Джошуа Санборн
Великая война и деколонизация Российской империи
Имперские окраины накануне войны
В Средние века Восточная Европа представляла собой лоскутное одеяло независимых королевств и в основном автономных удельных княжеств. В ранее Новое время, с зарождением современных империй, почти все они прекратили существовать. В этот перечень покоренных территорий входят и те, что возродились как государства в современную эпоху, – это, например, Грузия, Сербия, Армения, и другие страны, названия которых бывают на слуху только во время международных кризисов: Курляндия, Ливония, Галиция и Крымское ханство. Между XIV и XVIII столетиями за эти земли шло соперничество, они переходили из рук в руки, их включали в состав шести великих имперских государств Восточной Европы: Османской империи, России, Австрии, Пруссии, Швеции и Речи Посполитой. В начале XVII века был момент, когда Россия могла и не пережить подобных политических столкновений. В 1603 году Польша вторглась в Россию, погрязшую в династическом кризисе и гражданской войне, и установила там свое марионеточное правительство. Но ожесточенные восстания русского народа против оккупантов увенчались успехом, и к 1613 году на троне утвердилась династия Романовых. Польша продолжала играть ведущую роль на протяжении XVII столетия – стоит привести известный эпизод с отправкой войска в осажденную армией османов Вену. Это событие, однако, знаменовало собой кульминационный момент как для Османской империи, так и для Польши. В течение XVIII века Пруссия, Австрия и Россия продолжали накапливать силы и территории, пока слабели Польша, Швеция и Оттоманская Порта. Русская армия в царствование Петра Великого (1682-1725) и Екатерины Великой (1762-1796) стала движущей силой этой коренной смены расстановки сил в регионе.
Успехам на севере Россия обязана Петру I. Северная война (1700-1721) дорого обошлась – как в финансовом отношении, так и в смысле людских потерь, – однако поражение Швеции позволило России аннексировать земли на восточном и юго-восточном побережье Балтики – эта территория простиралась от Санкт-Петербурга до Риги, а теперь принадлежит частью России, частью Эстонии и Латвии. Однако попытки Петра I добиться подобной победы на юге, сражаясь против Османской империи, провалились. Прошло еще полвека, прежде чем были достигнуты грандиозные цели на северных берегах Черного моря, где был одержан ряд побед над Портой и ее союзниками (например Крымским ханством) в 1760-е и 1770-е годы. В 1774 году Кючук-Кайнарджийский мирный договор закрепил эти приобретения, открыв для русской колонизации новые земли (сейчас это главным образом территория на юге Украины). Эти победы также позволили России продвинуться вдоль западного и восточного берегов Черного моря. Успехи на западе создали сухопутный коридор на Балканы, а на востоке победы не только над Османской империей, но и над Персией привели к аннексии Закавказья (Грузии, Армении и Азербайджана) к 1828 году.
Но самым существенным изменением стало полное крушение польского государства. В 1700 году Польша была одной из ведущих держав Восточной Европы, а уже в 1800 году прекратила существование. Двадцатилетняя война обернулась для поляков полным крахом. Во время войны шведские армии вторглись в Польшу, захватив в 1702 году Варшаву и принудив Августа II в 1704 году отказаться от престола. Русские войска вскоре прогнали шведов, и, когда в 1715 году Август II был восстановлен на троне, польское правительство попало в полную зависимость от русских [Prazmowska 2004: 119]. Но это марионеточное государство было огромным и простиралось от реки Одер на западе до реки Днепр на востоке, то есть от предместий Киева до Кракова и дальше, и включало в себя не только всю современную территорию Польши и Литвы, но и Беларусь и внушительные куски Украины, Латвии, Молдовы, Германии и России. Практически сразу же Австрия и Пруссия совместно с польской элитой бросили вызов доминированию России. Результатом этой борьбы стали три раздела Польши (1772,1793 и 1795), при этом Россия получила восточную часть Польши, а Пруссия и Австрия – западную. Территория бывшей Речи Посполитой почти полностью совпадала с территорией военных действия на Восточном фронте (см. карту 1).
