Джулия Уолтон
Слова на стене

Полная версия

Посвящается Дуги,

который держит меня за руку,

чтобы я не потерялась

Глава 1

Начальная доза 0,5 мг. Адам Петрацелли, 16 лет, участник клинических испытаний препарата «тозапрекс». Он проявляет нежелание общаться во время психотерапевтических сеансов. Настаивает на исключительно невербальном общении. Это вполне вписывается в общую статистическую картину, если учесть его нежелание активно участвовать в психотерапевтических сеансах во время клинических испытаний препарата.

15 августа 2012 года

Мой первый врач говорил, что это необычно, когда симптомы проявляются в таком юном возрасте. Как правило, мужчинам-шизофреникам диагноз ставится в возрасте 20–30 лет. Помню, я тогда еще подумал: «Вот ведь дерьмо! Это же замечательно – оказывается, я необычный человек!»

Наверное, предполагается, что я не должен ругаться в своих записях.

Вот ведь дерьмо!

Но при этом вы же сами говорили, чтобы я отнесся к ним как к строго конфиденциальным и что вы их никогда не используете против меня. Вот почему я не вижу причин, почему бы не выбирать те слова, которыми мне удобно выражать свои мысли. А еще я не стану волноваться, не заканчиваю ли я предложение предлогом. Или не начинаю его с подчинительного союза. Если мои записи – это, как вы выразились, «пространство, где я выражаю себя», значит, я буду писать о том, что я думаю, теми словами, которыми я думаю.

Я отвечу на ваши вопросы, но не на наших сеансах. Я сделаю это здесь, на бумаге, где смогу увидеть все то, что написал, перед тем, как передать записи вам. Таким образом, я смогу отредактировать то, что вы видите, и избежать ненужной информации, из-за которой меня могут вышвырнуть с проекта клинических испытаний лекарства.

Когда я с кем-нибудь разговариваю, я не всегда говорю то, что хочу сказать. Но невозможно проглотить слова, если вы уже произнесли их. Поэтому мне вообще лучше помалкивать, если, конечно, у меня получится. Вам просто придется смириться с этим.

Как я понимаю, у вас возникли вопросы относительно моей болезни. Когда люди узнают об этом, они уже не могут говорить ни о чем другом. Вы, наверное, знаете, что по этой причине мои мать и отчим выбрали именно вас. Потому что у вас имеется опыт.

Это достаточно честно. Могу заметить, что вы прекрасно знаете свое дело. Пауза продолжалась, наверное, минуты две, после чего вы протянули мне блокнот, куда велели записывать впечатления о наших сеансах, если мне не захочется разговаривать во время их проведения, а так оно и есть. И это не потому, что я не хочу выздоравливать, а потому, что мне не хочется быть здесь. А если выразиться точней, я не хочу, чтобы все это было правдой. Я предпочел бы вообще игнорировать психотерапевтические сеансы. Притвориться, что их как бы вовсе не существует в реальной жизни. Это потому, что я знаю, что, если я буду находиться тут, это все равно ничего не исправит. А вот лекарство могло бы, кстати сказать.

Вы спросили меня, когда я впервые заметил, что со мной что-то не так. Что происходят какие-то изменения.

Поначалу я решил, что все дело в моих очках. Да-да, будто бы все происходит именно из-за этого оптического прибора для исправления зрения, как их еще называют.

Я стал носить их в двенадцать лет, потому что до этого постоянно щурился, и это бесило маму. Доктор Льюнг, который мне очень нравился, очень просто решил эту проблему, прописав мне очки.

И проблема исчезла. Я стал хорошо видеть, и мама была счастлива.

Но в то же самое время я осознал и то, что вижу некоторые вещи, которые не видят другие люди. И только я один дергал головой и щурился, чтобы получше разглядеть тот или иной несуществующий предмет. А все остальные при этом смотрели на меня, а не на птиц, которые влетали в открытое окно, и не на тех странных людей, которые то и дело появлялись в гостиной. Вот поэтому я перестал носить очки, а маме сказал, что потерял их. На какое-то время уловка удалась, и я продолжал притворяться, но она в итоге купила столько пар очков, что я не мог придумать новой отговорки. Меня попросту облапошили.

