Дмитрий Григоренко
Я из Зоны. Сегодня никто не умрет

Во время поездки Лысый постоянно косился на меня, но старался не смотреть мне в глаза. Я же уперся в обидчика взглядом, будто стараясь проделать в нем дыру. Надоело мне это занятие где-то на середине пути. Дороги в предзоне отличались ухабами и дырами. Трясло. Мои ребра на каждой колдобине выли от боли.

Лысый молчал, придерживая челюсть двумя руками. «Пришли два барана волка пугать, – подумал я. – Хотя, по правде, Баранов меня спас. Нет, надо было учиться махать конечностями, а не бесцельно лазить по двору». Я вспомнил старую пятиэтажку, запертую между домами детскую площадку. Запах булок с абрикосовым вареньем, которое готовила соседка по этажу. Скамейку, на которой происходили важные события: первая бутылки пива, первый поцелуй с Юлькой.

Машина везла нас через голые поля, насыщенные черноземом. Дорога пронзала лесополосы, которые не позволяли ушлому ветру сдувать верхний слой почвы. Сначала мы ехали одни, потом стали появляться реликты советского автопрома. Прочадил автобус, в окнах которого я разглядел стариков: ну да, кто же еще мог двигаться в сторону отчуждения – только те, кто хотел там умереть.

Вскоре появились иномарки, да и дорога стала ровнее.

Показался госпиталь – название громкое, а на самом деле стандартная трехэтажная больничка. Я и сам частенько отвозил туда больных. Самые главные достопримечательности госпиталя – это кофейный автомат и тетя в засаленном халате синего цвета, которая торговала сладостями: белоснежный зефир, плитки черного шоколада. Не знаю, как другие, я же сладкое никогда не любил, но в армии хотелось его очень сильно. Хотя что может быть лучше хорошего шашлыка с соусом сацебели? Только два таких шашлыка.

Нас ждали. Махлюков, что-то нервно рассказывал солдатику. Тот исполнял обязанности денщика и водителя полковника.

– Бегом! – услышал я последнее слово Махлюкова.

Мы приблизились.

Асфальтная дорожка уперлась в ступеньки красного здания. Полковник выдохнул с негодованием:

– Капитан, если он сбежит, то я тебя!

Я не узнал, что сделает полковник по воспитательной работе. Начмед встал на щербатую ступеньку. Он и так был выше ростом, то теперь нависал над Махлюковым. Сергей Петрович сказал:

– Товарищ капитан. Не забывайте об этом.

Полковник оскалился, появились складки на щеках – ну точно хорек. А хорек – опасное животное. Хищник, который может перегрызть горло всем курицам и петухам в округе. «Главное, не стать птицей», – подумал я.

– Я смотрю, в медицине вы все офигели? Я еще разберусь по поводу больничного. – Полковник не кричал, но голос его дрожал от ненависти.

Я же встал вровень с Сергей Петровичем. Теперь мы вдвоем нависали над хорьком. Ситуацию разрядил солдатик-денщик. Он нес щетку и крем-пасту для обуви.

– Тов… – начал он, но полковник его грубо перебил:

– Чисти, чего встал? А вы ждите меня в приемной. Я договорился уже, сейчас поднимемся в палату.

Махлюков отвернулся, поставил туфлю на ступеньку. Солдатик замялся на секунду. Щеки его покраснели, как у девственницы перед первым поцелуем. Полковник недовольно хекнул, и денщик, присев, начал полировать туфли начальника.

Мы же втроем начали подниматься наверх. Холодный ветер пытался сорвать фуражки с офицеров. Вокруг суетились гражданские, подъехала «скорая помощь», быстро, но без мигалок. Перед тем как нырнуть в воняющее хлоркой приемное отделение, я успел задать вопрос:

– А зачем нам в палату?

Начмед ответил:

– Затем. Будешь с Крысой в гляделки играть. Кто-кого переглядит, тот и выиграл.

4

А я-то думал, что меня привезли сюда, чтобы ребра мне чинить, – ага, разбежались уже. Наивный. Я еще удивился: как так быстро – сразу после драки и в больничку. Машину дали без проволочек. Да и Лысый со своей подвязанной челюстью сбил меня с толку.

