Дмитрий Гавриленко
Над солнцем яркокрылым. Венки сонетов
© Дмитрий Гавриленко, 2021
ISBN 978-5-0055-7881-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ОТ АВТОРА
Семнадцатилетним студентом Суражского педагогического училища я отправил почтой свои стихи в Москву известному поэту, литературоведу, профессору Литинститута имени М. Горького Льву Озерову. У меня почти не было надежды на отклик маститого писателя. И тем не менее ответ не заставил себя ожидать. Не просто письмо, а крепкая серая книжечка с избранной лирикой и дарственной надписью под портретом: «Дмитрию Гавриленко на добрую память от автора». Размашистая, округлая подпись сделана синим стержнем шариковой ручки. У меня же сохранилось впечатление, что поэт подписался по старинке, гусиным пером. Быстро выведенные буквы как будто представились живым ощущением связи с неувядающим, цветущим садом русской классики. Строгих её традиций я старался придерживаться и в собственном творчестве, которое сполна отразило не только личные, но и общественные потрясения, переполошившие всех.
Чернобыльский венок
Имя сей звезде полынь; и третья часть вод
сделалась полынью, и многие из людей умерли
от вод, потому что они стали горьки.
(Новый завет, Откровение Святого
Иоанна Богослова, гл. 8, ст. 11)
1
Воскресшие мгновенья бытия
Приблизились, и время их – настало.
Не будет мне ни жизни, ни житья,
Когда на жизнь пожалуюсь устало.
Когда скажу, что впереди – стена,
А за стеной – пространство из бетона.
Хоть вылези из кожи, но должна
Пробиться речь из вечного затона.
Сквозь прах и страх решительность моя
Решительна, как риск проводника, —
Вот главное среди других мгновений.
Шипя, ползёт из пояса змея,
И цель её – прервать наверняка
Четырнадцать печальных откровений.
2
Четырнадцать печальных откровений —
Не много ли печали над землёй,
Проснувшейся, веселой и весенней,
Пропахшей и духами, и смолой?
Я против умолчанья о грядущем,
Я против светлых сказок о былом.
Родители под чернобыльским душем
Махнули, словно ангельским, крылом.
Как тень, лежу; как пень, не понимаю
Что надо мной не ветер, а беда,
Тяжёлая, чугунного литья.
Подарок скорбный к Пасхе, к Первомаю
На судные и трудные года
В момент от пробужденья до бритья.
3
В момент от пробужденья до бритья
В себе и то не сможешь разобраться,
Не отличишь восторга от нытья.
Отца в дому от собственного братца.
И в небе, и в окне – полурассвет,
Вот-вот он запоёт и нечисть сгинет,
Нескромным жестом передав привет
Той женщине, что выглядит богиней
Косой-косой, а за людьми следит,
Как фарой, освещая каждый миг
Без приглашений и благословений.
А рядом с нею лишь крутой бандит —
Больной реактор, что весну настиг.
Поднял до неба пыль гигантский веник.
4
Поднял до неба пыль гигантский веник,
Замёл родные души ни за грош,
И в длинной череде исчезновений,
Хоть плачь, ты ничего не разберёшь.
Невидимые бойкие частицы,
Как пули, вдруг увидевшие цель, —
Всех тех, кто перед Пасхою постится
И не постится, – взяли на прицел.
Теперь и при желанье не забуду,
Как видел всё и оставался слеп
В напасти, что летела напролом.
Мать расставляет чистую посуду,
На полотенце водружает хлеб;
Родители за праздничным столом.
5
Родители за праздничным столом,
Горит перед иконою лампада,
И в комнате торжественно-светло,
И за окном – как в пору листопада.
Христос воскрес? Воистину воскрес!
Яйцом крутым скатилось воскресенье,
И засияло царственно окрест,
И стало красным людям во спасенье.
Родители – друг друга обнимать.
Весь мир боготворя, растёт заря
В огромное яйцо из красной пыли.
Святыми кажутся отец и мать,
И три перста – как три богатыря.
А бывший мирный атом чернобылит…
6
А бывший мирный атом чернобылит,
Ему святыни наши нипочём,
И норов необъезженной кобылы
В готовности быть быстрым палачом.
И микромир, и в нём аплодисменты
Беззвучные, ну а слышны везде.
Эксперименты – это экскременты,
В тяжёлой затонувшие воде.
