Джозеф Шеридан Ле Фаню
Дом у кладбища
Глава VIII
Как доктор Тул и капитан Деврё совершили лунной ночью вынужденную прогулку
Почти дюжина голосов загудела подобно потревоженному улью. Молчальник Наттер не произнес ни слова, но, судя по выражению лица, пребывал в бешенстве. Он стоял спиной к камину, широко расставив ноги и засунув руки в карманы, он выпячивал грудь, сопел, распаленный гневом, и, будучи респектабельным джентльменом невзрачного росточка, умудрялся, однако, походить на великана, который, учуяв ирландский дух, вскричал: «Ам-ням-ням! Вот и ужин сам собой пожаловал!»
– Знаете ли, Наттер, никто из корпуса не возьмется представлять ваши интересы, – сказал капитан Клафф. – У Паддока и О’Флаэрти неприятностей будет невпроворот, а если к тому же кто-нибудь вздумает выступить на другой стороне, клянусь Юпитером, он от генерала пощады не дождется.
– Тул, а вы как? – спросил Деврё.
– И речи быть не может, – отозвался тот, хмурясь и мотая головой. – Наттеру известно, что я расположен к нему, как ни к кому другому, но не могу – слишком многим уже отказывал. Кроме того, понадобятся мои профессиональные услуги: Стерк завтра будет весь день на исследованиях в Королевском госпитале. Но, черт возьми, в чем загвоздка? Разве… Да нет же, выбрать есть из кого. Дайте… Дайте минутку подумать.
– Мне не важно, кто это будет, – свирепо, но сдержанно промолвил Наттер, – лишь бы умел зарядить пистолет.
– Том Форсайт, вот кто нам нужен, если он дома, конечно, – сказал кто-то.
– Его нет, – заметил Клафф.
– Ну что ж, – елейным голосом предложил Тул, придвигаясь вплотную к Деврё, – остается попытать счастья у Лофтуса.
– Дэна Лофтуса? – вскричал Деврё.
– Дэна Лофтуса, – раздраженно повторил маленький доктор. – Не забудьте: уже пробило одиннадцать. Я понимаю, что это не совсем то, но ничего лучшего мы не найдем.
– Allons, donс![8]
Деврё согнал с лица остатки ехидства, натянул треуголку и двинулся к выходу; вслед за ним засеменил доктор.
– Из какого захолустья занесло сюда этого О’Флаэрти? – потихоньку спросил Клафф старого майора О’Нейла.
– Из Коннахта, – резко ответил майор, который происходил из тех же краев и, не исключаю, в какой-то мере гордился своим земляком.
– Тул рассказывает, что у него большие родственные связи, – продолжал Клафф. – Может быть, но, клянусь Юпитером, он самый настоящий Тиг, к тому же злющий, как дикая кошка.
– Я так и не понял, с чего он взъелся на мистера Наттера, – заметил майор с легкой усмешкой.
– Я с ним покончу, и город вздохнет спокойно, – выкрикнул Наттер, не поднимая глаз. Он выругался и ожесточенно топнул ногой.
– Если вы, джентльмены, задумали выяснять отношения, то будьте так любезны, не поминайте об этом при мне, – попросил майор, человек сдержанный и себе на уме, – вы ведь знаете, какого генерал мнения о делах подобного рода. Кроме того, мне давно пора в постель. Доброй ночи, джентльмены. – С этими словами майор удалился.
– Клянусь жизнью, если этому коннахтскому головорезу будет позволено в свое удовольствие учинять здесь смертоубийства, то он далеко зайдет! – Клафф в свои сорок восемь не потерял юношеского задора, но схлопотать пулю и ему не улыбалось. – Я вот что скажу: генералу следует вмешаться.
– Нет уж, дайте мне сделать свое дело, – проворчал Наттер.
– Вмешаться и отослать этого молодого джентльмена восвояси, в Коннахт, – договорил Клафф.
– Сперва я отошлю его в другое место. – Наттер намекал на всем известную альтернативу лорда-протектора.
А на улице, под старой обманщицей-луной, к розовому дремлющему окошку Лофтуса приближались раскрасневшийся доктор Тул в большом парике и Цыган Деврё: они искали оруженосца для доброго рыцаря, который изнывал в нетерпеливой жажде битвы посреди передней гостиной «Феникса».
