Джорджетт Хейер
Кому помешал Сэмпсон Уорренби?
Глава 2
Генри Хасуэлл, купивший поместье «Кедры» у сэра Джеймса Браверли, был одним из самых состоятельных жителей графства. Его дед основал в Беллингэме небольшое дело по торговле недвижимостью, преуспел и смог отправить своего наследника в скромную частную школу. Сам он такого образования не получил и относился к нему с благоговением, которое вскоре оправдалось: при его сыне дело быстро пошло в гору. Уильям Хасуэлл сделал фирму крупной и уважаемой, а сам превратился в городе в весомую фигуру. Он проник в общество, которое его отец считал для себя недосягаемым, заключил выгодный брак и собственного сына отправил уже в Уинчестер, а затем в оксфордский Нью-колледж. Те, кто косо смотрел на Уильяма, полностью приняли Генри. Он водил знакомство с нужными людьми, хорошо одевался, придерживался правильных воззрений. Будучи простым человеком не изображал презрения к делу, позволившему ему всего этого добиться. Вкладывал немало сил в его дальнейшее развитие, но находил время и на благотворительность, заседал в местном больничном совете и раз в неделю выезжал на охоту. Своего единственного сына отправил в Уинчестер и в Оксфорд не потому, что мечтал сделать его светским человеком, а просто считал это естественным. Он не воспротивился бы желанию Чарлза бросить торговлю недвижимостью ради какого-то более возвышенного занятия, но был бы втайне разочарован, если бы сын не пожелал продолжить семейную эстафету. Впрочем, Чарлз, родившийся во времена усыхающих капиталов и исчезающих социальных различий, подобных желаний не высказывал: он знал, что ему повезло подхватить крепкий бизнес, и гордился той высотой, на какую вознесся по праву рождения. Недавно его сделали полноправным партнером в фирме, а его мать уже говорила подругам, хотя и не очень убежденно, что ему пора подумать о женитьбе.
Генри Хасуэлл приобрел «Кедры», пребывавшие в плачевном состоянии, у последнего остававшегося на свете представителя очень старого знатного семейства графства. Такие люди, как Тэддиас Драйбек, с иронией и неудовольствием относились к тому, что он привел поместье в порядок и покончил со всеми ужасными анахронизмами (в том числе с оранжереей, а ее приходилось миновать, покидая гостиную, и с шоколадными обоями в проходе и на лестнице), которыми уродовали дом Браверли. Теперь дом отличался сдержанным достоинством, обстановкой и садом, ставшим благодаря неустанным усилиям миссис Хасуэлл одним из чудеснейших во всем графстве.
Миновав ворота и направившись к дому, мужчины встретили миссис Хасуэлл, шагающую к теннисным кортам с ярко-розовым маком в руке.
– Как чудесно! – воскликнула она. – Теперь я смогу составить вторую четверку. Как поживаете, майор? А вы, Гэвин? Я как раз думала о вас, мистер Драйбек: вы правы, что не держите кошек! Не пойму, почему собак можно приучить сторониться цветочных клумб, а кошек – никогда? Вы только взгляните! Похоже, паршивка прямо разлеглась на бедном растении, вот жалость! Не возражаете пройти через дом? Я бы поставила бедный мак в воду.
Так, болтая в своей милой манере, она привела их в прохладный квадратный холл. Миссис Хасуэлл была полной седовласой дамой, одетой бесцветно, с пренебрежением к стилю. Глядя на нее саму, нельзя было даже заподозрить наличие вкуса, хотя она вовсю проявляла его в доме и в саду. Сунув вроде бы небрежно сломанный мак в вазу, где уже были цветы, она не нарушила симметрию. Затем повела гостей в залитую солнцем гостиную, откуда можно было выйти через стеклянную дверь в розарий.
– Конечно, эту дверь можно было бы заложить, – сказала миссис Хасуэлл, – но мне нравится выходить отсюда в сад, а с фасада она не видна. У Браверли здесь находилась, если помните, оранжерея.
– Одно из самых трепетных воспоминаний моего детства, – произнес Гэвин. – Я ностальгирую по ее теплу, по запахам, по колючей растительности. Все это я любил!
