Дмитрий Богин
Сборник рассказов о Великой Отечественной войне. 75-летию Великой Победы посвящается!
Наступила осень. В тот день на мне была легкая ветровка и какие-то теплые ботинки. По тревоге мы не успели добежать до подвала и остановились под аркой дома, прижавшись к стене. И сразу раздался оглушительный взрыв. Я почувствовал, как мимо нас мчится горячий упругий воздух, несущий за собой мелкий мусор, а затем пролетела и целая дверь, по счастью нас не задевшая. Оказалось, это бомба разрушила соседний дом. Вернувшись к себе, мы обнаружили, что окно у нас выворочено вместе с рамой и лежит в середине комнаты. Нашу маленькую семью приютила тесная библиотека, расположенная при заводе, где работала бабушка. Нам выделили под проживание закуток в читальном зале, временно пустующем в связи с войной.
Мы вселились туда сразу. Бабушка на деревянные скамейки положила листы фанеры, а сверху – постели. С нами по соседству поселилась и самая близкая мамина подруга – Оксана Белова с двумя детьми – Машей и Игорем, почти ровесниками, они были немного старше меня. Дети уже ходили в школу: Маша – в третий класс, а Игорь – в пятый. Мы быстро нашли общий язык и подружились. Они проводили со мной свободное время, когда взрослые уходили по делам. Маша делала со мной уроки, Игорь показывал разные фокусы. Небольшое свободное пространство нашей комнаты было занято неприметной печкой-буржуйкой, спасавшей нас в холодный осенне-зимний период.
Всюду нас окружали стеллажи с книгами. При свете коптилки, сделанной из гильзы от снаряда, мы читали вслух. Впервые я услышал «Тома Сойера» и «Трех мушкетеров», которые читали мне друзья. Рано научившись читать, я охотно занимал избыток времени этим увлекательным занятием, которое пронес через всю жизнь и сохранил любовь к чтению до сих пор. Взрослым было некогда. Поэтому у нас, детей, организовалась своя компания, с которой мы переживали трудные годы и взрослели, набираясь опыта. Постоянно работало радио, по которому в момент бомбардировки вражеской авиацией сразу же включалась сирена воздушной тревоги, и мы без промедления бежали к заводскому убежищу. После темного подвала здесь было особенно светло и красиво, но одновременно так холодно, что долго выдержать я не мог и подолгу стучал зубами в читальном зале возле печки, пытаясь согреться.
Конечно, не следует думать, что мы, дети, только и делали, что вели «светскую» жизнь – ходили по гостям и читали хорошие книжки. Основная и непрестанная мысль была о еде. Помню, как все население подвала вышло на улицу и наблюдало красное зарево от горевших Бадаевских складов. Я уже начинал понимать безнадежные интонации взрослых. Никаких запасов еды ни у кого не было. И если мы выжили, то не благодаря, а вопреки.
Мама и бабушка обменивали красивую одежду и вещи на продукты. Санитарка из маминого госпиталя брала вещи, на все имелась своя такса, средняя мера – кружка зерна пшеницы или половина буханки хлеба. На буржуйке в железной кружке варили кашу. Большим подспорьем стала столовая при заводе, к которой были прикреплены, и где на талоны давали суп. Он был двух видов: один – из капустных листьев, другой – из жиденько разведенных дрожжей. Больше ничего не таилось в тарелках, но и эта еда была прекрасной. В праздничные дни в столовой выстраивалась большая очередь: каждому выдавали стакан «лимонада» – напитка на сахарине, подкрашенного из изыска в ярко-розовый цвет.
Приближался Новый год. К нам в гости приходила поболтать пожилая дама. В красивой шубе, пахнущей духами. В прошлом – известная театральная артистка, потом – педагог-репетитор. К Новому году она раздобыла где-то елку и вместе с ней принесла елочные украшения. Однако блестящие шары не принесли радости – на столе совсем ничего не было, а взрослые принялись мечтать о еде. Рассказывали о том, что в одной счастливой семье обнаружилась старая кушетка с матрасом из морских водорослей, которые могут стать прекрасным питательным салатом. Затем предались воспоминаниям о том, что, бывало ели на Новый год, назывался даже гусь с яблоками. Я не знал, каков он на вкус, и это казалось мне особенно обидным.
Жить становилось все труднее. Хлеб тщательно делили, и каждый съедал свои крохотные кусочки в два приема – утром и во вторую половину дня. Это правило никогда не нарушалось. Меня отправляли гулять вдоль канала до Невского или в другую сторону, мимо храма На Крови. Его я очень боялся, так как он был совершенно черным. Говорили, что туда складывают трупы. Как-то во время прогулки на пути встретилась редкая легковая машина «Эмка». Хорошо помню возникшую мысль: можно броситься под машину. Одновременно я четко понимал, что не хочу смерти, и тут возникло радостное соображение: не съедена вечерняя порция хлеба!