– Он подает еще признаки жизни, – сказал Деврё, устремляясь к двери со свойственной военным бесшабашностью.
– Ш-ш! – шепнул доктор, удерживая его за ремень. – Не шумите, в доме все уже спят. Предоставьте это дело мне.
Тул набрал пригоршню гравия, но прицел оказался неверен, и камешки застучали об окно спальни старого Тома Дрота.
– Ах ты, дьявол, куда ни сунься, всюду этот старый мошенник! – вполголоса выругался Тул. – С кем мне меньше всего хочется связываться, это как раз с ним. Ну ладно. – И следующий камень полетел точнее – прямо в комнату Лофтуса. С приятным негромким звоном посыпалось битое стекло.
– Проклятье, Тул, вы поднимете на ноги весь город.
– Черт бы побрал это стекло, оно тоньше бумаги, – прошипел Тул.
В окне показалась всклокоченная голова книгочея, удивительно напоминавшая птичье гнездо, и Тул шепотом заорал в рупор из ладоней:
– Лофтус, вы нам нужны!
– Цып-цып, Лофтус, сойдите вниз, слышите? – присоединился к нему Деврё.
– Доктор Тул и лейтенант Деврё, я… я… Бог мой, ну да. Готов вам служить, джентльмены, – растерянно забормотал Лофтус, вежливо наклоняя голову; выпрямляясь, он больно ударился об оконную раму. – Сию минуту я буду с вами. – Гнездо скрылось из виду.
Тул и Деврё подались немного назад, в тень противолежащего здания, – их вспугнуло показавшееся в соседнем окне туманное видение, в котором они предположительно признали старого Дрота в ночной сорочке. Видение сурово грозило обоим посланцам шваброй. Едва оно пропало, как двери широко распахнулись и в них появился наш друг Лофтус. Он был в обтрепанном шелковом одеянии, выглядевшем в лунном свете просто неописуемо: с пол этого диковинного наряда, как бахрома с хоругви, свисали обрывки выцветшей подкладки, ворот рубашки отставал от шеи, короткие штаны под коленями были незастегнуты, гигантские бесформенные шлепанцы, болтаясь, хлопали о ступени. Чудное лицо Лофтуса сохраняло безмятежность, лишь кругленькие прозрачные глазки обшаривали темноту. В зажатый под мышкой закопченный богословский труд ученый заложил палец, дабы не потерять нужную страницу.
Завидев его приближение, Деврё вдруг с такой ясностью осознал нелепость всего происходящего, что разразился хохотом. Тул пытался утихомирить своего спутника: и указывал на окна мирно спящих горожан, для пущего эффекта растопырив пальцы, и строил страшные гримасы, и дергал плечами, и подмигивал – все бесполезно. Молодой джентльмен не привык отказывать себе в невинных развлечениях – он стряхнул с себя Тула и отошел в сторонку, чтобы посмеяться вдоволь. Временами он шептал себе под нос что-то неразборчивое, но подстегивающее веселье, и тогда прямо-таки стонал от хохота. Вести переговоры Тулу пришлось одному.
– Ну что, порядок? – просмеявшись, спросил Деврё маленького доктора, когда тот, побагровевший и угрюмый, шагал с ним рядом по темной мостовой.
– Порядок?.. Порядочек полный, как же иначе. Хотел бы я знать, какого черта нам делать теперь, – проворчал Тул.
– Выходит, наш несравненный оруженосец ответил решительным отказом?
– Решительней некуда. Заметил, что вы отдаете Богу душу, и, главное, с чего бы? – негодовал Тул. – Так, ни с чего, взбрендило. Разрази меня гром, сэр, если вам не под силу хотя бы пять минут держаться серьезно, тогда зачем вас вообще со мной понесло? Впрочем, что мне до этого? Пусть Наттер беспокоится.
– Считайте, что ему-то как раз повезло. Хорош фрукт, этот О’Флаэрти! Как пить дать, прострелил бы голову либо себе, либо Наттеру. Впрочем, все еще можно устроить: мы забыли о членах клуба «Соловей», которые были в «Фениксе» и до сих пор не разошлись.
– Да бог с вами, сэр, это же сплошь портные и зеленщики, – возмущенно вскричал Тул.
