Джулия Клэйборн Джонсон
Будь со мной честен
Фрэнк закрыл альбом и положил рядом с собой.
– Конец, – сказал он. – Все, кто есть в этом альбоме, умерли, не считая мамы.
– Понятно, – ответила я и сменила тему: – Есть хочешь?
На самом деле я думала об отце Фрэнка. Ни одной фотографии. Его здесь нет, потому что он еще жив?
Очевидно, доктор Абрамс не ошибалась по поводу сверхъестественной интуиции.
– У мамы где-то есть фотографии моего папы, только она говорит, что он не принадлежит к нашей семье, поэтому его нет в альбоме.
– Потому что он… не… – Я запнулась, не зная, как закончить мысль.
– Ты хотела сказать «не умер»? – пришел на выручку Фрэнк. – Возможно. Я никогда его не видел.
– А на фотографиях? – спросила я.
– На фотографиях видел. Только мы их прячем, потому что мама огорчается. И вообще, у нас не принято о нем говорить.
Фрэнк засунул альбом под мышку.
– Я умею делать вафли. И никогда не проливаю тесто.
– Обожаю вафли, – отозвалась я.
Он помог мне подняться. Я уже знала Второе правило: мне можно взяться за руку Фрэнка, если инициатива исходит от него.
– Еще бы тебе их не любить! – сказал он. – Ты же не сумасшедшая.
– Откуда ты знаешь? – спросила я по дороге на кухню.
– Дети в школе говорят, что я сумасшедший, а ты совсем на меня не похожа. И вообще, просто знаю. Я знаю много интересного. Например, что Томас Джефферсон купил свою вафельницу во Франции.
– Везет тебе. Когда я хочу что-то узнать, мне приходится искать информацию, а ты просто напичкан всевозможными сведениями. Как тебе удается столько всего запомнить, Фрэнк?
– Мама говорит, что из-за перегруженности информацией я не чувствую нюансов. Наша вафельница из Китая. Мы заказали ее через каталог «Вильямс Сонома». Они устроили распродажу для самых важных клиентов.
Он придвинул табурет к столешнице, влез на него и, поднявшись на цыпочки, дотянулся до коробки с вафельницей на самой верхней полке.
– Постой, – сказала я. – Давай я тебе помогу.
Дальше все произошло очень быстро.
– Нее-ее-еет! – завизжал Фрэнк и выпустил коробку.
Я закрыла лицо руками и присела. Вафельница с грохотом приземлилась где-то у меня за спиной. Я опустила руки и посмотрела через плечо, куда она упала. Когда я повернулась, Фрэнк лежал на линолеуме, как труп в морге, с закрытыми глазами и сжатыми кулаками. Соломенная шляпа медленно катилась ко мне, точно автомобильное колесо после аварии.
– Фрэнк, что с тобой? – испуганно спросила я.
В кухню вбежала Мими в ночной сорочке, с вмятиной от подушки на щеке и растрепанными косичками. Она подняла канотье, переступила через вафельницу и наклонилась над сыном.
– Он ударялся головой?
– Кажется, нет. Я не поняла, что случилось. У него бывают припадки?
– Слава богу, нет. Вероятно, ты его чем-то огорчила.
– Я ничего такого не делала, – сказала я.
Фрэнк, не открывая глаз, разжал кулак и обличительно ткнул в меня указательным пальцем.
– Она хотела взять мою вафельницу.
– Я всего лишь предложила помочь, – возразила я.
– Я же говорила: не прикасаться к вещам Фрэнка.
Мими подняла мальчика, поставила на ноги и надела ему на голову шляпу.
– С тобой все хорошо, малыш?
– Когда-нибудь непременно будет, если верить доктору Абрамс, – сказал он.
Мими повернулась ко мне, и я замерла, как кролик под гипнотическим взглядом удава.
– У нас здесь не так много правил, Пенни, – сказала она. – Если ты не согласна им следовать, то лучше уходи.
– Элис, – сказала я. – Меня зовут Элис.
Но она уже была на середине коридора. Услышав, как хлопнула дверь кабинета, я прижала ледяные пальцы к пылающим щекам. «Не дай себя отпугнуть».
