Дмитрий Балашов
Младший сын. Князь Даниил Александрович Московский

Полная версия

© Балашов Д.М., наследники, 2023

© Аверьянов К.А., науч. предисловие, 2023

© Меньшикова Ю.А., иллюстрации, 2023

© Российское военно-историческое общество, 2023

© Оформление. ООО «Проспект», 2023

Предисловие к серии

Дорогой читатель!

Мы с Вами живем в стране, протянувшейся от Тихого океана до Балтийского моря, от льдов Арктики до субтропиков Черного моря. На этих необозримых пространствах текут полноводные реки, высятся горные хребты, широко раскинулись поля, степи, долины и тысячи километров бескрайнего моря тайги.

Это – Россия, самая большая страна на Земле, наша прекрасная Родина.

Выдающиеся руководители более чем тысячелетнего русского государства – великие князья, цари и императоры – будучи абсолютно разными по образу мышления и стилю правления, вошли в историю как «собиратели Земли Русской». И это не случайно. История России – это история собирания земель. Это не история завоеваний.

Родившись на открытых равнинных пространствах, русское государство не имело естественной географической защиты. Расширение его границ стало единственной возможностью сохранения и развития нашей цивилизации.

Русь издревле становилась объектом опустошающих вторжений. Бывали времена, когда значительные территории исторической России оказывались под властью чужеземных захватчиков.

Восстановление исторической справедливости, воссоединение в границах единой страны оставалось и по сей день остается нашей подлинной национальной идеей. Этой идеей были проникнуты и миллионы простых людей, и те, кто вершил политику государства. Это объединяло и продолжает объединять всех.

И, конечно, одного ума, прозорливости и воли правителей для формирования на протяжении многих веков русского государства как евразийской общности народов было недостаточно. Немалая заслуга в этом принадлежит нашим предкам – выдающимся государственным деятелям, офицерам, дипломатам, деятелям культуры, а также миллионам, сотням миллионов простых тружеников. Их стойкость, мужество, предприимчивость, личная инициатива и есть исторический фундамент, уникальный генетический код российского народа. Их самоотверженным трудом, силой духа и твердостью характера строились дороги и города, двигался научно-технический прогресс, развивалась культура, защищались от иноземных вторжений границы.

Многократно предпринимались попытки остановить рост русского государства, подчинить и разрушить его. Но наш народ во все времена умел собраться и дать отпор захватчикам. В народной памяти навсегда останутся Ледовое побоище и Куликовская битва, Полтава, Бородино и Сталинград – символы несокрушимого мужества наших воинов при защите своего Отечества.

Народная память хранит имена тех, кто своими ратными подвигами, трудами и походами расширял и защищал просторы родной земли. О них и рассказывает это многотомное издание.

В. Мединский, Б. Грызлов

Даниил Московский: загадки биографии

Исторический роман Дмитрия Балашова «Младший сын», рассказывающий о московском князе Данииле Александровиче, охватывает сорокалетний отрезок русской истории: с 1263 по 1304 г. Как писал сам автор в послесловии к роману, «период этот обычно проходит мимо внимания историков. Даже в серьезных учебниках зачастую от Александра Невского сразу перескакивают к Ивану Калите, забывая, как кажется, что названных деятелей разделяют три четверти столетия, срок и сам по себе немалый». Во многом это объясняется крайней скудостью исторических источников, дошедших от эпохи Даниила Московского. По сути дела, в нашем распоряжении лишь отдельные скупые летописные записи, два-три обрывочных документа того времени – вот, пожалуй, и все.

Между тем именно исторические источники являются тем фундаментом, на котором исследователь воссоздает картину ушедшей жизни. Их серьезный недостаток ощущали выдающиеся историки. В. О. Ключевский (1841–1911), говоря о первых московских князьях, вынужден был констатировать: «Исторические памятники XIV и XV вв. не дают нам возможности живо воспроизвести облик каждого из этих князей. Московские великие князья являются в этих памятниках довольно бледными фигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе… Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходят не своеобразные личности, а однообразные повторения одного и того же фамильного типа. Все московские князья до Ивана III, как две капли воды, похожи друг на друга… Наблюдателю они представляются не живыми лицами, даже не портретами, а скорее манекенами; он рассматривает в каждом его позу, его костюм, но лица их мало что говорят зрителю»^[1].

