Джозефина Тэй
Шиллинг на свечи
Josephine Tey
A SHILLING FOR CANDLES
© Josephine Tey A SHILLING FOR CANDLES
© Перевод Е. Бросалина, наследники, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Глава первая
Ранним летним утром Вильям Поттикери шел своим привычным маршрутом по травянистой дорожке, которая вилась по скалам вдоль морского берега. Было немногим более семи. Далеко внизу, как молочно-белый опал, светилась водная гладь Ла-Манша. Пронизанный солнцем воздух был легок и чист – даже жаворонков еще не было видно, только откуда-то с пляжа доносились крики чаек. За исключением прямой, маленькой, одинокой фигуры самого Поттикери, ландшафт был пустынен. Человека с воображением миллионы сверкающих, чистых капелек росы на зеленой траве навели бы на мысль, что мир Божий переживает свой первый миг творения. Однако Вильяму Поттикери воображение было чуждо. Роса для него означала только, что ночью был туман и солнце еще не успело высушить оставшуюся влагу. Он отметил этот факт совершенно бессознательно, занятый мыслями о том, следует ли ему, поскольку он уже нагулял себе аппетит, повернуть у Расщелины назад, к береговой станции спасательной службы, или же, используя хорошую погоду, дойти до Вестовера. Там он мог бы купить газету и ознакомиться с сообщением о каком-нибудь сенсационном убийстве на два часа раньше других. Правда, с появлением приемников чтение газет, можно сказать, утратило прежнюю остроту. Но все же в такой прогулке виделась хоть какая-то цель. Пускай сейчас мир, а не война – все равно у человека должна быть определенная цель, если уж он куда-то пошел. Нельзя же просто прийти в город, поглазеть на стены домов. Другое дело – вернуться к завтраку с газетой под мышкой. Да, пожалуй, он все-таки дойдет до города. Он невольно ускорил шаг. Черные тупоносые ботинки сверкали на солнце. Ботинки были на редкость прочные и служили ему верой и правдой с давних пор. Казалось, отдав свои лучшие годы армейской службе, где волей-неволей приходилось начищать сапоги до зеркального блеска, Поттикери мог бы теперь отряхнуть прах бессмысленной дисциплины и выразить себя как лицо гражданское хотя бы в такой мелочи, как пыльные башмаки. Но бедняга продолжал их начищать, потому что ему нравилось это делать. Может, у него был рабский менталитет. Однако поскольку он представления не имел, что это такое, то и не печалился по этому поводу. А что до самовыражения, то, опиши вы ему, что это такое, он бы, разумеется, понял, о чем идет речь, но в армии для этого существовало другое слово – строптивость.
Внезапно с утеса сорвалась чайка и ринулась вниз к галдящим товаркам. Ох уж эти чайки, до чего шумные птицы! Поттикери подошел к краю скалистого обрыва взглянуть, из-за чего они ссорятся, – наверное, отступающий прилив притащил им какую-нибудь соблазнительную добычу.
В беловатой полосе пены мелькнуло что-то зеленое. Наверное, тряпка. Какая яркая, совсем не потемнела от воды… Внезапно голубые глаза Поттикери округлились и все его тело странно напряглось. В следующий момент черные башмаки ринулись вперед. «Тук-тук-тук» – глухо, как удары сердца, отстукивали они по плотно утоптанной тропинке. Расщелина, где располагался пляж, находилась еще метрах в двухстах, но Поттикери мчался со скоростью, не посрамившей бы и профессионального бегуна. Он загрохотал по грубым вытесанным каменным ступеням, пыхтя от волнения и негодования. Вот что выходит, когда лезут купаться в холодную воду до завтрака. Сущее безумие! Не только себе вредят – еще и другим завтрак портят. Для восстановления дыхания лучше всего метод Шеффера, если только ребра не сломаны. Навряд ли они поломаны. Скорее просто обморок. Первое – внятно и спокойно объяснить потерпевшему, что с ним все в полном порядке.