Фрэнк тем временем деловито вытащил вафельницу из коробки, снял пупырчатую упаковку и включил прибор в розетку, после чего подошел к холодильнику.
– Я люблю с шоколадной крошкой, – с бесстрастностью телефонного автоответчика сообщил он, взял с полки лоток яиц и немедленно уронил его на пол.
– Надо же, ни одно не разбилось, – сказал он, подняв картонку и рассмотрев содержимое. – Отлично. Сегодня прямо счастливый день.
4
«Мы практически не выходим из дома», – нацарапала я в блокноте с единорогом через десять дней после прибытия. Я сидела в прачечной, дожидаясь окончания сушки, чтобы вытащить простыни, пока они не помялись, и спрятать между ними блокнот, который намеревалась отнести в свою комнату. Заодно я поглядывала на Фрэнка, который воевал с розмариновой живой изгородью, вооружившись пластмассовым мачете. Психиатр Фрэнка, доктор Абрамс, уехала из города на весь июль. Школа начнется только после Дня труда. Всю материальную и духовную пищу – продукты, канцтовары, одежду для Фрэнка – доставляли нам к воротам. Даже питьевую воду, хотя она свободно текла из всех кранов. Выходить было незачем, и мы сидели дома.
«Фрэнк – весьма своеобразный клиент, – писала я. – Что касается Мими, я ее практически не вижу. Она почти не выходит из кабинета».
Я с трудом удержалась от комментария «потому что ненавидит меня».
Мими запиралась в кабинете сразу после завтрака и не выходила до самого вечера. После ужина она читала Фрэнку, играла с ним в «Улику», его любимую настольную игру, или смотрела с сыном кино и разбиралась со счетами, время от времени недовольно ворча себе под нос. Обращаясь ко мне, она отводила глаза. По сути, это трудно было назвать полноценными разговорами: так, обмен информацией, да и то не часто.
После происшествия с вафельницей мои отношения с Фрэнком, можно сказать, наладились. Когда я извинилась за нарушение правил, он сказал:
– Ничего страшного, ты просто еще не усвоила урок. Что бы там ни говорили, я не верю, что неведение может быть благом.
После этого он тысячу раз объяснял мне сложную и запутанную систему правил от Фрэнка Бэннинга. Например, я могла безнаказанно стирать и складывать его одежду, а как только вещи постираны, поглажены и разложены по полочкам – руки прочь! Я имела право смахивать пыль со всех поверхностей в его комнате, только не дай бог прикоснуться к тому, что на них находится! Мне пришлось заново усвоить горький урок, когда я совершила непростительную ошибку, решив выставить правильное время на двух механических будильниках у него на столе и прикроватной тумбочке, которые надо заводить вручную. Эти агрегаты сводили меня с ума. Они громко тикали и никогда не показывали правильное время – ни в Лос-Анджелесе, ни где-либо еще. Фрэнк молча, не меняя выражения лица, наблюдал за моими действиями, а когда я закончила, швырнул их один за другим через всю комнату. После этого он начал биться головой о стол.
– Фрэнк, прекрати! – испуганно закричала я, но, к счастью, вспомнила, что к нему нельзя прикасаться – правило номер два, и просто положила руки на то место, по которому он стучал.
Наверное, биться головой о мои руки было не так интересно, как о твердое дерево, и мальчик перестал. На лбу осталось красное пятно, и я могла только надеяться, что оно не превратится в синяк.
– Не трогать мои вещи, – как ни в чем не бывало сказал Фрэнк. – Правило номер один.
– Извини, пожалуйста, Фрэнк. Я виновата. Прошу тебя, не надо больше стучать головой по столу. Это невыносимо.
– Многие так считают, – отозвался Фрэнк. – В частности, мама. Она говорит, что дешевые приемы, с помощью которых я испытываю новые авторитеты, доведут меня до сотрясения мозга.
– Ты меня испытываешь?
– Так считает мама. А я просто пытаюсь спасти свою голову от взрыва.
С правилом номер два тоже возникали трудности. Я имела право напоминать Фрэнку, что надо жевать с закрытым ртом и пользоваться салфеткой, а вот попытку смахнуть без спросу кусочек яйца, все утро провисевший у него на подбородке, он нашел абсолютно неприемлемой. Инцидент с яйцом закончился падением на пол, во время которого Фрэнк умудрился прихватить с собой и меня, после чего последовала сцена с трупным окоченением.