– Двое-трое из них – весьма достопочтенные люди, – отозвался Деврё, вступая на порог «Феникса». – Ларри, – подозвал он прислужника, – клуб «Соловей» еще здесь? – И Деврё бросил взгляд на дверь большой задней гостиной.
– Клянусь Небом! Вы правы, капитан, – искрясь весельем, отозвался Ларри и подмигнул.
– Вот что, Ларри, – с важностью произнес Тул, – нам сейчас немного не до шуток. Скажи-ка: найдется среди джентльменов хоть один, кто – ну, ты понимаешь, – кто… еще ничего? Тебе ясно, что я имею в виду?
Слуга мигнул, на сей раз глубокомысленно, и уставился сначала в пол, потом на притолоку:
– Честно сказать, сэр, сейчас не то, что полчаса назад… Теперь не знаю, кого и порекомендовать, сэр, кроме мистера Макана с Петтикоут-Лайн; все другие не вполне трезвы, сэр.
– Кто он таков? Торговец?
– Держит лавку? – вмешался Деврё.
– Лавку? Две лавки – простому торговцу до него далеко.
– Хм! Это все же не совсем то, что нам нужно, – заметил Тул.
– Ну есть же среди них такие, кто не держит лавки? – нетерпеливо осведомился Деврё.
– Сколько угодно!
– Кто же это?
– На месте сегодня был только один – мистер Дулан из Стоннибэттера. Он бывший торговец, теперь на отдыхе.
– Сойдет, – прошептал Тул; Деврё ответил кивком. – Сделай так: осторожно тронь его за плечо и скажи, что доктор Тул, местный медик, приносит тысячу извинений и приглашает его на два слова.
– Куда там! – всплеснул руками Ларри. – Да он первее всех свалился под стол, сэр, его отволокли в беспамятстве, еще когда мистер Крозьер из Крайст-Чёрча завел: «Приходи послушать, Роджер». Он уже часа с полтора как лежит в постели у себя дома, в Стоннибэттере.
– С бывшим торговцем все ясно, – сделал вывод Деврё. – Как по-вашему, что нам еще предпринять?
– Думаю, кому-нибудь из нас стоит попытать счастья в городе. Не бросать же беднягу Наттера на произвол судьбы, а кроме того, между нами будь сказано, этот О’Флаэрти, черт бы его побрал, просто взбесился; пора поставить его на место.
– Повидаем Наттера и отправляемся… вы или я… Пока эти «Соловьи» распевают, можно увести чей-нибудь нодди.
«Нодди» – дозвольте вам пояснить – называли в Дублине и его окрестностях одноконный экипаж, на смену которому позже пришел кабриолет, а теперь уже и его вытесняет кеб.
Деврё в сопровождении Тула вновь переступил порог передней гостиной. Однако дело начало улаживаться без их помощи; не ведали они и о том, что уже заваривалась постепенно новая каша.
Глава IX
Как для Рыцаря печального образа был найден оруженосец
Сетуя на неудачу своей миссии, доктор Тул и не подозревал, что его встреча с Лофтусом едва не погубила всю затею. Предложение доктора повергло сию достойную особу в ужас. Тул этого не заметил, однако удалился в гневе, не пожелав Лофтусу доброй ночи, а напоследок бросил замечание, в котором явственно послышалось слово «баба». Лофтус же оставался во власти смятения и нравственных терзаний, свидетельницей которых стала одна лишь луна. Час был слишком поздний, чтобы беспокоить доктора Уолсингема или генерала Чэттесуорта. Но тут из-за оконных ставней вблизи зеленой соседской двери послышалось песнопение, славящее не Бахуса, а нежные чувства Дафны и пастушка или что-то в этом роде, и Дэну тотчас пришел на ум отец Роуч. После сильного стука мелодия смолкла и ставень растворился. Могу предположить, что, выглянув наружу и узрев Дэна Лофтуса в дезабилье, священнослужитель принял его в первый момент за выходца с близлежащего кладбища.
Как бы то ни было, его преподобие, окутанный влекушим ароматом жарко`го, лимона и виски, вышел к гостю и сердечно приветствовал его на ступенях дружелюбно протянутой рукой – почтенный служитель церкви не отличался злопамятством, и певец поста не был встречен постной миной. Отец Роуч сделал попытку втащить Лофтуса в гостиную, где устроился уже с удобством, сказал Роуч, его «благородный друг Пат Мэхони, из-под Килларни, только-только прибывший сюда, – умница и рассказчик, каких мало, а уж певец – заслушаетесь».