– Кактусы, – подсказала миссис Хасуэлл. – Дети всегда любят все самое ужасное. Помню, в какое отчаяние приводила меня трехлетняя Элизабет, обожавшая клумбу с лиловой геранью и синими лобелиями. Потом она, конечно, переросла свое пристрастие. Сейчас они с мужем переехали в дом в Челси. Надеюсь, там не сыро. Какие чудеса она творила с цветами на окнах! Чарлз и Абигейл Дирхэм играют против Линдейлов. Только что пришли викарий и Мэвис Уорренби, и теперь можно будет составить еще две соперничающие пары.
– Прекрасно! – обрадовался майор.
Драйбек промолчал. Он предвидел свою судьбу: его партнершей назначат Мэвис, потому что он играл лучше викария и майора. Эта перспектива вызывала у него уныние.
– Ваш муж не играет, миссис Хасуэлл? – спросил майор.
– К сожалению, нет. Генри пришлось отлучиться в Вудхолл.
К унынию Драйбека добавилась обида. Генри Хасуэлл был единственным в Торндене теннисистом, которого он считал равным себе, и Драйбек предвкушал партию с ним – как выяснилось, напрасно.
Они приблизились к двум кортам с твердым покрытием, устроенным по настоянию миссис Хасуэлл так, чтобы не портить своим видом сад, – на удалении от дома, под стеной, за которой бежала тропинка от северной, ведущей в Хоуксхэд, дороги мимо угодий сквайра на юг, к приступке, отделявшей ее от Фокс-лейн. В том месте тропинка, обогнув рощицу, относившуюся к «Кедрам», резко поворачивала на север, чтобы к югу от ворот усадьбы сомкнуться с Вуд-лейн. На тропинку вела дверца в стене поблизости от кортов. Через нее пришли на корты Линдейлы, жившие на дороге, связывавшей Хоуксхэд с Беллингэмом. Той же самой калиткой воспользовались мисс Уорренби и мисс Дерхэм, не такие щепетильные, как Драйбек, предпочитавший парадный вход.
Когда миссис Хасуэлл привела на корты троих новых гостей, игра происходила только на одном. Хозяйский сын и племянница мисс Паттердейл весело и упорно состязались с молодой четой Линдейлов. Тем временем викарий, высокий костлявый мужчина с мягким выражением лица, высоким лбом и волосами с проседью, вел на скамейке за кортами ленивую беседу с Мэвис Уорренби.
– Представлять никого не нужно, – произнесла миссис Хасуэлл, улыбаясь всем гостям. – Спрашивать, как кто играет, тоже ни к чему, потому что никто не скажет правды. Думаю, Мэвис и мистер Драйбек будут одной парой, викарий и майор Миджхолм – другой.
– Я слишком плохо играю, чтобы быть парой мистеру Драйбеку, – возразила Мэвис. – Я буду ужасно волноваться. Пусть лучше составится мужская четверка.
– Полагаю, вы прочите в четвертого не меня? – спросил Гэвин, смутив ее и взглядом знатока наблюдая результат.
– Мужчины смогут сразиться позднее, – промолвила миссис Хасуэлл. – Уверена, вы покажете класс, милочка. Жаль, что не пришел ваш дядя.
– Он просил его извинить, – сказала Мэвис, все еще краснея от смущения. – У него документы, которыми он должен заняться. Вообще-то мне тут не место.
– Что вы, милочка! Мы все очень вам рады.
Выражение лица мисс Уорренби сменилось на признательное.
– Я не люблю оставлять дядю одного за чаем. По субботам Глэдис работает полдня, и он остался в одиночестве. Но дядя не разрешает мне оставаться и приглядывать за ним. Я собрала поднос, оставила на плите чайник и убежала развлекаться. Меня мучает чувство вины, потому что дяде не нравится заниматься подобным самостоятельно. Правда, он сказал, что не возражает в кои-то веки сам похозяйничать, и вот я здесь. Он так добр!
Ее светло-серые глаза с надеждой обвели собравшихся, но пример заботы Сэмпсона Уорренби о племяннице не вызвал комментариев ни у кого, кроме миссис Хасуэлл:
– Вашему дяде не повредит попить чаю в одиночестве. На вашем месте я бы за него не тревожилась.