Ее руки и ноги были загорелые – под цвет песка. Поэтому ему и показалось сперва, что это просто зеленая тряпка. «Одной лезть в ледяную воду, да еще на рассвете! Чистое безумие, иначе не назовешь! Другое дело – если нет иного выхода. Со мной однажды такое приключилось. В Красном море возле порта. Пришлось высаживаться на берег, чтобы оказать помощь арабам. Хотя зачем кому-то понадобилось помогать этим прохвостам – непонятно. Вот тогда пришлось добираться вплавь, что поделать. Ох уж эти мне молодые особы! Апельсиновый сок у них на завтрак да тоненькие тосты – с этого разве силы будут?! Идиотство, да и только!»
По пляжу бежать было трудно. Крупная белая, обкатанная водой галька предательски скользила; где не было камней, там ноги увязали в мокром после прилива песке. Наконец он оказался в самой гуще стаи чаек, оглушивших его неистовыми жалобными криками и хлопаньем крыльев.
Ни в методе Шеффера, ни в каком-либо другом способе уже не было никакой надобности. Он понял это с первого взгляда. Женщине уже ничто не могло помочь. Поттикери, которому не раз доводилось спокойно подбирать тела утонувших в прибрежной полосе Красного моря, испытал несвойственное ему горестное чувство. Такой несправедливой, такой непоправимо жестокой казалась смерть совсем молодого существа, когда весь мир встречал новый, сверкающий летний день. Ведь перед ней была еще целая жизнь. И какая хорошенькая! Волосы, правда, кажется, крашеные, но остальное все при ней.
Набежавшая волна прикрыла ей ноги и равнодушно отхлынула вновь, обнажив ногти с красным педикюром. Несмотря на то что отлив уже начался и через минуту-другую вода и так отступила бы далеко, Поттикери оттащил безжизненное тело повыше, подальше от дерзких волн.
Потом он сообразил, что надо позвонить. Поттикери стал озираться вокруг в надежде обнаружить место, где она разделась, прежде чем войти в воду, но ничего не увидел. Может, она оставила одежду слишком близко к воде и ее унесло приливом, а может, заходила в воду совсем не здесь. Во всяком случае прикрыть ее было нечем, и Поттикери поспешил назад, к сторожевой вышке, где был телефон.
– Тело на берегу, – бросил он через плечо Биллу Гантеру, снимая трубку, и назвал номер телефона полиции.
Билл Гантер прищелкнул языком и тряхнул головой, вложив в этот выразительный и предельно лаконичный жест всю гамму чувств: и досаду по поводу случившегося, и неодобрение по поводу глупых людей, которые лезут в воду, а потом тонут, и удовлетворение, что его пессимистический взгляд на жизнь снова подтверждается.
– Если уж им так приспичило кончать жизнь самоубийством, – меланхолично проговорил он с мягким выговором, – почему обязательно делать это у нас? Все побережье к их услугам.
– Это не самоубийство, – отрывисто сказал Поттикери, ожидая, пока его соединят.
– А все потому, что до южного побережья дорога дороже! – продолжал Билл, будто не слыша. – Казалось бы, коль человеку жить надоело, так мог бы не мелочиться напоследок и укокошить себя с размахом. Так нет же! Покупают самый дешевый билет – и хлоп, к нам на порог!
– На «Пляжной Макушке» их тоже хватает, – ради справедливости заметил Поттикери. – И это не самоубийство.
– Да ну, конечно, оно самое и есть. Для чего еще у нас скалы? Для защиты Англии от вражеских набегов, что ли? Ясное дело, нет. Исключительно для удобства самоубийц. Это уже четвертое за год. И помяните мое слово, вот повысят налоги на доходы – и их станет еще больше…
Билл замолчал, прислушиваясь к тому, что говорил в трубку Поттикери:
– Женщина. Да, молодая. В ярко-зеленом купальном костюме. (Поттикери принадлежал еще к тому поколению, которое не употребляло слово «купальник».) Чуть южнее Расщелины. Метрах в ста. Нет, там никто не остался. Я должен был добраться до телефона. Сейчас же туда вернусь. Там буду вас ждать. Хэлло, это вы, сержант? Конечно, не лучшее начало дня, но мы уж понемногу тут к этому привыкаем. Нет, нет, на сей раз просто несчастный случай на воде. Машина скорой помощи? Да, она сможет подойти прямо к Расщелине. Да-да, свернете с дороги на Вестовер после третьего межевого камня и доедете до самой Расщелины. Ладно, пока.
