний разряд крестьянства, уже близкий к невольникам, составляли закупни или закладни – почти то же, что кабальные холопы в Восточной Руси. Это люди, поступившие во временное рабство в уплату долга; число их было весьма значительно, так как в те времена многие вольные простолюдины под властью сильных людей искали защиты от разных притеснений и разорения. Но временное рабство по большей части обращалось в постоянное, и потомство этих закладней делалось крепостным. Далее, при раздаче великими князьями населенных имений панам и шляхтичам случалось иногда, что в числе жителей этих имений находились мелкие землевладельцы, носившие звание бояр. Последние попадали таким образом в зависимость от нового пана и, не имея возможности восстановить свои права при упадке центральной правительственной власти, впоследствии обращались почти в крепостное состояние с помянутым выше названием панцирных бояр или панцирных слуг (по второму статуту, 1566 г.).

Жалуя населенные имения шляхте, великие князья Литовские обыкновенно, по ходатайству владельцев, освобождали население этих имений от разных даней и работ в пользу господаря (то есть великого князя). Но это не значило, что крестьяне действительно избавлялись от даней и повинностей; владельцы жалованных имений обращали прежние поборы и работы в свою пользу и потом количество их еще увеличивали. Первый статут подтверждает свободу владельческих крестьян от всех казенных податей и повинностей, за исключением обязанности содержать дороги, мосты и чинить крепости или замки; но не дает никаких определений для крестьянских платежей и работ, отбываемых на владельца.

Первым шагом к водворению крепостного права или к управлению вольных сельских жителей с невольными был, как мы видели, земский привилей 1457 года, по которому Казимир IV запрещает перезывать поселенцев с частных имений на великокняжие и обратно. Хотя это запрещение относилось собственно к разряду людей тяглых и давних поселенцев, однако уже по недостатку строгого разграничения подобных разрядов, силой вещей, шляхта мало-помалу распространяла такое запрещение и на другие классы сельского населения. Вторым, еще более действенным средством закрепощения послужило усилившееся право владельческого суда. В этом отношении важное значение имеет та же жалованная литовско-русскому дворянству грамота 1457 года, по которой вместо требования на суд правительственных урядников посредством присылки децкого дается владельцу право самому представлять виновного крестьянина к правительственному суду. По судебнику того же Казимира IV, изданному в 1468 году, владелец получает уже не одно право представлять виновного на суд, но постановлять самый приговор и брать пеню в свою пользу. А к концу XV и началу XVI века великокняжеские привилеи устанавливают право суда как неотъемлемую принадлежность землевладения. За великокняжьими урядниками остается только суд по важнейшим уголовным преступлениям. Древний общинный суд, производившийся на крестьянских сходах или копах, хотя и сохранился до позднейшего времени, но уже в виде не самостоятельного судебного органа, а только для участия в предварительном розыске (доводе) по отношению к обвиняемым.

Тяжесть крестьянских податей и повинностей была весьма разнообразна, смотря по местностям и другим условиям. Обыкновенно она соразмерялась с количеством земли, скота и рабочих рук. Полное крестьянское хозяйство носило название или службы, или дворища. Размеры этих участков хотя были неодинаковы, но вообще значительны; так, к дворищу иногда причислялось около 60 десятин пахотной земли и 20 десятин сенокосной; на таком участке помещалось по два и более отдельных хозяйства или дыма. Но, с увеличением населения и раздачей государственных земель шляхте, уменьшались постепенно и размеры крестьянских участков. А в XV веке в Западную Русь начала переходить из Польши так называемая «волочная система», заимствованная поляками у немцев. По этой системе лучшая часть земли выделялась для устройства фольварка или помещичьей фермы, а остальная земля делилась на волоки, заключавшие в себе около 19 десятин. На одной волоке помещик водворял отдельное крестьянское хозяйство, причем волока подразделялась на три поля, по 11 моргов в каждом (морг – почти 1400 кв. сажен), и крестьянин селился на среднем поле. Впоследствии уже на одной волоке стали селить по нескольку семей или хозяйств. Прежде всего волочная система появилась в ближайших к Польше землях Бельской и Дрогичинской, где упоминается еще во времена Витовта. Отсюда она распространилась по Северо-Западной Руси, то есть в Белоруссии и Полесье. Вследствие этой системы там рано разрушилось общинное крестьянское землевладение и образовалась чрезвычайная дробность поселений, так что село состояло иногда из двух или трех дворов. В Юго-Западной Руси волочная система встречается только к концу XVI века; ибо там было более свободных земель, и притом население относилось к ней очень враждебно. Особенно в Подолии и степной Украине, подверженных татарским набегам, было много безлюдных пространств, которые помещики старались заселить и потому привлекали поселенцев разными льготами. Поэтому крестьянство там пользовалось большей свободой, чем в Северо-Западной Руси, и долее сохраняло старый общинный быт.