Крысе мне было что предъявить. Мотор в груди забился от злости с такой силой, что снова заболели ребра. «Сволочь, – закипал я. – Я нормальный человек и не прошу его строить из себя жертву, но рот на замке держать можно? В конце концов, просто рассказать, как все произошло, не приписывая мне того, что я не делал. За свое – отвечу, за чужие грехи – никогда».

Вслед за запахом хлорки нахлынули воспоминания. В оконном стекле я поймал свое отражение: черные волосы, такого же цвета глаза, выступающий нос. Теперь понимаю, почему мне часто намекали на то, что я спустился с гор. Лицо за последнее время осунулось, скулы торчали острыми краями.

Полковник догнал нас, когда мы оформлялись. Я сидел на мягком стуле и нервничал: грязь под ногтями, которую я старался вычистить сломанной спичкой, старый военный камуфляж – я, наверное, был единственным, кто до сих пор ходил в зимней шапке и нарушал тем самым устав. Смешно. Раньше меня это волновало – патруль же мог остановить! Теперь это казалось такой мелочью. Так и в жизни, когда все спокойно, как в затхлом пруду, мелочь начинает казаться важной.

Шапкой я прикрыл наручники, но все равно нервничал.

Медсестра выводила мою фамилию в журнале приема больных. Тесный халат подчеркивал плавные изгибы ее тела. Я честно старался не пялиться на нее и смотрел на плакат, где было изображено перевернутое дерево, одна половина которого висела сухими ветками, а другая зеленела крупными листьями. Аллегория с легкими. Ясно. Жизнерадостная надпись сообщала, что туберкулез излечим.

– Имя, – спросила медсестра, поправив темную непокорную челку, чем вызвала у меня приток тестостерона. «Феи, – подумал я, – умеют легким движением подчеркнуть свою красоту. Сейчас если еще глянет из-под ресниц, то все – слова даже прокаркать не смогу».

– Марина, – хрипло ответил я.

Она замерла, успев вывести начало буквы «М».

– Что – Марина? – удивилась она.

– Имя. Твое, – сказал я, стараясь не опускать взгляд. – Что означает – морская. У тебя родители случайно не сталкеры?

Девушка от такого перехода растерялась, губы ее раздвинулись в улыбке, а на лбу пролегла морщинка.

– Нет, – ответила медсестра – А что?

– Тогда откуда у них такой ценный артефакт? – раздался противный голос за моей спиной. Я мысленно сплюнул на дешевый коврик под ногами. Оборачиваться на обломщика не стал. Вернее, обломщицу. Жирная, словно откормленная гусеница, тетка на корявых ножках проползла мимо и плюхнулась за соседний стол. Теперь я мог рассмотреть длинные немытые патлы, разводы краски на лице, словно она накладывала не макияж, а боевую раскраску для отпугивания.

– Ходят тут, нового чего сказать умишка не хватает, – раскудахталась она. Видимо, она и была тем доктором, к которому меня оформляли.

Уголки пухлых губ Марины опустились вниз. «Блин, – мысленно выругался я. – Ей с такой живой мимикой – да в актрисы! Что она забыла в этом клоповнике, который расположен рядом с радиационной свалкой?» Мне стало жалко девушку. Именно это чувство – жалось к медсестричке – помогло мне перебороть слабость. «Чего я сдался? Ладно девушка, чудное создание, которое духовно выше и чище, чем я, здоровый и наглый мужик».

Курица с противным голосом продолжила кудахтать, но я ее перебил:

– Да легко. – Подмигнул морской деве и спросил – Откуда взялось слово «брюнетка» в нашем языке?

– Как откуда? Как откуда? Коричневая, значит. С французского. Читать классиков надо, молодой человек, – скороговоркой проговорила докторша.

– «Брюнет» в переводе с французского означает «каштан». А «коричневая» – это совершенно другое слово. – Я вложил в свои слова весь сарказм, на который был способен. – Читать любой может, а понимать, что читаешь, – не каждой дано, – закончил я.

Марина опустила глаза, но я заметил ее яркую улыбку.

– Хам! Хамье! – начала возмущаться тетка.

– Да, и еще, – я повысил голос. – Я понимаю, почему вы так со мной обращаетесь… Что, с солдатика ни копейки содрать не получается?