Поначалу я заподозрила, что это малолетнее исчадье ада получило злорадное удовольствие, якобы случайно использовав меня в качестве подушки, чтобы смягчить падение. Однако в тот вечер Фрэнк удивил меня своеобразной попыткой извиниться: поставил на мою прикроватную тумбочку стакан с гардениями, чтобы, как он пояснил, я могла наслаждаться их ароматом перед сном и утром, сразу после пробуждения.
Тогда я решила, что он просто добродушный, неуклюжий мальчик, скорее рассеянный, чем зловредный, который бродит по дому, не помня себя, не только ночью, но и днем. Я не усомнилась в добрых намерениях Фрэнка даже после того, как он взмахнул рукой, описывая траекторию движения аромата к моей подушке, и сбил с тумбочки стакан с цветами – через две секунды после доставки. Мне пришлось срочно перестилать постель, пока вода не впиталась в матрас.
К концу первой недели у нас выработался устойчивый распорядок. После завтрака я занималась уборкой, а Фрэнк выбирал гардероб. Следует отдать ему должное: мой подопечный мог забыть принять душ, умыться или почистить зубы, зато одеваться он умел. Я провела немало прекрасных минут, наблюдая за Фрэнком, который, подобно восхитительной бабочке, вылуплялся из куколки гардероба, расправляя свои дизайнерские крылья.
Правда, после этого следовали самые неприятные минуты, когда я переключала внимание на отвергнутые им наряды, в беспорядке валявшиеся по всей комнате. Заставить Фрэнка вернуть все вываленное из шкафа на полки и вешалки была та еще задача.
– Одеваться как джентльмен – еще не все, – сказала я ему. – Нужно и вести себя соответственно. Джентльмен никогда не допустит, чтобы его помятая одежда валялась на полу.
– Можешь поднять, – не растерялся он.
– Ты прекрасно знаешь, что не могу. Правило номер один.
– Ну, пусть тогда мама.
– Мама тем более не может, она работает над книгой.
Если мальчик продолжал упираться, я прятала в карман пульт от единственного в доме телевизора и говорила:
– Я отказываюсь получать кинематографическое образование, пока ты не сложишь одежду.
Не веря, что неведение может быть благом, Фрэнк взялся учить меня тонкостям кинематографии. Угроза лишить его радости преподавания своего любимого предмета всегда помогала.
Естественно, он сопротивлялся. В один день он мог вести себя, как неукрощенная Хелен Келлер до встречи с Энни Салливан в «Сотворившей чудо»: вырывал ящики комода и расшвыривал их содержимое или рвал на себе волосы и бился головой об стенку, в другой – как мальчик Махатма в «Ганди» – неподвижно лежал на полу, утратив всякую связь с окружающим миром. Если на меня все это не действовало, он рано или поздно сдавался. После выполнения задачи ему требовалось полежать, завернувшись в одеяло и бормоча что-то себе под нос. Постепенно он успокаивался, и мы могли двигаться дальше.
Я старалась сохранять хладнокровие, вспоминая свою мать во времена, когда ей приходилось бороться с моими детскими бунтами. Это выматывало. Я не спала ночами, придумывая хитрые педагогические методы, которые помогли бы научить Фрэнка сдержанности, чтобы не применять к нему силу. Однажды, когда я уже засыпала, мне пришла в голову блестящая мысль. Фрэнк обожает кино. Надо посмотреть с ним фильмы о триумфе самообладания и обсудить их. Фрэнк умен. Он поймет намек.
– Я хочу посмотреть с тобой свои самые любимые фильмы, – сказала я, протягивая ему компакт-диски с «Сотворившей чудо» и «Ганди», как только их доставили.
– Я их не заказывал.
– Знаю. Я подумала, что тебе понравится.
Мальчик с сомнением посмотрел на меня.
– А там есть танцы?
Какие могут быть танцы в фильме о девочке-инвалиде или о тяжелом детстве индийского общественного и политического деятеля?
– Не помню, – слукавила я. – Может, и нет.
– Если не помнишь, значит, они неинтересные.
