Джордж Оруэлл
1984
Глава 4
С глубоким бессознательным вздохом, который не помогла подавить даже близость телескана, Уинстон начал рабочий день: подвинул к себе речепринт, сдул пыль с нагубника и надел на нос очки. После чего развернул и сколол скрепками четыре небольших бумажных цилиндрика, только что выпавших из трубы пневматического транспорта, выведенной к его столу справа. Там в стенке его каморки были устроены три отверстия. Справа от речепринта – небольшая пневматическая трубка для письменных сообщений; слева – отверстие побольше, для газет; в боковой стене, до которой Уинстон легко мог дотянуться, – продолговатая щель, прикрытая проволочной решеткой, предназначенная для уничтожения ненужной бумаги. Подобные щели, тысячи или даже десятки их тысяч, были устроены по всему зданию министерства, не только в каждой комнате, но и с небольшими интервалами расположены по всем коридорам. По какой-то причине их называли вратами забвения. Если человек знал, что документ подлежит уничтожению, или же просто видел лежавший на полу клочок бумаги, он автоматически отправлял его в такую щель. Далее бумажку подхватывал поток теплого воздуха и уносил в огромные печи, располагавшиеся где-то на окраинах корпуса.
Уинстон рассмотрел четыре развернутых им документа – послания в одну-две строки, написанные на сокращенном жаргоне, не на новоязе, но с помощью его слов. Этот жаргон использовался в министерстве для внутренних нужд. Итак:
«Таймс» 17.3.84 ББ речь ошибизл. Африка. исправить
«Таймс» 19.12.83 прогноз 4 квартал 83 опечатка, подтвердить текущие данные
«Таймс» 14.2.84 минидос ошибцит шоколад исправить
«Таймс» 3.12.83 изложение ББ днеприказа дваплюс нехорошо упо неперсон перепипол и представить черно на утвервысшинстанц
С легким чувством удовлетворения Уинстон отложил в сторону четвертое послание. Оно предполагало сложную и ответственную работу, и заданием этим лучше было заняться в последнюю очередь. Остальные три представляли собой дела рутинные, хотя второе, вероятно, потребует скучной проверки цифири.
Уинстон набрал «ответные номера» на телескане и запросил нужные номера «Таймс», выпавшие из пневмотрубы через считаные минуты. Полученные им задания относились к статьям или новостям, которые по той или другой причине сочли неправильными, их было рекомендовано изменить, то есть, по официальной терминологии, «исправить». Например, из номера «Таймс» от семнадцатого марта следовало, что Большой Брат в речи, произнесенной накануне, предсказал, что положение на Южно-Индийском фронте останется спокойным, однако евразийские войска скоро начнут наступление в Северной Африке. Произошло же другое: Верховное командование евроазиатов начало наступление на юге Индии, оставив Северную Африку в покое. Посему было необходимо переписать параграф речи Большого Брата так, чтобы он действительно предсказывал именно то, что произошло. Или вот девятнадцатого декабря «Таймс» опубликовала официальный прогноз производства различных групп товаров широкого потребления в четвертом квартале 1983-го, также являвшемся шестым кварталом Девятого трехлетнего плана. Сегодняшний номер газеты содержал точные результаты, согласно которым все эти прогнозы оказались ошибочными. Уинстон должен был исправить исходные цифры так, чтобы они полностью соответствовали свежим данным. Ну а третье задание касалось простейшей ошибки, которую можно было исправить буквально за пару минут. Совсем недавно, еще в феврале, Министерство достатка взяло на себя обязательство (торжественно обещало, согласно официальной терминологии), что никаких уменьшений пайка шоколада в 1984-м не предвидится. На самом же деле, как уже было известно Уинстону, рацион шоколада будет уменьшен с тридцати граммов до двадцати уже в конце текущей недели. Здесь требовалось всего лишь заменить первоначальное обещание на предупреждение о том, что в апреле, возможно, возникнет необходимость сократить паек.