Не щит нам аварийная защита,
Трещит реактор, в небе столб огня,
Горит графит – пылает окоём.
И с той поры в единый блик отлита
Аварии кромешной беготня,
И Пасха, и весна в саду моём.
7
И Пасха, и весна в саду моём
В селе невинном, скромном и красивом,
Не праздновали весело вдвоём,
Не восхищались древним-древним дивом.
Не целовались. Ведомое им
Для остальных окутано покровом.
Мы на пиру, спокойные, сидим,
А что летит над нашим тихим кровом?
Шумит ли огнедышащий дракон?
Раскрыл свои двенадцать пастей змей?
Чудовища все небо закупили?
Едим и пьём, и веку испокон
Те, кто пьянее водки и трезвей,
Не расцвели, а просто жили-были.
8
Не расцвели, а просто жили-были
В любимой мною с детских лет избе,
О прошлом ничего не позабыли,
О будущей не ведали судьбе.
Какие силы и какие стили!
Какое буйство крови на заре!
Родили, и крестили, и растили
Село когда-то при монастыре.
Вокруг раскол, разруха-завируха…
Коварные, они со всех сторон
Вели на монастырь за ратью рать
И прятались трусливо друг за друга,
Услышав, чем народ вооружён.
Как нелегко всё это вспоминать!
9
Как нелегко всё это вспоминать!
Звон кос, и топоров, и звук молитвы
Оставили на местности печать
Жестокой и незавершенной битвы.
И жили много лет лицом к лицу
Раскольники, противники раскола.
У каждого по своему крыльцу,
Но лишь один учитель, как и школа.
Везде Отец, и Сын, и Дух Святой,
И мать везде – о ней не забывать! —
Она одна покой в сердца приносит,
Всегда своей Пречистой простотой
Благословляя пищу и кровать,
Красавицу просторов русских – осень.
10
Красавицу просторов русских – осень,
Беспомощную, видел я в окне.
Дарила ослепительная просинь
Остатки радиации стране.
Попробуйте рукой, глазами троньте!
Вон океан, а где же берега?
Отец-солдат на всём великом фронте
Надёжно видел каждого врага.
И потому он одержал победу,
А тут и растерялся, и притих,
И заболел и, как огонь, погас.
За ним пошла и мать моя по следу.
Остался мне от грустных дней лихих
Один коварный миг, кровавый час.
11
Один коварный миг, кровавый час,
Преследует меня с упорством диким,
Он глубину сознания потряс
Нечеловечески-ужасным ликом.
Лишиться сразу милых лебедей
И преданных друг другу, и красивых,
В беде застрявших, словно в лебеде,
А ждали их и яблони, и сливы.
Я молча над могилами стоял,
Над солнцем яркокрылым и домами
Под соснами, где хорошо дремать
Крестам рядком, ни капли не таясь.
Но что-то в глубине души сломали,
Похоронивши и отца, и мать.
12
Похоронивши и отца, и мать,
Я стал другим и многое отринул.
Их опыт жизни не перенимать,
У них забрали птицу и скотину.
Потом свезли за тридевять земель
Односельчан, а кладбище осталось.
Среди крестов теперь поёт метель,
Но в бесшабашности слышна усталость.
Накрыла чернобыльский след зима,
А он блестит из-под сугробов лет,
Коварный, грязный свет его несносен
В тишайшем уголке, где закрома
Спокойствия и вечности билет
На кладбище среди зелёных сосен.
13
На кладбище среди зелёных сосен
Видны в снегу роскошные цветы,
Которых цвет естественен и сочен,
И кровь из них сочится на кресты.
Длинна она, последняя квартира,
Красна, как угольки в седой золе,
И шепчет мне, что тайны микромира
Таинственнее прочих на земле.
И кажется, что здесь торчат антенны,
И явственны безмолвные слова,
И несомненна эта связь для нас.
А мы на белом свете несомненны?
Там, где горчит засохшая трава,
Я плакал так, как плачу я сейчас.
14
Я плакал так, как плачу я сейчас.
Да будут грозы, слёзы не напрасны!
Мой тихий, мой родной очаг погас,
Но он живёт, по-прежнему прекрасный.
Мне от него по-прежнему тепло,
И в этом главный смысл родного дома.
Царапнул сердце, словно гвоздь стекло,
Незримый враг, что вырос, как истома.
Набедокурил здесь и не ушёл,
А спрятался в расселины и щели,
Как водяная тонкая струя.
