Дмитрий Агалаков
Охота на Вепря

– Вот и ваши апартаменты, – сказал камердинер, отпирая ключом двери и толкая их вперед. – Прошу, будьте как дома!

Я вошел в хорошо натопленную комнату, принял от камердинера подсвечник и тотчас же сказал:

– Ну, всего доброго, Пантелей Ионович! Спокойной вам ночи! Спать хочу – умираю! В объятия Морфея, и тотчас же! Всего доброго!

И, перехватив ключ, выпроводил камердинера вон. Надоел, приставучий! Но как только шаги Зыркина смолкли, я направился к столу, поставил подсвечник, окинул взглядом ночную трапезу. Все тут было для того, чтобы усыпить меня, добить-таки! И наливка-то двух сортов, и пирогов целое блюдо, да еще половина курицы с квашеной капустой. И миска все тех же ароматных моченых яблок! «Ого! – подумалось мне, – отчего ж я не Гаргантюа? Да они меня хотят не до обеда, а до самого ужина промурыжить здесь! Или хуже того – заворот кишок мне устроить?» Впрочем, не они, а Пантелей Ионович Зыркин. Не было сомнений, это он желал мне самого тяжелого и непробудного сна! Я вернулся и тихонько приоткрыл дверь. Тишина! Я вышел в коридор, запер дверь и двинулся в темноту, а именно в ту сторону, откуда пришел. И вот уже после поворота и еще шагов двадцати я услышал все тот же голосок – высокий, звонкий, чистый! Замерев, я прислушался: «Не брани-и меня-я, родна-ая, что я та-ак люблю-ю его-о!..» Я сам не заметил, как шагнул вперед, и голос усилился: «Скушно, ску-ушно, до-оро-огая жить одно-ой мне бе-ез него-о!..»

«Господи, что я делаю?!» – думал я, уже стоя рядом с дверью Марфуши. А если это и не она вовсе? Что тогда?! И что мне тут надо?! «Как дурак, как дурак! – озираясь, терзал я себя. – Но ведь я же не просто так тут рыскаю – я сыщик, ищейка!» Притянула ведь она меня за руку, шепнула: «Найдите меня, сударь! Нынче же найдите! Многое расскажу!..»

Вдруг щелкнул замок – я весь собрался! – и дверь открылась. И сразу же я увидел силуэт незнакомой женщины на фоне неяркого света. Она шагнула ко мне в ночной рубашке, под которой читалось обнаженное тело. Незнакомой?! Меня обманули длинные распущенные волосы – до самых ягодиц! Контур их широко золотился в дрожавшем пламени свечей в глубине комнаты.

Это была Марфуша! Ее плечи укрывал теплый платок…

– Идите сюда, Петр Ильич, ничего не бойтесь, – шепотом сказал она и, взяв меня руку, потянула через порог. И сразу закрыла дверь.

Ее рука была горячей!

– Для вас я пела, – глядя мне в глаза, тихо сказала она, – чтобы вы услышали! Как иначе до вас докликаться, когда Зыркин повсюду за мной следит? Только чтобы я вам не шепнула чего на ухо, только бы не допустить!..

– А есть что шепнуть? – спросил я.

– Да, – смело кивнула она.

– И что же?

Мой взгляд так и притягивала ее грудь под расстегнутой рубашкой, взгляд искал продолжения под легкой и простой материей!

– Вас смущает, что я раздета, Петр Ильич? – с улыбкой спросила она.

– Я – врач, Марфуша, могу и потерпеть, – оставалось улыбнуться и мне. – Тем более, что я всего на минуту…

– Хотите уйти так скоро? – спросила она, и в ее голосе я услышал иные нотки – задорные, боевые и… нежные. – Неужто, Петр Ильич?..

Она по-прежнему не отпускала моей руки.

– Вы просили меня найти вас, и найти нынче же. Я вас нашел. Что же вы хотели рассказать мне? – спросил я.

– Поцелуешь – скажу! – блеснув глазами, ответила она. (Я усмехнулся – это было смело, отчаянно смело!) А ты и так поцелуешь, – вдруг добавила она, – скажу я чего или не скажу. Так ведь, Петр Ильич?