В.О. Ключевский

Между тем ныне ситуация выглядит не столь удручающе, как ее нарисовал историк. Роман Д. М. Балашова впервые был издан в 1975 г., или, иными словами, почти полвека назад. За это время появились новые исследования, а самое главное – было обнаружено несколько новых источников того времени. Это позволяет по-иному взглянуть на Даниила Московского.

Из четырех сыновей Александра Невского – Василия, Дмитрия, Андрея и Даниила, только относительно одного из них известно, когда он родился. Лишь о младшем из них, Данииле, древнейшая из сохранившихся – Лаврентьевская – летопись под 6769 годом отметила: «родися Олександру сынъ, и наре[ко]ша имя ему Данилъ»^[2]. Историки, отмечая сам этот факт, делали предположение: «Почему не отмечены в летописи годы рождения трех старших братьев Даниила, остается загадкой. Возможно, потому, что в послебатыево лихолетье просто прекратилось составление летописных записей, и только к моменту появления на свет Даниила такие записи возобновились»^[3]. Между тем разгадка оказывается чрезвычайно простой. Вплоть до начала XX в. в России существовала традиция составления манифестов российских императоров о рождении у них детей. Они рассылались по всем городам страны. Это было не случайно, поскольку рождение у монархов детей, и в первую очередь сыновей, было не только личным, но и общественным делом. Об их появлении на свет широко оповещались подданные. К примеру, манифест 1827 г. о рождении у Николая I второго сына сообщал: «Объявляем всем верным Нашим подданным, что в 9 день сего сентября любезнейшая Наша супруга, Государыня Императрица Александра Федоровна разрешилась от бремени рождением Нам сына, нареченного Константином». Этот же документ официально провозглашал младенца «высочеством», тем самым встраивая его в фамильную иерархию династии^[4].

Рождение Даниила. Миниатюра Лицевого летописного свода. XVI в.

Данный обычай был крайне устойчив. Сохранилась, к примеру, грамота царя Алексея Михайловича от 1 июня 1661 г., направленная пермскому и соликамскому воеводе С. П. Наумову: «В нынешнем во 169 году мая в 30 день за молитвы святых отец Бог простил царицу нашу и великую княгиню Марью Ильиничну; а родила нам сына царевича и великого князя Феодора Алексеевича всея Великия и Малыя России, а имянины ему июня 8 числа. И как к тебе ся наша грамота придет, и ты б велел собрать в съезжую избу всяких чинов служилых людей, и нашу великого государя радость им сказать»^[5]. Одновременно из Москвы духовными властями отправлялись «богомольные грамоты», которые зачитывались публично в церквях, после чего в храмах совершались благодарственные молебны. С этого момента имя новорожденного должно было поминаться во время церковных служб наряду с именами остальных членов царской семьи.

Судя по всему, подобные извещения подданным выпускались от имени князей и несколькими столетиями раньше. При этом можно полагать, что, в отличие от более позднего времени, они издавались только по случаю рождения сыновей. Об этом говорит тот примечательный факт, что в Лаврентьевской летописи имеются известия о рождении семи из восьми сыновей прадеда Даниила – великого князя Всеволода Большое Гнездо. Отсутствуют сведения о рождении еще одного сына – Глеба. Но в свое время еще В. Н. Татищевым было высказано предположение, что он был близнецом другого сына Всеволода – Бориса, известие о рождении которого в Лаврентьевской летописи имеется. Поскольку Глеб скончался в младенчестве, летописец не стал упоминать его, оставив лишь сообщение о рождении его близнеца Бориса. В то же время отсутствуют известия о появлении на свет княжеских дочерей, хотя по другим источникам известно о четырех дочерях Всеволода.

Судя по Лаврентьевской летописи, формуляр подобных извещений был довольно устойчивым и содержал следующие сведения: имя отца, дату рождения сына, приходившуюся на этот день церковную память того или иного святого, крестильное имя ребенка. К примеру, под 1194 г. читаем: «Того же лета родися оу благовернаго и христолюбиваго князя Всеволода, сына Гюргева, внука Володимеря Мономаха, сынъ, месяца октября въ 25, на память святаго Маркиана и Мартурья, в канунъ святаго Дмитрия, и нареченъ бысть в святемь крещеньи Дмитрии»^[6].