Затем она вручила Драйбеку ящик с теннисными мячами, пригласила всех четверых игроков на корт, распахнув проволочные воротца, и уселась на садовую скамейку, предложив Гэвину устроиться с ней рядом.
– Жаль, миссис Клиберн задерживается, – вздохнула миссис Хасуэлл. – Будь она здесь, можно было бы составить смешанные пары, тогда получилось бы состязание на равных. Что ж, ничего не поделаешь. Я рада, что не пришел Сэмпсон Уорренби.
– Вы говорили, что огорчены.
– Только ради приличия. Пришлось его позвать, чтобы не обидеть. В тесном сообществе нельзя ни о ком забывать, иначе получится неудобно, так я сказала Генри.
– Вот, значит, зачем он пошел в Вудхолл? – спросил Гэвин, заинтересовавшись.
– Если бы я проигнорировала мистера Уорренби, – продолжила миссис Хасуэлл, пропустив мимо ушей его вопрос, – то пришлось бы поступить так же с Мэвис, а этого мне не хотелось.
– Лучше бы вы его проигнорировали!
– У нее безрадостная жизнь. – Миссис Хасуэлл упорно не замечала реплик собеседника. – Причем она никогда не скажет о нем дурного слова.
– Ни о нем, ни о ком-либо вообще. Я – другого поля ягода.
– Любопытно, почему задерживаются Эйнстейблы?
– Наверное, боятся, что Уорренби уже тут как тут.
– Я же говорила: в половине четвертого. Надеюсь, у Розамунды обойдется без приступа. Смотрите, молодежь уже завершила партию, а вторая пара еще только раскачивается. Мне хотелось выставить против мистера Драйбека сильных соперников! Ну как, милая? Кто выиграл?
– Дети! – доложил Кенелм Линдейл. – Нас с Делией попросту расстреляли.
– Вот лгун! – вмешалась Абигейл Дирхэм, швыряя в кресло ракетку и накидывая багровый кардиган. – Мы бы еще держались, если бы не возмутительное везение Чарлза.
– Полегче! – посоветовал хозяйский сын, подходя к столику, на котором теснились стаканы и различные напитки. – Просто блестяще продуманный удар! Что предпочитаете, Делия? Лимонад, оранжад, просто пиво, имбирное пиво, паршивый джин? Выбирайте!
Миссис Линдейл, сделав выбор, села рядом с хозяйкой дома и, кутаясь в наброшенное на плечи пальто, покосилась на наручные часы. Эта молодая светловолосая женщина была худа, профиль имела орлиный, взгляд ее глаз цвета голубого льда никогда ни на чем не задерживался. Она выглядела постоянно напряженной, казалось, что мысли убегают куда-то за горизонт. Ее муж отказался от карьеры биржевого брокера ради сомнительных перспектив фермерства, поэтому считалось, что у нее есть все основания для тревоги. Не так давно они поселились на ферме Рашифорд к северу от Торндена, на хоуксхэдской дороге. Знатоки английского фермерства и сопряженных с ним опасностей гадали, как долго они там продержатся. Обоим нельзя было отказать в энергии, но им недоставало привычки к сельской жизни. Трудности Делии усугублялись хлопотами с годовалым ребенком, которого она с обожанием окружала заботой, казавшейся избыточной родителям старшего поколения, приученным к прозе жизни. Те, кто заметил ее интерес к времени на часах, знали, что он вызван тревогой о том, не забывает ли женщина, помогавшая ей по дому, выполнять подробные инструкции по уходу за ребенком и не надрывается ли ненаглядная Роза-Вероника плачем, оставшись в кроватке без присмотра. Эти опасения были не чужды и ее супругу: перехватив взгляд жены, он утешил и заодно подразнил ее улыбкой. Он был красивым брюнетом старше супруги на несколько лет, вспыльчивым и, как нередко бывает с людьми такого темперамента, часто смеялся. Карие глаза смотрели тепло, складка губ придавала лицу решительности. Они с Делией слыли любящей парой. Муж старался защищать ее, а она, изображая независимость, была так им поглощена, что в его присутствии почти никого вокруг не замечала.