Долгое время я не признавался ей в том, что вижу несуществующие предметы. Она недавно вышла замуж за отчима, и они были счастливы. Но я в конце концов рассказал ей правду, потому что у меня уже не оставалось выбора. Позвонила директор школы, и когда мама повесила трубку, то посмотрела на меня так, будто видела впервые.

– Миссис Бридзено сказала, что ты что-то искал в лабораторной комнате кабинета химии, потом начал кричать и свалился на пол.

Я помню, какой хладнокровной она оставалась в эти минуты. Мама говорила голосом Джедая, тем самым, который словно целиком накрывает тебя, если она хочет получить некую информацию.

– И что же ты там увидел?

Я не ответил ей сразу. Я снял очки и попытался представить себе, что ее тут вообще нет, что она исчезла, растворилась и выпала из комнаты сразу после того, как задала этот вопрос. У меня здорово получается верить в такие штуки. Но на этот раз все оказалось гораздо сложней. Она продолжала стоять передо мной в ожидании ответа.

– Летучие мыши, – сказал я, глядя на свои ботинки. – Там были огромные черные летучие мыши.

Я не стал уточнять, что они были в два раза больше обычных летучих мышей, имели человеческие глаза, а из их пастей торчали клыки, похожие на гигантские иглы.

Мама расплакалась. Тогда мне захотелось, чтобы летучие мыши оказались настоящими. Чтобы эти жуткие твари сожрали меня прямо там, в лабораторной, и тогда мама бы сейчас не смотрела на меня так, будто я сошел с ума.

Мне действительно очень не хотелось оказаться сумасшедшим. Да никто и не хочет быть сумасшедшим. Но сейчас, когда я знаю, что происходит со мной, когда я понимаю, что творится в моей голове, я не хочу думать о том, что это такое – сознавать свое сумасшествие. И понимать, что в твоей семье тоже всем известно, что ты сумасшедший.

Мой отчим Пол, в общем, неплохой мужик. Он очень подходит для мамы. Они встречались много лет, прежде чем поженились, и он всегда старался участвовать в моей жизни. Он спрашивал меня о том, как дела в школе, ну и прочее. Он сам – адвокат, а потому может обеспечить маму всякими такими вещами, которые она не могла себе позволить с тех пор, как от нас ушел мой папа.

Теперь, когда Пол узнал про меня, про мою болезнь, все изменилось. Теперь он не в курсе, что со мной делать. Мы также садимся смотреть телевизор, но теперь я почти физически слышу, как он напряженно думает, когда я нахожусь в комнате. Это самое странное чувство, если не считать того, что я вижу вещи, которых на самом деле нет. Я сижу на диване рядом со взрослым мужчиной, который неожиданно начинает меня опасаться. Раньше он ничего не боялся. Трудно не принимать все это на свой счет.

А чего боюсь я сам? Ладно, проехали. Я уверен, вы скоро сами все это выясните.

Положительная сторона дела заключается в том, что Пол действительно любит мою маму. А так как мама очень любит меня, вот он и старается соответствовать. Кстати, это ведь именно он посоветовал перевести меня в новую частную школу вместо того, чтобы снова закинуть в старую, где все ребята уже знают, что со мной происходит неладное.

Через пару недель я пойду в школу святой Агаты и стану старшеклассником. Обучение там длится 12 лет. Мама и Пол уже ввели персонал в курс дела о моем «состоянии», а так как школа католическая, они не смогли бы отказать мне. Иначе это было бы сплошным лицемерием. Из того, что мне известно про Иисуса, этот парень точно встал бы на мою сторону.