А ее аромат – и духов, и молодого ухоженного тела – уже проникал в меня, становился моей частью. И еще эта близость – она стояла совсем рядом, и рубашка ее была расстегнута, глубоко открывая большую и нежную грудь. Вот только глаза ее оставались и счастливыми и несчастными одновременно. И я понимал почему: я-то был рядом, но – чужой, пока чужой…

– Тут ведь, в поместье нашем, никого, – вдруг очень просто сказала она. – Зыркин, пропади он пропадом, знает об этом! Так и пытается загнать меня в угол. Однажды чуть не прибила его скалкой, честное слово! Да еще дворня – мужичье. Так одиноко, Петр Ильич, если бы вы знали: в пору в петлю лезть. А я вас едва увидела и сразу поняла: вот он, принц залетный, хоть и на ночь приехал, не отпущу его просто так! – Ее грудь коснулась моего мундира. – Никуда он от меня не денется. – Марфуша улыбнулась, как она это умела – с особым огоньком в глазах, мягкой и обольстительной улыбкой. – А ты думаешь, Петруша, я не видела, как ты на меня смотрел?..

Я с трудом проглотил слюну. Все было ясно, все! И ощущение неминуемой близости и ночи вдвоем обожгли меня, захлестнули жаром. Марфуша все поняла по моим глазам. Она едва успела скинуть с плеч платок, как я сам положил ладони ей на плечи и потянул вниз рубашку. И уже через секунду она стояла передо мной обнаженной, пылающей, дышавшей порывисто и томно. Сладкой и горячей травой, пряными и душистыми цветами пахла эта женщина здесь – в натопленной комнатушке чужой мне усадебки, за стенами которой хозяйничала зима! Вот тогда я и обнял Марфушу – и руки ее крепко сплелись на моей шее. А губы!.. От этих губ я никак не мог оторваться! «Бери же, – прошептала она, – бери меня!..» И я подхватил ее – уже мою, всю! – и понес к застеленной кровати с откинутым одеялом…

…Она улыбалась, глядя в потолок своей пестро убранной комнаты. Лицо Марфуши горело, глаза блестели все так же весело, но была в них та утомленность, которая приходит после быстрой и жаркой любовной схватки. Она повернула голову ко мне, утопив пол-лица в своих охристо-золотых волосах.

– Понравилось, а? Петруша, милый?..

Я потянулся к ней, поцеловал в губы, и она, опять улыбаясь, закрыла глаза.

– Сама вижу – понравилось, – прошептала женщина, – люба я тебе, Петрушенька, все вижу…

– Сладкая ты, Марфуша, ой, сладкая, – разглядывая ее лицо, проговорил я. – Еще слаще, чем я думал. И привязаться к тебе, сердцем и плотью прирасти, – проще простого.

Она открыла глаза, таинственно улыбнулась:

– Знаю, голубчик мой, хорошо это знаю…

– Что ты мне хотела рассказать?

– А вдруг просто заманила, не подумал?

– Подумал, Марфуша, но и тут я не в проигрыше, – я заглянул в ее глаза. – Что хотела сказать – говори.

– Два года назад я с одним казаком спуталась – Николой, от одиночества спуталась, тот казак Дармидонту Михайловичу Кабанину служил. Обещал мил-казачок: «Женюсь!» Скотиной он оказался, зверюгой, почему, говорить не буду. У него печатка даже с черепом была, и смертью от него веяло. Вспоминать о нас не хочу, и страшно, и не о том сейчас речь. Никола везде за Дармидонтом Михайловичем следовал. И прежде еще: мы так и познакомились, когда Кабанин к моему хозяину – Павлу Павловичу Сивцову – приезжал. И вскоре после смерти барина моего тоже…

– Ну-ну? – сел я на постели.

– Так вот, – и Марфуша приподнялась на локте, – на второй день после смерти хозяина моего, когда вдова Софья Андреевна в полуобмороке лежала, отец Агафон молитву у покойного читал, а я и заснуть не могла, ворочалась, ночью, слышу, приехал кто-то. Вроде бы двое. Открыл им Митька наш непутевый, но тут же Пантелей Ионович выскочил и Митьку спровадил. Зыркин одет был, точно ждал кого-то. Да он такой – все чует! По виду приехали господа. Я вначале подумала, мол, кто-то из соседей помещиков прознал о том, что Павел Павлович погиб, вот и пожаловал, да почему только ночью? Гости – в дом, я платок набросила и вышла: решила проверить, что к чему. Уж больно один мне знакомым вдруг показался. В доме их и не было точно, куда делись? Им бы в столовую пройти или в гостиную. А потом я сообразила: в библиотеке или в кабинете хозяина!