Лаврентьевская летопись создавалась при великокняжеском дворе. На это указывают заключительные строки памятника, где говорится, что монах Лаврентий закончил свою работу весной 1377 г. при великом князе Дмитрии Константиновиче Суздальском и епископе Дионисии^[7]. При ее составлении летописец широко использовал отложившиеся в княжеском архиве материалы, среди которых были и грамоты о рождении великокняжеских детей.

Есть основания полагать, что указанные документы составлялись в соответствии с определенными правилами: они выпускались по поводу рождения только великокняжеских сыновей и первенцев в боковых ветвях княжеского дома. Именно этим обстоятельством объясняется то, что в летописи были отмечены факты рождения лишь двух из девяти сыновей деда Даниила – Ярослава Всеволодовича: первенца Федора и последнего – Василия, который родился уже после того, как Ярослав вследствие гибели братьев во время Батыева нашествия стал великим князем. Аналогичную ситуацию видим и в случае с сыновьями Александра Невского: летописец отметил рождение только младшего из них, родившегося, когда Александр стал уже великим князем.

Правда, в случае с Даниилом не указаны точная дата его рождения, память какого святого приходилась на этот день (это можно объяснить тем, что у летописца оказался в руках ветхий экземпляр подобного извещения). Поэтому дату рождения приходится вычислять самостоятельно.

Проще всего с определением года. Разница между 6769 годом «от сотворения мира» и нынешним календарным стилем «от Рождества Христова» составляет 5508 лет. В итоге выясняем, что Даниил родился в 1261 г.

Известно, что в Древней Руси детей называли в честь того святого, день памяти которого приходился на дату крещения. Становится понятным, что Даниила назвали так в честь святого с этим именем. Сложность заключается в том, что таких святых было несколько. Разгадку дала находка в Новгороде в 1979 г. свинцовой печати XIII в., на одной стороне которой был изображен святой, по сторонам которого читались вертикальные надписи «Столпникъ» и «Данилъ», а на другой стороне – скачущий всадник в короне и с мечом и надпись: «[Ал]ек[са]ндр». Это позволило установить ее принадлежность младшему сыну Александра Невского – Даниилу ^[8]. Отсюда выяснилось, что Даниил был назван в честь святого Даниила Столпника, память которого отмечается 11 декабря (по старому стилю), а следовательно, князь Даниил родился в конце ноября – начале декабря 1261 г.

Прорись печати князя Даниила, найденной в Новгороде

Даниилу едва исполнилось два года, когда 14 ноября 1263 г., возвращаясь из Орды, в Городце на Волге скончался его отец великий князь Александр Ярославич Невский ^[9].

Поскольку по летописным известиям 80–90-х годов XIII в. Даниил значится московским князем, историки предположили, что Москва была выделена ему по завещанию отца ^[10]. Однако никаких сведений о духовной грамоте Александра Невского до нас не дошло.

К сожалению, в нашем распоряжении сохранился лишь единственный комплекс подобных документов – завещания князей московского княжеского дома XIV–XVI вв., поскольку духовные грамоты других русских княжеских домов не уцелели. Несмотря на то что эти источники дошли до нас от времени довольно далекого от эпохи Александра Невского, их все же можно привлечь к исследованию, поскольку традиция и правила составления княжеских завещаний были чрезвычайно устойчивыми.

По этим материалам видно, что на Руси существовала традиция заблаговременного составления завещаний князей. Поскольку подобные документы затрагивали обширный комплекс имущественных отношений, связанных с судьбами значительного числа людей, они не переписывались с завидной регулярностью, как это бывает иногда у некоторых современных людей. Новые варианты завещаний составлялись в исключительных случаях: смерти прежних или появления новых наследников, существенного изменения состава наследственных владений и т. п. Кроме того, княжеские духовные грамоты составлялись перед военным походом или опасной поездкой, откуда можно было не вернуться. Традиция требовала от князей оставления распоряжений на случай печального исхода. Неудивительно, что обе свои духовные грамоты внук Александра Иван Калита составил перед поездками в Орду^[11].