– Откуда вы взяли, что это просто несчастный случай? – не хотел сдаваться Билл.
– Ты что, не слышал? Я же сказал: на ней был купальный костюм.
– А почему она не могла надеть купальный костюм перед тем, как сигануть в воду? Чтобы сделать вид, будто это несчастный случай.
– В эту пору и с этого места нельзя броситься в воду – приземлишься на песчаный пляж. И когда человек кончает с собой, то чего уж тут притворяться.
– Она могла идти и идти, пока ее не поглотила вода, – сказал Билл, привыкший оставлять последнее слово за собой.
– С таким же успехом она могла умереть, объевшись леденцов, – саркастически заметил Поттикери.
Он готов был биться до последнего, когда воевал в Аравии, но в гражданской жизни бессмысленного упорства не одобрял.
Глава вторая
Кучка мужчин с серьезными лицами собралась вокруг трупа: Поттикери, Билл, сержант, констебль и двое медиков. Один из медиков, тот, что помоложе, думал только о том, как бы не опозориться перед остальными: его тошнило. Другие были целиком поглощены тем, что им предстояло выполнить.
– Знаете ее? – спросил сержант.
– Нет, – отозвался Поттикери, – никогда не видел.
Оказалось, никто из присутствующих опознать ее не может.
– Наверняка не из Вестовера. Зачем оттуда ехать к нам, когда у них собственный пляж под боком. Откуда-нибудь издалека.
– Может, зашла в воду у Вестовера, а сюда ее прибило? – предположил констебль.
– По времени не получается. Тело пробыло в воде совсем недолго, – возразил Поттикери, – где-нибудь тут рядом утонула.
– Тогда как она здесь очутилась? – спросил сержант.
– На машине могла приехать, – высказал предположение Билл.
– Тогда где машина?
– Там, где всегда их оставляют, – под деревьями, где кончается дорога.
– Ты так думаешь? Но там никакой машины нет, – отозвался сержант.
Это подтвердили и санитары. Они вместе с полицией ехали как раз оттуда и там оставили свою машину: никакой другой рядом не было.
– Чудно, – заметил Поттикери. – Поблизости нет ни одного дома, откуда сюда можно было бы прийти пешком, да еще в такую рань.
– Не думаю, что она была из тех, кто ходит пешком, – отозвался сержант и, встретившись с вопросительными взглядами, добавил: – Она не из простых.
Стоявшие еще раз взглянули на распростертое у их ног тело: да, при жизни она явно следила за собой.
– Тогда где же ее одежда? – озадаченно спросил сержант.
Поттикери поделился с ним предположением, что одежду могло смыть приливом.
– Вполне возможно, – сказал сержант. – Хотя все равно непонятно, как она сюда добралась.
– Странно вообще, что она отправилась купаться одна, – подал голос младший из медиков, кое-как справившись с тошнотой.
– В наше время все возможно, – проворчал Билл. – Это еще что! Хорошо еще, что она не стала съезжать со скалы на водных лыжах. А так, пойти плавать одной на пустой желудок – это у них теперь запросто. Глаза бы мои не смотрели на этих молодых идиотов.
– Что это у ней на щиколотке? Никак браслет? – изумился констебль.
Это был действительно браслет. Браслет из платиновых звеньев необычной формы – в виде латинской буквы «s».
– Что ж, – распрямляясь, заключил сержант, – тут, пожалуй, нам делать больше нечего. Осталось отвезти тело в морг и выяснить, кто она есть. Судя по всему, это большого труда не составит. Определения вроде «убежала», «заблудилась» или «похищена» к ней явно отношения не имеют. Не тот случай.
– Да, – согласился медик, – скорее всего уже сейчас ее дворецкий вовсю названивает в полицию.
– Пожалуй что так, – задумчиво произнес сержант. – И все же непонятно, как она здесь очутилась и что именно… – Он взглянул вверх и внезапно сказал: – Ого, да мы тут не одни.