– В кабинете они были?

– Да нетрудно догадаться, Петр Ильич! Не книжки они пришли читать… Я подкралась – они были в кабинете и рылись в столе Павла Павловича, в его секретере. В щелку я пригляделась – и точно ошпарили меня, кипятком плеснули! Там друг на друга смотрели двое: Дармидонт Кабанин и Зыркин. «Вот он, Дармидонт Михайлович!» – потряс конвертом Пантелей, разорви его в пух и прах. «Точно он?!» – вырвал конверт из рук у того Кабанин. – «Озолочу, коли так!» – «Оно, то это письмо, – сказал Зыркин. – От графа Кураева нашему барину, упокой его душу!» – «К черту его душу!» – рыкнул Дармидонт Михайлович и отступил. А вот за ними-то стоял Никола, полюбовничек мой! Я тихонько ойкнула, а Кабанин, волк, рявкнул: «Кто тут?!» – «Да кому тут быть? – спросил Зыркин: о золоте уже думал! – Митька разве что бродит!» – «Николка, проверь!» – вновь рявкнул Кабанин. Я отступила, точно ветром меня сдуло от дверей! И когда разбойник этот, проходимец, высунул голову-то, я уже была далеко – только из темноты коридора и увидела его бороду, усы, да глаза огнем сверкнувшие. «Никого!» – ответил он. Марфуша села на кровати, одеяло сползло с большой белой груди, открывая широкие розовые сосцы. Она обняла колени. – А конверт я этот узнала, Петр Ильич. Видела его в руках «папеньки» нашего – и хорошо запомнила! Увидев меня, он конвертик-то тотчас же в стол – и под замок.

– Да что же такого тайного ему написал граф Кураев? – тоже садясь, спросил я. – Что он, Павел Павлович, его прятал? Или не знаешь?..

– Отчего же не знаю – знаю, – ответила Марфуша. – Была у меня минутка заглянуть в него еще прежде. Оно на французском было…

– Ах, ты негодная, – покачал я головой.

– А ты меня не вини, Петенька, я любопытная просто, – нахмурила бровки Марфуша.

– Про письмо говори, любопытная моя.

– В письме его сиятельство, граф Кураев, писали о некоем «господине Веригине», что выполнял для графа Александра Александровича важное поручение…

– Точно Верегин? – переспросил я.

– Истинный крест! – осенила себя троеперстием Марфуша. – У меня память, Петруша, еще лучше, чем у моих барышень. Так мне учитель говорил. Врал, наверное, – улыбнулась она, – потому что смотрел на меня, как кот на сметану.

– Ты не отвлекайся, солнышко, – попросил я. – Хотя, прав был, что смотрел. И я бы смотрел… Далее, милая.

Марфуша кивнула:

– Ну так вот, этот самый Веригин под Тверью с какой-то бабкой-колдуньей увидели призрака!

– Призрака?

– Да! – воскликнула она. – И как он вырос на дороге, призрак тот, рыжий да косой, и пошел к ним, а извозчик сбежал, а та бабка слепая как закричит: уходи, мол, прочь!

– Ты не перепутала ничего? Не приснилась тебе история эта?

– Нет же, Петенька, – она погладила меня по руке. – Петр Ильич, милый, все как есть тебе говорю, как на духу. Интересно стало – жуть! Только времени было мало все прочитать – хозяин, царство ему небесное, по нужде выходил, а конверт на столе оставил, вот я его и зацепила. Все я ему назло делала, прости меня Господи, оттого что подружкам моим, дочерям его, одна судьба досталась, а мне, крестьянской девке, грамоте и искусствам обученной, другая. Дворовая судьба, – грустно улыбнулась Марфуша. – Упоминались в письме еще какие-то сокровища, но какие – бог его знает. Я ведь вначале думала, что Павел Павлович любовницу на стороне завел, вот и шарахается от меня с этим письмом, чтобы я чего со зла супруге его, Софье Андреевне, не рассказала. Скажет, мол, еду по делам за границу, а сам в соседнюю губернию – к дамочке какой под бочок. Почему нет? – улыбнулась она. – Может, там и семья вторая имеется? Ошиблась – и хорошо. Я тогда и перекрестилась, и у Господа Бога прощение попросила за мысли скверные. В письме все о делах речь шла, да еще о призраке, и все. А, еще о городе заграничном, Праге! О каком-то английском маге. Ну, проглядела я письмецо это, обратно его положила и забыла о том, пока в ночь по смерти Павла Павловича эти нехристи не заявились сюда.

