Никто не знал, откуда взялся на Пайтыме Егор. В апрельский полдень он вышел из тёплого оттаивающего леса к озеру и постучал в ворота пайтымской спасательной станции. Залаял Чавач, загромыхал цепью, но, подлетев к воротам, вдруг умолк.
– Кто?! – крикнул начстанции Старорук, недовольный тем, что его отрывают от работы. Он бросил тряпку на дно перевёрнутой лодки и, вытирая руки о штаны, пошёл открывать.
На станции Иван Иванович Старорук жил один. Изредка у него останавливались приятели из местных небольших дельцов. По нескольку дней они проводили в обыкновенных развлечениях: рыбалке, охоте, а большей частью пьянстве. Станция держалась на них да на друге – начальнике местной ГИМС1, который хотя и не мог платить денег, по крайней мере оставлял всё как есть. Вопреки алкоголю и табаку сохранивший к своим сорока семи отличное здоровье, бывший водолаз-монтажник Иван Старорук нашёл свою счастливую жизнь, всецело ей отдавался и не любил посторонних.
Взглянув на отбежавшего от забора и как-то сжавшегося Чавача и двинув, чуть освобождая, загнанный в колоду топор, Иван Иваныч отодвинул длинный штырь засова и приоткрыл ворота.
– Ну? Ты кто? – спросил он у темноволосого парня лет двадцати трёх – двадцати четырёх, одетого в выцветшие какие-то стройотрядовские, советского времени, бежевые брюки и одинаковую с ними куртку поверх зимнего тельника.
– Я Егор. Хотел у вас пожить – пустите?
Иван Иваныч повёл бровью, сунул руки в карманы:
– С чего это?
– Мне бабушка в посёлке сказала, что можно у вас остановиться. Что домики есть у озера.
– Незнакомых я не беру. Ступай, – начальник станции собрался было закрыть ворота, но Егор вытянул вперёд руку. На его раскрытой ладони лежал небольшой мешочек.
– Заплачу. Надо здесь до осени пожить. Пустите?
Иван Иваныч пожевал губу, помедлил, раздумывая, не прогнать ли. Затем глянул сурово в глаза странному парню, взял мешочек, не сразу распутал завязки, раскрутил плотную ткань: внутри лежали золотые самородки.
– Это золото. Должно быть, не самое лучшее… Хватит столько? – Егор чистыми тёмно-карими глазами смотрел на начальника станции, не выказывая никакого стеснения или страха.
– Ты что? – снова впился в него глазами Старорук. – Это шутка какая-то? Я, брат, шуток не люблю.
Повисла пауза. Сзади зазвенела цепь: Чавач осторожно выглянул из конуры.
– Значит, не шутка?
Егор молча мотнул головой:
– Я честно говорю. Золото моё. Ещё помочь могу: рыба, дрова, стройка.
– Странно, – произнёс вслух Иван. Он закрутил мешочек обратно и раздумывал, что следует делать.
Старорук не был жадным до денег человеком, однако поселяя на своей территории какого-нибудь коммерсанта, не стеснялся сразу с него спросить. «На лебёдку, электричество, да избу вон там сложить», – прибавлял он, объясняя как бы, что берёт не с потолка. Теперь же приличные, кажется, деньги ему почти что навязывали. «Он понимает ли, сколько здесь, если золото настоящее?» – думал Иван Иваныч, прикидывая, откуда мог взяться такой странный человек: одежда Егора, современный на вид рюкзак, висевший за плечами, противоречили во всём самой ситуации, которая допускала, например, подозрительного старателя, а может быть, старца, невесть из какой глуши вылезшего, но только не молодого парня, похожего на туриста.
– Ну допустим, – решился он наконец частью из-за того, что как раз имел намерения, требовавшие вложений, а частью из простого любопытства. – Нет за тобой какого греха? Не в бегах случайно?
– Нет.
– А чего именно ко мне? Вон, в той стороне дачи…
– Хочу на озеро.