Обернувшись в направлении его взгляда, все заметили одинокую фигуру на вершине утеса возле Расщелины. Человек напряженно наблюдал за каждым их жестом. Увидев, что его заметили, он быстро повернулся и исчез.
– Для одиноких прогулок вроде рановато, – проговорил сержант. – И потом, почему он убегает? Надо бы с ним побеседовать.
Однако они с констеблем не успели пройти и нескольких шагов, как убедились, что человек не только не убежал, но, напротив, торопливо спускается им навстречу. Худая, темная фигура показалась из распадка, где шли ступени. Мужчина бежал неуклюже, скользя и спотыкаясь, и вид у него был как у помешанного. Когда он приблизился, они услышали, как он судорожно ловит ртом воздух, хотя бежать было совсем недалеко и человек явно был молод.
Он с разбегу врезался в их плотную маленькую группу, оттолкнув обоих полицейских, которые инстинктивно пытались загородить от него тело.
– О Господи! Это она, она, она! – воскликнул он и неожиданно для всех разразился громкими рыданиями. Несколько мгновений шестеро мужчин растерянно молчали. Потом сержант стал ласково похлопывать его по спине, отчего-то бессмысленно повторяя: «Ничего, ничего, сынок, все в порядке».
Но юноша продолжал горестно раскачиваться и рыдать.
– Ну полно, полно, будет вам, – успокаивал его констебль. (Господи, ничего себе утречко выдалось!) – Слезами горю не поможешь. Возьмите себя в руки… – И, заметив дорогой носовой платок, который молодой человек извлек из кармана, торопливо добавил: – Сэр.
– Ваша родственница? – спросил он затем соответствующим печальному событию сочувственным тоном.
Молодой человек отрицательно качнул головой.
– Значит, просто приятельница?
– Она была так добра ко мне, так добра!
– Во всяком случае, тут вы сможете нам помочь. А то мы уже начали беспокоиться. Хоть скажете нам, кто она такая.
– Она. Она меня приютила.
– Хорошо, так как ее полное имя?
– Не знаю.
– То есть как это «не знаю»? Послушайте, сэр, соберитесь-ка с мыслями. Вы единственный, кто может нам помочь. Вы должны знать имя женщины, у которой жили.
– Да нет же, не знаю я.
– Но вы же ее как-то называли? Как?
– Крис.
– Крис, а дальше?
– Просто Крис.
– А она как вас звала?
– Робин.
– Это действительно ваше имя?
– Ну да, Роберт Станвей. То есть нет, теперь Тисдейл. Это раньше я был Станвей, – торопливо добавил он, встретив недоуменный взгляд сержанта.
«Пошли мне терпение, Господи!» – подумалось тому, но вслух он лишь сказал:
– Звучит это довольно странно, мистер, э…
– Тисдейл.
– Мистер Тисдейл. Можете вы мне объяснить, как она здесь очутилась, да еще так рано?
– Могу, конечно. Она приехала на машине.
– Ах так, на машине. И куда делась эта машина?
– Я ее угнал.
– Что-что?
– Я ее украл. Вот только что вернулся на ней обратно. Конечно, это был свинский поступок. Я чувствовал себя подонком, потому и вернулся. Когда я не нашел ее у дороги, то решил, что она тут, внизу. Потом я увидел, что вы тут столпились и… о Господи, Господи Боже мой! – И он снова принялся горестно раскачиваться.
– В каком месте вы с этой женщиной жили? – нетерпеливо спросил сержант, переходя на сухой, деловой тон. – В Вестовере?
– Нет. У нее есть. Боже мой, я хотел сказать, у нее был небольшой домик – Бриары называется. Возле Мидлея.
– Мили полторы от побережья, – пояснил Поттикери, поймав недоуменный взгляд полицейского. Тот был явно не из местных.
– Вы жили вдвоем или там еще есть прислуга?
– Только миссис Питтс. Она живет в деревне и приходит стряпать.
– Понятно.
Последовало неловкое молчание, которое прервал сержант.
– Ладно, ребята, приступайте, – сказал он и кивнул санитарам. Те склонились к носилкам. Юноша судорожно вздохнул и закрыл лицо руками.
– В морг, сержант?