Жена накрыла к годовщине стол,
И за него со мною рядом сели
Воскресшие мгновенья бытия.
15
Воскресшие мгновенья бытия —
Четырнадцать печальных откровений.
В момент от пробужденья до бритья
Поднял до неба пыль гигантский веник.
Родители за праздничным столом,
А бывший мирный атом чернобылит.
И Пасха, и весна в саду моём
Не расцвели, а просто жили-были.
Как нелегко все это вспоминать:
Красавицу просторов русских – осень,
Один коварный миг, кровавый час.
Похоронивши и отца, и мать
На кладбище среди зелёных сосен,
Я плакал так, как плачу я сейчас.
1988
Бальный венок
Я была единственной поверенной
его огорчений и свидетелем его слабости,
так как он был в отчаянии от того, что по-
покидает Одессу, в особенности
из-за некоего чувства, которое разрослось
в нём за последние дни, как это бывает.
Княгиня В. Ф. Вяземская
1
Закончился роскошный листопад,
Шептал, шуршал и в небесах растаял.
Морские волны всё ещё не спят,
Катясь легко, как истина простая.
Не спит, а дремлет суматошный сад,
На листьях перепревших вырастая.
Закат к морозу красен, полосат,
Лихих карет спешит к подъезду стая.
О, сколько быстроногих щеголих
Степенно по ступеням в дом вошли
При родственнике, важно разодетом!
Лакеи, кланяясь, встречают их;
С мелодией от ноты соль-земли
Зашелестели платья над паркетом.
2
Зашелестели платья над паркетом
Колоколами пёстрыми в кругу,
Как на лугу букеты пляшут летом
Среди травы, согнувшейся в дугу.
Открылась дверь – вошла Елизавета,
Обворожив покорного слугу.
Мне кажется: достойнейшим приветом
Мгновенье это в сердце берегу.
Ей тридцать лет, полна очарованья,
Она, как день июньский, хороша;
Брильянты разноглазые слепят.
Он – кладезь и огня, и дарованья.
Избыточно горит его душа:
Прекрасна дама с головы до пят.
3
Прекрасна дама с головы до пят.
Давно ли из родительского дома
Увез её сиятельный солдат
Своей женой – желанной, незнакомой?
Как молода она! От прошлых дат
В груди растёт приятная истома.
Так было с нею десять лет назад,
Сгоревших на ветру сухой соломой.
Кокетливость подарит ей Париж,
Родители – и рост, и красоту
С белоцерковским розовым рассветом.
И вот сейчас ты радостно паришь,
По-прежнему в негаснущем цвету,
Воспета восхитительным поэтом.
4
Воспета восхитительным поэтом,
Осталась непреклонна и горда,
А в сердце, свежим чувством разогретом,
Воздушные воскресли города.
Здесь адюльтер совсем не под запретом,
И в доме губернаторском, когда
Он щёлкнет еле слышно шпингалетом,
То прозвучит в губернии всегда.
Распахнуто окно – идёт любимый,
И распростёртые объятья ждут:
Порывы юности вернутся вспять.
Но лучше, если сблизит вальс, поднимет,
Закружит вас на несколько минут…
Деревья вековые сладко спят.
5
Деревья вековые сладко спят,
А Пушкин окрылённый с нею рядом.
Встречается прозрачный, долгий взгляд
С прозрачным и красноречивым взглядом.
И дам, и кавалеров – как опят,
То пляшут пары, то идут отрядом.
Их пёстрый, длинный кружевной наряд
Похож на змейки с несмертельным ядом.
Поэт чудесным локоном сражён,
И бьющимся, и вьющимся на лбу,
Когда графиня медлила с ответом.
Все ждут беспечный танец котильон,
Где выберут партнершу – не судьбу,
И всё-таки волнуются при этом.
6
И всё-таки волнуются при этом
Предчувствии избранницы своей,
А бал плывет мазуркою-балетом
Всё грациозней, бойче и быстрей.
Элиз жива традицией, заветом
Из русско-польских смешанных кровей,
Богатством предков, добрым их советом,
Приветливостью, красотой бровей.
Как древность рода Пушкина чарует!
В причудах танца ценит он задор
И за него намерен ставить пять.
Он даму взял на грудь, он озорует,
Шепнув куплет про волю и простор, —
В шикарном зале блеск и шум опять.
7
В шикарном зале блеск и шум опять,
И парам до друг дружки мало дела.
