Дмитрий Александрович Федосеев
Ледяной плен
Ревя и плюясь копотью, прямо на меня неслась объятая пламенем крылатая машина. Меня буквально парализовал ужас неминуемой гибели. Но тут же, вспомнив про Лизу, я усилием воли сбросила оцепенение и, рванув девочку с кровати, всё так же хромая, побежала к выходу так быстро, как никогда в жизни. Чудовищный рокот становился всё громче и вскоре заполнил весь разум. Я молилась, чтобы успеть сделать ещё хоть шаг, чтобы оказаться от этого хоть ещё на один метр дальше.
Оглушительный грохот больно ударил по ушам, всего на часть секунды он стал просто невыносимым, но за ним тут же последовала тишина. Всё здание тут же задрожало, и я, не удержавшись на ногах, больно упала на ледяной пол боком. Сверху посыпались осколки. Мы с Лизой свернулись, в отчаянной надежде уцелеть.
Через несколько мгновений всё было кончено. Решившись, я открыла глаза и с радостью отметила, что нас не завалило полностью. Хотя пришлось немало повозиться и приложить достаточно усилий, чтобы выбраться. Всё ещё лежа в сугробе, принялась осматривать сначала Лизу, а потом и себя. Девочка на вид была цела, за исключением нескольких царапин на лице, толстого слоя пыли и слишком тихого поведения, которое я списала на недоедание. Мне повезло меньше: голова гудела, и когда я упала или позже что-то хорошенько приложило меня по бывшей здоровой ноге.
Расстояние меньше чем в сто метров мы с Лизой преодолели с огромным трудом. Последнюю часть пути я практически ползла, корчась от боли. И всё же, мы добрались.
Отдышавшись, я поднялась, взяла девочку на руки и постучала. Дверь оказалась открытой.
– Нина Михайловна? – опираясь свободной рукой, я кое-как вошла и прикрыла дверь, Нина Мих…
Слова застряли в горле, когда я обернулась. Подруга моей матери сидела перед остывшей печкой и, на первый взгляд, просто спала. Если бы не открытые остекленевшие глаза, безжизненно уставившиеся на портрет покойного мужа.
Всё живое во мне, что ещё осталось, говорило о том, что я должна заплакать. Но слёз не было. Уже несколько месяцев город бомбили, обстреливали и морили голодом. Люди, идущие по улицам, все чаще садились, чтобы передохнуть, даже если их путь насчитывал жалких пятьдесят метров. И с каждым холодным днём всё больше из них просто вставали. В больших количествах они умирали повсюду: в своих домах, подъездах, на широких улицах, перед каналом и даже в очередях за хлебом. Гибли так тихо и неожиданно, будто просто засыпали. А окружающие, сами живущие на волоске от смерти, слабеющие люди не обращали на них никакого внимания. Все мы скоро умрём – конец всем ясен, к чему эмоции?
Положив Лизу на кровать и отодвинув от печи тело, я с горем пополам растопила печурку последний газеткой. В руках Нины Михайловны ещё была книга, но я не решилась бесчеловечно обойтись с трудами её мужа.
Поставленная на буржуйку вода, найденная в комнате в небольшом количестве, быстро нагрелась. И когда мы напились, я небольшой тряпочкой принялась обмывать девочку от пыли и грязи. А потом и себя.
Только после этого, примостившись рядом с Лизой, я позволила себе расслабиться. Все мысли, даже самые тяжёлые и страшные медленно уходили, оставляя после себя неприятные чувства, которые будут преследовать часть сознания до утра.
И только ритмичные звуки метронома, казалось, останутся со мной навсегда:
– Тик-так… тик-так…
На следующее утро я едва смогла встать с кровати: настолько остро болела распухшая нога и настолько мало у меня было сил. Я понимала, что пора было идти становиться в очередь за жалкими крохами хлеба, что поддерживали наши жалкое существование, но понимала и то, что не смогу пройти и половины пути. А Лиза… Она ещё слишком мала.