Именно таким сложным и трудным оказался визит Александра Ярославича в Орду в 1262/1263 г.: великий князь вынужден был отправиться туда, чтобы попытаться смягчить реакцию хана Берке на антиордынские восстания во Владимире, Суздале, Ростове, Переславле, Ярославле и других городах Северо-Восточной Руси, когда были перебиты татарские откупщики дани. Кроме того, глава Орды потребовал провести принудительную мобилизацию жителей Руси в монгольское войско. Хан задержал Александра у себя на несколько месяцев. Во время пребывания в Орде князь заболел. Уже, будучи больным, он выехал на Русь.

Это обстоятельство позволило некоторым исследователям выдвинуть версию об отравлении Александра Невского медленно действовавшим ядом. При этом сторонники этого предположения разделились в вопросе – кто мог это осуществить: то ли сам хан, то ли, без его ведома, это осуществили лица из ханского окружения. Справедливости ради отметим, что летописцы отмечают болезнь великого князя, но о возможном отравлении не говорят.

Но независимо от того, составил Александр Невский или нет свое завещание, Даниил не фигурировал в нем: в одном случае духовная грамота могла быть составлена еще до его появления на свет, в другом – он был слишком мал, ибо еще не прошел «постригов», после которых мальчики могли считаться самостоятельными субъектами тогдашнего права и даже княжить (разумеется, под присмотром взрослых советников). Этот обязательный обряд проводился обычно в трехлетнем возрасте.

Тем не менее самый младший сын Александра в итоге получил свою долю в отцовском наследстве. Ее ему выделили старшие братья после смерти отца. Подобная традиция дожила до XIV в. В 1389 г. была написана духовная грамота правнука Александра Невского – великого князя Дмитрия Донского. Однако в ней в числе наследников не был указан младший из его сыновей – Константин, родившийся после составления завещания отца. Наделить его уделом пришлось старшему брату – великому князю Василию Дмитриевичу. В его первой духовной грамоте, датируемой 1406–1407 гг., читаем: «А брата своего и сына благословляю, князя Костянтина, даю ему въ оудел Тошню да Оустюжну, по душевнои грамоте отца нашего, великого князя»^[12].

Поскольку в момент смерти отца Даниил был слишком мал для самостоятельного княжения, его уделом должен был распоряжаться кто-то из родственников. На протяжении семи лет Москвой управлял дядя Даниила – Ярослав Ярославич Тверской, ставший после смерти своего старшего брата Александра Невского великим князем владимирским.

Данный факт выясняется из позднейшего сообщения Тверской летописи. Под 1408 г. она сообщает, что праправнук Александра Невского – великий князь Василий Дмитриевич – выступил в поход против литовцев. Василий I предложил участвовать в походе тверскому великому князю Ивану Михайловичу, но неожиданно получил отказ. Его причиной стало то, что двумя годами ранее, в 1406 г., тверской князь воевал вместе с московским против Литвы. На реке Плаве противоборствующие стороны заключили между собой перемирие.

Однако в договорной грамоте при перечислении князей, союзников Москвы, тверской князь упоминался одним из последних. Иван Михайлович счел такое оформление соглашения оскорбительным для себя и двумя годами позже отказался помогать своему соседу. При этом он обратился к Василию I с особым посланием, подчеркивая свое более высокое происхождение, указывая, что Даниила Александровича, предка Василия I, воспитал пращур Ивана Михайловича Ярослав Ярославич, тиуны (наместники) которого семь лет сидели в Москве: «По роду есми тебе дядя мой пращуръ великий князь Ярославъ Ярославичь, княжилъ на великомъ княжении на Володимерскомъ и на Новогородцкомъ; а князя Данила воскормилъ мой пращуръ Александровича, се(де)ли на Москве 7 летъ тивона моего пращура Ярослава. И по томъ князь великий Михайло Ярославичь, и по нем Дмитрей и Александр, вси сии дръжаша Новогородское и Володимерское великое княжение»^[13].

Как видим, главный упрек тверского князя заключался в том, что, признав тверского князя «братом», то есть равным себе, Василий I не написал в грамоте его имени сразу после своего.

Вплоть до смерти великого князя Ярослава Ярославича в 1271 г.^[14] Даниил являлся московским князем чисто номинально. Но даже и тогда десятилетний княжич был слишком юн для самостоятельного княжения. Поэтому известный знаток княжеских родословий А. В. Экземплярский (1846–1900) предположил, что опекуном Даниила стал еще один брат Александра Невского – Василий Ярославич, которому после смерти брата досталось Владимирское великое княжение ^[15].