Я повернулся и стал разглядывать докторшу. Нет плохих профессий – есть гнилые люди, которые портят мнение о профессии. Таких медиков я редко, но встречал. Наглые, чванливые, видящие в каждом больном деньги и только деньги.

– Да я буду жаловаться! Я такое не потерплю, в своем кабинете выслушивать оскорбления от черного… – завопила оскорбленная до глубины души врачиха.

Я вытащил скованные стальной цепью руки и демонстративно положил их на стол. Наручники гулко ударились о лакированную поверхность. Докторица запнулась, судорожно выдохнула.

– Я имела в виду грязного…

Я провел большим пальцем по уголку рта.

– В смысле немытого…

Марина укоризненно смотрела на меня.

Раздался телефонный звонок. Тетка вцепилась в трубку старого, еще дискового аппарата, словно за спасательный круг. Теперь она имела полное право меня игнорировать. Наигранно стала задавать вопросы кому-то и охать:

– Первая городская больница… Сколько? Все к нам? Нет, хирургов мало…

– Новиков! – раздался вдруг строгий голос начмеда, – хватит людей пугать. Давай вслед за Лысым на рентген. Девушка, не записывайте нас. Зачем зря бумагу марать?

Марина совсем растерялась. Докторша не обращала на нас никакого внимания, усердно сосредоточившись на телефонном разговоре.

– Не волнуйся. Главврач в курсе, – успокоил медсестричку капитан.

Я встал, лихо надел шапку и не удержался – вцепился взглядом в нежные изгибы красивой фигуры Марины. Девушка заметила и улыбнулась.

– Все равно после обследования зайдите обязательно, – тихо сказала она.

Врачиха за соседним столом охнула – то ли от информации, которая поступала по телефону, то ли от приглашения Марины. Но, к сожалению, я знал, что в приемное отделение обычно не возвращаются. Оформил документы – и дальше по этапу: обследования, доктора узкого профиля.

– Зайдет, – пообещал капитан. Потом, дождавшись, когда мы отойдем подальше, разнося грязь по чистому линолеуму, добавил:

– Через много лет…

И тут я понял, что он специально так сделал. Полковник, наоборот, при посторонних меня унижал. Думаю, с теткой-докторицей он нашел бы общий язык.

Капитан же – красава. Подождал. Не стал обвинять меня. Хотя я все равно интуитивно чувствовал опасность, исходящую от начмеда. Сейчас он, словно дикобраз, ощетинился: дай ему повод, и свернул бы мне шею, как ребенок непонравившейся кукле.

Предстояла очная ставка с Крысом. Шансов доказать собственную невиновность у меня было мало.

– Стой.

– Сергей Палыч, я Трофимыча не трогал, – выпалил я.

– Лицом к стене, сволочь! – это уже крикнул Махлюков. Он выполз из-за железной двери, а за ним, как овца на привязи, – Лысый.

– Говорят, челюсть сломал! – пожаловался полковник капитану. – Клянусь честью офицера, посажу я твоего дезертирчика.

– Напомню, товарищ полковник. Новиков – не дезертир. Убийца – это да. Терять ему нечего, так что…

Начмед, в процессе разговора, расстегнул мне наручники. Я растер запястья. Полковник, конечно, не испугался, но замолчал. Лысый же сжался, словно хотел спрятаться. «Боится? – злорадствовал я. – Неужели я такой дегенерат, что даже «дед» стал меня опасаться? Приятно. Очень приятно, когда тебя боятся».

– Ты что творишь, капитан? – зашипел Махлюков.

– Снимаю наручники. Рентген не терпит металла.

Меня толкнули в помещение, где делали рентгеновские снимки.

– Раздевайтесь, – услышал я команду.

Я с тоской посмотрел на зарешеченные окна, за которыми жил своей жизнью маленький, заброшенный всеми городок, который держался только на сталкерах и торговцах. Крайняя точка подобия цивилизации. Городок, застывший на перекрестке времени, в восьмидесятых, когда я даже в проекте еще не существовал.

Меня «засветили». Почему-то вспомнился один случай. Привели нам как-то солдатика, который случайно проглотил иголку. Сидел он на кровати, штопал носки, держа во рту иголку, а тут зашел офицер. Солдатик испугался, вскочил, ударился об второй ярус кровати и от страха проглотил эту иголку.

