Дмитрий Емец
Танец меча
Эссиорх вопросительно смотрел на чехол. Троил не спешил открывать «молнию». Он осторожно положил сумку на кровать, подвинув мешавшую ему подушку.
– Как поживает Меф? – спросил генеральный страж.
– Учится в университете.
– Несмотря на близкую дуэль – все равно учится?
Эссиорх медленно расстегнул кожаную куртку. Он любил звук «молнии» – тяжелой, громоздкой, неубиваемой.
– Мне кажется, о дуэли он почти не вспоминает. Возможно, так даже лучше, – осторожно сказал он.
Генеральный страж одобрительно кивнул. Он был легкий и радостный. Сидел на подоконнике и по-детски, очень несерьезно, болтал ногой. Эссиорх, привыкший видеть Троила вечно занятым и что-то пишущим, не узнавал его. Он подумал, что это подходящий момент для вопроса.
– Свет мог бы не допустить этого поединка?
Троил взглянул на Эссиорха с удивлением.
– Каким образом? Отменить сам факт рождения Мефа?.. Или отменить силы Кводнона, которые перетекли в него?
– Эх! Надо было сразу выдернуть его с Дмитровки! Пусть бы оставался с Зозо и Эдей!
Троил цокнул языком.
– И тихо зверел, считая, что все его достали? Чтобы он дрался в коридоре с дядей, которому надоело отпаивать мать пустырником, слушая ее нытье про шестнадцатилетнего лба, возвращающегося домой под утро?..
– Это ему грозило?
– А почему нет? С его-то силами! Человек должен валиться каждый вечер в кровать, полуживой от усталости. Если не найти силам применения, они загнивают, и мы начинаем с дикой скоростью разрушать самих себя.
– И поэтому его отпустили к мраку?
– Он сам себя отпустил к мраку, – строго поправил Троил. – Мы только позволили этому совершиться. Иногда, чтобы выколотить пыльный ковер, надо долго бить его палкой. Разумеется, ковру сложно поверить, что все происходит в его интересах.
– Хорошо! Я понимаю, – уступил Эссиорх. – Выбор мальчишки был свободным. Начни мы удерживать Мефа, он стал бы сражаться со светом за свое право выбрать мрак. И после невнятно прожитого детства выбрал бы его в итоге. Но сейчас-то Меф порвал с прошлым!
Не спеша отвечать, Троил подышал на стекло, извлек из воздуха перо пегаса и несколькими быстрыми и точными штрихами обозначил портрет Мефа. Это был, вне всякого сомнения, Меф, но Меф, неуловимо похожий на Арея. Эссиорх как художник улавливал сходство, но затруднялся сказать, в чем оно заключалось. В повороте шеи? В изломе бровей? В упрямстве чуть опущенного книзу рта?
– Меф порвал с явным мраком. С Лигулом, но не с Ареем. Лигул – закапанный чернильной кровью бухгалтер. Трудно найти юношу с сохранным эйдосом, который сознательно выбрал бы Лигула своим идеалом. А вот не лишенный благородства пират, изредка по настроению защищающий вдов и сирот, презирающий разом и свет, и мрак и текущий будто собственным путем, привлечет немало сердец… Гораздо больше Лигула, уж поверь мне.
В голосе Троила, когда он говорил об Арее, Эссиорху почудилось сожаление. Перо пегаса продолжало скользить по портрету Мефа, меняя его. Еще несколько штрихов по запотевшему стеклу – и Меф исчез без следа. Теперь это был Арей.
– Вы часто думаете о нем? – спросил Эссиорх.
– Порой думаю. Я помню его прежнего, когда он был созданием света, яркий, парадоксальный, независимый. А как бесстрашен в полете! Прыгал с огромной высоты, а у самой земли уже разбрасывал крылья и взмывал. Трое попытались повторить то же самое, и все переломали себе кости. Хорошо, что в Эдеме нет смерти. А вот на флейте играл так себе, средненько.
Эссиорх неплохо знал историю Эдема, но все же представить себе крылатого Арея ему было непросто.
– Арей летал? – недоверчиво переспросил он.
Троил скользнул глазами по звездному небу, точно пытаясь угнаться за чем-то, за чем угнаться невозможно.