Правда, Василий Ярославич прокняжил всего четыре года и скончался в январе 1276 г.^[16] Великокняжеский стол перешел в новое поколение Рюриковичей и достался по старшинству сыну Александра Невского Дмитрию. К этому времени Даниил достиг 15-летнего возраста, с которого юноши считались совершеннолетними и полностью годными к военной службе. Возможно, именно с этого времени он стал княжить самостоятельно.

Но полностью взрослым человек признавался в это время только после женитьбы. Князь Даниил Александрович был женат, в браке имел детей, но вплоть до самого последнего времени не было известно не только происхождение его супруги, но даже ее имя. Выяснить имя жены Даниила удалось только в 1995 г., когда С. В. Коневым (1958–2008) был введен в научный оборот уникальный Ростовский соборный синодик.

Термином синодик обозначают книги, куда записываются имена умерших для поминания в храме или монастыре. Согласно православному учению, молитвы об усопших – это продолжение наших отношений с ближними, которые перешли из временной жизни в жизнь вечную. Однако многие перед смертью не успели сподобиться таинства покаяния и святого причащения, умерли неожиданной или насильственной смертью. Но поскольку скончавшиеся уже не могут сами покаяться, только молитвы за них могут облегчить их загробную участь. Считается, что подобные молитвы особенно действенны в дни, имеющие особое значение для скончавшегося: дни рождения, крещения, упокоения, именин. Синодики прочитывались в церкви во время богослужений.

Историки обратили внимание на синодики еще в XIX в. прежде всего как на источники по генеалогии. Любому исследователю родословцев известны случаи, когда из них нередко выбрасывались целые ветви рода, «захудавшие» к моменту их составления. Причиной этого было характерное для русского Средневековья местничество, когда продвижение по карьерной лестницы зависело от прежних служб предков. В отличие от родословцев, синодики являются источником более достоверным, поскольку никому даже в голову не приходило вычеркивать из них своих предков или вписывать туда мифических родоначальников, что сплошь и рядом видим в родословцах, особенно поздних.

Однако первая попытка изучения синодиков оказалась неудачной. Простые перечни имен, без пояснений, практически ничего не давали исследователям. Известный источниковед Н. П. Лихачев (1862–1936) с горечью должен был констатировать, что синодики «дают материал малопригодный сам по себе»^[17]. Академик С. Б. Веселовский (1876–1952), обратившись к изучению московского боярства, также затронул тему синодиков как исторического источника. Он отмечал, что синодики составлялись «по мере дачи вкладов, по родам». Когда синодики от ежедневного использования на службах ветшали и приходили в негодность, их переписывали. При этом «совершалась работа упорядочения и приведения в порядок и систему накопившегося материала». Лица, записанные в разное время, группировались по родам. «Это нарушало хронологию и приводило к частым ошибкам, к ошибочному соединению в роды или разъединению». Помимо ошибок переписчиков анализ синодиков осложняется тем, что «в одних случаях лиц записывали в порядке восходящем, в других в нисходящем, мешали боковые линии, родственников жен и т. п.». В итоге ученый пришел к выводу: «Данные синодиков, взятые сами по себе, в большинстве случаев совершенно непригодны. Но в соединении с родословными материалами, в случае, когда известно родословное древо, они являются очень ценным пополнением и коррективом для родословного материала как источник весьма достоверный… В общем синодики являются очень трудным с точки зрения исследования, но ценным источником, требующим особой осторожности и острой критики»^[18].

На этом фоне Ростовский соборный синодик выделяется своей исключительностью: он указывает не только имена, но и отчества записанных в него лиц, и к тому же составлен по семейным записям более ранним, чем имеющиеся в нашем распоряжении родословцы. Из него впервые узнаем имя жены Даниила Московского, а также неизвестных по другим источникам трех из девяти их сыновей. Читаем:

«Князю Данилу Александровичю Московскому и княгине его Агрепене и сыновомъ его Михаилу, Александру, Борису, Семиону, Василию, Афонасию, Данилу вечная память.

Великому князю Юрию Даниловичю скончавшемуся нужною смертию и княгине его Агафии вечная память.