Привезли парня, сделали снимок и очень удивлялись. В кишечнике бедолаги обнаружили штук пять острых игл. Так ему кличку и влепили – Глотатель.

Наручники мне все же надели. Начмед контролировал ситуацию. Он не стоял за моей спиной, не толкал, но меня не покидало ощущение, что, стоит мне рыпнуться, мне в тот же момент сломают хребет.

Часы в коридоре показывали одиннадцать. День. Солнышко начинало припекать – пока еще скромно, словно боясь спугнуть людей, которые привыкли за долгую зиму к холодной погоде.

Мы поднялись по лестнице. Отделение хирургии встретило нас суетой: бегал медицинский персонал, мимо пролетел доктор, возмущенно общаясь с кем-то по мобильнику.

– Что-то случилось, – встревоженно сказал я.

– Ты, вопросы не задавая, быстро зашел! – Полковник ждал меня у дверей в палату.

Я хотел сказать, что это был не вопрос, а утверждение, но водоворот событий начал раскручиваться все сильнее и сильнее.

– Я попрошу всех выйти, идет следствие, – с пафосом заявил полковник.

Я застыл у порога, заглядывая в помещение. Несколько убогих кроватей. Крепкий бородатый мужик в спортивном костюме поставил пакет с апельсинами на стол, что-то сказал лежащий в кровати бабульке.

– Быстрее, – поторопил его Махлюков.

Я пропустил мужика и просочился в палату. Вдохнул – выдохнул. Спокойствие – вот что мне было нужно.

– Как здоровье, Антон?

5

Крыса дернулся. Он неприятно оскалился, будто собрался меня укусить. Нога его была закреплена на вытяжке – конструкция с противовесом не давала ему свободы действия. Он был, проще говоря, привязан.

– Убийца, – злобно произнес он.

– Подожди, подожди, – вмешался полковник. Он достал из кармана кителя серебряный диктофон, аккуратно примостил его на кровати Антона, но на кнопки вроде не нажимал. «Значит, давно включил? – мелькнуло у меня в голове. – Хитрая морда, записывает наши разговоры с самого начала».

– Так, давай представься для начала и расскажи, что произошло – начиная с двадцать четвертого февраля.

Начмед присел на подоконник, Махлюков же уселся на свободную кровать. Бабулька за моей спиной начала охать.

– Я, сержант Антон Деревянский… – начал Крыса.

Мне хватило несколько минут, чтобы понять: он пересказывает тезисы, который читал мне полковник. Заучил их основательно. Да, было больше мелких деталей, подробностей. Крыса иногда останавливался, мучительно пытался вспомнить, и тогда на помощь приходил Махлюков, задавая наводящие вопросы:

– Когда Новиков выстрелил в торговца по имени Дельный? Он тебя принуждал? Что, наступил на поломанную ногу?

Крыса говорил и говорил. Скоро я сам начал верить в его историю. В ней не было мутантов Зоны, аномалий и слепой удачи. А сговор, попытка шантажа, убийства – предостаточно.

Полковник резко переключался на мою персону, переходя на крик, от которого бабулька начинала молиться.

– Наступил на ногу? Да, солдат Новиков? Отвечай, когда офицер задает вопросы!

– Нет.

– Врешь, собачий потрох, – ругался Махлюков и продолжал общение с Крысом.

Отдых в больничке пошел на пользу Крысенышу. Да, кормили тут явно помоями, но прикроватная тумбочка сержанта ломилась от принесенной еды: яблоки, коробки вермишели быстрого приготовления, завернутый в бумагу кусок колбасы. Не голодал парень. Ну да, он же – жертва Зоны, который не сдал бандитам блокпост. Герой. Его подкармливали, вот он и отъелся. Круги под глазами Деревянского сошли на нет, живот выпирал. Лощеная Крыса. Холеная Крыса. Когда он тырил у сослуживцев – били его нещадно. А теперь вот подкармливают.

– Я ж тебя, поломанного, на себе тащил, – тихо произнес я. Голос дрожал от злости. Я старался не сорваться, не прыгнуть на его ногу.

– Отвечай на вопрос! – рявкнул Махлюков.