Поэт от счастья целый мир обнять
Желал душой, которая запела.
Его восторг не выкрасть, не распять;
Она певца отметить захотела
И этому стремлению – сиять
Сиятельным особам без предела.
Здесь море кружев, шёлка и цветов.
Графиня в белом платье на виду
Любуется своим одесским светом.
Поэт её боготворить готов
За ум блистательный и красоту,
Усиленные строгим менуэтом.
8
Усиленные строгим менуэтом,
Любезность, нестроптивость, доброта,
Вальсируя, продолжились дуэтом,
К мазурке вместе выйдя неспроста.
И заслонили мощным силуэтом
В тот миг, как породила суета,
Надменность, рот открывшую наветам,
И властность, что безвластию чета.
Мужские соло – соль и шик мазурки,
А после них она идёт на спад;
Устала, и в усталости светла.
И кажется, как будто для прогулки
Мелькают, и мерцают, и спешат
Тут нежные воздушные тела.
9
Тут нежные воздушные тела
Как символы души простой, открытой,
Которая кружилась и плыла,
Кружила зал, как легкое корыто.
И каждая любимого ждала,
Сверкнув поэту грацией забытой:
Она из материнского крыла,
Пушинкой из усадебного быта
С надеждой тайною явилась в свет
Под множество строжайших глаз
С напутствием бодрящим, кратким, лестным.
А талию её стянул корсет,
А ножки из-под платья напоказ
Наполнены изяществом прелестным.
10
Наполнены изяществом прелестным
Все те, кто ожидает котильон.
В роду кадрили больше всех известным
Считается в роскошном вихре он.
И вертопрахам, и кокеткам местным
Веселья будет полный павильон,
А шум пойдёт по всем домам окрестным,
Что Пушкин платьем белым окрылён.
О, не проста графиня Воронцова!
Жена вельможи не заметна в ней,
В её живых пленительных чертах.
Горят, пылают губки так пунцово,
Как будто привлекают всё верней
Невинностью в брильянтах и цветах.
11
Невинностью в брильянтах и цветах
Не каждый ангел прелести отмечен,
Когда на грешных, на земных устах
Печать любви и враг бесчеловечен.
Такие розы, а не на кустах!
Их след блистателен и быстротечен,
Как свет от чудных перстней на перстах;
Лишь давний бал неповторим и вечен.
Упал цветок, красу боготворя,
На грудь полуоткрытую графине,
Где кожа, словно первый снег, бела.
Раскрылась величавая заря,
И для её величия отныне
Оставил Пушкин важные дела.
12
Оставил Пушкин важные дела,
Задорный, молодой и кучерявый.
От жёсткого рабочего стола
Он к ней пришёл, забыв заботу славы.
Причудливо фортуна их свела!
Одесса, как Помпея в бликах лавы,
Царицею сидит среди села
И улыбается, о Боже правый!
Где лесть свила покойный уголок
И фоб, и фил, и фавн, и англоман
На редкость злоязычны и бесчестны.
Печально улыбается пророк,
Предвидя кратковременный роман,
Спеша на бал к волшебницам чудесным.
13
Спеша на бал к волшебницам чудесным,
Нельзя не слышать крылья за спиной.
Они плясать помогут в круге тесном
Вдоль зрителей, столпившихся стеной.
Зашаловливит котильон, и здесь в нём
Графине не бывать уже одной.
Надежда в сердце Пушкина воскреснет
На радостную связь с душой родной.
И непременно станет на колени,
И угадает искренний девиз,
Разгадывать незримое мастак.
Через платок без устали и лени
Перемахнет в присутствии девиц,
Лелея женщину в своих мечтах.
14
Лелея женщину в своих мечтах,
Он пребывал в рассеянье великом,
Держал её – остался же в руках
Лишь перстень с ярко-красным сердоликом.
Подарок сей запомнится в веках
Таинственным и неподкупным бликом,
Окажется в заснеженных местах
Для ссыльного призывным милым кликом.
Любое заточенье – как подвал!
Вельможа из прославленного рода
Изрёк отборнейших ругательств град
И Пушкина мерзавцем обозвал,
Когда притихла за окном природа,
Закончился роскошный листопад.
15
Закончился роскошный листопад,
Зашелестели платья над паркетом.
Прекрасна дама с головы до пят,
Воспета восхитительным поэтом.