Относительно распорядка волочной системы и соединенных с нею крестьянских повинностей в числе других документов имеем любопытную инструкцию Сигизмунда II Августа, выданную в 1557 году, озаглавленную «Устава на волоки господаря его милости у во всем великом князстве Литовском». В этом уставе различаются главным образом участки служебные и тяглые. Первые давались людям, обязанным военной службой или другими служебными повинностями; так, путные бояре отправляли подводную повинность, развозили письма и посылки королевских урядников (тогда еще не было постоянной почты); они получали в надел по две волоки земли, свободные от других повинностей. Такой же надел имели господарские бортники, конюхи, стрельцы (обязанные являться на войну и на королевскую охоту), осочники (полесовщики, оберегавшие пущи и также участвовавшие в господарской охоте). Сельские войты или старосты, имевшие обыкновенно под своим ведением около ста крестьянских волок, получали одну волоку, свободную от податей; такую же волоку получали и сельские лавники, исполнявшие обязанности вижей или судебных приставов. Между тем тяглые крестьяне отбывали за свою волоку барщину (то есть обрабатывали фольварочные или господские земли) и платили чинш. Число рабочих дней, определенных для этой барщины, простиралось от 108 до 128; а количество оброка или чинша, взимаемое деньгами, овсом, сеном, курами, яйцами и прочим, соразмерялось с количеством и качеством земли, подразделявшейся на три разряда, то есть хорошей, средней и худшей: последний разряд составляла почва песчаная и болотистая. Переложенная на деньги сумма этого оброка простиралась приблизительно от 14 до 55 грошей (на наши деньги от 1½ до 6 рублей). Обыкновенно войт по воскресным дням объявлял крестьянам, на какой день назначена работа и какая именно. Работать должны были от восхода до заката солнца, летом с тремя перерывами для еды и отдыха. Крестьянин, не явившийся на работу и не представивший войту уважительной для того причины, в первый раз платил штраф один грош, во второй целого барана, а в третий раз подвергался наказанию «бичем на лавце». Дани и оброки взимались осенью между днями св. Михаила и св. Мартина, то есть 29 сентября и 11 ноября. Неисправный по лености плательщик подвергался заключению; неисправный по причине болезни, пожара или другого бедствия получал облегчение или полное прощение. Рабочий скот запрещалось отбирать у крестьянина во всяком случае. Следовательно, положение казенных крестьян, судя по этому уставу, было бы не особенно тяжелое, если бы устав исполнялся добросовестно великокняжескими или королевскими урядниками, что в действительности, конечно, встречалось очень редко.

Значительная часть казенных земель была приписана к крепостям или замкам. Королевские наместники и старосты этих замков получали вместе с ними в кормление или держание (то есть во временное пользование) и приписанные к ним волости; причем королевскими грамотами определялась та часть местных податей и повинностей, которая шла в пользу державца и его урядников (обыкновенно третья часть). Но эти державцы не ограничивались положенной частью, а присваивали себе сколько могли и вводили еще новые незаконные поборы. Когда же являлись королевские ревизоры, то державны показывали небольшую долю всех доходов, умалчивая об остальных. Менее всего заботились державцы об исполнении общегосударственных повинностей, каковы: поддержание городских стен, содержание городской и полевой стражи, постройка мостов и прочее. Таким образом, королевские наместники или старосты – вместо того чтобы быть истинными представителями государственной власти и начальниками военных сил своего повета – обращались во временных помещиков, которые старались из населения выжимать для себя как можно более доходов. Еще менее соблюдались правительственные уставы в имениях, розданных в частное владение: там заметно общее стремление помещиков уменьшать крестьянские наделы и увеличивать повинности¹⁹.