Миссис Хасуэлл, видевшая, что Делия смотрит на часы, похлопала ее по руке и улыбнулась:
– Не беспокойтесь за малышку, дорогая! Уверена, миссис Мертон глаз с нее не спустит.
Делия зарделась и издала неуверенный смешок:
– Простите! Я не хотела… Так, привычка.
Абигейл Дирхэм, очаровательная девушка с копной каштановых волос и широко распахнутыми серыми глазами, взглянула на нее с интересом, который проявляла к любому, кто оказывался с ней рядом.
– У вас ребенок? – спросила она.
– Да, девочка. Но я о ней не беспокоюсь, то есть я…
– Вы сами за ней смотрите? Это не очень хлопотно?
– Что вы, ничуть! Конечно, от нее не отойдешь, но мне это нравится.
– Тогда заводите следующего, – посоветовала миссис Хасуэлл.
– Мне кажется, ребенок – такое удовольствие! – заявила Абби с серьезным, задумчивым видом. – Однако не хотелось бы быть скованной по рукам и ногам.
– От этого никуда не деться. Ваш старый писака сковывает вас еще больше, вы же не возражаете! – вмешался Чарлз.
– Это разные вещи. У меня строго определенная продолжительность рабочего дня.
– Держи карман шире! – отмахнулся Чарлз. – Вечно вы задерживаетесь на час, если не больше, потому что он, видите ли, добрался до середины главы или ему вздумалось поручить вам подготовку к его новому безумному приему.
Его мать, не выдавая того обстоятельства, что ей открыли глаза, объяснила:
– Абби – секретарь Джеффри Силлофа. Правда, интересно, Делия?
– Вот так новость! – воскликнул Кенелм. – Расскажите нам про него!
– Ужасно милый! – радостно ответила Абби. – Уехал на две недели в Антиб, и я наслаждаюсь отпуском.
Миссис Хасуэлл, привычная к речам молодежи, стоически перенесла столь небрежный отзыв о выдающемся литераторе. Чарлз и Линдейлы проявили полное понимание в отличие от Гэвина Пленмеллера, с трудом сдержавшего тошноту и вкрадчиво попросившего объяснить, в каком это смысле Силлоф – милый.
– А вот и миссис Клиберн со сквайром! – объявила миссис Хасуэлл и встала, приветствуя вовремя подоспевших гостей. – Как мило, Эдит! Бернард, разве Розамунда не придет?
Сквайр, коренастый мужчина, выглядевший старше своих шестидесяти лет, ответил, пожимая руки:
– Снова жалобы на головную боль. Передает через меня извинения и обещает быть к чаю. Вряд ли на это стоит надеяться, но я на всякий случай оставил для нее машину.
– Жаль! Вы ведь знакомы с миссис Линдейл и ее мужем?
– Да, конечно. Рад вас видеть, миссис Линдейл! И вас, Линдейл. – Он перевел взгляд глубоко посаженных глаз на теннисные корты. – Уорренби нет? Тем лучше, можно обсудить историю с Речным комитетом. Где Генри, Аделаида?
– Надеюсь, он появится до вашего ухода, – сказала миссис Хасуэлл. – Хотя если речь зайдет об этой утомительной истории, то лучше уж… Впрочем, это не мое дело, обсуждайте с Генри. По мне, хлопот полно, а толку ноль.
– Очень хочется избежать неприятностей, – вступила в разговор миссис Клиберн. – Конечно, нас это тоже не касается, но, сдается мне, было бы нехорошо поручать этот новый Речной комитет кому-либо, кроме Драйбека. Он ведь всегда занимался комитетом по дренажу. Иначе он обидится, особенно если вместо него назначат Уорренби. Впрочем, я не должна высказывать своего мнения.
– Ну-ну, невелика важность! – усмехнулся сквайр. – Послушаем, что скажет Хасуэлл.
– Отец не поддержит Уорренби, сэр, – вставил Чарлз. – Начнем с того, что он не обидит Драйбека.
– Чарлз! – одернула сына мать, предостерегающе указывая взглядом на корт.
– Во-первых, мама, оттуда не слышно. А во-вторых, он постоянно ставит Уорренби на место. Тот буквально во все здесь сует свой нос!