А еще Пол ясно дал понять, чтобы в новой школе никто не заводил разговоры на тему моей болезни. Как юрист он объяснил, что, с точки зрения законности, они вообще не имеют права распространяться на сей счет. Это я, конечно, оценил.

Сложно идти в девятый класс в новую школу. Но гораздо труднее подружиться с теми, кто знает, что ты видишь такие вещи, которые видеть не должен.

Глава 2

Доза 0,5 мг. Доза не меняется. Адам все еще не желает разговаривать.

22 августа 2012 года

Я стал настоящим специалистом по своему состоянию в ту же секунду, как только мне поставили диагноз. Я могу рассказать любому, кто хочет знать все о лекарствах, о самых свежих исследованиях, о том, какие имеются позитивные и негативные симптомы. Когда я употребляю слова «позитивные» и «негативные», я не имею в виду «хорошие» и «плохие». Они все просто ужасные.

«Позитивные» относятся к симптомам, вызванным расстройством. Это, например, галлюцинации.

«Негативные» симптомы уменьшаются, ослабевают в результате расстройства. Например, нехватка инициативности и мотивации поступков.

Определенного развития болезни не наблюдается. Она проявляется по-разному. Некоторые люди страдают зрительными галлюцинациями. Другие слышат голоса. А у некоторых попросту развивается паранойя. Моей маме очень бы хотелось, чтобы я рассказал вам о тех значительных шагах, которые успела сделать медицина и благодаря которым люди сейчас могут спокойно уживаться с побочными эффектами. Она у меня из тех людей, которые уверены в том, что «стакан наполовину полон».

Вся эта бодяга с видением и слышаньем разных вещей как будто явилась прямиком из историй о Гарри Поттере. Как, например, в «Тайной комнате», когда он стал слышать голос сквозь стены. Когда я держал все в секрете, я даже чувствовал себя привилегированной личностью, словно надеялся получить письмо из Хогвартса. Я еще думал тогда, что это может что-то означать.

Но потом Рон все испортил, когда сказал: «Слышать голоса, которые, кроме тебя, никто не слышит, – дурной знак, даже в мире волшебства». В итоге с Гарри, конечно, все обошлось, и он теперь в полном порядке. Никто не отправил его к психотерапевту и не попытался напичкать таблетками. Он просто жил в мире, где все, что он видел и слышал, оказалось реальностью. Повезло же мерзавцу!

Хотя против таблеток я на самом деле ничего не имею. С тех пор, как я перешел на новое лекарство, дела пошли получше. Правда, нельзя сказать ничего определенного до тех пор, пока я не пройду полный курс, а для этого потребуется некоторое время. Меня осторожненько втянули в это дело, как вам уже известно. Это частично объясняет тот факт, что мне нужно раз в неделю сидеть в вашем кабинете, чтобы вы определили наличие каких-либо проблем, а потом доложили обо всем врачам, проводящим клинические испытания этого лекарства.

Вы спрашивали, что мне известно о моем лечении. Поэтому для начала я расскажу вам все то, что вы уже сами знаете. Лекарство называется тозапрекс, и оно, судя по прилагающейся инструкции, может вызывать, кроме всего прочего: 1) уменьшение числа лейкоцитов (а это препятствует сопротивлению тела болезням); 2) приступы; 3) резко понижает кровяное давление; 4) головокружение; 5) затрудненное дыхание и 6) сильные головные боли.

Моим врачам удалось убедить мою маму в том, что самые ужасные побочные эффекты в действительности встречаются достаточно редко. И чтобы она не волновалась. Ха-ха-ха! Вот уж, в самом деле! Только не волнуйтесь!

Мне довелось прочувствовать на себе некоторые из побочных эффектов. В основном это головные боли. Это когда что-то словно гнездится у тебя в голове и начинает пульсировать, пока ему это не надоест и оно само не прекратится. Я не чувствую, что обязан активно реагировать на все, что творится у меня в мозгу, и одно это уже приятно. Правда, галлюцинации от этого осознания не исчезают. Все равно я вижу то, чего видеть не должен был бы. Разница только в том, что я понимаю, что не должен их видеть, вот и все.