– Даже когда ты выстрелил в меня, я тебя не бросил, – продолжал я, – да и на Болоте тебя бы Чес оставил землю удобрять…

– Заткнись! – приказал полковник. Крыса же постарался отползти от меня – и, не будь он привязан, точно свалился бы с кровати.

– Я ж тебя как брата родного тащил…

– Да рот закрой!

Я тяжело дышал. Ребра болели, голова кружилась.

– Свят-свят, – причитала бабулька.

– Продолжим, – сказал Махлюков. – Почему вы решили, что существует сговор между Новиковым и сталкером по кличке Трофимыч, полное имя которого Борис Геннадьевич Трофимов? Который, кстати, неоднократно задерживался за незаконное пересечение границы. Служил…

«Вот оно как. Я думал, Трофимыч – это отчество, а оказывается, все банальнее. Переиначенная фамилия».

Крыса с упоением рассказывал. Он зачастил, слова вылетали из него как пули из автомата:

– Они общались как свояки. Кузьма вел его, и оба знали, что он организует проход через блокпост.

– А они не упоминали фамилии или имена – через кого договорились о пересечении? – спросил полковник. Мне показалось, он, как хорек, почуял кровь.

– Упоминали. Перед тем как Новиков ударил сталкера по голове прикладом, тот сказал: «Ты, это, Сергею передай, что проверку прошел…»

Начмед, до этого спокойно сидевший на подоконнике, мгновенно среагировал на последнюю фразу. Капитан в одну секунду оказался возле постели Крысы, нагнулся и четко сказал:

– Повтори.

– Прошел проверку, – заикаясь, ответил Деревянский.

– Эй, капитан, отойди от потерпевшего! Кстати, ты ж по имени-отчеству Сергей Петрович? Да? – вступился за Крыса полковник.

Начмед медленно выпрямился.

– Сергеев много вокруг Зоны ходит. – Он вернулся и стал внимательно рассматривать дворик больницы.

Махлюков ловко выключил диктофон и сказал:

– Капитан, я знаю, что командир тебя уважает. Не понимаю почему, но, поверь, я тебя на самое дно опущу.

И сразу же включил аппарат для записи. Хитрый. Начмед не отреагировал. Полковник продолжил задавать вопросы, Крыса отвечал. Но уже не так активно. Перекосило его, он снова стал походить на запуганного маленького ребенка. Полез под подушку, достал красную пачку сигарет. Закурил.

Помещение наполнилось сизым дым. Бабулька завозмущалась:

– Товарищ военный, скажите, скажите ему, пусть больше не курит в палате. У меня астма, дышать нечем, а он курит и курит. Уже и доктор ругался, а ему все приносят…

Махлюков отмахнулся:

– Путь солдатик курит. Тебе чего, старая, жалко? Все равно умрешь.

Бабулька от такого обращения сразу замолкла. В ее понимании военный с блестящими звездочками на погонах – это был царь, заступник, который накажет нерадивого курильщика, заставит проветрить помещение. А тут…

Полковник уже спрятал диктофон в карман и теперь выталкивал меня из палаты.

– Стой смирно, – приказал он, недовольно выбрался в коридор, оттолкнул спешащего медбрата. «Недоволен, – отметил про себя я. – Значит, я правильно сделал, что не нарвался на конфликт».

Начмед отлип от окна, остановился у Крысы. Что-то изменилось. Теперь в глазах капитана появилась заинтересованность. Он как-то по-новому рассматривал сержанта.

– Что? – не выдержал Крыса.

– Забычковал быстро.

Крыса заметался, начал тыкать сигарету в железную перемычку кровати.

– Еще раз узнаю, что курил в палате… – грозно произнес Сергей Петрович.

Я смотрел и никак не мог понять, почему Антон оболгал меня. Мне его даже стало жалко.

– Антон, – сказал я. – А я тебя Крысой ни разу не назвал.

Капитан махнул, намекая, что пора выходить. Сержант начал всхлипывать, а бабулька осеняла нас крестным знамением.

В коридоре – беготня. Насколько я знал, хирурги просто так не стали бы суетиться. Значит, они чего-то ждали. Может, авария на дороге случилась и в госпиталь везли пострадавших?