Однако Дэн уперся и изложил свою историю в холле испуганным шепотом. Священник глубоко втянул в себя воздух через округленный рот и вытаращил глаза.
– Вот так та`к, дуэль! И ладно кто-нибудь другой, а то Наттер. Впрочем, мне приходилось слышать, что он был в юности недурным стрелком и фехтовальщиком, а сверх того – игроком, да вы и сами знаете – он и сейчас отпетый игрок и… впрочем, молчу. А второй-то кто?
– Лейтенант О’Флаэрти.
Его преподобие тихо присвистнул.
– Этот парень из графства Голуэй, а драчуны там знатные. Видели бы вы их во время выборов. Ну и потеха, скажу я вам, то есть занятно было их разнимать. – (Поправка последовала, когда Лофтус внезапно изменился в лице.) – А вы, конечно, задались целью их разнять? Разумеется, дражайший, я желаю того же. В таком случае повременим – разберемся прежде всего в обстановке. Не стоит пороть горячку, будем кротки, как змии, и мудры, как голуби. Вмешаться и предотвратить дуэль – поступок человекоблю… человеколюбивый, но могу вам привести кучу примеров, когда таким манером из одной заварушки получалось целых полдюжины, и все в том же кругу, из-за той же ерунды, не стоящей и одной-единственной дуэли! А теперь представьте себе, что дуэль распадается сама по себе, – здесь Роуч чрезвычайно хитро подмигнул, – как будто так и надо, тихо-мирно – вот это дело, а вмешиваться – это только подзадоривать драчунов. Так-то, дорогой вы мой! Положитесь на меня и помните, что я вам скажу: не будет секунданта – не будет и дуэли. Офицеры отказались, Тул тоже, вы – тем паче, в городе искать бесполезно – поздно уже. Пустая затея – это я вам говорю. Послушайте меня, Дэн Лофтус: не будите вы спящих собак. Уж я-то стреляный воробей, знаю все ходы и выходы. Ступайте спать и не сомневайтесь: я все улажу так, что никто и не заметит.
Лофтус колебался.
– Да идите вы ложитесь, Лофтус, дорогуша. Двенадцатый час – никуда они не денутся; я сделаю все, что нужно, – не впервой.
– Ну что ж, сэр, всецело на вас полагаюсь. Понятно: по неопытности можно натворить бед.
Собеседники пожелали друг другу доброй ночи, Лофтус забрался по лестнице к себе в мансарду, снял нагар со свечи и вновь погрузился в события двухтысячелетней давности.
– Вот так история, – проговорил священник со значительной миной. Руки он простер вперед, а дверь захлопнул за собой при помощи ноги – «взбрыком», как он это называл. – Дуэль, дражайший Пат, ни больше ни меньше. Похоже, дело пахнет жареным.
Мистер Мэхони, успевший за время отсутствия хозяина разжечь трубку, тотчас отвел сие орудие услаждения в сторону, широко распахнул рот и не без удовольствия приготовился внимать: многие джентльмены в те дни смотрели на организованное кровопролитие как на некий изощренный вид спорта – и среди них, надобно признаться, не один служитель нашей церкви, как и той, к коей принадлежал честнейший отец Роуч. Не скажу, однако, что его преподобие разделял такие взгляды; напротив, он неизменно возвышал голос в пользу спокойствия и согласия; редкая дуэль обходилась без его присутствия (на благоразумном отдалении); таковое он объяснял своей ролью «незваного, но радеющего за всеобщее благополучие миротворца, чьи усилия – приходится опасаться – могут пропасть втуне». Он заламывал руки при каждом очередном выстреле, сыпал призывами к терпимости и любви к ближнему, заклинал прощать и изгонять из памяти обиды. В интересах справедливости следует сказать, что по отношению к раненым отец Роуч вел себя как истинный самаритянин: за зеленой дверью его дома для них всегда текли в изобилии елей утешения и наилучшие вина из тех, которые имелись у Роуча в запасе.