Что же это за видения? Давайте начнем с того, кого именно я вижу. Например, Ребекку. Теперь я понимаю, что она ненастоящая, потому что она никогда не меняется. Она красивая и высокая – настоящая дылда, с огромными голубыми глазами и длинными – до пояса – волосами. Она очень милая и никогда не разговаривает. Если ее рассматривать как галлюцинацию, то она совершенно безвредна. Я только один раз видел, как она плачет, это как раз в тот день, когда мама выяснила про меня всю правду. Но даже когда это произошло, я еще считал, что Ребекка настоящая. Я не понимал только, что она плачет потому, что плакал тогда я сам.

Нет, Ребекка не единственная из моих галлюцинаций, просто о других я не хочу говорить. Чем больше я о них думаю, тем более вероятно, что они появятся, а вот они… они все только портят. Иногда кажется, что они, наоборот, только и ждут, когда я окончательно успокоюсь, и в тот же миг выплывают на поверхность.

Как бы там ни было, видения в любом случае начинаются с какой-нибудь мелочи, словно нечто незначительное начинает двигаться, что я вижу только краем глаза. Или же я слышу голос, который поначалу кажется мне знакомым, но при этом он остается со мной на протяжении нескольких часов. Или это просто ощущение того, что кто-то как будто пристально следит за мной. Но это просто смешно – потому что кому это может понадобиться, верно? Тем не менее я держу жалюзи закрытыми и сам не понимаю, зачем это делаю. Наверное, мне просто требуется уединение. Иногда хочется на самом деле почувствовать, что ты тут один.

Месяц назад, когда я еще не начал принимать тозапрекс, я не мог точно сказать, когда именно теряю контроль над собой. Я начинал испытывать страх без всяких на то оснований. Все, что я видел, казалось мне настоящим. Как только галлюцинации начинались, остановить их было уже невозможно, и я мог застревать в них часами.

Теперь же, когда мой мозг начинает давать сбой, я, по крайней мере, наблюдаю за происходящим, как в кино. Этакая компьютерная графика. Иногда эти видения даже прекрасны. Например, я могу увидеть поле с высокой травой, которая вдруг взрывается целым облаком разноцветных бабочек. Иногда сладкий голос поет мне серенаду, и я могу заснуть под нее. Теперь, когда я знаю, что все это нереально, я уже ничего не боюсь. Поэтому все становится таким милым. Только если на меня кто-то набрасывается, я могу показаться со стороны каким-то припадочным.

Нет, я совершенно не волнуюсь из-за того, что скоро начнется учебный год.

Я уже получил новую форму. Это белая рубашка поло, красный шерстяной жилет со школьной символикой и отвратительно короткие и грубые ярко-синие шорты, напоминающие на ощупь слоновью шкуру. Я прочитал все, что требовалось для уроков, и теперь готов к занятиям, как никто другой.

Хотя, знаете, что еще? Я никак не могу понять, как вы можете сидеть у себя в кабинете и читать все эти записи вслух в течение целого часа, пока я все это время молчу. Это же дикость какая-то. Хотя я и сам сумасшедший, но я точно знаю, что это – настоящая дикость.

Глава 3

Доза 0,5 мг. Доза не меняется. У Адама начинается учебный год. Он по-прежнему не желает разговаривать. Возможно, новое окружение сработает как катализатор по отношению к прогрессу в лечении.

29 августа 2012 года

Достаточно говенно начинать учебный год перед Днем труда. Очень говенно, я хочу подчеркнуть. Правда, первая неделя в школе в любом случае – дерьмо то еще. И к тому же она еще не закончилась.

У меня нет водительских прав, и я не стремлюсь получить их в ближайшем будущем. Это, пожалуй, еще один факт, который мне нужно уяснить для себя и понимать всю ответственность за обладание правами. Да и не стоят они всех переживаний.