Итак, ко второй половине XVI века сельское население находилось уже в процессе закрепощения и резко обозначилось полное господство служилого или шляхетского сословия в Литовско-Русском государстве. Но в Западной Руси было еще многочисленное и довольно зажиточное население городское, сохранявшее свой древний общинный быт и свою привычку к общинному самоуправлению, именно к тому роду вечевого самоуправления, который достиг полного развития в Новгороде и Пскове. Под владычеством Ягеллонской династии, при постоянном усилении шляхетских привилегий и притязаний, городское население начало терпеть разные притеснения и грабительства со стороны великокняжеских урядников, то есть воевод, каштелянов, старост и окружавшей их служилой шляхты. Наступившие войны с Москвой и опустошительные татарские набеги также способствовали обеднению и упадку городов. Чтобы поддержать их и оградить от подчинения шляхте, великие князья Литовские и вместе короли Польские усердно начали пересаживать из Польши в Литовскую Русь то городовое самоуправление, которое в течение XIII и XIV столетий заимствовано было поляками у немцев под именем Магдебурского права, вместе с письменным феодальным сводом законов или так называемым «Саксонским зерцалом» (Speculum Saxonicum). Там распространению этого немецкого права способствовали многочисленные германские колонисты, переселившиеся в Польшу и составившие значительную часть городского населения; но в Западной Руси немецкое городское устройство оказалось чуждым и не соответствующим русским преданиям и обычаям. Прежде всего, то есть еще в XIV веке, оно водворилось в земле Галицкой, которая была присоединена Казимиром Великим непосредственно к Польше. Город Вильна получил магдебургию в 1387 году. А затем, со времени Ягелла, немецкое городовое право в течение XV и XVI веков постепенно распространилось и в Литовской Руси. Сущность его заключалась в освобождении горожан от подсудности королевским чиновникам, за исключением важнейших уголовных преступлений.

Как туго прививалось к русским городам это чуждое устройство, примером может служить древнерусский Полоцк. В 1498 году великий князь Литовский Александр Казимирович дает Полоцку грамоту, которою его «с права литовскаго и русскаго переменяет в право немецкое Майдеборское», ради «посполитого добраго размножения и лепшаго его положенья». В силу этого права устанавливается высший городской сановник, или войт (нем. Vogt). Ему, по примеру Вильны, определяется третья часть судебных пошлин и пеней. Половина пошлин с мясных лавок также идет на войта, а другая половина на ратушу; все местные винокуры и продавцы горелки поступают в ведение войта. Магдебургскому праву, то есть войту и бурмистрам, подведомы все жители Полоцка на обоих берегах Двины, включая живущих в городе людей владычных, монастырских, боярских и мещанских, а также жители окрестных сел и слуги путные, которые «привыкли вместе с мещанами на войну ходить и все подати пополам с ними платить». Жители освобождаются от подводной и сторожевой повинности, за исключением собственного господарского приказа и потребы. В городе устраивается ежегодно три двухнедельные ярмарки: на св. Якова, на Крещение и по Великом дне (Светлое Воскресенье). Купцы рижские и все иногородние только во время ярмарок могут покупать и продавать в розницу, во все же остальное время должны соблюдать известную меру, а именно: покупать воск не менее полуберковца за раз; соболи, куницы и тхоры (хорьки) – сороками; белки, горностаи, лисицы – по 250 штук; попел и смолу – лаштом, и притом не в лесах и селах, а только в городе. Это предметы полоцкого отпуска. Далее следуют предметы ввоза. Те же рижские купцы могут продавать сукна только целым поставом; соль лаштом; перец, имбирь, миндаль и другие простые зелья каменем (вес в 32 фунта); шафран, мушкаты, гвоздику, калган (индийский корень), цитварь и прочие дорогие зелья (пряности) фунтом; секиры, ножи и тому подобные вещи тахром или дюжиной; железо, олово, медь, цинк, мосяж (желтая медь) и тому подобное центнером; фиги и розынки (изюм) кошем (корзинами); вино, пиво немецкое и всякий привозной напиток целой бочкой. Рижские купцы не могут даже ездить мимо Полоцка для торговли в Витебск и Смоленск, а только для взыскания своих долгов. Город имеет свою важницу (где взвешиваются товары и взимается с них пошлина) и свою капницу, в которой на стопленный воск накладывается городская печать. Мещане могут брать на свою потребу дрова во всех лесах и борах на расстоянии трех миль от города (за исключением деревьев бортных), а также пользоваться всеми прежними пастбищами. Полоцкие мещане, подобно виленским и трокским, свободны от мыта (пошлины с провозимых товаров) во всем Великом княжестве Литовском. Город строит посполитую (общественную) лазню или баню и пользуется доходами с нее. Он строит на удобном месте ратушу, а под ней амбары хлебные и камеру пострыгальную (где обстригали сукна); при ратуше хранятся мерная бочка и медница с городским клеймом; доход с них идет в городскую пользу. Город Полоцк вносит в скарб великого князя 400 коп. грошей ежегодно в День св. Михаила. В ратуше заседают двадцать радцев, которых назначает войт, половина закону римского, а половина греческого. Эти радцы вместе с войтом выбирают из своей среды ежегодно двух бурмистров, одного католика, другого православного. Радцы и бурмистры подчиняются войту и его помощнику или лянтвойту; а войт – непосредственно великому князю, который сам и назначает войта. Жители освобождаются от подсудности воеводам, старостам, судьям и подсудкам, великокняжьим наместникам и другим чиновникам; войт и бурмистры могут быть позваны только к суду великого князя.