– Еще как. И Хоорс летал. И Кводнон. И Лигул. Хотя Лигул, мне кажется, никогда не получал удовольствия от полета, а так… добирался до пункта назначения. Потом Кводнон, Лигул и прочие отпали, а с ними неожиданно для меня отпал и Арей. Хотя я не сказал бы, что он якшался с этой братией. Арей всегда был сам по себе.
– Ну Кводнон с Лигулом понятно. А Арей почему?
– Бунтарство? Беспокойная натура? Не знаю. Подозреваю, что заигрался сам в себя. Все слишком легко ему давалось. Он не знал, что такое страх, не понимал, что такое боль, не ведал, что такое неудача. Вообще плохо осознавал, что значит «нет» и как это – «наступить на себя». Ни в чем не встречал никаких препятствий.
Эссиорх слушал, затаив дыхание. Перо больше не касалось стекла, замерев в руке Троила.
– В себя играть всегда интересно. Особенно когда все вокруг не такие блестящие. Медленнее соображают, хуже летают, – печально заключил генеральный страж.
Он смотрел на стекло, с которого медленно исчезал Арей. Эссиорху казалось, Троил разговаривает не столько с ним, сколько с тающим рисунком.
– Свет… не я, конечно, а истинный свет, призвавший к жизни и стражей, и людей… больше не давал отпавшим сил. То, что у них оставалось, они быстро растратили. Там, где некогда пылало солнце, образовалась черная дыра. Мрак же… ну, а что мог дать им мрак, нелепая фикция, возникшая только при их отпадении?
– Эйдосы, – подсказал Эссиорх.
– Ну да, эйдосы, – согласился Троил. – Тогда они и стали охотиться за ними, чтобы получать частицы абсолютного света. Стали портить людей, разлагать их, просачиваться в человеческий мир, влиять на его историю. Хорошее таяло, плохое усиливалось. То, что было прекрасным, сделалось уродливым. Кводнон с Лигулом деградировали быстро. Они даже и внешне сильно изменились. Лигул – горбун, а Кводнон – страж-половинка. Наполовину уродливый и мумифицировавшийся – наполовину прекрасный. Мерзкое зрелище!
– А Арей сильно изменился?
– Внешне нет. Разве что погрузнел и утратил крылья. Но внутри он закопченный и выгоревший, как дворец после пожара. Возможно, одна-две комнаты уцелели и, если видеть только их, кажется, что и пожара никакого не было. Сегодняшний Арей – немного опереточное, действительно несчастное, больное, но до сих пор крайне эффективное зло. Не будь таких, как он, в ком дурное и хорошее искажено и перемешано, кто пошел бы за Лигулом?
Троил оглянулся. На стекле больше ничего не было. Даже глаз.
– Теперь о Мефодии! Что меня в нем тревожит? Он не готов расстаться ни со своим мечом, ни со своими силами. Он заигрался в особенного юношу с необычной судьбой.
– Он не собирается отдавать их мраку! – твердо возразил Эссиорх.
– Но он не готов отдать их и свету. В его сознании три ящика – свет, мрак и Меф. На самом же деле ящиков всего два.
– Дафна говорит, он называет себя «союзником света». Разве это плохо?
Эссиорху казалось, что аргумент в пользу Мефа сильный, однако Троил засмеялся.
– Лучше бы помалкивал.
– Почему?
– Раз «союзник», значит, не свет. Дай Мефу волю, он создаст свой отдельный мирок и сам для себя будет определять, что хорошо и что плохо, что допустимо, что недопустимо… В чем-нибудь, пусть даже в пустяке, между Мефом и светом возникнет разногласие, и в этом зазоре начнется гнойный процесс. Ледник тоже не откалывается мгновенно. Все начинается с крошечной трещинки.
По стене пробежала устрашающая тень с лапами. Эссиорх вначале посмотрел на тень, а Троил сразу на плоский светильник, по которому ползла муха. Эссиорх подумал, что именно в этом отличие генерального стража от рядового хранителя. Он видит следствия, а Троил – сразу причины.
– Давай навестим Улиту! Посмотрим, удалось ли ей добиться золотистой корочки. Вроде несложно, но на несложном чаще всего и прокалываются. – Троил спрыгнул с подоконника.