В свою предыдущую школу я ходил пешком, но мама настояла на том, чтобы в первый день в новую школу она отвезла меня на машине. Она вела себя как-то очень уж странно. Мне показалось, что она изо всех сил пыталась сделать вид, будто ничего особенного не происходит, а сама долго не могла тронуться с места. Когда наконец мы подъехали к веренице автомобилей перед школой, она улыбнулась и сказала:

– Хорошего тебе дня!

Я сразу понял, что она хочет поцеловать меня на прощание. Только как-то раз, когда мне было еще восемь лет, я разозлился на нее за то, что она целует меня при людях, и с тех пор она больше этого не делает. Зря я тогда так поступил.

Я постарался поскорее выкарабкаться из машины вместе со своим рюкзаком. Я хотел ободряюще улыбнуться ей, но в последний момент забыл об этом. Поэтому она наверняка подумала, что я нервничаю, хотя я был совершенно спокоен.

У вас были ко мне вопросы относительно самого первого дня в школе. Давайте сейчас на них и сосредоточимся, хорошо?

Вы спросили меня, насколько новая школа отличается от старой. Да в общем ничем они не отличаются, если не считать школьной формы. Все выглядели достаточно жалкими, словно еще не проснулись до конца и не все успели осознать. И в глазах у каждого немой вопрос: «Почему именно мне это досталось?» Ну вот в этом, наверное, выражается некая солидарность.

Моей первой задачей было отыскать свой персональный ящичек, положить туда вещи и после этого встретиться со школьным посредником. Видимо, с ним имеют дело все новые ученики и в его обязанности входит познакомить новенького со школой и проводить его до кабинета, где будет проходить первый урок. Посредник ждал меня в кабинете администрации, и по его виду я сразу понял, что он – тот еще засранец. Нет, я догадался об этом не по его идиотской прическе, не потому, как он осматривал меня сверху донизу, пока мы обменивались рукопожатиями, и даже не потому, что он жевал жвачку с открытым ртом. Это становилось очевидным по общему виду. И еще он занимал больше пространства, чем ему, строго говоря, требовалось. Его ухмылка не достигала глаз, пока он внимательно оглядывал кабинет.

Иногда требуется достаточное количество времени, чтобы суметь сказать что-то о человеке, но этого типа я прочел сразу же, – это был типичный сборщик информации.

Я это понял еще по разговору «ни о чем», который он начал со старушкой, сидевшей тут же за конторкой. Посредник спросил ее о детях, потом сгреб целую пригоршню леденцов из стоявшей тут же банки и сунул их в свой карман. И еще я успел заметить, как он вынул изо рта жвачку, скатал ее в шарик и прилепил к обратной стороне столешницы.

Потом мы вышли в коридор.

– Тебе нужно забрать физкультурную форму, – произнес он. – А потом у тебя биология, да?

Я кивнул. В его движениях сквозила ленца, а перемещался он отработанными движениями – вроде бы и быстро, но было понятно, что он никуда не торопится. По дороге он показал мне на несколько зданий в окошке, потом, когда мы дошли до спортивного зала, сказал, указывая на какую-то дверь:

– Я подожду тебя тут.

Но когда я снова появился там со своей физкультурной формой, его уже и след простыл. Впрочем, меня это ничуть не удивило. Не то чтобы со мной проделывали нечто подобное и раньше, но у этого типа был такой вид, что он обязательно отвяжется от меня при первой же возможности. Если бы меня спросили почему, я бы, наверное, ответил, что я тоже разочаровал его и по моему виду он понял: манипулировать мною не получится.

Я понял, что меня бессовестно надули, и почувствовал себя отвратительно еще и потому, что сейчас понятия не имел, где нахожусь и куда мне идти. Уроки еще не начались, поэтому я собирался вернуться в помещение администрации, чтобы получить схему школы с расположением разных кабинетов, как из двери слева вышла девочка с каким-то свертком, обозначенным «в администрацию». Она остановилась передо мной с удивленным видом.