Начмед указал мне кивком головы на маленький тупик, образованный в коридоре вывалившимися из огромного горшка длинными листьями неизвестного мне растения. Я подошел, и капитан ловко пристегнул меня к трубе.

– Стой тут. И, Новиков, не дергай трубу. Ты, лось здоровый, вырвешь, а мы потом замучаемся платить.

Я облокотился на батарею. «Блин, она чугунная! Сколько же зим она отапливала коридор травматологического отделения? – задумался я, держась прикованной рукой за трубу, словно усталый воин, опираясь на копье. – Вроде и бой закончен, враги пали под моими ударами, а сил не осталось, и никто не ждет. Пока сражался, все мое добро поделили ушлые прихвостни. Теперь дело за малым – замарать мое имя, и все – можно списывать. Хотя есть еще шанс. Или мне просто хочется цепляться за самую малую надежду? Так, надо думать. Главное: начмед всполошился. Значит, можно провести такую линию: капитан меня заслал в Зону, дал артефакт, проводника. Проводник не просто умер, закрывая нас от стаи собак, а еще и передал через меня весточку. Передал начмеду, что я – не сволочь, а нормальный пацан. Получается так – уважуха Трофимычу. А я, идиот, прозевал этот важный момент. Скажи я раньше начмеду эту фразу – как бы тогда закрутилось расследование?»

Начмед с полковником стояли в другом конце коридора. Махлюков тыкал в мою сторону пальцем, тряс кулаком перед лицом капитана. Мой начальник, судя по всему, уже бывший, коротко отвечал. Слышать я их не мог, шум стоял знатный.

Сквозь толпу, словно ледокол, прошел бородатый мужик. Он не спеша, но уверенно приближался к окну. Поймал летящую ему навстречу медсестру, не дал ей упасть, вернул девушку в вертикальное положение. Мой мозг усиленно работал. Я вынырнул из омута мыслей и понял, что этот мужик идет прямо на меня!

– Здорова, солдатик!

– И тебе, отец, не хворать, – сказал я, внимательно рассматривая его.

– Ну, отец – это ты загнул. Меня Батей кликали в армии, – сказал он, протянул ладонь для рукопожатия, сделал вид, будто только что заметил наручники.

– Это тебя, солдатик, за дело приковали или так, шьют белыми нитками?

«Черт, – засуетился я, – и не убежишь ведь от него. Коренастый. Поперек себя шире. Спортивные штаны, ветровка с капюшоном, кроссовки с растянутой запятой. Бандит? Скулы широкие, борода темная, но до моего черного цвета далеко. Несколько серебряных нитей на короткостриженой голове. Одет странно. Подростково, что ли. А что у него под ветровкой: пузо выпирает или бутылку запрятал?»

– Вроде и натворил, а судят за другое, – ответил я.

«И чего ему надо? Может, бабулька нажаловалась на то, что Антон курит?»

– Вы не волнуйтесь, Антон курить больше не будет, – быстро добавил я.

Бородатый прищурился, и мне показалось, даже на секунду будто бы растерялся:

– Курить? А, ты про того, что с ногой поломанной? Не будет – и хорошо. Курить вредно. Хотя и не курить – тоже. В мое время на предложение «дай закурить» ответ «не курю» означал отбитые почки. Хе-хе.

«Смешно ему? Да нет, смотрит жестко. – Мне даже показалось, будто меня снова засунули под рентген. – Да что я паникую? Жить осталось – чуток и ничего!»

– А ты, Батя, из чьих будешь?

Мужик перестал улыбаться. Хотя какая улыбка? Оскал это был.

– Я тебе что – холоп, чтобы кому-то принадлежать?

«Сейчас ударит», – подумал я и усмехнулся.

– Батя, мне двадцатка светит – за то, чего я не делал. Можешь по морде съездить, но говорю сразу – труба тут шаткая, меня не удержит.

Я старался смотреть ему в глаза. Это было тяжело. Мне казалось, что мир померк и остались только черные точки, в которых отражался я, сержант Новиков.

– Ты, Батя, бандит или бандитов ловишь?

– А ты уверен, что не делал? – задал он встречный вопрос. Не знаю почему, но чувствовал я себя котенком, которого подняли за шиворот и пристально рассматривают. И вырваться нет возможности. Хоть не обоссался, и то хорошо.