– В этом ваш отец не одинок, – вмешался Гэвин. – Я тоже выступлю против Уорренби. Не сомневаюсь, Уолтер поступил бы так же: он всегда всем мешал.
Сквайр бросил на него хмурый взгляд, но промолчал. Кенелм Линдейл, закурив и аккуратно воткнув спичку в землю, произнес:
– Я бы тоже постарался не обижать Драйбека, но, по правде говоря, ничего не знаю об этом Речном комитете.
– А ведь вы – владелец участка речного берега! – удивился Чарлз. – В свое время здесь бушевал комитет по дренажу речки Раши и еще один – по речке Крейл, которая…
– Да ладно вам! – с улыбкой прервал его Кенелм. – Я знаю, где протекает Крейл. Мне также известно, что два прежних комитета по дренажу слились в единый комитет по речным делам. Я интересуюсь той половиной комитета, что занимается Крейлом. У нее есть кандидат на юридического представителя?
– Человек, защищавший их интересы, ушел на пенсию, – сообщил сквайр. – Советую ознакомиться с почтой. Если хотите, я вам ее продемонстрирую. Хотя нет, я уже отправил ее вам, Гэвин. Лучше верните!
Он отвернулся и завел разговор с хозяйкой дома. Вскоре составились новые пары теннисистов: сквайр и миссис Клиберн сменили Чарлза и Абигейл, отправившихся вместе с Гэвином и миссис Хасуэлл играть в легкомысленный «безумный крокет». Чарлз утверждал, что это единственная понятная ему версия крокета.
Чай подали под вязом на восточной лужайке. Теннисисты присоединились к остальным, доиграв свои партии, и стали расхваливать достоинства миссис Хасуэлл как хозяйки, так удачно приготовившей для них кофе со льдом.
Примерно в половине шестого к компании присоединилась миссис Эйнстейбл, оставившая машину на подъездной дорожке и появившаяся на восточной лужайке из-под увитой розами арки. Миссис Хасуэлл встала и поспешила ей навстречу.
– Прошу прощения! – воскликнула гостья. – Не отказывайте мне в чае по причине опоздания, а то я запла́чу! Чай не слишком горячий? Какой очаровательный сад! Нас замучила тля.
– Дорогая, у вас нездоровый вид, вам показан постельный режим! – Миссис Хасуэлл, держа ее за руку, внимательно к ней пригляделась. – Вы уверены, что здоровы?
– Да! Просто мой обычный приступ мигрени. Сейчас мне уже легче. И довольно об этом: Бернард так за меня волнуется!
Ее слова подтвердились: сквайр поспешил к ним и впился взглядом в лицо жены.
– Дорогая, тебе лучше? Я надеялся, что ты уснешь.
– Так и было, Бернард, я поспала, и это так мне помогло, что я не смогла пропустить прием у Аделаиды. Прошу тебя, дорогой, успокойся, со мной все хорошо!
Он молча покачал головой. Миссис Хасуэлл не слишком благосклонно отнеслась к его тревоге. Розамунда Эйнстейбл, пусть и была моложе его на десяток лет и не имела никаких серьезных недугов, никогда не могла похвастаться крепким здоровьем. Она отличалась хрупким сложением, любое физическое усилие лишало ее сил, а главное, мучили сильные головные боли, заставлявшие многочисленных врачей беспомощно разводить руками. Розамунда уже отчаялась выявить их причину и с усмешкой повторяла, что изрядно потратилась на то, чтобы подняться вверх по Харли-стрит, и теперь осталась без сил и без средств, чтобы спуститься. Она, что называется, жила на нервах, не способных напрягаться. У нее за плечами остались две войны, причем в Первой мировой она тысячу раз стояла на краю могилы, зная, что в любой вручаемой ей телеграмме могло сообщаться о гибели ее мужа в бою, а Вторая мировая война лишила ее единственного сына. Друзья пророчили, что она не оправится от этого удара, но ошиблись: Розамунда посвятила себя поддержке и ублажению сквайра, чья гордость и надежда остались где-то в пустыне Северной Африки. Казалось бы, после смерти наследника они оба должны были отказаться от борьбы за выживание поместья, обедневшего из-за финансовых тягот одной войны и почти обанкротившегося из-за следующей. Однако, как повторял со значением своим знакомым юридический консультант сквайра Тэддиас Драйбек, происхождение давало о себе знать, так что сквайр продолжал планировать и изобретать, будто готовился передать поместье обожаемому сыну, а не племяннику, которого плохо знал и совсем не любил.