Иван качнул головой, как бы дивясь происходящему, но настороженность его пропала, а когда такое случалось, Старорук становился хозяином радушным и хлебосольным.
– Ладно, поживи, – он сунул мешочек в карман, развернулся и пошёл к дому. – Ворота закрой. Меня Иваном звать.
Под управлением у начстанции было метров триста побережья, а сказать по правде, весь Пайтым: Старорук выпивал и с местной милицией, и с «бизнесом»; он имел какое-то не отмеченное нигде право начальствовать над будто забытым всеми озером. Забытым, потому как одноимённый посёлок в то время совершенно вымер: завод огнеупоров обанкротился, совхоз закрылся.
От посёлка до озера – шесть километров, до города – все тридцать. Отдыхать ездили на водохранилище или к югу, на озеро N., и причиной было не только расположение: Пайтым имел дурную репутацию. Во-первых, никак нельзя было успокоить слухи о радиоактивных захоронениях к северу от озера. Кроме того, на Пайтыме пропадали люди. Случаи эти как будто закончились в восьмидесятых, но поскольку расследования (как бы они ни проводились) результатов не дали, страшилки про Пайтым к концу девяностых уже можно было считать частью местного фольклора.
На огороженной высоким забором территории станции располагались несколько приземистых рыбацких домиков – срубов с пологими крышами. Со стороны заваленного металлоломом пляжа возвышалось неуклюжее двухэтажное строение с наблюдательной вышкой, которое Иван Иваныч называл «спасовкой». Стояла «спасовка» у самой воды, в глубине небольшой бухты. Половину первого этажа занимал эллинг2, от которого в воду уходили рельсы слипа3. В эллинге прятались зелёная «Нива» и единственный катер Ивана – водомётный «Восток». Снаружи лежали на досках перевёрнутые и укрытые ещё выцветшим зимним брезентом лодки – «Пеллы» и дощатые «Фофаны». По берегу протянулись прямыми линиями пирсы, добротные, с новой доской и обросшими лишней краской кнехтами4.
Егор сидел на пирсе. Солнце уже закатилось; холодный несильный ветер шёл со стороны воды, гнал волны, покачивая понтоны.
– Знаешь, сколько положено человек на смену? – спросил Иван Иваныч, включая освещение. – Четверо. Где их только найти… Люди – х-хурма на блюде… Что дом? Пойдёт?
– Пойдёт, – кивнул Егор, не оборачиваясь.
Старорук выделил для путника дальний сруб, заваленный всяким хламом, зато имеющий кухоньку со старой газовой плитой, дал коробку консервов, прилично старых галет и перловки:
– Ну, завтра разберёмся. В магазин съездим, или к прапору. У меня с чаем-кофием голяк.
Егор со всем соглашался, говорил мало, а больше кивал. Его странная манера держаться, замкнутость, неестественная во всём прямота и какая-то наивность подкупали водолаза в отставке. «С ним проблем не будет – точка», – в привычном ключе определяя ближайшее будущее, думал Старорук.
– Чавача я по ночам на длинной оставляю. Чтоб на пирсы мог выбегать. Вообще он злой к чужим, а тебя что-то боится. А, Чавач? – цыкнул он в сторону лежащего у пустой миски пса. – Чего боишься? Егор, ты с собаками дело имел?
– Да, было.
– Домашние?
– Охотился.
– Да ладно! Ты охотник? Ну, рассказывай, – Иван присел рядом. – Чёрт! Холодно! Пойдём в «спасовку», выпьем чего-нибудь.
– Я не пью.