История государств рассказывает лишь часть истории этих имперских окраин. Социальная динамика в регионе имела ничуть не меньшее значение. Классовая, религиозная и этническая принадлежность образовывали самые неожиданные переплетения. Очень часто дворянство и крестьянство говорили на разных языках. Германские землевладельцы в Балтийском регионе управляли государствами, населенными латышами, эстонцами и литовцами. Польские феодалы владели украинскими крепостными, русские дворяне-колонизаторы в XIX веке эксплуатировали польское крестьянство, и даже в России дворяне охотнее говорили на французском языке, чем на языке своих крепостных.
Карта 1. Имперские окраины в Восточной Европе
Этническая ситуация в торговле была столь же сложной. Армяне и греки играли значительную роль в торговой системе Османской империи, а евреи – такую же роль в России. Российская империя в основном ограничивала территорию проживания евреев чертой оседлости и ущемляла в правах владения землей, поэтому евреи почти исключительно занимались торговлей на огромных территориях региона, покупая и продавая товары крестьянам-славянам. Социальные конфликты – неизбежное следствие торговых связей – привели к усилению антисемитизма, процветавшего в Восточной Европе.
Религия играла большую роль не только в распространении антисемитизма, но и в более широком социальном и культурном контексте. В X веке сообщества язычников, населявшие регион, подверглись христианизации, в чем больше всех преуспела православная церковь, распространившая свое влияние из Греции через большую часть Восточных Балкан и Украину на Россию. Государство-предшественник современных Украины и России – Киевская Русь – приняла православие в 988 году. А двумя десятилетиями ранее, в 966 году, Польша при Пястах приняла римское католичество. В последующие века ислам и протестантизм (в основном лютеранство) также нашли последователей в этом регионе. Религиозная принадлежность в еще большей степени, чем языковая или политическая, стала основой для самоидентификации большинства жителей региона в современную эпоху.
Наконец, важным моментом явилось то, что на большей части Российской империи вплоть до 1860-х годов существовало крепостное право. Владельцы крепостных (включая семью Романовых и Российское государство как таковое) занимались сельским хозяйством больше, чем промышленностью, и именно они ставили препоны образовательным инициативам, развитию гражданского общества и росту городов. Масштаб крестьянских волнений заставил их опасаться массовых движений и сопротивляться тенденции к гомогенизации общества, которая наметилась в зарождающихся национальных государствах Западной Европы. В результате важнейшие фундаментальные общественные движители национализма – начальное образование, средства массовой информации, промышленная экономика и всеобщая воинская повинность – начали развиваться в Российской империи только после отмены крепостного права. Одновременно с этим решение имперского государства предотвратить становление выборной местной власти и реформирование судебной системы на окраинных землях создало между «центром» и «периферией» империи существенные различия, гораздо менее ощутимые прежде[10]. Все это определяло медленное развитие антиимперских тенденций. Политизировать религиозные сообщества было трудно, сообщества, организованные по языковому принципу, разделяло пространство – физическое и социальное, а государство сознательно препятствовало работе механизмов мобилизации масс. В 1860 году было невозможно представить себе успешное движение за независимость латышей, эстонцев, литовцев или украинцев. Только поляки (в то время главным образом поляки Царства Польского, лишившегося литовского, белорусского и украинского населения бывшей Речи Посполитой) были способны на националистическое восстание и вновь и вновь эту способность демонстрировали, причем не только в сражениях, сопровождавших разделы Польши, но также в массовых восстаниях в 1830-1831 и в 1863 годах. Оба восстания испытали воздействие фактора, в конечном итоге определявшего неуспех движения за независимость, – мощи русской армии. Таким образом, когда крепостное право было отменено, костер национализма стало почти нечем разжигать.
Эта ситуация начнет меняться только в пятидесятилетний промежуток между упразднением крепостничества и развязыванием Первой мировой войны. Во всех великих империях Восточной Европы в этот период наблюдался существенный рост промышленности. Уровень образования рос даже в самых отсталых областях Российской империи. Все страны ввели всеобщую воинскую повинность (Россия сделала это последней в 1874 году), и миллионы молодых крестьян очутились в благоприятствующей росту национализма среде, а политические деятели придавали все больше значения растущему «обществу», которое грозило расшириться и охватить весь «народ».