Эссиорх вышел с ним вместе. В опустевшую комнату скользнул темноволосый златокрылый и остался рядом с кроватью, на которой лежала сумка-чехол.
Троил не ошибся, говоря, что чаще всего прокалываются на простом. Золотистая корочка стала уже темной гарью. Улита сидела за столом и, не глядя, что делают ее руки, упорно резала морковь. Отрешенное лицо выражало намерение перерезать всю морковь в мире.
Троил мягко отобрал у нее нож.
– Мне ничего нельзя поручить, – вздохнула Улита.
– Скажем так: ты делаешь все для того, чтобы тебе ничего не поручали. Это защитное, – весело поправил Троил. – Давай попытаемся еще раз. Позови валькирий! Всех не надо. Штучки три. Таамаг, Хаару и еще кого-нибудь.
– Среди ночи? Они меня прикончат! Можно, вместо Таамаг я позову Фулону? – забеспокоилась Улита.
– К Фулоне я мог бы послать курьера. Остальным же только пойдет на пользу, – настойчиво повторил генеральный страж.
Улита уступила.
– Так и быть. Рискну! Если что – не позволяйте Корнелию нести мой гроб. У него выпадет грыжа.
Бывшая ведьма встала, собираясь удалиться сквозь стену несколько парадным, но эффектным способом последовательной телепортации, давно известным на Лысой Горе. Цокнув языком, Троил поманил ее пальцем и о чем-то негромко напомнил. Улита кивнула, не без сожаления покосилась на стену и сделала самую банальную в мире вещь: вышла через дверь.
Эссиорх встревожился, сможет ли она проскочить мимо грифона, но Троил, высунувшись, крикнул Корнелию, чтобы ее проводили. Корнелий, побаивающийся грифона, проявил хлопотливость, передавая приказ дальше по цепочке златокрылых.
Троил засадил Эссиорха чистить картошку. Оставшись недовольным остротой ножа, генеральный страж вручил ему свой кинжал с зазубринами для срезания дархов. Кинжал был острее бритвы, однако картошку резал неохотно: считал себя выше рутинной работы.
Эссиорх пошел у кинжала на поводу и вырезал из картошки человечка. Оживший картофельный человечек строевым шагом прошел по столу, рухнул в солонку и вылез из нее наполовину белым.
– Что с Улитой? – спросил Эссиорх.
Троил предпочел столкнуть вопрос с вопросом:
– А что ты заметил?
– Она плакала.
– И все?
– Она взволнована.
– Хорошо взволнована или плохо?
Эссиорх колебался, с ненужной тщательностью очищая следующую картофелину. Он прикидывал, что ему вырезать: картофельную лошадь или картофельную собаку для наполнения жизни человечка заботой и весельем.
– Взволнована-то она хорошо… Но как-то непривычно.
– Само собой. Я вернул ей эйдос, – кивнул Троил.
Эссиорх вскочил, толкнув стол. Картофельный человечек, не удержавшись, повторно улетел в солонку.
– Она не готова! Его отнимут!
– Поверь моему опыту: дольше тянуть нельзя, – твердо сказал Троил. – А отдаст она его или нет – зависит только от нее самой. Но все же, надеюсь, работа на Большой Дмитровке научила ее, что неразумно расшвыриваться эйдосами.
– Но почему? – спросил Эссиорх с тоской.
– Подумай сам: зачем истинный свет вообще позволяет людям распоряжаться их эйдосами? Ведь ценность каждого, даже самого тусклого эйдоса, превышает стоимость всего человеческого мира со всеми городами, картинными галереями, сокровищницами? Не проще ли забрать их и запереть в сейфе где-нибудь в Эдеме? Мы бы их охраняли. Мрак бы и близко не сунулся.
– Эйдос должен изменяться вместе с хозяином. Осуществлять выбор и отражать его, – заученно отозвался Эссиорх.
Правда была у него в разуме, но в сердце она пока не проникла, и между сердцем и разумом возникали грызня и путаница.
– Вот и не лишай всего этого Улиту! Не пытайся быть умнее правды! – подытожил Троил и дружески надавил ему на плечо.