Иван качнул головой, потёр рукой об руку, но дальше расспрашивать не стал. Спокойные ответы Егора будто меняли их ролями и возрастом: ощущение это было Ивану непривычно, он не знал, что с ним делать, потому, бросив: «Ну, ночи!», пошёл один к ярко освещённому окну. Усевшись за стол, открыв охотничьим ножом банку тушёнки, им же нарезав луковицу и налив на треть стакана водки, Иван с какой-то глубокой не теперешней грустью посмотрел в окно. Пятна света на пирсах и воде, где-то ещё гонявшей последний лёд, убывающий серп Луны, деревья на мыске бухты: каждая веточка знакома ему на этих деревьях. «Врос я здесь, укоренился, – подумал Иван, поднимая гранёный общепитовский стакан. – Ну и чего плохого? Золота можно было бы взять половину. Чёрт его знает, сколько это деньгами. С другой стороны, из него ничего не тянули – всё по порядку, значит. Что же он такое, этот Егор?» Старорук опрокинул в рот стакан, выдохнул, спокойно взял толстое кольцо лука и принялся медленно жевать. Щёлкнул обогреватель, моргнул свет, загудел в углу старый холодильник. Всё шло своим чередом, всё шло по порядку.
Про охоту Иван завёл было разговор на следующий день, но Егор рассказывать не хотел. Он говорил попросту: «Не хочу». Иван вскоре понял, что в таких случаях продолжать бесполезно. В нём эта манера юноши раздражения не вызывала: Старорук хотя и вполне осознавал себя «начальником озера», в чужие дела не лез. Охота зацепила его потому только, что сам он был охотником, хорошо стрелял и гордился своим пятьдесят восьмым штучным ижиком5, обладавшим отменным боем.
Егор держался в стороне, не мешал. Старорук с удивлением наблюдал, как юноша обустроил свой ежедневный быт: не за что было покритиковать его, даже про себя.
Прошла неделя.
Однажды вечером Егор подошёл к эллингу:
– Дядя Иван, в доме сети старые лежат. Разрешите сделать верши?
– Рыбачить собрался?
Егор кивнул.
– Порыбачь. Знаешь, что в мае запрещено будет?
– Нет. Почему запрещено?
– Почему? – Иван повернулся и удивлённо посмотрел на Егора. – Правила рыболовства! Нерест. А здесь я рыбохрана. И у меня с первого по тридцатое никто не ловит.
– Хорошо, – ответил Егор.
– Двадцать третий номер лодка, возьми. Крайняя, рядом со знаком лежит. Вёсла внутри.
– Спасибо, дядя Иван.
Рыбу Егор до конца апреля добывал ежедневно. Это были крупные окуни, иногда усатый налим. Иван, поглядывавший за молодым рыбаком, спросил однажды закреплявшего лодку Егора:
– Чебака6 не берёшь почему? Вон его сколько.
– Он траву ест.
– А ты хищных, значит, берёшь?
– Да. Щуку люблю.
– Щуку сейчас легко будет взять. Привезёшь – покажи.
– Могу вам наловить.
Иван хмуро взглянул на Егора:
– Я тебе что, бабка старая? Если надо – я натаскаю столько, что у тебя челюсть отвалится и не завалится. Я не люблю рыбу.
Егор ловил ровно столько, сколько собирался приготовить. Иногда ставил на ночь вершу, иногда рыбачил с лодки. Несколько раз Иван наблюдал, как юноша с дощечкой, на которой была намотана леска с собственным Егоровым крючком, медленно ходил по пирсу, высматривая что-то в искрящейся воде, затем садился, опускал леску и, тотчас дёрнув, выуживал из тени хорошего окуня. Добыча рыбы не была для него сложностью – Егор просто брал то, что было ему нужно и будто лежало, дожидаясь его появления.
За весь апрель на станции лишь раз появился начальник ГИМС Степан Шарза. Со Староруком у него были хорошие отношения, да и ситуацию он чувствовал правильно, так что вместо сезонной проверки двое ели жареное мясо с зелёными едкими оливками, пили водку и обсуждали городские новости, погоду, старые времена. Про Егора Иван решил не рассказывать: Шарза не доверял людям со стороны, имел привычку всё выведывать, и нельзя было сказать, как отреагирует Егор и что из их встречи выйдет. Кроме того, оставалась проблема золота. Иван подозревал, что у явившегося невесть откуда широкоплечего парня дорогого металла имеется гораздо больше. Узнай об этом тот же Шарза – прилетит беда не только к Егору, но и к самому Ивану. Он сбыл один из полученных самородков в городе и теперь не смог бы остаться в стороне. Даже если представить, что золото парень нашёл или намыл честным трудом, деньги могли оказаться слишком большими. Интерес к золоту, к его истории мог стоить головы, потому Иван и продал лишь один самый лёгкий самородок, остальные решив свезти проверенному человеку за триста километров в соседний город.