Поэтому националистические движения в довоенную эпоху ширились достаточно быстро. Украинский национализм впервые заявил о себе в западной Галиции, владениях Габсбургов, однако националистическая деятельность тонкой прослойки образованной элиты вскоре пересекла границы с Российской империей. Точно так же, разными путями и с разной скоростью, национальная идея развивалась в современных Беларуси, Литве, Латвии, Эстонии, Финляндии, Грузии и Армении. Чиновники Министерства внутренних дел также озабоченно наблюдали «чрезвычайный подъем религиозного и национально-культурного самосознания» мусульманского населения[11].
Национализм нарастал как среди колонизированных народов периферии, так и среди русских. Российское государство стало самой обширной империей в мире в основном благодаря высокой степени гибкости управления новыми территориями и народами. Начиная еще с XVI столетия строители империи проводили политику кооптации местных элит и делегирования значительной доли политической ответственности, отводя роль культурного авторитета «местным вождям». Эта стратегия прекрасно подходила консервативной династической империи и сопровождалась «неединообразным и непостоянным управлением», которое было необходимо, чтобы иметь дело с «множественными социальными установлениями в рамках единого государства» [Burbank and von Hagen 2007: 15]. Однако непостоянное управление не означало его слабости. Напротив, методы, использованные, чтобы привязать этих посредников империи к самодержцу, были на удивление эффективны [Burbank and Cooper 2010: 193]. Во второй половине XIX века, однако, эти традиционные основы правления сотрясались в равной степени извне и изнутри. Среди элиты Российской империи в XIX веке усиливались националистические настроения, и с каждым прошедшим годом все громче становились призывы к тому, чтобы империя открыто провозгласила свою русскую природу, создала «Россию для русских» и «двинулась в сторону единства как нового государственного принципа» [Burbank and von Hagen 2007: 17].
И опять-таки эпоха Великой реформы, то есть отмены крепостного права, стала поворотной точкой. Восстание в Польше 1863 года явилось наиболее значительным катализатором перемен, поскольку именно оно убедило царя и его советников, что кооптация польской элиты невозможна. Польская шляхта никогда бы не подчинилась российскому правлению. Когда военные одержали верх, государство стало прилагать систематические усилия по истреблению высших классов – основы польского национализма. Казнив 400 лидеров восстания, царь Александр II отправил в ссылку более 20 000 дворян и конфисковал около 3500 принадлежавших им поместий. Русские чиновники управляли польскими университетами. Даже название «Польша» было заменено эвфемизмом «Привислинский край» [Kappeler 2001: 253]. Это было еще если и не русификацией, то, во всяком случае, сознательной деполонизацией культурной, экономической, социальной и политической элиты.
Восстание также вынудило государственных деятелей задуматься о том, как Великие реформы могут повлиять на имперскую власть. Что важнее всего, меры, предпринятые для улучшения образования и ослабления цензуры книг и периодических изданий, принудили русских империалистов напрямую обратиться к политическим аспектам языковых вопросов. Ответ, поиски которого беспорядочно и непоследовательно длились в течение 20 лет, состоял в том, чтобы принять на вооружение программу культурной русификации. Русификация вышла далеко за пределы Польши. Летом 1863 года правительство запретило книги, написанные на украинском языке. Министерство внутренних дел настаивало на том, что такого языка не существует и что обычные крестьяне в этом регионе – это русские, которые говорят на русском языке, просто на них в языковом смысле повлияли их соседи-поляки. В это время также развернулась широкая кампания по обращению католиков в православие, в результате чего почти 60 000 белорусских католиков были вынуждены принять новую веру. Эти репрессивные меры продолжились (а на самом деле усилились) в период царствования Александра III (1881— 1894), составив основу новой политики русификации. Александр III распространил эту политику на северные территории, где нападкам подверглись привилегии немецкого дворянства в балтийских провинциях. Государство впервые сделало русский языком обучения, а немецкий университет в Дерпте подвергся русификации 1893 году [Kappeler 2001: 258].