– О нет, не надо! У нее же есть дом. Тела умерших ведь полагается привозить домой, разве не так?
– Мы не можем повезти тело неизвестной женщины в бунгало, где никто не живет.
– Это не бунгало, это нормальный дом, – автоматически поправил юноша. – Я понимаю, вы, наверное, правы. Но морг – это так ужасно! Господь Всевышний, как ты мог допустить такое?!
– Дэвис, – сержант обратился к констеблю, – возвращайтесь в участок вместе со всеми и доложите там. Я с мистером Тисдейлом отправлюсь в… как вы сказали называется этот коттедж? – в Бриары.
Галька заскрипела под ногами санитаров с их тяжелой ношей. За носилками двинулись Поттикери и Билл.
Когда их шаги стали затихать, сержант заговорил снова:
– Вам не пришло в голову выкупаться вместе?
Что-то похожее на смущение промелькнуло на лице Тисдейла. Он явно находился в замешательстве. Потом отрывисто проговорил:
– Нет, не пришло. Я… я не очень-то люблю плавать на голодный желудок. Я… я вообще не ахти какой спортсмен.
Сержант понимающе кивнул:
– В котором часу она выехала из дома?
– Не знаю. Вчера перед сном она говорила, что если рано проснется, то отправится купаться. Я сам проснулся рано, но она уже уехала.
– Ясно. Если вы уже оправились, мистер Тисдейл, то давайте-ка трогаться в путь.
– Да-да, разумеется, я готов.
Он встал, и вместе они в полном молчании пересекли пляж, поднялись по ступеням в Расщелине и вышли к машине, которая стояла в конце дороги в тени деревьев, как Тисдейл им и сказал. Машина была красивая, хотя, пожалуй, уж слишком роскошно отделанная: двухместная малолитражка цвета слоновой кости, со специальным отделением для пакетов и свертков. Сиденья были расположены на значительном расстоянии одно от другого, так что при желании туда мог бы втиснуться и третий пассажир. Из этого свободного пространства сержант извлек женское пальто и меховые сапожки, которые этой зимой было модно надевать, отправляясь на скачки.
– Это пальто она всегда носила, когда шла плавать: надевала прямо на купальник. А вот и полотенце.
Действительно, теперь сержант вынул и полотенце, яркое, оранжевое с зеленым.
– Странно, почему она не взяла его с собой на пляж.
– Она любила обсушиваться прямо на солнце.
– Похоже, вы хорошо изучили привычки особы, полного имени которой даже не знаете. – Сержант протиснулся на одно из сидений. – И давно вы с ней жили?
– Жил не с ней, а у нее, – поправил его Тисдейл, и первый раз за все время в его голосе послышалось еле сдерживаемое раздражение. – Поймите меня правильно, сержант, и давайте покончим с этим раз и навсегда. Это избавит вас от лишней мороки: Крис меня приютила, я у нее жил, и на этом поставим точку. Вам ясно? Я просто жил в ее доме, и ничего больше между нами не было. Мы жили одни, но отношения наши не могли быть более невинными, даже если бы за нами следил целый штат прислуги. Это вам кажется странным?
– Очень, – откровенно признался сержант. – А это тут зачем? – спросил он, разглядывая пакетик с парой черствых, неаппетитного вида булочек.
– Это я прихватил по дороге. Другого ничего не нашел. Когда я был маленьким, то после купания нам всегда давали булочки. Я подумал, может, ей тоже захочется поесть.
Машина неслась по крутому спуску, приближаясь к шоссе, соединявшему Вестовер и Стонгейт. Они пересекли его и поехали по длинной аллее. Указатель гласил:
«Мидлей: 1 км; Лиддлстоун: 3 км».
– Значит, когда вы отправились за ней на пляж, то еще не намеревались угонять ее машину?
– Разумеется нет! – негодующе воскликнул Тисдейл с таким видом, будто это что-то меняло в самом факте кражи. – Мне это и в голову не приходило, пока я не увидел машину на дороге. Мне сейчас даже трудно представить, как я мог это сделать. Идиотизм полный, я до этого никогда машин не угонял.
– Женщина была еще в воде?