– Пат, дитя мое, – говорил его преподобие, – этот Наттер – сущий дьявол, во всяком случае, был им – судя по рассказам. Даже если все пойдет гладко, боюсь, с ним трудно будет сладить, а уж коли предоставить ему лелеять свою злобу в одиночестве, без друга, способного удержать его от крайностей и сделать попытку примирения, то он в своей жажде насилия затеет до наступления утра еще с полдюжины дуэлей.
– Ну да, без друга ему прямо-таки зарез, – отозвался мистер Мэхони, с воинственным видом вскочил и отложил трубку мира в сторону, на каминную полку. – Не пойти ли мне туда, отец Денис, и не предложить ли свои услуги?
– Но единственно с целью примирения. – Его преподобие предостерегающе поднял палец, прикрыл глаза и выразительно покачал головой.
– А как же, что ж я, не понимаю? Конечно же примирения. – И мистер Мэхони принялся застегивать пуговицы, которые ранее ради удобства расстегнул (мистер Мэхони был мужчина высокого роста, а вдобавок, что называется, в теле). – Где сейчас эти джентльмены и кого мне спросить?
– Я посвечу вам, пока вы будете спускаться. Спросите доктора Тула, он уж точно на месте, а если его нет – тогда мистера Наттера. Скажете, до вас, мол, дошло, что некому… уладить это неприятное дело, были, мол, у меня и узнали… тьфу, услышали случайно от мистера Лофтуса.
Друзья уже выбрались на крыльцо, мистер Мэхони лихо заломил шляпу на сторону и с не предвещающей ничего доброго миной, повинуясь указующему персту священнослужителя, направился в сторону открытой двери «Феникса», откуда приветливо струился свет.
– Там вы их и найдете, в передней гостиной. Доктора Тула вы узнаете, а он узнает вас. И не забудьте, дорогуша, на вас возложена мирная миссия.
Мистер Мэхони зашагал вперед широко и нетерпеливо, а его преподобие, сложив ладони и возведя очи горé, добавил:
– Блаженны миротворцы; да пребудет с вами благословение небес.
Отец Роуч пристально вгляделся в звезды и сказал сам себе:
– Погода завтра будет как на заказ, так что для дуэли самое время, если только, к несчастью… – печально пожимая плечами, он взошел по ступенькам крыльца, – если только, к несчастью, Пата Мэхони постигнет неудача.
Когда мистеру Пату Мэхони выпадал случай покрасоваться в роли джентльмена, он бывал в ней на редкость убедителен. Он создавал образ благородный и яркий, опираясь при этом на идеал совершенства и утонченности, который лелеял в душе. Никогда еще не видывали посетители передней гостиной «Феникса» подобной грации поклонов, заостренных носков туфель, пышности нарядной треуголки, обаяния улыбки – короче говоря, законченной элегантности во всем.
– Разрази меня гром, да это мистер Мэхони! – воскликнул Тул не просто обрадованно, а, можно сказать, восторженно.
Наттер также испытал видимое облегчение и вышел вперед, ожидая знакомства с джентльменом, которому (как подсказывал Наттеру инстинкт) назначено было оказать ему дружескую услугу. Клафф, в своей приверженности моде следовавший армейским традициям, оглядел диковинного незнакомца с нескрываемым отвращением, Деврё же, поскольку находил некоторый смак в нелепости, изобразил на лице кисловатую улыбку.
Мистер Мэхони, перекидывающийся парой слов со своим деревенским соседом во дворе гостиницы на полпути в Макэфаббл, он же во время непринужденного тет-а-тет с отцом Роучем, а с другой стороны – Патрик Мэхони, эсквайр, дипломат и аристократ с ног до головы, поразивший воображение публики, которая собралась в передней гостиной «Феникса», – это были два разных человека, причем второй превосходил первого по всем статьям.
Мэхони оказался изобилен и цветист в речах, при этом слова выбирал не столько за смысловое соответствие предмету беседы, сколько за торжественность и красоту звучания. В результате его напыщенные и туманные разглагольствования с трудом поддавались переводу на удобопонятный язык.