– У меня не такая хорошая память, как у тебя, Фрэнк.
Я описала сюжеты. Он слушал с серьезным выражением, устремив взгляд в точку между моими бровями, а когда я закончила, сказал:
– Нет уж, увольте.
Признаюсь честно: я сдалась. Мы посмотрели то, что хотел Фрэнк. Обычно он выбирал всякие документальные вещи по типу «Как это делалось», объясняющие, что послужило поводом для фильма, какие актеры сыграли или не сыграли ту или иную роль и почему сыгранные ими персонажи сказали или не сказали то, что было у них на уме. И лишь после этого мы смотрели сам фильм.
Фрэнк не умолкал ни на минуту, мешая мне слушать диалоги пространными объяснениями, как актер может открыть дверь гостиной в одном месте и выйти на крыльцо, которое в реальной, не киношной жизни находится на другом конце земного шара. Как будто я не сидела вместе с ним, пересматривая документальную часть, он объяснял мне, почему та или иная марка автомобиля или герой оказались видны в углу кадра и какой это провал со стороны помощника режиссера, если актер держит что-то в руках в одном кадре, затем оно исчезает, а в следующем появляется вновь.
Порой он бочком подходил к экрану, копировал выражение лица актера и произносил следующую строку диалога синхронно с героем. С таким большим количеством дополнительных занятий во время наших киномарафонов я порой теряла сюжетную нить, Фрэнк – никогда. Несмотря на отсутствие интереса к повествованию, он знал фабулу в мельчайших подробностях. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем раскрывать повороты сюжета и истинные намерения персонажей.
Когда я пыталась объяснить, что раскрывать интригу считается дурным тоном даже среди кинокритиков, он не верил.
– Если можно заранее узнать, что случится, как можно этого не хотеть?
– Потому что это испортит сюрприз, – сказала я.
– Я не люблю сюрпризов.
– А другие любят. Во всяком случае, в кино. Так что молчи в тряпочку.
Мои нравоучения привели к тому, что во время просмотра картины «Бульвар Сансет» у Фрэнка сделался несчастный вид еще до появления на экране начальных титров. Едва он заговорил, я шикнула на него, после чего он встал и пошел к комоду. Я встревожилась.
– Что ты делаешь, Фрэнк?
– Ищу тряпочку. Иначе я расскажу тебе, что Глория Суонсон застрелила Уильяма Холдена еще до начала фильма, хотя, судя по возрасту, она давным-давно должна научиться не делать глупостей.
Высказавшись, Фрэнк как по мановению волшебной палочки расслабился. Перед этим у него разве что пена изо рта не шла, и вдруг – сама безмятежность. Думаю, именно тогда я поняла, как ему тяжело держать все свои знания при себе. В его гениальном мозгу хранилось столько информации, что если бы он не вытаскивал время от времени часть наружу, то у Фрэнка могла взорваться голова, точно как у его дедушки.
– Погоди, так Уильям Холден умер?
– Еще как! – подтвердил Фрэнк. – Меня и самого вначале смутил этот кинематографический прием, поскольку Уильям Холден – одновременно и труп, и рассказчик. Говоря о смерти Уильяма Холдена, я, разумеется, имею в виду Джо Гиллиса, которого он играет, а не самого актера.
– Естественно.
– Сам Холден скончался двенадцатого ноября тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Он упал и ударился головой о кофейный столик.
– Ясно.
– Можно продолжать?
– Да, пожалуйста.
– В сцене, когда Джо Гиллис впервые встречается с Нормой Десмонд, та принимает его за гробовщика, который пришел показать образцы гробов для ее горячо любимого умершего шимпанзе. Когда кинооператор спросил у режиссера Билли Уайлдера, как он видит сцену с шимпанзе, тот, согласно очевидцам, ответил: «Ничего особенного, самые обычные обезьяньи похороны». Некоторые знатоки фильма считают, что эта сцена предопределяет смерть Джо Гиллиса. Я не понимаю, как она может предопределять смерть Джо, если мы уже знаем, что он мертв. Ты можешь это объяснить?
– Понятия не имею, хоть обыщи.