– Не знаю. Я не стал смотреть. Если бы я увидел ее хоть издали, то ни за что бы на такое не решился. Я просто кинул в машину пакет с булочками и умчался. Опомнился уже где-то на полдороге в Кентербери, тут же развернулся и приехал прямо сюда.
Сержант немного помолчал, потом спросил:
– Вы так и не сказали, долго ли прожили в коттедже.
– С полуночи субботы.
Был четверг.
– И вы по-прежнему хотите меня уверить, что и в самом деле не знали ее полного имени?
– Не знал. Немножко странно, я понимаю. Я и сам воспитывался в традиционном духе. Но с ней это казалось вполне естественным. С первого же дня у меня возникло такое чувство, будто я знал ее всю жизнь.
Поскольку сержант молчал, всем своим видом выражая сомнение, столь же явно, как горячий радиатор излучает тепло, то Тисдейл запальчиво воскликнул:
– С чего бы я стал скрывать ее полное имя, если бы оно мне было известно?!
– Откуда мне знать? – мрачно отозвался сержант.
Краем глаза он продолжал наблюдать за Тисдейлом. Лицо юноши было бледно, но спокойно. Похоже, он довольно быстро оправился после недавнего приступа отчаяния. Легкомысленная пошла нынче молодежь. Ничто их по-настоящему не волнует. Истерики – это всегда пожалуйста! Забавы на сеновале у них называются любовью. Все остальное считается ненужными сантиментами. Никакой дисциплины. Никакой выдержки. Попадут в трудную ситуацию – и давай бог ноги. Мало их пороли в детстве. Вот к чему приводят эти новые методы воспитания, когда ребенку позволяется делать все, что ему вздумается. И вот вам живой пример: только что рыдал там, на пляже, а сейчас – спокоен и холоден, как огурец!
Тут взгляд сержанта упал на изысканно-тонкие пальцы Тисдейла, лежавшие на руле, – они заметно дрожали. Ну нет, каким бы этот Тисдейл ни оказался, спокойным и холодным его не назовешь.
– Тот самый дом? – спросил полицейский, когда они затормозили у живой изгороди.
– Тот самый.
Бревенчатый на каменном фундаменте коттедж был небольшой – вероятно, там было не более пяти комнат. Со всех сторон его окружала изгородь из жимолости. В саду было полно роз. Идеальное место для американских туристов, любителей уикендов и фотографов. В тихой дреме смотрели на мир небольшие окна; ярко-синяя дверь была гостеприимно распахнута, и проникавший внутрь солнечный лучик высвечивал медную сковороду на стене кухни. Игрушечный коттедж был явно найден и приобретен совсем недавно.
Пока они шли по мощенной кирпичом дорожке, на пороге появилась худенькая женщина небольшого роста в белоснежном переднике. Ее жиденькие волосы были собраны в пучок на затылке, а на самой макушке еле держалось некое сооружение из черного шелка, напоминавшее птичье гнездо. При виде ее Тисдейл замедлил шаги, видимо желая, чтобы само появление официального лица подготовило женщину к недобрым вестям. Но миссис Питтс была вдовой полицейского: ее маленькое суровое лицо осталось невозмутимым. Полицейcкий мундир в дверях дома значил для нее прежде всего необходимость подать еду на стол, и первые ее слова соответственно были:
– Я испекла к завтраку печенье с кунжутом. Скоро станет жарко, так что лучше плиту протопить пораньше. Пожалуйста, передайте это мисс Робинсон, когда она вернется, ладно, сэр?
Тут она заметила, что это не просто полицейский, а сержант, и с беспокойством спросила Тисдейла:
– Неужто вы вели машину без водительских прав, сэр?
– Вы сказали «мисс Робинсон»? – вмешался сержант. – С мисс Робинсон произошел несчастный случай.
– Господи! Эти машины! Она всегда так неосторожно ездит! Она очень пострадала?
– Это не в машине. Несчастный случай произошел в воде.
– Ах вот оно что, – проговорила она тихо.
– Что значит ваше «вот оно что»?
– Несчастный случай на воде может означать только одно. Ну и дела, – печально проговорила она и вдруг изменившимся голосом резко спросила Тисдейла: – А где же вы были в это время?