После того как состоялось представление и была объявлена цель визита, Наттер удалился с новоприбывшим в каморку за буфетом. Там, поминутно возвращая поклоны, он выслушал собеседника раз, выслушал второй – но смысл слов оставался темен. Наттер понял, что пора брать дело в свои руки, и сказал:
– Дабы избавить вас, сэр, от бесполезных хлопот, предупреждаю сразу: на мировую не пойду – и не уговаривайте. Мне нанесено грубое оскорбление, повиниться мой противник не склонен; никакой иной выход, помимо поединка, меня не удовлетворит. Этот О’Флаэрти просто-напросто головорез. Понятия не имею, отчего он замыслил меня прикончить, но при данных обстоятельствах я обязан сделать все возможное, чтобы избавить город от этого опасного субъекта.
– Жму вашу руку, сэр, – вскричал Мэхони, под напором чувств забыв о риторике, – я восхищен, чтоб мне провалиться!
Глава X
Страшная тайна, или Как фейерверкер убеждал Паддока в том, что Наттер дознался, чем его вернее уязвить
Когда Паддок, предварительно совершив короткую прогулку ради восстановления ясности мыслей, взобрался по лестнице в свою квартиру, он застал в парадной гостиной ничуть не протрезвевшего лейтенанта О’Флаэрти; в воздухе стоял густой запах ромового пунша.
– А ну-ка, Паддок, выпейте это, – проговорил О’Флаэрти, наполняя большой стакан поровну ромом и водой, – выпейте, дружище, ей-богу, это вас подкрепит!
– Да, но… благодарю вас, сэр, но я желал бы узнать в точности… – начал Паддок и тут же осекся.
Оскалив зубы, О’Флаэрти вскричал «ха!», молниеносно рванулся к двери, набросился на своего слугу-француза, маленького высохшего человечка (тот как раз входил в комнату), и принялся таскать его за шиворот.
– Ну что, иуда, снова трепал языком, старая ты пьянь; ты это делаешь нарочно, гиена; в третий раз хозяин по твоей милости должен драться на дуэли; одно утешение: если меня убьют, не видать тебе жалованья как своих ушей. В третий раз я омочу руки в крови, и все из-за тебя. Знать бы мне, – вскричал он, трепля свою жертву еще яростней, – что это не по глупости, а со зла, я бы насадил тебя на меч, как на вертел, и поджарил живьем. Я до этого еще докопаюсь, вот увидите, докопаюсь, Паддок, дружище. – Левой рукой О’Флаэрти по-прежнему удерживал лакея за воротник, а правую простер к Паддоку. – Всю жизнь мне не везет – что в малом, что в большом. Если среди дам есть хоть одна старуха, то ведет ее к столу не кто-нибудь, а О’Флаэрти; если кому-то выпадает быть убитым по ошибке, если кто-то должен пригласить на танец дурнушку – несчастный Гиацинт О’Флаэрти вечно тут как тут. – Фейерверкер прослезился, позабыл гневаться и ослабил хватку – пленник в мгновение ока исчез. – Знаете, Паддок, однажды мы стояли в Корке, и там среди детей гуляла корь, так я ее подхватил, единственный из всего полка, а ведь в детстве я уже однажды чуть не умер от кори. А когда мы стояли в Атлоне, все офицеры пошли на танцевальный конкурс, только я не пошел – притом предложи мне кто-нибудь сто фунтов, чтобы я остался дома, нипочем бы не взял. Первый менуэт и первый сельский танец я должен был танцевать с этой красоточкой, мисс Розой Кокс. Я был в своей комнате, нарядился и как раз приготовлял стакан пунша с бренди, чтобы привести себя в порядок, и тут прапорщик Хиггинз, молодой человек без царя в голове, возьми да ляпни что-то несообразное про хорошенькую мушку у мисс Розы на подбородке; он назвал ее бородавкой – хотите верьте, хотите нет! Понятное дело – я взвился и опрокинул кувшин кипятка себе на колени, знать бы вам, дорогой мой Паддок, что это такое! Я не успел оглянуться, как обварил себе ноги от бедра и до самых кончиков пальцев; ей-богу, я думал – окочурюсь от боли. Само собой, бал накрылся. Ну и горемыка же ты, Гиацинт О’Флаэрти! – И фейерверкер снова заплакал.
– Послушайте, лейтенант, – прошепелявил Паддок, теряя терпение, – друг мистера Наттера может заявиться в любую минуту, а я… должен признаться, мне не совсем понятно, в чем коренятся ваши разногласия, а потому…
– Куда, к дьяволу, подевался этот проклятый французский пролаза? – зарычал О’Флаэрти, только сейчас заметивший, что пленника и след простыл. – Кокан Модейт! Слышишь, Кокан Модейт?