В определенных отношениях политика русификации увенчалась успехом. Усилия, направленные на то, что помешать националистически ориентированной интеллигенции общаться со своим народом в образовательных учреждениях и прессе, несомненно, сдерживали деятельность сторонников активных мер борьбы с колониализмом, которые старались сформировать массовые движения. В целом, однако, русификация оказалась контрпродуктивной. В 1860 году мало кто из представителей низшего сословия в Российской империи думал о своей этнической принадлежности как о факте, имеющем политическую важность. В той мере, в которой политика их занимала вообще, они больше интересовались вопросами социального положения и состояния экономики. Их политические оппоненты были местными обитателями, а вовсе не чиновниками из далекого Петербурга. В 1863 году, когда почти все польское дворянство и интеллигенция участвовали в восстании, крестьянство практически их не поддержало. Крестьяне в южных землях редко употребляли слово «украинский» как самоназвание, и большая часть прочих национальных движений застыла на стадии собирания фольклора и основания мелких национальных обществ. В 1860 году практически все национальные движения в Восточной Европе по-прежнему находились на очень ранней стадии культурного пробуждения[12]. В отсутствие столкновения между двумя явно политизированными национальными движениями – польским и русским – трудно представить себе серьезный националистический вызов трону Романовых, который мог бы иметь хоть какой-то шанс на успех.
По большому счету, русификация была для националистов настоящим подарком. Она предоставила конкретную политическую программу, вполне понятную для соотечественников, стоящих на разных ступенях социальной лестницы. Русификация посягала на церкви, языки и школы в тот самый момент, когда Великие реформы создали благоприятные условия для формирования социальных основ национализма. Почти сразу же во всем регионе стали развиваться все более успешные национальные движения, переходящие от сбора культурного наследия к политической агитации. Эта агитация совпала с аналогичными попытками достучаться до «народа» со стороны либеральной интеллигенции – группы, взгляды которой в течение последних двух десятилетий XIX века все более сдвигались от народничества к марксизму. Таким образом, социализм и национализм разделяли ряд общих целей, и несколько разных групп экспериментировали в поисках верного баланса – это были как стремящиеся к независимости социал-демократические меньшевики в Грузии, так и Польская социалистическая партия (ПСП) во главе с Юзефом Пилсудским. Национализм и социализм в этот период развивались в некоем симбиозе.
Оба движения получили дальнейшее развитие в последнее предвоенное десятилетие. Революционные события 1905 года четко продемонстрировали способность политиков националистического толка мобилизовать толпу. Почти все показатели участия в политической деятельности и революционного насилия были выше на окраинах, чем в Центральной России. Большинство этих действий было направлено против царизма – интенсивные силовые конфликты между армянами и азербайджанцами привели к гибели тысяч людей, а по западным землям империи, к примеру, прокатилась волна еврейских погромов. В Польше и Грузии происходило больше бунтов, больше восстаний и больше казней, чем в других частях империи [Kappeler 2001: 333].
Революция 1905 года также заложила основу для дальнейшего структурного развития национализма. Что важнее всего, учреждение в империи парламента (Думы) открыло возможности проведения открытых политических кампаний и создания националистических политических партий [Burbank, von Hagen and Remnev 2007:366-367]. И здесь опять лидировала Польша – в ПСП в 1906 году вступило более 50 000 человек. Однако националистическая агитация имела место практически повсеместно. Россия не была исключением. Важнейшая политическая фигура периода думской монархии, председатель Совета министров П. А. Столыпин непрерывно в поисках поддержки обращался к русскому национализму, проводя политику, благоприятную для становления «Великой России», но в то же время дистанцировался от крайне правых русских националистов. Русские националисты правого толка, как радикалы, так и консерваторы, также открыто старались побороть напряженность между империей и нацией в последнее предвоенное десятилетие [Лукьянов 2006: 36-46].