Но внутри города или рядом с ним обыкновенно стоял замок (древнерусский кремль), в котором жил великокняжий наместник или староста с боярами и разными военнослужилыми людьми, составлявшими замковый гарнизон. В городе также жили бояре, духовенство и их слуги, стоявшие вне Магдебургского права. Отсюда постоянные столкновения их с мещанами. Наместник и другие урядники были, конечно, недовольны введением магдебургии или городского самоуправления и самосуда, которые лишали их разных доходных статей. Они не хотят признать данных городу привилегий, вмешиваются в его суды и доходы; обе стороны обращаются с жалобами к королю: горожане жалуются на притеснения от наместника, а последний на недостаток доходов для содержания замка. Уже в следующих 1499 и 1500 годах тот же великий князь Александр выдаст городу Полоцку две новые грамоты, которыми он подтверждает дарованное ему немецкое право, но с некоторыми важными отступлениями. Так, тяжбы о земле между боярами и мещанами утверждаются за судом наместника; он разбирает их вместе со старшими боярами по «давнему обычаю» и посылает своих чиновников на спорную землю с обычными за проезд пошлинами. Дворы в городе, земли и села, купленные боярами у мещан, наравне с их отчинными землями не подлежат ведению войта и бурмистров; люди боярские, занимающиеся в городе торговлей, платят подати наравне с мещанами, но не подсудны войту и бурмистрам. Сами бояре отпускали по Двине в Ригу жито, крупу, попел и смолу, и теперь им дозволяется этот отпуск, но с условием продавать только произведения собственных имений, а не перекупать у других. Наконец, сословие свободных крестьян или «путников», живших в окрестных селах, прежде относимое к Магдебургскому праву, теперь изъемлется из него и приписывается к замку, то есть подчиняется суду и владению наместника. Что же касается серебщизны, военной службы и городовой работы, то путники исполняют их сообща с мещанами. А те простолюдины, которые (ради избавления от городских платежей и повинностей) позакладывались за наместника, владыку, игумнов и бояр, возвращаются под право Магдебургское, то есть под ведение войта и бурмистров.

Однако нелегко было разграничить две сферы, городскую и замковую. Сила шляхетских привилегий и ослабление верховной правительственной власти, по образцу Польши, сказывались и в Литовской Руси. Спустя три года относительно Полоцка встречаем новую грамоту великого князя Александра, теперь и короля Польского. Из нее узнаем, что полоцкие лянтвойт, бурмистры и радцы жалуются на полоцкого наместника Станислава Глебовича. Вопреки их Магдебургскому праву он хочет судить и рядить мещан и вступается в их земли; причем акты на эти земли у них отнимает; ремесленников полоцких забрал в свое ведение; а именно: золотарей, рымаров (шорников), седельников, ковалей (кузнецов), сыромятников, Шевцов (портных), гончаров, пивоваров, плотников и скоморохов; по рекам Дисне, Лиспе и Сари поставил своих слуг, которые берут мыта с каждого струга по грошу; вмешивается в пошлину с привозного вина и пива. Королевская грамота воспрещает все это наместнику и вновь подтверждает за городом Магдебургское право с теми отменами, которые указаны в предыдущих грамотах, то есть в отношении наместничьего суда и сельских путников. Подобные отмены, нарушавшие целость немецкого права, с одной стороны, и продолжавшиеся притеснения от наместников – с другой, не давали укрепиться городскому самоуправлению, производили недоумения и неурядицы в среде самих мещан. Брат и преемник Александра Сигизмунд I поэтому в 1510 году дает Полоцку новую подтвердительную грамоту на Магдебургское право. Здесь прямо говорится, что вследствие отмены некоторых пунктов это право подверглось сомнению (у вонтпеньи было), «для которого ж мещане места Полоцкого промежду себе расторжку и раздел вчинили: некоторые с них с права немецкого выломившися, подприсуд городской далися, а многие и прочь разошлися». (Под городским присудом тут разумеется суд замковый или наместничий; ибо словом город в западнорусских грамотах означается собственно замок или кремль, а восточнорусскому посаду соответствует там название место, откуда мещане.) Новая грамота вновь повторяет данные мещанам привилегии с некоторыми пояснениями и добавлениями. Так, мещане и черные люди, заложившиеся за наместника, владыку, игуменов, бояр и прочими, опять возвращаются в ведение войта, бурмистров и радцев, но каждому князю и боярину позволяется иметь на своем городском дворе по одному дворнику и огороднику из числа закладней. Число радцев теперь увеличивается до 24. Городу дозволяется построить четыре гостиных дома, где должны останавливаться гости (приезжие купцы); а плата с них разделяется надвое: одна половина идет в господарский скарб, другая – на ратушу. Частные гостиницы воспрещены. Дозволяется поставить на р. Полот общественную мельницу, и доходы с нее разделены на те же две половины. Но спустя семнадцать лет тот же король Сигизмунд снова, по жалобе лянтвойта, бурмистров и радцев полоцких на их воеводу Петра Станиславовича, обращает к последнему укорительную грамоту. Из нее видно, что воевода, его урядники и слуги чинили мещанам многие кривды, грабежи и забойства; что он «ломал Майтборский привилей» и судил мещан «городовым правом» (то есть замковым или наместничьим судом), ремесленников заставлял на себя работать, мыты по рекам со стругов брал и прочее.