– Думаешь, это Зыркин навел их на письмо?

– А кто ж еще?! – почти с негодованием встрепенулась она. – Пантелей Ионович дела барские лучше других знал! И дела, и что где лежит. У него и ключики от всех ящиков, уверена, свои имелись. Видела я связочку в его столе! А Кабанин, как я уразумела, приплачивал ему за доносы, и хорошо приплачивал!

– Мне пора, – внезапно сказал я.

Марфуша нахмурилась:

– Куда же это, Петруша?

– Просто пора, милая.

– К нему – к Пантелею?

– Догадливая ты, Марфушенька, – покачал я головой, – ох, догадливая! Пойду, поспрошаю у хитреца вашего, про то, как ему тридцать серебряников достались.

– Ну уж нет, – потянулась она ко мне, привлекая рукой, – просто так тебя не отпущу, столько тебе рассказала, что ты моим до самого утра должен быть! – она прижалась ко мне обнаженной грудью, зажигая теплым дыханием, теплым ароматом молодой кожи. – Еще разок милый, еще разок на прощание. Все равно ведь, чую, ветром помчишься отсюда, а когда еще свидимся?..

Я вышел от Марфуши через час – близилось утро. Время, когда темные души гнетут бесовские силы, утягивая обратно – в омут ночи и злых кошмаров! Не хотят их отпускать! В такой час особенно хорошо встать у постели злодея и наблюдать, как ползают тени скрытых мук по спящему его лицу, как вращаются яблоки закрытых глаз, подрагивают веки и кривится рот.

Именно таким я увидел лицо спящего Пантелея Ионовича Зыркина. На его ночном столике уже горела свеча в тонком медном подсвечнике. За дверями, на страже, стоял наспех собранный Степан, готовый к бою: никого не пустить на крики о помощи – и такое могло случиться! Я шлепнул дулом револьвера по щеке камердинера – разок, другой. Третий. Он нахмурился, замотал во сне головой. Я шлепнул его сильнее – и он тотчас же быстро открыл глаза.

– Что?! – не понимая, спит он или бодрствует, хрипло спросил Зыркин. – Кто вы?! – он и впрямь не сразу узнал меня. (Я потянулся к ночному столику и взял в руку тонкий подсвечник, качнул им перед лицом испуганного камердинера.) Пантелей Ионович долго щурился, медленно приходя в себя, и наконец прозрел. – Петр Ильич?! – и только потом увидел в моей руке револьвер – ствол был нацелен ему между глаз. – Это что еще такое?! Зачем?!

– Затем, Пантелей Ионович, чтобы вы знали: я не шутить пришел. А получить ответ. Вы готовы меня выслушать?

– Готов, но…

– Итак, – вернув свечу на место, перебил я его, – я буду задавать вам вопросы, а вы на них отвечать. Ясно?

– Ясно, но…

– Повторяю, я не шучу. Какое-то время назад Дармидонт Кабанин посулил вам хорошую плату за то, что вы будете держать его в курсе всего, чем занимается ваш нынче уже покойный хозяин – Павел Павлович Сивцов. В том числе и отслеживать его переписку. Это так?

– Я не понимаю! – попытался встать Зыркин, но я с силой толкнул его в грудь, и он упал на подушку. – Не понимаю, Петр Ильич…

Я взвел курок, что на камердинера подействовало магическим образом – он мгновенно притих. И только потом я повторил вопрос и вновь спросил:

– Это так: вы следили за Сивцовым?

– Допустим, но у меня не было выбора, – пробормотал Зыркин. – Дармидонт Михайлович угрожал. Кабанин – страшный человек! А его казаки? Ужас!..

– Верю, но сейчас не об этом. Когда вы поняли, что ваш хозяин получил то самое письмо, вы тотчас же сообщили об этом Кабанину. Это совпало с охотой у ваших соседей, куда и отправился Павел Павлович. Вместо того чтобы ехать к Кураеву. Сивцов не мог пропустить этого действа и поплатился за свою оплошность – три казака Кабанина нашли способ выследить его и застрелить.

– Как мне стало ясно, они бы все равно убили его по дороге к Кураеву, – неожиданно зло усмехнулся Зыркин. – К несчастью, все было решено, по какому бы пути он ни двинулся!

– Вы могли бы не передавать весточки, ставшей роковой для Сивцова, черт вас побери! – воскликнул я.