– Но право же, сэр, мне нужно бы узнать в точности причину конфликта. Будьте добры сказать, в чем заключалось оскорбление, в противном случае…
– Причину? Причин сколько угодно. О’Флаэрти ни разу не дрался без причины, а нынешняя дуэль, друг мой Паддок, будет уже девятой. В Корке меня звали скандалистом, но это ложь, я не скандалист, просто я люблю мир, покой и справедливость, терпеть не могу скандальных людей. Уверяю вас, Паддок, пусть мне только укажут какого-нибудь скандалиста, не поленюсь сделать крюк в полсотни миль, чтобы найти его и вздуть. Так что это ложь, Паддок, дружище, подлая ложь. Отдал бы двадцать фунтов, чтобы высказать это клеветникам в лицо!
– Вне сомнения, сэр, но все же окажите любезность, объясните…
– Пошел вон, мосье, – загремел О’Флаэрти и оглушительно топнул ногой, когда на порог робко вступил откликнувшийся на его зов «Кокан Модейт», а иначе говоря – coquin maudit[9] (О’Флаэрти был не силен во французском), – а не то я всю мебель о твою башку пер-р-реломаю. – Мосье исчез, а О’Флаэрти продолжал: – Ей-богу, знать бы мне, что это точно он, лететь бы ему сейчас кувырком через окошко. А ну-ка, позову его назад да всыплю по первое число! И почему мне вечно не везет, Паддок, старина? Вот дуэль затеял. И что-то со мной будет! – Фейерверкер вновь прослезился и опрокинул себе в глотку львиную долю напитка, который приготовил для Паддока.
– Уже в шестой, если не ошибаюсь, раз, сэр, беру на себя смелость просить: я желал бы услышать из ваших уст ясное и недвусмысленное изложение причин возникших между вами и мистером Наттером разногласий, поскольку, должен признаться, я не знаю, что и подумать.
– Все дело, дружище, в проклятом французишке, от него, как от обезьяны, просто спасу нет. Черт возьми, знали бы вы, Паддок, сколько бед на меня из-за него свалилось, – за половину, и то стоило бы его убить. Это он стравил меня с моим двоюродным братом Артом Консидайном, причем на пустом месте. Арт тогда, после двух лет во Франции, прибыл в Атлон, и я написал ему самую что ни на есть любезную записку с приглашением на обед: наговоримся, мол, вволю за трапезой из пяти блюд, душа общенья жаждет. И черт меня дернул – хотел доставить Арту удовольствие – ввернуть пару слов по-французски. Как пишутся «блюда», я знал – «plats». Спрашиваю этого недомерка Жерома, как пишется «душа», и этот старый полудурок пишет: «de chat». Написал я: «5 plats, de chat»[10], спрашиваю, все ли правильно написано, – «да, милорд», а сам выпялился на меня, будто я теленок о двух головах. И только через месяц после того, как я продырявил бедняге Арту обе лодыжки, я понял, из-за чего мы с ним стрелялись. У него до этого были уже две дуэли из-за котов: в первый раз он обвинил во лжи одного французского джентльмена. Тот сболтнул: французские, мол, кухарки умеют так приготовить кота, что его не отличишь от зайца. Немедля затем он дрался с лейтенантом Раггом из Королевских военно-морских сил, который и в самом деле для потехи угостил его кошатиной. Кузен Арт чинно-благородно отобедал, а лейтенант после этого предъявил ему хвост и когти. Кузен чуть богу душу не отдал, неудивительно, что он на меня взъелся за мое приглашение, но, клянусь честью джентльмена, Паддок, старина, пусть меня самого подадут на обед, если я думал причинить ему хоть малейшую обиду.
– Сэр, я близок к отчаянию, – взмолился Паддок. – Я до сих пор не имею тех сведений, которые необходимы мне для защиты ваших интересов. Заклинаю еще раз: скажите, в чем вы усмотрели обиду?
– А вы не знаете, в самом деле не знаете? – О’Флаэрти вперил в него хмельной взгляд.
– Да нет же, сэр.
– Думаете, я поверю, что вы не слышали мерзких шуток этой собаки Наттера?