Эта история туго прививавшегося чуждого учреждения и непосильной борьбы его с королевскими наместниками и старостами повторялась приблизительно в тех же чертах и в других городах Западной Руси. Разница заключалась в том, что изъятия из немецкого права и разграничение между подсудностью и доходами города и замка разнообразились по местным условиям, так что почти каждый город имел свои особые привилегии и не выработался один общий тип городского самоуправления. Если первостепенные города не могли пользоваться этим самоуправлением и вполне освободиться от подчинения шляхетским урядникам, то еще в большем подчинении последним оставались второстепенные города, несмотря на свою магдебургию. Разнообразие в ее приложении увеличивалось еще городами владельческими. В Литовской Руси, как мы говорили, существовали знатные роды, которые, подобно западным феодалам, сосредоточили в своих руках большие поземельные владения, заключавшие в себе многие местечки и даже города. Подражая великим князьям Литовским, они также стараются поднять торговое и промышленное значение своих городов, а следовательно, и увеличить свои доходы раздачей им магдебургских привилегий. Впрочем, привилегии эти давались с дозволения великокняжеской власти или ею подтверждались. Но, естественно, при этом владелец удерживал за собой высшую судебную инстанцию и близкое наблюдение за городским управлением и доходами; поставлял в город своих особых урядников, которые за всем надзирали, так что, в сущности, магдебургия существовала там в весьма слабой степени. Самый свод саксонских законов, или так называемое Саксонское зерцало, и подлинное Магдебургское уложение обыкновенно были известны западнорусским магистратам не в подлинном объеме и виде, а только в извлечениях и толкованиях, сделанных польскими юристами.

По смыслу Магдебургского права, в городе должны существовать две коллегии: радцев и лавников. Первые ведают под председательством бурмистров городскую полицию, надзор за городскими имуществами и торговлей, а также суд по гражданским искам; вторые, в числе 12 человек, под председательством войта должны судить уголовные преступления, то есть составлять суд присяжных. Но, сравнивая разные западнорусские города, находим количество радцев и лавников различное; войт председательствует в обеих коллегиях; иногда обе они сливаются в один магистрат или ведают одни и те же дела. Потом встречаем еще третье учреждение: «совет сорока мужей» (а в некоторых городах «совет тридцати»), который составляется из выборных от городских цехов и присваивает себе право контроля над городским хозяйством; причем войт, бурмистры, радцы и лавники нередко входят с ним в препирательство за свои права, увеличивается путаница в городских делах и отношениях.

Впрочем, эти неудобные стороны магдебургского устройства развились и принесли свои плоды большей частью впоследствии. В первый же период своего существования, то есть в эпоху Ягеллонов, оно, по-видимому, все-таки дало некоторый толчок и оживило городскую жизнь, торговое и промышленное движение в Литовской Руси. Недаром же в грамотах, жалованных на это устройство, часто упоминается, что они дарованы по просьбе самих горожан²⁰.