– Ты потерялся? – спросила она.

– Кажется, да, – ответил я, в ту же секунду отметив про себя, что это крохотное создание было еще и симпатичным, и чуточку раздраженным так, как может разозлиться, например, птичка колибри. Она передвигалась маленькими, но деловыми шажками, и в то же время было в этом и что-то почти неуловимо грациозное.

– Разве тебе не назначили посредника? – спросила она, поправляя очки.

– Да, Йена Стоуна. Только вот он…

– Бросил тебя, – закончила она и понимающе кивнула. – Да, это на него похоже. Какой у тебя первый урок?

– Биология.

– Сюда, – сказала она и провела меня по внутреннему дворику, а потом по лестнице наверх. Я запихал спортивную форму в рюкзак и следовал за ней.

– А почему он так себя ведет?

Она посмотрела на меня так, словно сейчас я задал ей глупейший вопрос, какой она только слышала за всю жизнь.

– Его семья делает крупные пожертвования в пользу школы. Все его братья посещали ее.

– Значит, он тут вполне официальный засранец, доставшийся по наследству? – уточнил я, и на ее лице мелькнула улыбка.

– Что-то вроде того. А еще некоторым людям не нужны причины, чтобы считаться уродом. Это как бы само собой разумеется.

– Только не все это понимают, – тихо прошептал я, скорее себе.

– Большинство людей и есть самые настоящие уроды, – подтвердила она, разобрав мои слова. – А тебе сюда. – И она кивнула на дверь перед нами. Я даже не успел поблагодарить ее или узнать ее имя, а она уже куда-то исчезла.

В кабинет я зашел не последним, поэтому не испытывал никакой неловкости, когда устроился за парту рядом с невозможно бледным парнем в гольфах до колена. Он казался исключительно аккуратным и, видимо, обожал чистоту. В этом можно было убедиться, глядя на его ногти, одежду и кожу. Все у него было ослепительно белоснежным, как будто его окунули в моющее средство с хлоркой. Он тут же представился как Дуайт Олберман.

Как только он произнес это, я понял, что по-другому его и назвать-то не могли. Имя ему мог дать прямо в роддоме и незнакомец, но это было бы именно это имя и никакое другое. Я понимаю, что Адам – тоже не идеальное имя, но называться Дуайтом, да еще и так, что тебе это имя идеально подошло бы, – это просто какое-то бедствие. В этом случае я стал бы, наверное, откликаться на свое среднее имя, если бы только оно не звучало как Клетус или что-то подобное.

Когда началась перекличка, монахиня, стоявшая перед нами, не стала заставлять меня подниматься и отдельно рассказывать о себе, и это было довольно мило с ее стороны. Просто весь класс повернулся ко мне, когда было произнесено мое имя, и ребята с минуту молча пялились на меня, вот и все. Потом нас разделили на группы попарно, чтобы нам было проще работать и подытоживать главные идеи первого урока.

Моим напарником по лабораторной работе оказался Дуайт. По его виду можно было безошибочно определить, что этот парень из кожи лезет вон, чтобы произвести хорошее первое впечатление. Он почему-то напомнил мне молоденького золотистого ретривера. Теперь получается так, что на каждом уроке мы с Дуайтом оказываемся рядом. И он при этом не прекращает болтать ни на секунду. В прямом смысле. В самом. Прямом.

Он сопровождал меня на три следующих урока, и мои ничего не значащие кивки и бормотание в знак согласия не смогли убедить его прекратить этот бесконечный диалог. Через некоторое время я воспринимал его уже как белый шум.

Как бы там ни было, отвечая на ваш вопрос, скажу, что да, новые места порой бывают коварны, поскольку у меня отсутствует компетенция в некоторых вопросах. Например, дама в желтом, направляющаяся к своей машине с пачкой бумаг в руках, кажется абсолютно нормальной, пока листки не вырываются из ее рук и не начинают кружиться вокруг нее, как стая голубей. То есть вот это, скорее всего, нереально.