– Мог, но разве я знал, что все так далеко зайдет?! Нет! А потом уже поздно было! Моя жизнь для меня дороже, уважаемый Петр Ильич, чем жизнь хозяина моего! Я подписывался на простую кражу, а вышло как? Но я не желал ему смерти, видит бог, не желал! – лежа, Зыркин тыкал и тыкал в меня пальцем: – А Кабанин и умнее, и хитрее многих! И нас с вами в том числе! Недаром он миллионщик и всем заправляет! Голова! Так вот-с!

Он попытался вновь подняться, но я с еще большей силой толкнул его в грудь:

– Лежать! Вы – мерзавец, я понял это сразу, но не думал, что до такой степени. На второй день после убийства Сивцова, ночью, к вам приехали двое гостей – сам Кабанин и его казак Никола.

– Это еще с чего?! – возмутился камердинер, но слабенько, понимая, что мне известно многое, да и с таким противником, как я, спорить ему будет ой как сложно. – Откуда вы взяли?..

– Знаю, и все тут. Вы лично обыскали кабинет хозяина и отдали письмо Кабанину, который обещал вас наградить. Сколько же он вам дал? – я зацепил его колкий взгляд. – Тридцать серебряников или поболее?

– Да уж поболее! – яростно прошипел Зыркин. – Марфушка, видать, была в те минуты за дверью? Митька или Федька не посмели бы подглядывать, о других и речь не идет! А эта курва так под меня и роет! Она, паскудница, она! – уже с лютой ненавистью прохрипел он. У него даже голос дрожал от гнева. – Стерва!..

– Лучше молчите, мерзавец, – ледяно проговорил я. – Лучше молчите…

– А что тут молчать? Никола ее имел, с Миколой ею поделился, они вдвоем ее на куски и порубят, грешную! Так-то-с, Петр Ильич! Порубят!

– Вот что, свинья, если с ней что-нибудь случиться, я тебя найду и прикончу, – мне больше не хотелось цацкаться и быть вежливым с этой змеей. – Слово дворянина: убью.

– Неужто она вас нынче же и обработала, а? Едва я отвернулся, прочь пошел? – он хитро прищурил глаза: – В постельку затащила? Это она умеет! И не от нее ли вы такой распаленный? – Он боялся и меня самого, и револьвера, но говорил, говорил быстро, взахлеб: – Да что вы мне сделаете, что?! Кабанин – сила! Он и вас, и вашего Кураева под себя подомнет! Вы бы лучше уезжали к себе в Самару, Петр Ильич, живее были бы! А мы Марфушу вам отдадим, не думайте, ее сахарку сладенького надо-о-о-олго еще хватит! А если что, и на многих!..

Я усмехнулся:

– Да, первое впечатление меня не обмануло. Мерзавец! А теперь говори, Пантелей, что было в этом письме?

– А что тут говорить, Петр Ильич, по-французски я читать не умею, – усмехнулся Зыркин. – Никак нет-с! Видел его, указал на него, деньги получил – и все дела!

– Убью, – ледяно пообещал я.

Уколов меня взглядом, Зыркин опустил глаза:

– Верьте не верьте, но это так. Я же не Марфуша – языкам меня не учили-с! Услышал я только от Кабанина одно, это когда он письмо просмотрел: «В Прагу поедем, Никола! С аглицким магом мне свидеться надобно! Дело того стоит!..» Это все, – мрачно закончил Зыркин. – И нечего в меня револьвером тыкать, господин барин!

Я встал с края его кровати, подошел к дверям, приоткрыл их.

– Степан! – негромко позвал я.

Мой спутник вошел в покои камердинера, взглянул через мое плечо и тотчас же крикнул:

– Петр Ильич, пальнет сукин сын! Пальнет!

Я стремительно оглянулся – Пантелей Ионович, как видно вытащив оружие из-под подушки едва я отвернулся, уже взводил дрожавшей рукой курок.

– Опустить оружие! – взревел я. – Немедленно!

Но он не послушался. Прицелился и выстрелил, да еще дважды! И оба раза – в косяк. Вторая пуля прошла у самого уха Степана. Руки дрожали от страха у подлеца! А так бы!.. Третий выстрел не последовал, хотя и должен был – выбросив револьвер вперед, стрелял уже я. Один раз – и точно в ладонь коварного и мстительного камердинера. Завопив, он выронил свое оружие, а я, уже целясь в голову Зыркина, наступал на него.