– Зачем тебя обыскивать? Ты что, написала ответ на клочке бумаги и спрятала в карман? А может, это написано в блокноте, который ты постоянно носишь с собой?
– В каком блокноте? – неискренне удивилась я.
Неужели он заметил, что я пишу заметки для мистера Варгаса?
– В котором ты все время что-то пишешь. Розовый такой, с единорогом на обложке.
– Я сказала «хоть обыщи», чтобы ты понял, что у меня нет ответа на твой вопрос, – пояснила я.
Фрэнк приник ко мне и опустил голову на плечо.
– Ты костлявая, – сказал он, не убирая головы.
Я не имела права прикасаться к Фрэнку, а на него запрет не распространялся. Особенно ему нравилось уткнуться лицом мне под лопатку, как будто там было окно, к которому он хочет прижаться носом.
– Не позволяй ему так делать, – сказала Мими, увидев это в первый раз. – Он должен научиться уважать твое личное пространство.
На самом деле я не имела ничего против. Я знала, что Фрэнк отчаянно скучает по маме. Когда Мими находилась рядом, он ее почти не замечал и чаще говорил с самим собой, чем с кем бы то ни было. Тем не менее мальчик не понимал, почему книга, которая еще даже не написана, отнимает у него единственного родного человека. Если я теряла Фрэнка из виду в рабочие часы Мими, то знала, что он стоит у кабинета, приставив к двери стакан и прижав к нему ухо.
Однажды утром Фрэнк бросился на пол и стал биться головой о ковровое покрытие под дверью в кабинет. На мою просьбу прекратить он не отреагировал. Как и на вопрос, можно ли помочь ему подняться. Думаю, он меня даже не слышал. Я решила, что при сложившихся обстоятельствах молчание можно считать знаком согласия и надо что-то сделать, не то Мими выйдет из кабинета и обольет меня лучами презрения. Схватив мальчика за лодыжки, я отбуксировала его на кухню и махала перед носом плиткой шоколада, пока он не пришел в себя.
– Я знаю, чем мы займемся, – заявила я, когда Фрэнк вновь начал проявлять интерес к окружающему миру. – Мы тоже напишем книгу.
– Отличная мысль, – нечленораздельно произнес Фрэнк, предварительно набив рот шоколадом. – Тогда я смогу оценивать мамину книгу с точки зрения знатока, а не дилетанта.
– Гм… дилетанта? Знаешь, что мне в тебе больше всего нравится, Фрэнк?
– Мои галстуки?
– Нет. У тебя восхитительные галстуки, только мне больше нравится, что ты знаешь так много интересных слов. Можно, я вытру тебе лицо и руки влажным полотенцем? Ты весь в шоколаде.
Я очень надеялась на положительный ответ. Иначе он неминуемо превратил бы в салфетку мою футболку.
– Только если это совершенно необходимо.
Он крепко зажмурил глаза и скорчил гримасу отвращения, однако мужественно вытерпел экзекуцию.
– Я люблю читать словарь, в нем легко найти, где остановился. Кроме того, я надеюсь, что это увлечение поможет мне с грамматикой, хотя до сих пор этого не произошло.
– Ясно, – сказала я. – Как ты хочешь назвать книгу?
– Поскольку название «Третий словарь Уэбстера» уже занято, я назову свою книгу «Я буду ездить на работу в субмарине».
Я даже не удивилась. Будучи большим любителем замкнутых пространств, Фрэнк обожал забираться во всякие укромные места и прижиматься к предметам. Он часто залезал между подушками диванов в гостиной или играл сам с собой в «Улику», сидя в гардеробной, а на улице норовил спрятаться в автомобиль. Чтобы почитать книгу, мы забирались под кухонный стол, при этом Фрэнк влезал в спальный мешок, и мы представляли, что едем в купе пульмановского вагона.
Книгу мы писали на моем ноутбуке, сидя за кухонным столом, и закончили еще до ланча. В ней рассказывалось о приключениях Взрослого Фрэнка, парня с загадочной работой, которая требовала постоянных подводных путешествий между микроскопическими квартирками в Токио и Нью-Йорке. Фрэнку не потребовалась ни моя помощь, ни подсказки программы, чтобы изобразить высокие здания, крошечные офисы и маленького человечка в смокинге, которого он вставил в текст с такой легкостью, точно всю жизнь только этим и занимался. Я задумалась над тем, чем будет зарабатывать на жизнь настоящий Взрослый Фрэнк. Станет графическим дизайнером? Метрдотелем на круизном лайнере? Дублером Джеймса Бонда?