Она обратила на понуро стоявшего Тисдейла взгляд, каким, наверное, смотрела на несвежую рыбу на базаре в Вестовере. Перед лицом несчастья ее суеверное почтение к «господам» как ветром сдуло. Тисдейл оказался таким, каким она окрестила его про себя с первого дня знакомства, – никчемным парнем.
Сержант не показал своей заинтересованности в ее реакции, однако со скрытой насмешкой произнес:
– Джентльмен при сем не присутствовал.
– Как так? Он ведь отправился следом за ней.
– Откуда вам это известно?
– Я его видела. Мой дом возле самой дороги.
– Вы не знаете ее постоянного адреса? Как я понимаю, здесь она жила временно.
– Конечно, временно. Она сняла коттедж на месяц. Он принадлежит Оуэну Хьюджеду.
Она замолкла на мгновение, чтобы до сержанта дошло значение этого имени, и потом продолжала:
– Он сейчас в Голливуде. Играет испанского гранда – он мне сам рассказывал. Он говорил, что уже играл итальянских князей и французских принцев и теперь решил, что ему будет интересно сыграть испанского гранда. Вы не поверите: однажды какая-то девчонка предложила мне пять фунтов, если я ей отдам простыни, на которых он спит. Не простыни я ей дала, а отповедь хорошую. А ей хоть бы что! После этого она еще стала у меня его наволочку клянчить за двадцать пять шиллингов. И куда только мир катится! До чего мы дожили…
– Так какой постоянный адрес у мисс Робинсон?
– Никакого другого, кроме этого адреса, я не знаю.
– Разве она не писала вам перед приездом?
– Писала?! Она только телеграммы слала. Наверное, писать она умеет, но ни разу ничего не писала, пока здесь жила, в этом я вам поклясться готова! Иной раз по шесть штук телеграмм на день шли от нее из Лиддлстоуна. Мой Альфред обычно относил их туда на почту. В перерывах между уроками. Некоторые из них были такие длинные, что одного бланка не хватало – требовалось два, а то и три сразу.
– К ней кто-нибудь сюда приезжал? Может быть, ночевал?
– Никто у нее тут не останавливался. Само собой, кроме мистера Станвея.
– Никто никогда?
– Ни одной души. Как-то раз, когда я ей показывала, как у нас в туалете воду спускать – тут есть такая хитрость: надо сначала сильно дернуть, а потом полегоньку отпускать, – так вот тогда она мне вдруг говорит: «Миссис Питтс, с вами так не случается, что вам тошно видеть людей?» Я ответила: «Точно, на кое-кого и глаза бы мои не глядели». А она: «Не на кое-кого, а на всех вообще. Когда вообще ни на кого смотреть не хочется». Я сказала, что, когда такое со мной бывает, я принимаю касторку. Она засмеялась и заметила, что это и впрямь неплохая идея. Надо, чтобы все принимали касторку, и тогда мир за какие-нибудь пару дней полностью преобразится. И еще добавила: «Жаль, что Муссолини до этого не додумался!»
– Откуда она приехала? Из Лондона?
– Да. За три недели, что мисс Робинсон здесь прожила, она раз-другой туда ездила. Последний раз это было в конце этой недели, когда она привезла с собой мистера Станвея.
Ее взгляд снова с пренебрежением скользнул по Тисдейлу, как будто он был вещью.
– А он что, тоже не знает ее адреса? – спросила миссис Питтс.
– Никто не знает. Пройду посмотрю ее бумаги, может, в них что-нибудь обнаружится.
Миссис Питтс провела его в гостиную – прохладную комнату с низким брусчатым потолком, где стоял сладкий запах душистого горошка.
– Куда вы ее дели? Тело, я имею в виду.
– Оно в морге.
Казалось, только теперь до миссис Питтс дошла непоправимость случившегося.
– Господи Боже! – медленно проговорила она, машинальным движением водя кончиком передника по полированной поверхности стола. – Подумать только, а я еще колечки испекла.
В этих словах звучало не столько сожаление о ненужном теперь печенье, сколько смирение перед превратностями жизни.