После Нового года мы переселились из читального зала. Бабушке выделили комнату в заводском общежитии. Обстановку составляли две кровати, буржуйка, посередине стоял большой бутафорский пень, такой крепкий, что на нем кололи поленья, и он же служил столом. С пропитанием день ото дня становилось хуже. И тогда пришло спасение, чудо, которое случается, когда уже не на что надеяться. Мама обладала хорошим голосом и подрабатывала в шефских концертных бригадах, выступавших в госпиталях. И ей неожиданно предложили поездку за линию блокады к войскам, размещавшимся по деревням. Ехать нужно было по ладожской «дороге жизни» в открытом грузовике. Несмотря на жестокий февральский мороз, угрозы из-за обстрелов угодить в полынью, она никаких колебаний не испытывала – возникла возможность в деревне произвести обмен. Оставалось выбрать наиболее ценное из сохранившихся вещей. Таким оказался костюм моего папы, который должен был спасти наши жизни. Мама положила его на дно своего фибрового чемодана, в котором везла концертный наряд и коробку с гримом. Перед отъездом актеров собрал упитанный политрук и строго предупредил,чтобы не производили никаких обменов и чтобы никто не рассказывал о голоде в Ленинграде. И все же в деревне, дождавшись безлунной ночи, мама пробралась в намеченную днем избу. Обмен состоялся. Она получила мешок картошки и кулечек гречневой крупы. Продукты мама запихала в чемодан, но в решительный момент ручка его не выдержала тяжести и оборвалась. Ей предстояло нести свое сокровище, делая вид, что чемодан пуст. Когда эти мытарства остались позади, нам ее возвращение запомнилось, как один из наиболее радостных дней жизни. Картошку экономили, из кожуры делали оладьи.
Но все кончается. К весне бабушка слегла с высокой температурой и цинготными язвами на ногах. Из госпиталя вызвали врача. Он долго извинялся, идти ему пришлось пешком через весь город. На его опухших ногах были только калоши, подвязанные веревочками. Осмотрев бабушку, он сказал: «Вы нуждаетесь лишь в одном лечении – питании». В его власти оказалось выписать в день по стакану соевого молока, которое давали раненым. Я ходил за ним раз в несколько дней. В мае стали покупать крапиву, из которой варили щи, добавляя туда что-то странное, химическое, оседавшее на дне.
К весне стала работать баня на Чайковского. Изредка мы в нее выбирались. Женщины рассматривали друг друга, мысленно сравнивая, кто худее. Мы, дети, стали выходить играть во дворик, выносили сохранившиеся игрушки. И все же особых надежд на улучшение не было. Бабушка почти не вставала. Мама принялась хлопотать о разрешении на эвакуацию. Подробностей не знаю, помню, что были большие волнения, суматоха. Май приготовил еще одну радость. К нам с мамой подошел на улице военный, у которого здесь погибла семья, и не осталось дома. Он попросил разрешения зайти и несколько раз приходил к нам. В связи с праздником, каким именно, не знаю. Он попросил маму приехать к ним с концертной бригадой и, так как предполагается банкет, пригласил меня и маму. Желающих поехать актеров собралось столько, что концерт мог продолжаться всю ночь. В присланном за ними автобусе мы ехали недолго, но стреляли уже так близко, будто за соседними деревьями. Мы шли в помещение, прячась за кустами сирени. Выстрелы были уже всем привычны. Во всяком случае, я страха не ощущал. Концерт имел большой успех. Мама выступила блестяще и превзошла сама себя. Но вот настал великий час – нас пригласили к столу. Никакие описания пиров не затмят той трапезы, которую мы вкушали. Нам подали картошку с тушенкой и к ним еще белый хлеб с маслом. Но и это было не все: на третье был настоящий сладкий компот из сушеных абрикосов, а мне – добавочная порция. Не забыть и ощущения счастья, когда мы возвращались такими сытыми, впервые за прошедший год войны. Помню, мама украдкой незаметно положила часть еды в пакет для бабушки. Ей тогда это принесло некоторое облегчение.
В июле начался долгий путь из войны, путь голода, холода, в теплый, почти мирный, Ташкент, в эвакуацию. Этот путь мы преодолели без потерь. Ладогу, беспрестанно обстреливаемую, пересекли на пароходике. Долго ехали в теплушках, чаще стояли, выбегали, прятались, в то же время, боясь отстать от поезда. В конце концов, погрузились на волжский теплоход, один из последних, который беспрепятственно доплыл до Астрахани. Светлая каюта, зеленые берега, бегущая вода – после разрушенного города нам казалось, что мы в раю. Папу мы дождались уже после войны, в 1945-м, целого и невредимого, прошедшего всю войну от Москвы до Берлина, с грудью, полной орденов и медалей. Мне он привез тогда игрушечный паровоз, который неизвестно где достал в Германии, маме – цветную косынку, а своей маме, бабушке Зине – новенький транзистор, который долго слушали всей семьей до появления телевизора. Здесь, среди жаркого и сухого климата, бабушке стало лучше. Я пошел в местную школу, быстро схватывая все на лету! И храня до сих пор подарок отца как память о непростом и тяжелом этапе моей жизни, выпавшем на детский радостный период.
Рассказ составлен по записям из дневника
жителя г. Ленинграда А.Б. Селиверстова.
2014 год.