Итак, во многих отношениях казалось, что на территориях колоний, располагавшихся по краям империи к 1914 году, пришло время для вызревания движений за независимость. Во всем регионе имелись националистические элиты, население начало рассматривать мир сквозь призму национализма, а политики создавали конкретные политические программы и политические партии. Но, несмотря на все это, политическая независимость поляков, не говоря уже об украинцах, латышах или грузинах, была почти так же далека, как и в 1860 году. Ни одно из этих движений даже близко не подошло к обретению политической и военной мощи, необходимой для того, чтобы одержать верх над Российской империей. Восстания в 1905 году доказали это так же верно, как и провалившиеся бунты 1830 и 1863 годов. Российское государство было сильным и продолжало укрепляться, а империализм обретал все большую популярность среди российской общественности, влияние которой постепенно возрастало. Политическая программа Столыпина для западных окраин, нацеленная на укрепление государства, включающая последовательную русификацию, доказала жизнеспособность русского империализма на закате его существования. Действительно, период парламентаризма представлял собой своеобразный тип кооптации элиты. Представители национальных кругов, получая должность и отправляясь в Санкт-Петербург, учились работать в рамках системы. Они, как никто другой, знали, насколько тщетным может быть вооруженное восстание, и, как правило, старались добиваться автономии постепенно, принимая правила игры метрополии и рассчитывая использовать выгоды от близости Германской и Австро-Венгерской империй. Мало кто из националистов, приветствовавших новый, 1914 год, мог предвидеть, что всего через четыре года их шансы на независимость неизмеримо возрастут. Был необходим внешний катализатор деколонизации.
Балканский пролог: начало Первой мировой войны
Случилось так, что таким внешним катализатором стал Балканский полуостров, где соперничество империй достигло кризисной фазы, а процесс деколонизации перешел в стадию зрелости. Последние исследования положили начало процессу возвращения истории Балкан центрального места в истории Великой войны, и не без причины. Как заметил Алан Крамер, хорошо задокументированный факт, что внутри каждой из великих держав были лица, заинтересованные в развязывании войны, «не объясняет, почему война началась в 1914, а не в 1910 или 1918 году или почему она стала войной европейского и мирового масштаба». Ответы, заявляет Крамер, нужно искать на Балканах[13]. События на полуострове в начале века развивались очень стремительно. Успешный переворот, совершенный радикальными сербскими националистами в 1903 году, и масштабное восстание против османского правления в Македонии в том же году существенно поменяли политический ландшафт на суше, в основном за счет демонстрации мощи антигабсбургских и антиосманских настроений. Ослабление России после Русско-японской войны и революции 1905 года еще раз трансформировало международный баланс сил. Летом 1908 года революция младотурков в Македонии привела к дальнейшей дестабилизации султанского режима, после чего многие стали ожидать крупных политических преобразований во всем регионе.
Ширящийся коллапс Османской империи побудил российского министра иностранных дел А. П. Извольского начать рискованную игру с невыгодной позиции. По Берлинскому трактату 1878 года Габсбурги на 30 лет оккупировали Боснию и Герцеговину, и всем великим державам были известно, что Австро-Венгрия мечтала осуществить аннексию этой области после истечения срока действия трактата в 1908 году [Clark 2013: 83]. Извольский, зная, что его слабеющая армия не в состоянии этому помешать, решил усилить свою позицию, предложив согласиться на аннексию Боснии Австро-Венгрией, если Габсбурги не станут вмешиваться в планы России расширить доступ и влияние в проливах Босфор и Дарданеллы. Однако заявление об аннексии Боснии вызвало такой гневный отклик российской (и сербской) общественности, что Извольскому пришлось пойти на попятный и публично осудить аннексию, которую он только что втайне одобрил. Россия отдала приказы о частичной мобилизации и забряцала оружием, что не произвело ожидаемого эффекта. В марте 1909 года Германия пригрозила одновременно развязать военные действия и раскрыть закулисную дипломатию Извольского. Французы, как и ожидалось, проявили мало готовности развязывать войну на континенте ради укрепления морской мощи России или спасения репутацию Извольского. Не имея возможности положиться на союзников, на свою все еще ослабленную армию и даже на собственного министра иностранных дел, Россия отступила. Среди отрезвляющих уроков кризиса было и то, что Австрия получила более весомую поддержку от Германии, чем Россия от Франции и Британии. В результате русские специалисты по международной политике, как ни парадоксально, еще сблизились с Балканскими странами, на которые, как они надеялись, можно было в большей степени полагаться в непростые времена [Rossos 1981]. В то же время «почти беспрецедентные дебаты» по вопросу имперской политики сыграли большую роль в становлении политического строя после 1905 года, чем думские деятели и «общественное мнение» [Rossos 1981:8]. Как следствие, российская политика стала еще в большей степени исходить из романтических воззрений на нацию и империю, разделяемых большей частью образованной элиты.