Законодательство и судопроизводство Литовской Руси в данную эпоху представляют заметный переход от общих с Восточною Русью оснований, то есть от Русской правды, к особому виду, развившемуся под влиянием шляхетских привилегий или польского государственного строя. Эпохе судебников Московской Руси соответствует здесь эпоха статутов, которая, впрочем, открывается уложением, известным также под именем «Судебника». Он был издан Казимиром IV в 1468 году, по совету с литовскими князьями, панами-радой и всем поспольством; под последним, вероятно, разумеется здесь собрание лучших людей города Вильны.

Судебник Казимира IV представляет собственно свод наказаний и штрафов за злодейство или татьбу в разных ее видах: из 25 статей этого свода около 20 относятся к татьбе. Тут мы находим то же древнерусское понятие о наказаниях как о доходной статье для судьи. Например, если вор пойман с лицом (с поличным), то это лицо или украденная вещь поступает в пользу двора (княжьего, наместничьего или панского) или собственно судьи; кроме того, в его пользу идет просока, то есть плата с истца за сок или розыск преступника. А пострадавшему или истцу вор платит истинну, то есть ценность украденной вещи. Если ему нечем заплатить, а его жена и дети знали о воровстве, то заплатить женой и детьми (но дети моложе 7 лет не ответственны), а самого на шибеницу (виселицу). Дети и жена могут выкупиться сами или с помощью своего господаря (владельца). Если вору с поличным совсем нечем заплатить, то его повесить, а украденную вещь отдать истцу и воротить ему половину просоки. Следовательно, прежде должен быть удовлетворен пострадавший («ино перво заплатити исцю, а потом господарь татя того вину свою бери»). Причем если вор несвободный человек, то его владелец в то же время есть и его судья. Между тем по другой статье если хозяин вора знал о его преступлении или делил его плоды, то он несет то же наказание. Итак, свободных или княжьих людей судят великокняжие наместники и тиуны, а панских или боярских – их владельцы; в случае если истец и ответчик разного рода люди, один принадлежит к княжьим, а другой к панским, то им «обчий» суд, то есть смешанный из наместника или тиуна и пана или боярина. Если кто будет держать в своем дому лежня (бродягу) тайно, то есть не оповедав соседей или околицу, а в это время случится воровство, то он обязан в течение трех дней представить лежня в суд, в противном случае удовлетворить пострадавшего. Если судья или вообще тот, кому будет выдан вор для наказания, освободит его за плату или возьмет его себе в рабство, то сам подвергается наказанию от верховной власти; ибо вору не должно быть оказано милосердие. (Тут уже сказывается государственный взгляд на преступление.) Вообще при поличном, первое воровство наказывается пенями, но если украденное стоит больше полтины (более полукопья, а по другому чтению – полуконя), то вешать; за корову тоже вешать; за конскую татьбу, хотя бы и первую, непременно виселица; за похищенного невольника тоже. Тать, на которого околица укажет, что крал не в первый раз, подвергается виселице без поличного пойманный, а только доведенный пыткой до сознания. Вообще этот Судебник очень суров и щедр на виселицу. В нем также отражаются и народные суеверия того времени. Например, если кого заподозренного в воровстве будут пытать и не «домучатся» сознания, но на него докажут, что он «знает зелие» (заколдованные травы, которыми предохраняет себя от боли) и притом околица скажет, что и прежде крал, то его также на виселицу. Затем идут несколько статей о поземельных или межевых тяжбах, наездах и порубках.

Судебник сей является как бы введением к дальнейшим законодательным мерам, так как сам он далеко не удовлетворял насущным потребностям. Ощущалась нужда в общем письменном своде законов, который бы определял отношения сословий между собой и к правительству, а также служил бы руководством судьям; последние должны были дотоле руководствоваться или разными грамотами, жалованными, уставными и тому подобное, или обычным, неписаным правом, которое представляло большое разнообразие, смотря по местным условиям, и в своем применении допускало многие злоупотребления. Первый систематический свод узаконений и юридических обычаев, назначенный для всего Великого княжества Литовского, был составлен по воле Сигизмунда I неизвестными нам юристами-компиляторами, по-видимому, при близком участии литовского канцлера Альберта Мартыновича Гаштольда. В 1529 году этот свод принят сеймом и получил королевскую санкцию. Он известен под именем «первого» или «старого Литовского статута» и, очевидно, был составлен по образцу польского так называемого Вислицкого статута Казимира III, изданного в 1347 году.