В минуты внутренней тупиковости Эссиорх всегда спасительно уходил в подробности быта. Отмывал палитру, проковыривал иголкой ссохшиеся пробки в горлышках тюбиков, ощущая внутри живую мягкость масла.
Вот и сейчас Эссиорх послушно сел и вместо лошади, которая уже вертелась у него на кончике кинжала, неожиданно вырезал картофельному человечку жену. Картофельному человечку жена не понравилась своей деловитостью, и он стал поспешно закрывать солонку – главное свое сокровище – крышкой, защищая ее. Эссиорх понял, что у него получился жадноватый старый холостяк, вроде Эди Хаврона. Жена ходила вокруг солонки, глядя как будто в сторону, но постепенно сужая круги.
– Ты знаком с тибидохскими преданиями? – внезапно спросил Троил.
В Эссиорхе зашевелилось когда-то полученное образование, но на всякий случай он покачал головой. Троил понял и улыбнулся.
– По большей части они лживы, как и всякие пророчества. Истинное будущее сокрыто как от стражей мрака, так и от стражей света. Известен только финал, но не путь к нему. Но все же случаются очень здравые предположения. Особенно те, что связаны с именем Древнира.
– Меч, ножны и щит? – мгновенно отозвался Эссиорх.
– «Меч, ножны и щит еще встретятся. Вместе три артефакта обретут полную силу. Магия абсолютной защиты, магия атаки и охранная магия обретения мощи», – процитировал Троил.
– Разве это не пророчество некромагов? – осторожно спросил Эссиорх.
– Некромаги не изобрели ничего своего. Они лишь процитировали Древнира. Древнир же основывался на законе, по которому однажды нарушенная целостность всегда воссоединяется. Меч, ножны и щит – единая целостность. По отдельности они наделены лишь частичной силой.
Троил выглянул в коридор.
– Борн! – окликнул он.
Из комнаты выглянул темноволосый. Он внес уже знакомый футляр и, вручив его Троилу, отошел к окну. «Молния» заедала, но генеральный страж был терпелив. Раскачивая, он продвигал ее короткими толчками. Можно было, конечно, решить дело проще, но Троил предпочитал естественный ход событий сверхъестественному. Лучше кривой дачный домик, построенный собственными руками, чем дворец, возникший по щелчку пальцев.
«Молния» была отодвинута на треть, когда наружу стало пробиваться ровное золотистое сияние. В сравнении с ним лампочка на потолке сразу стала тусклой и лишней. Генеральный страж стянул футляр, и лампочка окончательно ослепла. Теперь на их окно больно было смотреть даже с улицы. Троил держал в руках сияющий щит. Каплевидный, почти без декора, лаконично грозный. Центр щита украшала отлитая из золота голова женщины, красота которой переворачивала душу.
– Настоящий светлый артефакт! – выдохнул Эссиорх.
– Посмотри внимательнее! – посоветовал Троил.
Эссиорх вгляделся в щит истинным зрением. Свет, изливаемый щитом, был ровный, согревающий, эдемский. Окажись рядом комиссионер или суккуб, он закрыл бы лицо руками, не в силах выносить щедрости этого сияния.
– Да все в порядке! Правильный светлый артефа!.. – Эссиорх осекся. Схватил щит, сел на корточки и стал всматриваться.
Всматривался он долго, недоверчиво, не желая разочаровываться в совершенной красоте золотого лица. Если бы не молчаливое одобрение стоявшего рядом Троила – возможно, вообще отвернулся бы, не желая перечеркивать такую красоту.
Смотрел и, наконец, увидел. В самом центре света была тень – маленькая, почти неуловимая. Червоточинка, мгновенно превращавшая творение света в самое мерзкое из созданий мрака. Такая же ложь, как в лице золотой женщины. Вначале оно казалось прекрасным. Хотелось смотреть на него вечно и никогда не отрываться. Потом что-то тебя настораживало. И, в конце концов, ты ясно понимал, что перед тобой лицо злобной фурии, от которой невозможно ожидать пощады.
– Только в такие минуты и понимаешь разницу между красотой и прелестью, – с грустью заметил Троил.
– Где вы отыскали щит? – спросил Эссиорх.