Деревья вековые сладко спят
И все-таки волнуются при этом.
В шикарном зале блеск и шум опять,
Усиленные строгим менуэтом.
Тут нежные воздушные тела
Наполнены изяществом прелестным,
Невинностью в брильянтах и цветах.
Оставил Пушкин важные дела,
Спеша на бал к волшебницам чудесным,
Лелея женщину в своих мечтах.
1997
Венок поэту
Я Пушкина младенцем полюбил…
Антон Дельвиг
1
Темноволосый, шустрый, ясноглазый
С друзьями веселится на пиру,
А позади – лицейские проказы.
А впереди – прикованность к перу.
Приятелей шумливые приказы
Похожи на беспечную игру:
«Достаньте нам, поэты-скалолазы,
Волшебный, чистый камень поутру.
Прозрачный камень принесет свободу,
Властителю попав и в глаз, и в бровь,
Напомнив зримо нашу старину».
Возможно ли: пройдя огонь и воду,
Приблизил разрушение и кровь
Поэт, возвысивший свою страну?
2
Поэт, возвысивший свою страну,
От ненависти жил далековато.
Роскошный бал, сплошную тишину
На выбор, если хочешь, бойко сватай.
Он выбрал бал, красавицу одну:
Вся кожа белизною схожа с ватой,
Лицом затмила светлую луну,
Что пух, легка, хотя и полновата.
А ножка самой маленькой была.
Однако от родителей – отказ,
Как будто их обязанность – отказы.
И вот жених у краешка стола,
Прощаясь с милою в последний раз,
Рассыпал чудо-строчки, как алмазы.
3
Рассыпал чудо-строчки, как алмазы,
О чувстве сокровенном на листке.
Цветком пунцовым, вынутым из вазы,
Поэт увидел счастье вдалеке.
Узнал его волнующие фазы,
Зовущие пуститься налегке
Без ложной скромности и лживой фразы
Все с тем же милым символом в руке.
И вот она, высокая удача!
Прелестная, изящна и чиста,
Уже находится в его плену.
Разгадана труднейшая задача,
Сияет для поэта красота
На всю её большую глубину.
4
На всю её большую глубину
Светилась мысль в сознании поэта,
Как солнце, озарившее сосну
И давшее смоле источник света.
Так истинную жизнь – свою весну,
Что молода ещё и не одета,
Он посвятил единственному сну,
Где творчество царём заходит в лето.
Престол его подвижен, словно ртуть,
Блестящ, и недоступен, и суров,
Ужасен, как пришествие проказы.
Попробуй из великих кто-нибудь
Разжечь из белых сыроватых дров
Роман в стихах и сказок лик чумазый.
5
Роман в стихах и сказок лик чумазый
На гибком языкастом языке
Возникли долгожданно, как оазис,
Как пышные растенья на песке.
Синонимы любви и перифразы
Кувшинками купаются в реке
И раскрывают с помощью эмфазы
Весь мир, что лишь забрезжил в уголке.
Пять быстрых пальцев с длинными ногтями,
Что лодки с вёслами, плывут из строк
Величественно, словно на войну.
Он маленький один между гостями,
Как знамя, поднял исподволь и впрок
И честь семьи, и лирики волну.
6
И честь семьи, и лирики волну
Взлелеял лилией плавучей,
Стремясь в эпоху смутную одну,
Где ненависть висела тучной тучей.
Там не было покоя даже сну,
Уставшему вконец в тайге дремучей.
Бунтовщики стреножили страну
И вместе с нею замерли над кручей.
Прекрасно видел, ясно понимал
Народ, и самозванца, и царя,
И противоречивые указы.
Какую ношу Пушкин поднимал!
Свой идеал, его боготворя,
Он защитил, как лучшие наказы.
7
Он защитил, как лучшие наказы,
Вино любви, и дружбы, и добра,
Шипучее и вязкое, как вязы,
И нужное, как солнышко с утра.
Сиятельный поэт! Надёжны связи
И с Африкой, и с временем Петра.
Из черной, липкой грязи вышел в князи
Его противник – духа и пера.
Ни пуха ни пера друзьям Пегаса!
Хорош очаг, навеявший тепло
В домашнем, нежном, сказочном плену.
Невидимое пламя не погасло:
Поэт и мыслил, и смотрел светло,
Очаровав и новь, и старину.
8
Очаровав и новь, и старину,
Блеснул своею честью и свободой.