Услыхав машину, сигналившую от поворота, и поняв по звуку, что это Шарза, Иван подозвал Егора:
– Тебе бы пока уйти… Степан приехал – не надо, чтобы он тебя здесь видел. Утром уедет, – Иван сжал обветренные губы: ему неловко было выгонять Егора, но другого решения в голове бывшего водолаза не находилось.
– Хорошо. По лесу пройдусь. Вернусь завтра к закату, – спокойно ответил тот.
«А ведь для него не большое дело провести вот так ночь в лесу, – подумал Иван, – я чувствую, что не большое. Чудной малый».
Чем длиннее становился день, тем больше появлялось по берегам Пайтыма рыбаков. Большая их часть плохо знала озеро – их выбор был случайным и сами они были здесь людьми случайными. Они отдыхали с комфортом, старались подъехать к самому берегу, а то и помыть машину озёрной водой. Увидев подобное с катера, Иван свирепел и отправлялся наводить порядок. Пару раз случалось ему зарубиться словами с районной «братвой». Трём-четырём крепким парням с золотыми цепями Иван объяснял всё спокойно, с позиции силы, рассказывал, кто у него в друзьях и кто здесь бывает, и тем решал без лишнего шума конфликт. Это способствовало ещё большему утверждению Старорука в негласной должности «начальника озера».
На майские к Ивану приехал из города старый приятель, Сергей Челикин. Его чёрная «Лада», вымазавшись свежей грязью, пробралась по известной короткой дороге, остановилась возле ворот с буквами «ГИМС» и названием области.
– Открывай, медведь, песец пришёл! – крикнул он от ворот, достал из багажника ветошь и принялся протирать лобовое, напевая: «Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе…»
С молодым бизнесменом Иван решил Егора познакомить.
– Паренёк тут у меня поселился, не местная душа.
– Беглый что-ли?
– Дурак что-ли? – усмехнулся Старорук. – Нет, просто жить ему негде. А у меня один сруб пустует. Ну и пара рук, пара глаз.
Вечером трое сидели снаружи за столом, прикрытым двухскатным досчатым навесом. Рядом остывал мангал. У пирсов плескалась рыба. Стоял штиль, воздух был свеж и приятен: перед праздниками потеплело.
Говорили о машинах. Сергей жаловался на барахлящую трансмиссию, и Ивана, хорошо понимавшего технику, это веселило: он предупреждал после покупки ровно о такой проблеме.
– Говорил я тебе брать старую японку, – указывал Иван куда-то на восток куском ветчины.
– А патриотизм твой где? – ответил Сергей, черпая картошку.
– Патриотизм у меня где надо, а у тебя – мазохизм. Ладно, – тут же добавил он, не желая обижать приятеля, – скажи честно: выпендриться хотел. Эта «Виктория»7 у тебя одного небось на весь Урал.
Сергей, словно услышав только последнее, довольно улыбнулся:
– «Victory». Да, редкая.
– «Виктори» – это «Победа»? Ну, давай за Победу!
– Егор, чего пустой? Дай налью.
– Он не пьёт, – пояснил Иван.
– Совсем?
– Угу.
– А что так? Здоровый, как лошадь.
Иван пожал плечами и стал добывать из банки вёрткий огурец: вилка была и коротка, и тупа.
– Не, ну ты скажи, религия что ли? – не унимался гость. Егор молча смотрел на свою ложку.
– Ладно, оставь его. Хороший парень.