Миссис Хасуэлл, усадив подругу в удобное кресло и подав ей чай, который был для страждущей лучшим лекарством, вспомнила о такте и перестала намекать бедной Розамунде, что это не лучший ее день. Впрочем, напоминания были излишни: глаза бедняжки болезненно блестели, худые щеки заливал лихорадочный румянец, искусственную веселость ее фальцета было трудно вынести. Хотелось надеяться, что сквайр всего этого не заметит. О его наблюдательности оставалось лишь гадать: традиция и темперамент требовали от него умения скрывать чувства.
Когда была съедена вся клубника и выпит кофе со льдом, викарий решил проблему, смущавшую миссис Хасуэлл. Он заявил, что горячее желание продолжить героические труды по зову долга влечет его с пасторским визитом к захворавшему прихожанину. Численность теннисистов составила после этого девять душ на два корта, и, как шепотом сказал Кенелму Линдейлу Гэвин Пленмеллер, мисс Уорренби наверняка предпочтет роль наблюдателя. Он не ошибся, но, судя по выражению его лица, не предвидел, что последует сразу за этим актом самоотречения. После преодоления ее вежливого сопротивления миссис Хасуэлл заявила:
– Раз так, вам придется посидеть с Гэвином. Дорогая Розамунда, я отведу вас в дом: здесь жарковато, для вас лучше тень.
– Слышите? – тихо обратился Гэвин к Кенелму. – Настало время быстро шевелить мозгами. Никто из вас, так соболезнующих моему дефекту, не имеет понятия об ужасных мучениях, которым я подвергаюсь. Я не вынесу общества этой скорбной девицы. Как мне поступить?
– Никак! – улыбнулся Кенелм.
– Вы плохо меня знаете.
Как Кенелм ни смеялся, вскоре ему пришлось убедиться, что он недооценил изобретательность Пленмеллера и понятия не имел о безжалостности, какую способен проявить этот человек, замыслив бегство. Выяснилось, что тот, жертва собственной назойливости, теперь вынужден отлучиться за перепиской по вопросам Речного комитета. Стало понятно, почему Гэвин не пользуется популярностью среди соседей.
– Уверена, без этого можно обойтись! – вскричала Мэвис, с упреком глядя на Кенелма.
– Ничего не поделать, надо! Видели бы вы, как недоволен мной сквайр! Он осуждает меня за то, что я забыл вернуть ему эти бумаги, а меня терзает предчувствие, что я и в следующий раз про них забуду.
– Вам не обязательно уходить ради меня, – сердито сказал Кенелм.
– Я делаю это ради самого себя, – возразил Гэвин. – Бездействие обеспечит мне бессонную ночь. Я редко довожу что-либо до конца и все же не страдаю бессонницей, но мисс Уорренби часто говорит мне о действенности данного правила.
– Да, но такой дальний путь – ради каких-то бумажек? Почему не послать за ними кого-нибудь? – изумилась Мэвис. – Я бы сама охотно сходила, только не уверена, что найду их.
Кенелм, догадывавшийся, что насмешливое упоминание Гэвином своей хромоты скрывало его ненависть к этому недостатку, не удивился, когда эта благонамеренная бестактность натолкнулась на заслуженную отповедь.
– Я далеко живу? Я считал, что это всего полмили. Или, по-вашему, это далековато для таких коротких ножек, как у меня? Разрешите мне вас успокоить. Это рядом, рукой подать. Вас ввела в заблуждение моя нескладность. – Он отвернулся и, хромая, направился к хозяйке дома.
– Иногда он бывает обидчивым! – вздохнула Мэвис.
– Он же сказал вам: никаких обид! – бросил Кенелм.
Она уставилась на него:
– Правда, он очень отважный? Люди не понимают, как тяжело ему приходится, и не делают для него скидок.
Кенелм уловил в ее словах упрек в бесчувственности и с облегчением поторопился на зов миссис Хасуэлл.