Великому князю Ивану Даниловичю всея Руси скончавшемуся въ мнишеском чину и княгине его Елене вечная память»^[19].

Итак, жену Даниила звали Агрипиной^[20]. Появление этого уникального источника вызвало у историков желание выяснить происхождение супруги Даниила. Московский исследователь А. А. Горский вспомнил известный обычай, когда имена детям нередко даются по именам близких родственников. При этом он указал, что из завещания внука Даниила – великого князя Семена Гордого – 1353 г. известно, что у последнего была тетка Анна^[21].

В этой связи историк задал вопрос – известны ли в княжеских семьях той эпохи такие же сочетания имен, как в семье Даниила Московского: Агрипина и Анна. И оно нашлось, правда, в обратной пропорции: Агрипиной звали дочь князя Ростислава Михайловича (сына Михаила Черниговского), обосновавшегося в Венгрии в 1245 г. после поражения в войне с Даниилом Галицким. Подобный выбор был не случаен – женой Ростислава и, соответственно, матерью Агрипины являлась Анна, дочь венгерского короля Белы IV. Он-то и приютил зятя в своих владениях. При этом подобное сочетание имен было единственным у Рюриковичей вплоть до конца XIII в.

Младшей сестрой дочери венгерского короля Анны была Констанция, вышедшая за Льва Даниловича, сына Даниила Романовича Галицкого. И хотя полного перечня детей Льва и Констанции в источниках нет, А. А. Горский предположил, что у Льва могла быть еще одна дочь по имени Агрипина. Именно она, на его взгляд, стала женой Даниила Московского. По его мнению, брак Даниила был заключен в 1282 г.

Но тут перед историком возникли сложности. Лев Данилович приходился двоюродным братом Александру Невскому (их матери были сестрами, дочерями торопецкого князя Мстислава Мстиславича Удалого). Соответственно, Даниил Московский и возможная дочь Льва Даниловича являлись бы родичами в шестой степени родства, а такие браки запрещались Церковью. Пытаясь обойти это препятствие, А. А. Горский указал на подобный прецедент – дочь Ярослава Тверского, брата Александра Невского, вышла замуж за Юрия Львовича, хотя они также являлись троюродными братом и сестрой, а значит, церковное согласие на их брак было получено. При этом ему пришлось выстроить достаточно сложную конструкцию, предположив, что брак Даниила был заключен в 1282 г. одновременно и в увязке с женитьбой Юрия Львовича на тверской Ярославне.

Однако исследователь не учел того, что большинство историков признают 1281 г. годом рождения старшего сына Даниила Юрия^[22]. Справедливости ради отметим, что дата появления Юрия на свет неизвестна. Ее приходится вычислять косвенным путем. Известно, что в 1297 г. Юрий женился в Ростове на дочери князя Константина Борисовича Ростовского^[23]. Юноши в средневековой Руси вступали в брак обычно в 15-летнем возрасте. Так, в 1366 г. в пятнадцать с небольшим лет Дмитрий Донской женился на дочери суздальского князя Евдокии^[24]. Отсюда вытекает, что Юрий появился на свет в 1281 г.

Пытаясь доказать, что Даниил женился в 1282 г., исследователь выдвинул новое предположение: «В этом случае старший сын Даниила Юрий мог родиться не ранее 1283 г. и вступил в брак в 1297 г. максимум в 14 лет, что вполне возможно». Поскольку родство в 6-й степени, имевшее место в обеих парах, требовало церковной санкции, удобнее ее было просить для двух браков сразу. При этом он указал, что аналогичный случай – два матримониальных союза между троюродными братьями и сестрами, заключенных в одно время и в одном семействе (Рюрика Ростиславича), – имел место столетием ранее – в 1183 г.^[25]

Но и здесь исследователь, строя свою версию, не учел одной детали: разрешение на подобные браки мог дать только митрополит «всея Руси», которого в тот момент не было: предшествующий митрополит Кирилл умер 6 декабря 1281 г., а следующий – Максим – прибыл на Русь только в 1283 г.

Самым же главным возражением против предполагаемого брака Даниила с дочерью Льва Даниловича является разница в их статусе. Если Лев Данилович являлся одним из сильнейших на Руси, то Московское княжество на тот момент было почти незаметным на политической карте своего времени, а младший сын Александра Невского явно терялся на фоне прочих русских князей. Между тем браки заключались, как правило, с равными по положению семьями. Поэтому жену Даниила следует искать среди соседей Москвы.