– Надо вам все же позавтракать, – ворчливо обратилась она к Тисдейлу. Смутное осознание того факта, что все, даже самые благополучные люди в этом мире, лишь игрушки в руках судьбы, сделало ее снисходительнее.
Тисдейл от завтрака отказался. Он смотрел в окно, повернувшись спиной к сержанту, который разбирал бумаги, лежавшие на письменном столе.
– Против печенья я бы не возражал, – заметил он между делом.
– Поверьте моему слову, вкуснее моего во всем Кенте не сыщешь. Может, заодно и мистер Станвей выпьет хоть глоток чаю, – заключила она и отправилась в кухню.
– Так вы не знали, что ее фамилия Робинсон? – спросил сержант, поднимая глаза на Тисдейла.
– Миссис Питтс всегда обращалась к ней просто «мисс». И потом, неужели вы верите, что у такой женщины, как она, может быть эта вульгарная фамилия?!
Действительно, сержант и сам ни минуты не сомневался, что это не так.
– Я выйду в сад, если я вам сейчас не нужен. Не возражаете? Здесь… здесь мне душно, – сказал Тисдейл.
– Ладно. Только не забудьте – машина мне понадобится, чтобы доехать обратно в Вестовер.
– Я вам уже говорил. Я поддался минутному порыву. В любом случае теперь я уже не могу надеяться, что мне удастся украсть ее.
«Не такой уж он дурак, как кажется. Да еще с гонором. Нет, уж что-что, а он не простачок», – подумал про себя сержант. Письменный стол был завален журналами, газетами, начатыми пачками сигарет, рассыпанными фишками, кроссвордами; там же лежали пилка для ногтей, образцы шелковых тканей и еще множество мелочей – словом, тут было все, кроме одного – писчей бумаги. Единственными официальными документами были многочисленные счета из местных лавок, в большинстве случаев уже оплаченные. Если покойная и была неаккуратной и рассеянной, то, видимо, отнюдь не там, где дело касалось финансов. Расписки, хоть и скомканные и распиханные по разным ящикам, явно не выбрасывались, а сохранялись.
Умиротворенный тишиной раннего утра, веселым позвякиванием посуды, доносившимся из кухни, и в предвкушении знаменитых песочных колечек, сержант, возясь с бумагами, целиком предался своему излюбленному пороку: он стал насвистывать. Его свист был тих и музыкален, тем не менее это был свист. Он насвистывал последний шлягер «Спой мне еще раз», насвистывал выразительно, со всеми нюансами, сам наслаждаясь своим искусством. Правда, жена показала ему однажды в разделе читательских писем заметку, где говорилось, что привычка свистеть свидетельствует о праздном уме. Но это его не излечило.
Его безмятежное настроение было нарушено самым неожиданным образом. Без всякого предупреждения кто-то постучал в полуоткрытую дверь игривой дробью «там-та-та-там-там-та!», и мужской голос произнес:
– Так вот где ты прячешься?!
Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился маленький смуглый человек.
– Та-а-к, – произнес он врастяжку. Несколько мгновений он стоял в дверях и, широко улыбаясь, разглядывал сержанта. – А я-то думал, это Крис свистит! Могу я узнать, что здесь делает наша доблестная полиция? Неужели кража со взломом?
– Нет, не кража, – осторожно ответил сержант, пытаясь собраться с мыслями.
– Только не уверяйте меня, что Крис устроила здесь оргию! Она покончила с этим сто лет назад. Это наносит ущерб ее благородному имиджу.
– Дело в том, что…
– Где она сама, черт возьми?
Он задрал голову и крикнул:
– Эй-хо! Крис! Спускайся, злодейка! Нечего от меня прятаться! – и, обращаясь к сержанту, добавил: – Улизнула от нас на целых три недели. Наверное, ей осточертели съемки. Это с ними со всеми случается рано или поздно. С другой стороны, последний фильм имел такой кассовый успех, что немудрено, если они спешат скорее запустить следующий.
С напускным пафосом он промурлыкал музыкальную фразу из шлягера «Спой мне еще раз» и добавил:
– Потому я и принял вас за Крис: вы насвистывали ее песенку. И очень мелодично, надо вам отдать должное.