Присутствие монахинь и распятий в каждом кабинете определенно делает эту школу отличной от других. И если сделать вид, что моя задница не заглатывает часть моих шорт при каждом удобном случае, тогда да, первые пару дней я чувствовал себя совершенно нормально. Но теперь я очень тоскую по джинсам, которые раньше надевал в школу. В основном из-за того, что шорты постоянно врезаются у меня между ягодицами, а это, в свою очередь, требует применения своеобразной осторожной ректальной археологии. А вот это практически невозможно, потому что на тебя все время кто-то смотрит. К счастью, большинство ребят не обращают на данную процедуру никакого внимания, потому что большинство из них страдает от того же, а потому время от времени тоже занимается вытягиванием ткани шорт из щели своей собственной задницы.

Последующие уроки для меня прошли, как в тумане. Но если ничего важного в течение первой недели на занятиях не изучают, то что тогда я тут делаю? Мне хотелось найти какой-нибудь способ объяснить учителям, чтобы они вернулись ко мне именно тогда, когда решат не тратить мое время понапрасну. А еще я вполне мог бы обойтись без этой ерунды, которую назвали знакомством со школьной библиотекой.

На уроке физкультуры меня ждало настоящее приключение. Этот урок стоял предпоследним каждый день первой недели. В самый первый день тренер Рассерт заставил нас бежать полтора километра на время. Я не то чтобы нахожусь в жуткой физической форме, нет, просто обычно я вообще никуда и никогда не бегаю. Дуайт попытался завязать разговор во время этого тяжкого испытания, что меня несколько раздражало, но вообще-то и произвело определенное впечатление. Я еще не встречал человека, который был так одержим беспрерывной болтовней.

– Ты занимаешься каким-нибудь спортом? В баскетбол играешь? – спросил он. Баскетбол для меня имеет некий смысл. Я на голову выше всех остальных учеников, поэтому, когда я иду по коридору, мне кажется, что я очутился в стране Оз и хожу среди Жевунов.

– Не-а, – ответил я.

– Ты первый год учишься в католической школе?

– Ага.

– А по старой школе скучаешь? – продолжал он.

– Не-а, – отозвался я.

Я не старался казаться дебилом. Просто не хотелось, чтобы меня стошнило во время забега, поэтому односложные ответы показались мне самыми безопасными. Пара других учеников уже блеванули в сторону от беговой дорожки, а один парень не заметил этого, поскользнулся и упал на спину. Какая-то девчонка достала телефон и принялась снимать все это на камеру, пока у нее этот телефон не отобрали. Целое лето полного отсутствия физических нагрузок, безусловно, дает о себе знать и собирает дань за наше праздное существование.

На самом деле Дуайт был не самым плохим спутником во время забега. Его присутствие сделало весь процесс не таким болезненным, потому что он постоянно отвлекал меня от мысли о том, насколько же я ненавижу бег. То есть действительно НЕНАВИЖУ. Я бы предпочел делать почти все, что угодно, лишь бы не бегать. Девушка, которая спасла меня чуть раньше, уже обогнала нас на дистанции на целый круг и закончила свою милю. Наблюдать за тем, как она движется, оказалось впечатляюще. Даже несмотря на свои короткие ноги, она практически летела над беговой дорожкой. Она исчезла буквально через секунду до того, как Дуайт успел сообщить мне ее имя. Ее звали Майя.

Коротко и мило. Ее имя вполне соответствовало ей самой.

Я пробежал свою милю за десять минут и тридцать секунд и при этом еще радовался тому, что я не последний и не хриплю. И все равно тренер выглядел разочарованным. Но вы и представить себе не можете, насколько тогда мне это было безразлично. Вся его работа заключается в том, что он только и делает, что наблюдает за тем, как мы бежим. И ВСЕ. И его разочарование должно было бы хоть чуточку расстроить меня?