Зажёг свечу ярчайшую одну
И вместе с ней воспламенился одой.
Державин там. Державин восхищён.
Звучит везде: «Мы близимся к началу…».
Опять, как встарь, благословляет он
И отрока, и замершую залу.
А мы сейчас восхищены с тобой,
Страна моя, кудрявым крепышом:
Поэзия – твоей земли основа.
Как он поднялся над большой толпой,
Решительно к бессмертию пришёл,
О Русь, взгляни попристальнее снова.
9
О Русь, взгляни попристальнее снова
На главного героя и борца.
Как свежий век, так яркая обнова,
Кипучие сужденья без конца.
Опять о нём, о Пушкине – и ново,
И горячо, от сердца, от сосца.
Земного счастья где она, подкова?
В Михайловском не видно ли с крыльца?
И вроде бы поэт заходит в гости
К себе, в знакомый мягкий кабинет,
В котором притаилось торжество.
Он замер здесь, как будто на погосте,
И кажется, что посмотрел в лорнет
На дивный свет наследства своего.
10
На дивный свет наследства своего
Глядит страна усталая, больная.
Она в очках не видит никого,
На память необычный облик зная.
Хранит арапский профиль оттого,
Что в нём, дыша, душа живет родная,
Её убожество и божество, —
О славных, мощных предках вспоминая.
Нам всем читать и не перечитать
И ветхие, и вещие страницы,
С которых раздаётся трубный глас.
О мудрость ёмких пушкинских цитат!
Они у нас в руках, его синицы,
Пока источник давний не погас.
11
Пока источник давний не погас,
Пока величие поэта с нами,
Мы разберёмся с будущим сейчас,
Поленья расчихвостив колунами.
Надёжен у поэзии каркас,
Устойчив под житейскими волнами,
Прекрасен без особенных прикрас.
Коль нет в печи огня, душа вольна ли?
Слизнет огонь хулу клеветников
И похвалу завистников-котов,
Стащивших весь кукан у рыболова.
Среди холодных, чистых родников
И непрозрачный напоить готов —
Вот скрытый смысл у пушкинского слова.
12
Вот скрытый смысл у пушкинского слова,
Но он – увы! – доступен не для всех.
Глаза, исполненные духа злого,
Насупясь, видят озорство и смех.
Не слышат уши радостного зова
Природы милой, закопавшись в мех.
Поэт откроет главный лик былого
В конце тысячелетья без помех.
Прислушайтесь, провидцы и пророки:
Вещает и провидец, и пророк
С кудрявой золотою головой.
Теперь, когда все на исходе сроки,
Для нас берёг вперёдсмотрящий рок
Заветный лад, запретный клад живой.
13
Заветный лад, запретный клад живой —
Последнее сокровище, святыня.
Припорошив его своей листвой,
Хранит не африканская пустыня.
Ведь ночью раздаётся волчий вой,
И кровь заворожённо в жилах стынет:
Копают здесь лопатой не впервой,
Вокруг мерцают головы на тыне.
Работайте! игра да стоит свеч!
И если не погибнете с позором,
Заплатит щедро золотой Парнас.
Взмывая вверх с его могучих плеч,
Поэт прославленный кружит дозором —
Он вовремя спасёт, разбудит нас.
14
Он вовремя спасёт, разбудит нас,
Поддержит и душевно, и духовно.
Его глаза, сверкая, как атлас,
Со мною говорят немногословно.
Задумчивость, и дерзость, и экстаз,
И преданность семье стезёю ровной
Живут в зрачках совсем не напоказ,
Не на картине прелести условной.
Отточен ум, полупрозрачен взор,
И чётко вижу я издалека
Лицейские, им пройденные классы.
Растёт разъединяющий простор,
А Пушкин остаётся на века
Темноволосый, шустрый, ясноглазый.
15
Темноволосый, шустрый, ясноглазый
Поэт, возвысивший свою страну,
Рассыпал чудо-строчки, как алмазы,
На всю её большую глубину.
Роман в стихах, и сказок лик чумазый,
И честь семьи, и лирики волну
Он защитил, как лучшие наказы,
Очаровав и новь, и старину.
О Русь, взгляни попристальнее снова
На дивный свет наследства своего,
Пока источник давний не погас.
Вот скрытый смысл у пушкинского слова:
Заветный лад, запретный клад живой —
Он вовремя спасёт, разбудит нас.
2000