– Хорошо, хорошо! – прихватив здоровой рукой искалеченную, закрываясь ими, давился от боли Зыркин. – Все, все!.. Ваша взяла, ваша! Будьте вы прокляты, – сжимая что есть силы прошитую пулей руку, прохрипел он. – Оба, оба…

И тотчас же на пороге пламенем выросла Марфуша в той же ночной сорочке и в платке – бледная, перепуганная.

– Да что ж тут такое делается?! – сжимая платок на груди, поспешно спросила она. – Кто стрелял?! – Злобная физиономия камердинера, скорчившегося в постели, кровь по одеялу, да еще револьвер рядышком красноречиво говорили за себя: битва! – А-а, Пантелей Ионович, – протянула она, – а вы, как я погляжу, стрелком заделались? Это с каких же пор?.. Петр Ильич, Петенька, не ранен?

– Нет, Марфуша, – сдержанно ответил я. – Но коли бы не Степан, тут бабушка надвое бы сказала!..

Зыркин нервно рассмеялся.

– А вот и сучка объявилась, – пробормотал он, насколько позволяла ему боль. – Потаскушка наша. «Петенька» вы ей уже! Ух-х! Так я и думал: обработала она гостя от графа Кураева!..

Из-за спины Марфуши и Степана уже выглядывал Митька. А за ним – кучер Сивцовых. «Чегой там, чегой?!» – спрашивал он и тянул вперед бороду, боясь войти. Прибежал и еще кто-то из челяди. И вдруг, всех раздвинув властно, вышла вперед хозяйка – Софья Андреевна, заплаканная, но с гордо поднятой головой.

– Чего вы здесь устроили? – спросила она. – Что за балаган? – глянула на Марфушу. – И ты тут, голубушка? Ну-ну. А не из-за тебя ли баталия? – И тотчас уставилась на меня и корчившегося Зыркина: – Попрошу ответить, кто стрелял?

Я вышел вперед. Чинно, с поклоном, поздоровался. Представился. Имя графа Кураева сразу уравняло наше положение – слишком многим, думается, были обязаны мелкопоместные Сивцовы сиятельному вельможе. Я потребовал закрыть дверь, выставив всех, кроме Степана. Марфушу я отправил за бинтами.

– Уважаемая Софья Андреевна, этот господин, – я кивнул на раненого, – господин Зыркин, камердинер, и был повинен в смерти вашего мужа.

– Господи, – закрыв ладонью рот, пробормотала она. – Пантелей?!

– Это доказало расследование, которое я провел в ближайшие часы, – сказал я. – Подробности позже. Только что Пантелей Ионович хотел убить и меня.

– Пантелей, – с великой горечью повторила она. – Отчего я удивлена, но удивлена мало? Паша слишком многое позволял и доверялся тебе!..

– Прошу до срока никому не рассказывать подробностей этого дела, – попросил я. И уточнил: – Моя просьба – просьба графа Кураева, поскольку я уполномочен говорить от его имени. Больного я осмотрю и перевяжу лично. Я – врач. Но господин Зыркин должен быть изолирован от остальной прислуги ровно настолько, насколько это будет необходимо мне. Надеюсь, вы не станете препятствовать этому, Софья Андреевна? – требовательно спросил я у хозяйки дома.

Глядя уничтожающе на скрюченного в окровавленных простынях камердинера, боявшегося поднять глаза на хозяйку, она отрицательно замотала головой.

– Поступайте, как считаете нужным, Петр Ильич, – ответила хозяйка. – Простите, но я не могу более здесь оставаться. Еще раз простите.

И она поспешно вышла – я только услышал ее сдавленные рыдания. Вернулась Марфуша с нехитрыми медикаментами. Рана была не опасной – я сделал скорую перевязку.

– Бери его за шиворот и тащи в чулан, – кивнув на Зыркина, подмигнул я Степану. – Не дай бог, еще сбежит, тогда к Кабанину подастся. А этого допустить никак нельзя. Марфуша, есть в усадьбе хороший подвал?

– Для такой крысы найдется, – подбоченившись, усмехнулась молодая женщина. – Это ему на пользу пойдет, ой как на пользу! – она покачала головой. – Довоевался, Пантелей Ионович? – Марфуша улыбалась в лицо растоптанному, уничтоженному, да еще и покалеченному камердинеру: по всему было видно, давно она ждала этой победной минуты! – Теперь лапу зализывай, а не то отрежем поутру! Вот и доктор у нас завелся по твою душу. Тебе и одной лапы-то хватит для иудиных дел, подлюка ты старая!