Распечатав книгу, мы читали ее, лежа под кухонным столом.
– Должен признаться, я никогда не видел подводную лодку изнутри, – сказал Фрэнк, листая отобранную у меня книгу.
– Не страшно, это ведь художественное произведение, – успокоила его я.
– А вдруг потом окажется, что книга – обо мне.
– Все может быть. Видишь ли, никто не может предвидеть будущее.
– Кассандра могла. И мама.
– Мама не может.
– А вот и может! Мама всегда говорит, что если я не выучу таблицу умножения, то стану бездомным. Она не представляет, как мне тяжело с цифрами. Я пытался ей объяснить, что теряюсь в них, как Ганс и Гретель в лесу, когда птицы склевали их хлебные крошки. Мама сказала, что я для этого слишком умный. Согласен: я бы отмечал дорогу камешками, а не такой мимолетной субстанцией, как хлебные крошки. Я бы взял серый гравий, в цвет простого фланелевого костюма, хотя, учитывая распределение светотени в лесу, белая мраморная крошка стала бы более удачным выбором.
– Твоя мама на самом деле не думает, что ты станешь бездомным, Фрэнк, – сказала я.
– Даже не знаю. Иногда она говорит, что я окончу свои дни в тюрьме. Когда я что-нибудь разобью или сломаю.
– Что, например?
– Как-то я хлопнул дверцей такси и сломал маме палец. А в подготовительном классе однажды произошел досадный инцидент со скакалкой, в результате которого одна девочка пролетела над детской площадкой. Потом меня оправдали. Я так и не понял, почему она расстроилась. Разве не все люди мечтают научиться летать, Элис?
Он сказал это таким тоном, что я засомневалась, не зря ли его оправдали, и в то же время очень обрадовалась, что Фрэнк запомнил мое имя.
С тех пор как слово «Елис» стерлось с его руки, он избегал обращаться ко мне по имени.
– Держи, – сказал Фрэнк, протягивая мне свою книгу. – Возьми ее вместо той, что пообещала тебе мама. Теперь ты можешь уехать. Собирай вещи, я вызову такси.
А я-то думала, что мы подружились!
Что касается книги Мими, то я не могла сказать, как она продвигается. В полдень мы с Фрэнком обычно обедали, затем я сооружала поднос с ланчем, а Фрэнк выходил в сад и срывал для мамы цветок. Мы ставили выбранное им украшение, часто наполовину увядшее или с оторванными лепестками, в высокий стакан, и я относила поднос под дверь кабинета.
Несмотря на обещание ждать меня на кухне, Фрэнк крался за мной по коридору, как Кэри Грант в «Поймать вора», вжимаясь в стену, если я оглядывалась. Поставив поднос и постучав в дверь, я всегда слышала за спиной отчаянный топот: Фрэнк что есть духу мчался обратно в кухню. Я специально считала до десяти, чтобы он успел устроиться под столом с книжкой и немного отдышаться. После этого мы ели печенье.
Надо сказать, жульничал не один Фрэнк. Едва я подносила руку к двери, как из-за нее доносился громкий стук печатной машинки – Мими не пользовалась компьютером. Знаете, бывают такие старые дверные звонки с имитацией собачьего лая? Вероятно, она беспокоилась, что я слежу за ее успехами. Собственно, так и было. Мистер Варгас составил для нее график, и от меня требовалось раз в неделю вносить готовые страницы в компьютер, который лежал на столе без дела. Мими пользовалась им только для заказа продуктов или поисков одежды для Фрэнка на eBay. Затем я должна была отправлять готовые страницы мистеру Варгасу по электронной почте. Он не требовал окончательно отредактированной версии, или хоть как-то отредактированной. Просто хотел знать, что история складывается или не складывается – словом, что работа идет.
Беда в том, что Мими пока что не выдала мне ни одной странички. Когда я наконец решилась признаться в этом патрону, он ответил одним словом: «Терпение».