Успех австрийской дипломатии привел к тому, что Россия была унижена, а Сербия разозлена. Отношения последней с империей Габсбургов становились все хуже, к тому же Сербия увязла в безнадежной таможенной войне с ней. Мечты о Великой Сербии зависели от того, удастся ли присоединить Боснию, Македонию и Албанию (которая также являлась частью Османской империи).
Аннексия Боснии продемонстрировала стабильное могущество Австро-Венгрии в регионе, но ничем не поддержала турок. Россия была усмирена, Габсбурги довольны, и молодые балканские государства взяли на себя ведущую роль в решении «восточного вопроса», инициировав интенсивную волну действий по деколонизации. Болгария, функционально независимая с 1878 года, воспользовалась слабостью Порты, потребовав полной независимости и официального признания, которые и получила после скоропалительных трехсторонних финансовых переговоров с Петербургом и Стамбулом в 1908 году [Thaden 1965:39]. В 1910 году князь Никола Черногорский провозгласил себя конституционным монархом и стал проявлять больше активности в соседних османских регионах Албании. Албания, долгое время являвшаяся многонациональной и многоязычной провинцией на окраине Османской империи, стала великолепной площадкой для подобной авантюры. Король Никола пообещал населению Северной Албании (состоявшему в основном из католиков), что поддержит их восстание против Турции, и такое восстание действительно вспыхнуло в 1911 году. Турки ответили с позиции силы, и Никола разрешил повстанцам, уступающим противнику в численности, пересечь границу, чтобы скрыться в его владениях. Турки грозили сами нарушить границы и атаковать повстанцев – это означало бы войну. Посредничество России помогло предотвратить военный конфликт: русские дипломаты умерили воинственность короля Черногории и принудили турок к значительным уступкам албанским повстанцам – Албании была обещана широкая автономия – так что те вернулись домой, чувствуя себя отомщенными и не опасаясь риска преследования. Это был не первый и не последний раз, когда политические игроки на Балканах способствовали осуществлению перемен в ускоренном темпе, выходящем далеко за рамки желаний их номинального патрона – России. Российское Министерство иностранных дел было вынуждено реагировать на свершившиеся действия, предпринятые без его поддержки, а зачастую – даже неведомо для него.
Этот кризис разрешился не раньше, чем турки были принуждены к дальнейшим территориальным уступкам, и на этот раз игроком более крупным, чем Черногория. В конце лета 1911 года Италия оккупировала османскую провинцию Триполи в Северной Африке, а в сентябре того же года Османская Порта объявила войну. Итало-турецкая война немедленно поменяла политические расчеты балканских политиков. Лидеры Сербии, Болгарии, Черногории и Греции, с опаской следившие друг за другом большую часть последнего десятилетия (в частности, в Македонии), теперь быстро заключили ряд двусторонних военных и политических союзов. В марте 1912 года Сербия вступила в союз с Болгарией. В мае 1912 года греки и болгары сделали то же самое. В конце лета Черногория присоединилась к ним, заключив ряд устных и письменных соглашений, которые были окончательно ратифицированы 13 сентября – 2 октября, менее чем за неделю до объявления Черногорией войны Османской империи. Итогом всех этих соглашений стал альянс, получивший название Балканский союз или Балканская лига.