Улеглось все быстро: Зыркина, и не думавшего сопротивляться, в пять минут заперли в надежном месте, ключ доверили Митьке. «Головой за него отвечаешь, – напутственно сказал Степан своему товарищу. – Сбежит – гляди у меня», – доверительно, но строго добавил он.

Митька перехватил мой требовательный взгляд и быстро кивнул. Он и Степана побаивался, а меня еще пуще. Мы отправились на кухню, Марфуша, кутаясь в платок, отстала, понимая, что нам сейчас не до нее.

– Что делать будем? – спросил Степан через четверть часа, когда я наполнил граненую стопку водки и залпом выпил ее. – Что теперь? А, Петр Ильич?..

Я держал в руках моченое яблоко, но закусить позабыл. И впрямь – что теперь? Зыркин продал своего хозяина и подставил его под пулю. Сивцова не вернешь. Сюда казаки вряд ли воротятся. Зачем? Камердинер-иуда был им уже не нужен. С покойным «господином Веригиным» граф Кураев переписывался и делился многим. Но что за призраки возникали на страницах эти писем? Что искал на самом деле Веригин для графа Кураева? Меня злила эта скрытность, которая стоила и времени, и сил!..

– Петр Ильич? – вновь спросил Степан.

– Уезжаем, – сказал я, наконец-то закусив согретым в руке моченым яблоком. – Тотчас же уезжаем!

– А куда?

– К Кураеву, а вот потом – поглядим!

– Возьмите меня с собой, – услышали мы и обернулись. В дверях стояла Марфуша, в кулачках сведя на груди платок. – Нет мне сил тут оставаться, Петр Ильич. Умру я здесь одна. Правда.

Степан вопросительно посмотрел на меня: мой помощник хмурился. Он еще не понимал, что произошло между нами, но догадывался: если она так спрашивает, значит, имеет на то право. Да вот только что случилось за эти короткие ночные часы?..

– Нас великие испытания ждут, милая Марфушенька, – ответил я и улыбнулся. – Жуть кромешная ждет.

Милая? Марфушенька?! Степан нахмурился еще сильнее.

– Иди запрягай, – сказал я спутнику. – Скоро буду.

Степан кивнул, выходя, покосился на молодую женщину, но только с легким поклоном и сказал: «Всего доброго, Марфа Алексеевна».

– Уезжаешь? – не двигаясь с места, спросила она.

– Уезжаю, – ответил я. – Я же сюда, милая Марфуша, не баклуши бить приехал – работать! А работа, видишь, какая? (Пока я говорил, она подошла ко мне, обняла.) Под пули лезть, двуличным мерзавцам, как ваш Зыркин, руки крутить. – И я обнял ее за плечо. – А что еще будет? И представить страшно…

– Все равно возьми, – она подняла на меня глаза. – Возьми, милый.

– Я вернусь, обязательно вернусь, – пообещал я, и вдруг в горле у меня слегка перехватило.

Отчего вдруг дорога мне стала эта женщина? И опасаться я стал за нее! А была еще и ревность! Так хотелось спросить о другом: о двух казаках купца Кабанина! Слова камердинера Зыркина так и звучали в ушах: «Никола ее имел, с Миколой ею поделился!..» Неужто было?! И если было, то как, при каких обстоятельствах? «Они вдвоем ее на куски и порубят, грешную!» – звучала концовка фразы.

– Ты вот что, милая, береги себя, – посоветовал я. – Если узнаешь, что кто-то из людей Кабанина едет к вам, особенно его казачки разудалые, – я говорил как ни в чем не бывало, – лучше спрячься. Я бы Степана оставил, но он мне нужен. А только до Кураева доберусь, к вам двух его людей пришлю – на защиту. Тут всякое может случиться.

Во дворе призывно заржали кони. Я повернул Марфушу к себе, заглянул в глаза, поцеловал в приоткрытый рот. А когда отстранил ее, она закусила нижнюю губу, по щекам ее уже текли слезы. – Прощай, милая, слово даю: не забуду про тебя! И не провожай, пожалуйста, – я быстро направился к дверям, – не надо!

Уже через пять минут мы выезжали на нашей тройке из ворот дома Сивцовых – в колкую предутреннюю метель…