Нет, я не думаю, что дети в этой школе какие-то другие. Просто немного богаче. Наверное, нет такого стиля в дорогой одежде, который разделял бы их по каким-то признакам. Тут все дело в аксессуарах. Мальчики предпочитают дизайнерские часы и брендовые рюкзачки. У них даже стрижки кажутся более дорогими.

Что касается девчонок, здесь они бросают друг дружке вызов более открыто. Если вы разбираетесь в брендах дорогих туфелек, тогда, наверное, вы поймете, в чем суть. Лично я же определяю тут все по запаху. Ароматы их парфюма колеблются от фруктовой ерундовины до изысканных тонких ноток чистоты и свежести, встречающихся только в дорогих спа-салонах модных гостиниц. И никто не пользуется духами скромно. Можно подумать, что нам приходится ежедневно преодолевать некое ядовитое облако испарений. Иногда даже хочется хорошенько пукнуть, чтобы очистить воздух.

Но они в каком-то смысле и другие, потому что они уже хорошо знают друг друга. Даже их родители знакомы между собой. Я сказал «родители», но в основном это, конечно, мамочки. Похоже, никто из них не работает, поэтому у них находится свободное время, чтобы не отставать одна от другой. Их выводки по три-четыре человека ходят в эту школу уже несколько лет подряд. Они играют в одной футбольной команде. Участвуют в тех же школьных пьесах. И все тут знают друг друга. Вот поэтому, наверное, все и кажется таким странным и диким. В моей старой школе родители ни с кем не откровенничали, поскольку торопились по своим делам, и у них не имелось и лишней минутки, чтобы поболтать по утрам. Им нужно было поскорей выпихнуть детей в школу, а самим отправляться на работу.

Да, еще тут мы уже распределили по всем кабинетам, кто где будет сидеть, что, по-моему, довольно смехотворно. В старой школе все садились так, как им хотелось. Когда ты становишься старшеклассником, предполагается, что ты умеешь себя контролировать, но здесь у них свои правила. И, как мне кажется, не без причины, поскольку тут полно мятежников. Двух девчонок уже отправили с урока, чтобы они надели юбки подлинней и смыли всю косметику. И еще, кстати: их обеих зовут Мэри.

Под конец своего первого дня я опять увидел Йена. Он шел с группой парней, которые, хотя и не были одеты в спецформу, все чем-то напоминали его самого. Точнее, одинаковым оказалось их выражение лица, но все равно. Как только прозвенел звонок, группа рассыпалась, и все ребята разбрелись по своим кабинетам, однако Йен оставался на месте. Он наблюдал за группой девушек, разговаривающих в коридоре. Было что-то зловещее в его взгляде. У одной из девчонок лет двенадцати, с ярко-рыжими волосами, стянутыми в конский хвост, открылся рюкзак, откуда высовывался блокнот с пурпурной обложкой.

Я был единственным свидетелем того, как Йен выхватил блокнот и запихнул его в ближайшую урну, после чего, довольный собой, удалился. Нет, он не усмехался. Было похоже на то, что он был просто удовлетворен своей работой, которую привык выполнять. Девушка же, напротив, пошла дальше, не осознавая, что произошло. Вот почему я сразу выдернул блокнот из урны и помчался к ней.

– Ты только что выронила вот это, – сказал я.

– Ой, спасибо! – Она просияла, явно испытав облегчение. – Тут моя работа в течение лета. Ну, мне бы и не поздоровилось!..

Народ в коридоре поредел, и когда я повернулся, чтобы идти к своему шкафчику, то встретился взглядом с Йеном. Он наблюдал за тем, как я выудил блокнот из урны, и сознавал, что я тоже видел, как он сунул его туда. Это был странный момент: по его виду я понимал, что он злился за то, что я поймал его на месте преступления, но выражение его лица оставалось нейтральным. Мне стало интересно – какую информацию он собирал в ту минуту? Что он подумал обо мне?

Я решил немного помочь ему и быстро переключил его внимание на свою персону.