Самым ближним к будущей российской столице являлся Звенигород, небольшой городок на Москве-реке в полусотне километров от московского Кремля. По нему получили свою фамилию князья Звенигородские, происходившие из черниговского княжеского дома. По нашему предположению, женой Даниила Московского могла стать одна из звенигородских княжон. Судя по анализу родословия князей Звенигородских, она являлась сестрой князя Мстислава Михайловича Карачевского и Звенигородского, жившего приблизительно в то же время, что и Даниил Московский^[26].

Летописцы ничего не говорят о времени брака Даниила Московского. Во второй половине XIII в. московские и звенигородские князья были не самыми заметными князьями на Руси, и поэтому брак между ними прошел мимо внимания летописцев. Тем не менее у нас имеются основания хотя бы приблизительно вычислить его. Поскольку к 1276 г. он достиг 15-летнего возраста, с которого юноши могли жениться, возможной нижней датой женитьбы Даниила следует признать именно этот год. Что касается верхней даты, то ее следует связать с моментом рождения Юрия, старшего из сыновей Даниила. Большинство исследователей, как отмечалось выше, говорит о его рождении в 1281 г. Тем самым можно говорить, что Даниил женился в промежутке между 1276 и 1280 г.

В качестве приданого за своей женой Даниил получил пару волостей в Звенигородском уделе. У нас даже имеется возможность указать, какие именно. Судя по духовным грамотам московских князей XIV в., речь должна идти о Великой или Юрьевой слободе, лежавшей по среднему течению реки Рузы и получившей имя по старшему сыну Даниила, а также соседней Окатьевой слободки (к северо-западу от нынешнего города Рузы), название которой происходит от ее вероятного устроителя Окатия, родоначальника боярского рода Валуевых^[27].

Согласно Ростовскому соборному синодику, в браке у Даниила родились девять сыновей, тогда как Первая Новгородская летопись перечисляет лишь шесть: «Сынове Даниловы: Юрьи Великыи, Иванъ, Борисъ, Семеонъ, Александръ, Афанасии»^[28], а Симеоновская летопись пять: «Даниловы сынове: Юрьи, Александръ, Борисъ. Иванъ, Афанасеи»^[29]. Поскольку летописцами в дальнейшем упоминаются только пять сыновей Даниила, следует полагать, что остальные сыновья умерли в младенчестве. Известно, что старшим из сыновей был Юрий, а относительно же последовательности появления на свет других у историков идут споры. Про дочерей Даниила никаких сведений нет.

Первыми шагами Даниила в качестве московского князя, судя по всему, стали меры по преодолению последствий Батыева нашествия. Во время штурма Москвы 20 января 1238 г. город сильно пострадал. По свидетельству летописца: «Люди избиша от старьца и до сущаго младенца, а град и церкви святыя огневи предаша, и манастыри вси и села пожгоша и много именья вземше, отъидоша»^[30]. Очевидно, тогда же были разрушены и деревянные стены Кремля, заложенного еще Юрием Долгоруким в 1156 г. Археологами при раскопках были обнаружены следы разгрома московской крепости – слои пожарищ, погибшие жилища. Немыми свидетелями этих страшных дней явилась находка двух богатых кладов, обнаруженных на территории Кремля в 1988 и 1991 гг.^[31]

Вероятно, Даниил восстановил городские укрепления. Прямых указаний в источниках на это нет, поскольку московское летописание возникает лишь при внуке Даниила – Семене Гордом – около 1340 г. Однако судить об этом можно на основании того, что в начале XIV в. Москва успешно отразила осаду тверских князей.

Одновременно в Кремле возводится и первый каменный храм. Правда, историками принято считать, что первой каменной церковью Москвы стал Успенский собор времен Ивана Калиты. Это утверждение основано на записи летописца конца XV в.: «6834 (1326) августа 4, пресвященыи митрополитъ Петръ заложи на Москве прьвую церковь камену Успение Богородица, при князи Иване Даниловиче…»^[32]. Однако находки археологов показывают, что еще до этого на месте Успенского собора ранее существовал каменный храм, возведенный в конце XIII в. Его небольшие остатки обнаружили во время раскопок^[33].