– Не делал. Меня в Зону сталкер провел. Не просто завел и бросил, как Сусанин поляков, а еще и назад вывел. Что пережил – вспоминать не хочу. Но Крыса врет, что я сталкера того вырубил и бросил умирать. Врет!

Слова полились из меня, как вода из пожарного шланга. Не знаю, почему я начал выкладывать все это незнакомцу. Кусками, сумбурно. Но он, на удивление, понял.

Отодвинулся, хлопнул меня по плечу:

– Я тебе верю.

Я же увлекся и задал мучающий меня вопрос:

– Почему он на меня наговаривает? Я ж его вытащил на себе, я ж даже не тронул его, когда он выстрелил… Почему?

– Все нормально, солдатик. Такова природа многих людей. Запугал его полкан. Представь: лежит Антон, нога подвешена, не сбежать, не уйти. И тут ему раскидывают ситуацию по позициям: он – дезертир. Это от трех лет. Прибавь, что еще он – сообщник подозрительных элементов. Докажут – еще пятерик. Да и убийство то надо на кого-то повесить… Вот лежит солдатик, простыня уже мокрая от пота, ночь не спит. И к утру приходит мысль замечательная. Просто гениальная. Все можно спихнуть на тебя…

– Это подло, – выдохнул я. Наваждение спало, и я начал жалеть, что раскрылся перед чужим человеком. Поплакался в жилетку, как девчонка.

– Не бери чужие пули близко к сердцу, – сказал Батя. Я же решил реабилитироваться:

– Так что, ты бандит или нет? – повторил я вопрос.

– Не тыкай, – ответил он. – Да, служил я старшим прапором. Где надо служил. Ничего, что я не офицер?

– Нет. В армии два старших: старший прапорщик и старший лейтенант.

Мужик глянул в окно:

– Что за херня происходит?

6

Я повернулся, насколько позволяли наручники, запоздало подумал: «Если это уловка, то я повелся как идиот. Батя-то этот не простой».

Вид из окна открывался замечательный: прямо на дворик и вход в приемное отделение. В подъезд вкатывали носилки с больным. Но больного этого не довезли: перевернутые носилки с крутящимися колесиками, барахтающийся на земле человечек. Нет, что-то тут было не так. Вокруг пациента суетились белые халаты и еще странного типа мужики.

– Капитан! – прокричал старший прапорщик в отставке.

Я отвлёкся от действия внизу. Начмед как раз спорил с Махлюковым. Тот расстегнул китель и активно махал руками.

– Капитан! – громче крикнул Батя. Но шум в коридоре, возмущённый голос больного на койке, который грозился написать письмо самому Берии, не позволял начмеду расслышать зов Бати.

– Зуб, е-мое! – третий раз крикнул бородатый.

На удивление, Сергей Петрович услышал, быстро вычислил, откуда кричат, и ринулся к нам. Полковник аж затрясся, продолжая кричать ему в спину, да с такой силой, что даже я услышал:

– Он сядет на нары!

Начмед стремительно преодолел коридор, уворачиваясь от снующего персонала и больных. Сразу же сориентировался, встал у окна. По-хитрому встал: прислонился спиной к стене и слегка высунулся из-за уступа.

– Ключи, – требовательно сказал Батя.

Я снова принялся наблюдать за происходящим внизу. Нет, там творился какой-то бардак. Я решил, что каталка с носилками опрокинулась случайно, от резвости санитаров, одетых в зеленые хирургические костюмы. Оказывается, нет. В проем забора въехала машина. От испуга быть задавленными люди, стоявшие там, попрыгали в стороны. Двери дорогой иномарки белого цвета распахнулись, и оттуда, как горох из банки, повысыпались…

– Фризы, – выдохнул я. От злости дернулся вперед, налетел на грязное стекло. И обратил внимание – руки у меня свободные. Начмед выполнил приказ странного бородача.

– Бандиты? – уточнил Батя.

– Да, полные отморозки. Но они из Зоны не должны были выползать, – уверенно сказал я.

– Зуб, по запасной лестнице. Принимаем решение на месте по обстоятельствам. И я тебя прошу, не бойся ломать кости бандитам, – быстро проговорил Батя.