– Шуток? – растерялся Паддок. – Я прожил здесь, в Чейплизоде, пять лет, и за все это время Наттер при мне ни разу не пошутил. Клянусь жизнью, не верю, что у него получится, даже если он сделает попытку. Бог свидетель, даже представить себе этого не могу!
– Но черт возьми, что же я могу поделать, сэр? – В голосе О’Флаэрти зазвучала трагическая нота.
– Поделать? С чем поделать?
Фейерверкер с пьяной ласковостью взял Паддока за руку и, заглядывая ему в глаза, плаксиво произнес:
– Авессалом повис, зацепившись волосами; у него была, Паддок, длинная шевелюра, а может, короткая, а может – ик! – и вовсе никакой, это уж как природа распорядилась, ведь так, Паддок, дорогуша вы мой? – По щекам О’Флаэрти в изобилии заструились слезы. – У Цицерона и у Юлия Цезаря головы были гладки, вроде этого сосуда. – И фейерверкер сунул Паддоку под нос сверкающую сахарницу, дном вверх. – У меня голова не лысая, ничего подобного, я не лыс, Паддок, дорогуша, несчастный Гиацинт О’Флаэрти не лыс, – повторял фейерверкер, для пущей убедительности поминутно встряхивая Паддока за обе руки.
– Это, сэр, самоочевидно; но я не пойму, к чему вы клоните.
– Сию минуту услышите, Паддок, дружище, имейте только терпение. Эту чертову дверь никак плотно не закрыть, поговорим в соседней комнате.
Слегка пошатываясь, О’Флаэрти сопроводил Паддока в прилегающую спальню и запер дверь, отчего Паддок, который успел заподозрить его в умственном расстройстве, слегка обеспокоился. Здесь Паддок узнал, что Наттер, оказывается, весь вечер осаждал фейерверкера намеками, нацеленными в одну и ту же точку, – тем, кто знаком с соответствующими обстоятельствами, и в голову бы не пришло в этом усомниться. Затем секунданту пришлось принести торжественный обет молчания, последовали бессвязные рассуждения о коренном различии между лысиной во всю голову и небольшой лысиной, и наконец открылась страшная тайна фейерверкера: с его макушки был снят миниатюрный парик, а точнее, «нашлепка» – такое название, как я полагаю, было принято в те дни, – и глазам Паддока предстало блестящее белое пятно размером с кружок масла.
– Клянусь жизнью, сэр, отличная работа. – Паддок, как человек, имеющий отношение к театру, принялся изучать паричок с интересом знатока, для чего поднял его за вихор и поднес к свече. – Ни разу не видел ничего подобного. У нас такого делать не умеют – это из Франции. Клянусь Юпитером, сэр, вот кому бы заказать парик для Катона!
– Не иначе как продал, подлюга, – не унимался О’Флаэрти, – кроме этой макаки Жерома, в городе ни единая душа ни о чем не догадывалась. Он меня по утрам причесывает – в запертой спальне, за кроватным пологом. Наттер ни за что сам бы не дознался, а разболтать некому, кроме окаянного француза, дело ясное.
Фейерверкер засунул руки в карманы и принялся тяжелыми шагами мерить комнату; непрестанно злобно бормоча, он качал головой и поворачивался подчеркнуто резко, как человек, дошедший до белого каления.
– Ага, мосье, – взревел О’Флаэрти, заслышав стук и отпирая дверь, но вместо «окаянного француза» на пороге показался высокий и упитанный незнакомец, в наряде броском, но несколько запылившемся. На розовом лице вошедшего, которое состояло по преимуществу из челюстей и подбородка, выражалась бесшабашная удаль.
Фейерверкер проделал наивеличественнейший поклон, не подумав при этом, что выставляет напоказ голую макушку. Потрясенный Паддок сжимал в одной руке свечу, а в другой – скальп О’Флаэрти.
– Полагаю, сэр, вы явились от мистера Наттера, – церемонно произнес фейерверкер. – Позвольте представить вам моего друга лейтенанта Паддока из Королевской ирландской артиллерии; он любезно помогает мне советом и…
О’Флаэрти широким жестом указал на Паддока, заметил болтавшийся у того в руке парик и внезапно онемел. Он хлопнул себя по голому черепу, сделал неловкую попытку выхватить у Паддока парик, промахнулся, выругался по-ирландски и нырнул за кроватный полог.