Россия, долгое время желавшая подобного альянса, чтобы уравновесить мощь Австро-Венгрии на полуострове, оказала значительную дипломатическую поддержку при формировании Балканской лиги. Однако по мере хода переговоров беспокойство российских представителей начало усиливаться. Министерство иностранных дел знало, что Россия ни в военном, ни в дипломатическом отношении не готова к балканскому конфликту, и постоянно напоминало подконтрольным России странам на Балканах, что все эти новые альянсы должны быть чисто оборонительными по своей сути. Болгарский министр финансов информировал Извольского (которого понизили в должности, сделав в 1910 году послом во Франции), что Россия должна предоставить Болгарии «свободу действий» в такой благоприятный момент, когда Османская империя была слаба. Извольский должным образом предупредил своего шефа С. Д. Сазонова о том, что новый военный союз между Сербией и Болгарией оказался по сути наступательным альянсом [Кострикова 2007: 196-197].
Окончательный крах османской мощи в Европе, который так долго предсказывали, на этот раз казался неминуемым. Влиятельные европейские политики были встревожены подобным развитием ситуации, обещавшей дестабилизировать отношения между великими державами. В частности, для России и Австро-Венгрии победа в столкновении с Юго-Восточной Европой означала сохранение престижа и мощи в будущем, в то время как поражение могло бы привести к выходу из клуба имперских тяжеловесов и одновременно к существенному подрыву перспектив их союзников. Оглядываясь назад, легко понять, почему дипломатов так тревожило развитие событий. Война на Балканах могла привести к формированию нового имперского порядка. Чего дипломаты не видели, так это вероятности, что Балканские войны могут положить начало эпохе конфликтов, которые не просто разбалансируют существующую систему взаимоотношений имперских держав – они уничтожат целиком. Авторитетные старые державы продолжали относиться к новым балканским нациям как к детям, хотя к тому времени, согласно знаменитому высказыванию царя Николая II, на них уже смотрели как на «благонравных подростков… которые выросли и превратились в упрямых хулиганов» [Clark 2013: 275].
Оказалось, что у этих «хулиганов» есть сильные и эффективно действующие армии. В 1912 году они быстро обратили в бегство силы Османской Порты. Греческие войска взяли Салоники буквально за несколько часов до прибытия болгар. Войска Черногории продвинулись на юг вдоль побережья Адриатики. Сербские силы вошли в Западную Македонию, а болгары оттеснили османов практически обратно до самого Стамбула. Эти быстрые успехи вызвали лихорадочную активность великих держав. Однако, в отличие от 1878 года, когда великие державы, не участвовавшие в военных действиях, получили выгоду от Балканских войн, самое большее, что они могли сделать на данном этапе, это сдержать амбиции сербов на Адриатике, настояв на образовании независимой Албании. Вторая Балканская война разразилась в 1913 году, когда Болгария, охваченная возмущением на фоне сербских успехов в Македонии, предприняла непродуманную атаку на своего прежнего союзника. Вторая Балканская война продлилась недолго, так как все соседи Болгарии набросились на нее как коршуны, отхватывая себе куски ее территорий.
Две Балканские войны устранили османский фактор из балканского политического уравнения, однако, с точки зрения сербов, эти войны лишь накалили эмоции относительно австро-венгерского правления в регионе. Все сербские политики знали, что сведение счетов с империей Габсбургов невозможно без мощной поддержки со стороны России, и сербское правительство предпринимало все усилия, чтобы поддерживать прекрасные взаимоотношения со своим великим восточным союзником. Даже австрофилы, такие как бывший премьер-министр Сербии Владан Георгиевич, убеждали прибывающих с визитом российских военных, что «весь народ Сербии» поднимется против Австрии, одновременно упрекая их за «робость и колебания в российской политике» [Мартынов 1913: 13-14]. И все же большинству сербских лидеров было известно, что их истощенной армии требуется время для восполнения сил, а им самим – период мира, чтобы упрочить свои достижения [Lyon 1997: 499]. Премьер-министр Никола Пашич был убежден, что в интересах Сербии Австрия должна оставаться региональным игроком еще на протяжении 25 лет, поскольку это даст Сербии время для упрочения своих достижений на юге [Писарев 1990:30]. Даже центральный исполнительный комитет радикальной националистической группы «Черная рука», узнав заблаговременно о тщательно скрываемой операции по убийству Франца-Фердинанда, которую планировали члены группы, попытался помешать этому плану. Как отмечал Иоахим Ремак,