– В Тибидохсе. Но там он был с оскаленным львом. Типичный щит константинопольской работы. Перерождения начались, когда Борн неосторожно попытался пронести его в Эдем. – Троил оглянулся на темноволосого стража. Тот в смущении уставился себе под ноги. – Правда, Борна можно понять. В первые минуты я тоже был обманут. Только когда грифон ударил его лапой, мы что-то заподозрили. Нет, это не артефакт света, к огромному сожалению. Это артефакт-перевертыш.
Эссиорх заметил на краю щита две глубокие, не пробившие его насквозь борозды – след гнева грифона.
– Если изменился щит, значит, ножны с мечом тоже? – спросил он.
– Скорее всего. Части раздробленного артефакта всегда равноценны. Это закон. Если яд мрака проник в одну часть, есть он и в других.
– Меч Мефа тоже отравлен мраком?
– Конечно. При этом щит действительно дает почти полную защиту, а ножны троекратно увеличивают возможности меча, своей близостью непрерывно восстанавливая его силы. В бою щит и ножны невидимы и сливаются с хозяином так, что их фактически и не существует. О них можно вообще не помнить, а меч держать как одной рукой, так и двумя.
– И что? С ними Мефодий станет сильнее Арея? – недоверчиво спросил Эссиорх.
Сомневался он не напрасно.
– Не станет. Даже не сравняется, – заверил его Троил. – У Арея столько опыта и столько эйдосов в дархе, что против большинства артефактов он может выходить с вилкой. Но все же у Мефа появится шанс.
– Это же прекрасно! – воскликнул Эссиорх с энтузиазмом.
– Если бы, – вздохнул Троил.
– Почему «если бы»? – не понял Эссиорх.
Троил щелкнул по щиту ногтем. Щит издал недовольный краткий звук.
– Пока мы рискуем только телом Мефа, которое в любом случае не является вечным. А в этом случае еще и эйдосом. Если Меф не сумел расстаться с мечом, то с мечом, щитом и ножнами ему будет расстаться еще сложнее. Всякая же вещь, с которой мы не можем без сожаления разлучиться, делает нас ее рабом.
Картофельная жена окончательно приручила мужа. Теперь они работали вместе. Высыпав соль, торопливо набивали солонку кусочками моркови и лука, которые отыскивали по всему столу. Работали они с остервенением, не доверяя Эссиорху, который не допустил бы их голода. Да и вообще Эссиорха в их реальности не существовало. Он не помещался в их картофельно-крахмальном измерении, где все протекало просто до невозможности быстро.
– Эй! – крикнул Эссиорх, наклоняясь к самому столу. – Эй!
– Бесполезно! – отозвался Троил. – Практический ум существует в границах доказанных категорий. Ты не доказан, и потому тебя все равно что нет. Твое «эй!» звучало для них часа два… Они небось решили, что это гром.
Временами, когда тень от головы или руки Эссиорха более или менее длительно падала на человечков, они думали, что наступил вечер. Тогда картофельный муж переставал таскать морковь и на дудочке играл нечто беззвучное, но вдохновенное и даже грустное. Жена слушала, подперев щеку рукой. И в эти секунды картофельные человечки становились близки своему создателю.
– Сражаться Меф сможет, – сказал Троил, вместе с Эссиорхом разглядывая человечков. – После боя со всеми тремя артефактами придется расстаться. Оторвать их от себя. Но по силам ли это Мефу, если даже хранитель Прозрачных Сфер готов был смотреть на щит целую вечность?
Эссиорх покраснел.
– Вот о чем я подумал, – продолжал Троил. – Не всегда правильно играть в ту игру, которую тебе навязывают. Если ты знаешь, что противник сильнее тебя в шахматах, возможно, стоит переключить его на шашки. Лигул хочет, чтобы Арей убил Мефа и силы его достались Прасковье. Так? Значит, в Прасковье он уверен? Почему?
– Она воспитывалась в Тартаре, – сразу ответил Эссиорх.
Троил искоса, как птица, посмотрел на него и цокнул языком.
– Но ведь она с эйдосом? Никакой Тартар не погасит горящей свечи. Почему же Лигул убежден, что сердце Прасковьи никогда не повернет к свету? Должно существовать нечто, за что он держит ее, как за поводок.