Щелк! Начмед от трубы батареи наручники отцепил, но не забыл застегнуть их на мне снова. Все вернулось на круги своя.

– А кто там бандиты?

– Как по мне, все. Так что ломай всех, а травматологи потом разберутся…

Начмед изменился в лице. Казалось, будто с него соскоблили налет усталости. Он весь светился энергией. Изменились и его движения. Он бросил китель на стоящий вдоль стены ряд стульев, сверху – фуражку. Повернулся ко мне.

– Я понял, даже думать не буду убегать, – сказал я.

– Капитан, ты чего, вообще устав забыл? – наконец-то до нас добрался Махлюков.

– На вашу ответственность, товарищ полковник, – бросил ему, словно кость дворняге, начмед и ринулся на запасную лестницу. Батя уже испарился в том направлении секунд тридцать тому.

– Сержант, что тут творится?! – переключился на меня полковник.

– Много «скорых». Видимо, массовое поступление. Я думал – ДТП, но что-то не так… Бандиты с одной стороны, их прессуют фризовцы с другой. Разборки между группировками, – высказал я свои домыслы.

– Тебя думать не просили, – просипел полковник. Выглянул в окно: – У них что, биты?

– Где Лысый? – спросил я. Это было важно. Хоть он и оказался уродом, но своих бросать нельзя, не привык.

– В моей машине, – медленно ответил Махлюков. «Стопор. Ясно. Это не в кабинете орать на сопливых пацанов, которые жизни еще не нюхали. Машина возле парадного, значит, там и солдатик-водитель. Хорошо».

– Так, надо закрыть двери на этаже, чтобы не допустить проникновения сюда подозрительных элементов, – так же медленно сказал полковник.

– Надо убрать людей с первого этажа, – сказал я, ожидая от него хоть какой-то реакции. «Чего он замер?!»

Снизу послышался громкий мат. Лопнули стекла на машинах «скорой помощи». Биты начали делать свою работу. Человек – странное существо, все норовит пустить на разрушение. Бита есть – так иди играй в бейсбол! Нет, у нас в стране ее раскупают как средство самообороны. Что это, инстинкт, благодаря которому наш пращур схватил палку с земли, отфигачил ею саблезубого тигра и мамонта? Не сам, конечно, толпой. Вот и сейчас – толпа в кожаных плащах фигачила всех. Я увидел, как высокий мужик в пальто смачно ударил битой по спине санитара. Тот аж выгнулся в другую сторону. Нет, не дали ему поднять больного с перевернутых носилок.

Еще трое накинулись на убегающих, таких же, хулиганского склада морд, но одетых в простые мастерки и толстовки.

– Да плевать на первый этаж, – произнес Махлюков. Он отстранился от окна, оскалился. «Хорек, тля!»

– Ты чего, еще дверь не закрыл?! – крикнул он на меня. Я ошалел. Оказывается, это он мне приказ отдавал. Моими связанными руками решал проблемы.

Нет, положа руку на сердце и еще что-то на всех, мне не хотелось бежать вниз под биты. Это нормальный инстинкт самосохранения, который спас меня во время легкой прогулки по Зоне. Но слова и поступки Махлюкова сработали как катализатор совести: если он тварь дрожащая, то я, хоть и тоже дрожу, но дело свое знаю.

Я знал про фризов плохие истории. Это были моральные уроды, которые хуже преступников, как вирус иммунодефицита хуже простого гриппа. Клан отморозков, которые кроме денег жаждут получать удовольствие, принося боль другим. Все это воспринималось мною раньше, как передача новостей, – до тех пор, пока не встретился с ними лично. Убийцы и садисты.

Я вспомнил про Марину. Страх коснулся моего сердца. Неприятно, словно мне кинули за шиворот горсть снега. Давно я такого не испытывал, с самих Болот. Даже когда Лысый и Пятно напали в карцере, я так не боялся.

Приступ паники. Голова, которая и так кружилась, ускорила обороты. Мышцы стали ватные, мягкие.

Я сделал неуверенный шаг. Надо было пересилить себя. Нет, выбегать под биты я не собирался – просто вывести людей через центральный вход.

Что-то рядом говорил полковник, сам он не делал попыток пойти и закрыть двери.