Эссиорх промолчал, отлично понимая, что Троилу ответ известен не хуже.
– Ну да, разумеется. Лигул постарался выстроить вокруг ее эйдоса стену. Каждое желание Прасковьи исполнялось скорее, чем было высказано. Иногда же Лигул намеренно придерживал ее, чтобы раздуть страсти и заставить посильнее хотеть. Она чудовищно избалованна. Он добился того, что вскочивший прыщик страшнее для Прасковьи, чем сто тысяч убитых людей. Куда бы ее эйдос ни рванулся, он обязательно ударится либо об эгоизм, либо о жалость к себе. Плюс отсутствие всякой цели, кроме «чтобы мне было приятно».
– Любовь? – спросил Эссиорх с надеждой.
– Любовь – сознательное движение против течения эгоизма. Только жертвой любовь может доказать свою истинность. Боюсь, Прасковье в такую щель не протиснуться. Даже о простом сострадании говорить преждевременно.
Эссиорх сжалился над картофельными человечками и, отыскав две сросшиеся картофелины, вырезал собаку и мотоцикл. Картофельной жене создал трех картофельных детей, чтобы отвлечь ее от тупикового запасания моркови.
– Все же Прасковья осталась человеком, – задумчиво продолжал Троил. – Значит, ее эйдос еще пульсирует, светится, а раз так, не все потеряно. Если бы нам удалось разбудить в Прасковье человека! Развернуть ее взгляд от себя к внешнему миру! Просто чтобы она увидела солнце, небо, звезды! Обнаружила бы в мире нечто существующее отдельно от своего «Я». Не просто «как я отношусь к морю» – а море, как независимая данность, которая была, есть и будет вне меня. И не просто «нравится ли мне такой-то», а что он человек, существующий вне моего мнения о нем. Возможно, от этого родились бы интерес, сопереживание, жалость, и хоть одна трещина возникла бы в броне, которой Лигул ее окружил.
– Думаете, Прасковью удастся перетянуть на нашу сторону? – заинтересовался Эссиорх, машинально вырезая из картошки еще одного ребенка. Дети висли на матери, как клещи, и мешали ей таскать морковь. Женщину теперь возил на мотоцикле ее байкеризированный муж. Собака носилась за мотоциклом и вместо того, чтобы охранять солонку, производила шум.
– Да нет, конечно. Для начала Прасковью надо перетянуть на ее собственную сторону. Хотя бы чтобы она перестала быть марионеткой и получила возможность сопротивляться тому, что в ней сидит, – поправил Троил. – А для этого нам нужен Камень Пути.
– Но он же…
– У Матвея Багрова, некромага, считающего себя волхвом. И вынуть его из груди нельзя. Достаточно, чтобы она к нему прикоснулась. Камень Пути прокладывает дорогу сквозь мороки мрака. Его хватит на всех.
– И Прасковья порвет с мраком навсегда? – недоверчиво спросил Эссиорх. – Тогда почему же сам Матвей, если камень при нем постоянно, до сих пор…
Прерывая его, Троил махнул рукой.
– Правильно сомневаешься. Если бы все было бы так просто, мы пустили бы Багрова бегать по городу и велели бы ему обнимать всех прохожих… Нет, Камень Пути только показывает путь. А идти по нему должен ты сам… Но мы еще не все решили с Мефом. Кроме щита, ему предстоит найти ножны.
– Они же в Тибидохсе! – удивился Эссиорх.
Голова Троила качнулась медленно, как маятник часов.
– В Тибидохсе мы обнаружили только щит. Ножны выкрал один из учеников темного отделения и продал шустрому вампиру с Лысой Горы. Тот не разобрался, какая ценность попала к нему в руки, и сплавил не то суккубу, не то комиссионеру. Дальше след ножен потерян. Известно только, что они в Москве.
– Суккуб, приобретающий артефакты? Как же он отважился? – изумился Эссиорх, знавший, как требователен мрак к своим слугам. Любая промашка – и ты в Тартаре, а на твоем месте уже другой.
– Действительно странно, – согласился Троил. – Но так даже проще. Сужает круг поиска.