Справившись с очередным заданием, Уинстон пришпиливал скрепкой речепринтный текст к соответствующему номеру «Таймс» и помещал его в трубу пневмопочты. После чего движением, которое, пожалуй, стало уже автоматическим, комкал полученное указание, а с ним и любые заметки, которые мог сделать по ходу работы, и отправлял их во врата забвения – гореть и исчезнуть в огне.
О том, что происходило там, в этом сокрытом от глаз лабиринте пневматических труб, он в точности не знал, имея лишь самое общее представление. Все считавшиеся необходимыми исправления в конкретном номере «Таймс» собирались и соединялись, номер этот перепечатывался заново, оригинальный экземпляр уничтожался, перепечатанная копия занимала его место в архиве. Постоянной коррекции подвергались не только газеты, но и книги, брошюры, плакаты, листовки, фильмы, звукозаписи, комиксы, фотографии – любого рода литература или документация, способная иметь какое-то политическое или идеологическое значение. Прошлое день за днем, едва ли не каждую минуту приводилось в соответствие с современностью. Таким образом можно было документально доказать, что всякое сделанное Партией предсказание было истинным, а мнениям, конфликтующим с требованиями времени, никогда не позволялось попасть на бумагу. Вся история сделалась палимпсестом – пергаментом, с которого соскребался текст, возобновлявшийся по мере необходимости уже в другом виде. После этого доказать фальсификацию фактов становилось абсолютно невозможно. Самый крупный отдел Архивного департамента, много больший, чем тот, в котором служил Уинстон, был укомплектован людьми, обязанными по службе разыскивать и собирать любые устаревшие экземпляры книг, газет и прочих документов, подлежавшие уничтожению. Номер «Таймс», дюжину раз переписанный согласно изменениям в политической конъюнктуре или благодаря выявленным ошибкам в пророчествах Большого Брата, оставался на полках под своей исходной датой, и существование других экземпляров не допускалось. Книги также отзывались, переписывались снова и снова и опять издавались без указания внесенных изменений. Даже получаемые Уинстоном задания, от которых он избавлялся сразу после исполнения, никоим образом не указывали на предстоящий факт фальсификации: они всегда подразумевали исправление описок, ошибок, опечаток или ошибочных цитат, которые надлежало скорректировать в интересах точности.
Но на самом деле это даже не мошенничество, думал он, исправляя цифры Министерства достатка, а замена одной дурной цифири на другую. Бóльшая часть информации, с которой ему приходилось работать, не имела абсолютно никакого отношения к реальному миру – даже такого, какое имеет откровенная ложь. Статистические данные в своей оригинальной версии являлись столь же фантастичными, как и в версии исправленной. Внушительная часть его времени уходила на то, чтобы изгнать эти цифры из своей головы. Вот например, согласно прогнозу Министерства достатка, выпуск обуви за квартал должен был достичь 145 миллионов пар. Действительный объем производства составил шестьдесят два миллиона. Тем не менее, переписывая прогноз, Уинстон снизил этот показатель до пятидесяти семи миллионов, чтобы можно было, как обычно, отрапортовать о перевыполнении плана. В любом случае шестьдесят два миллиона были не ближе к истине, чем пятьдесят семь или даже сто сорок пять миллионов пар. Вполне возможно, что никакая обувь не производилась вообще. Впрочем, скорее всего, на самом деле никто не знал, сколько ее производилось, и, более того, не интересовался этим. Известно было одно: каждый квартал на бумаге производилось астрономическое количество пар, в то время как половина населения Океании обходилась вообще без обуви. И так обстояло дело в любом из разрядов регистрируемых фактов, великих и малых. Все они меркли в этом мире теней, в котором даже текущий год нельзя было определить с точностью.
Уинстон посмотрел на противоположную сторону коридора. Там, в такой же трудовой ячейке, темноволосый Тиллотсон старательно корпел над сложенной на его коленях газетой, почти что припав губами к мундштуку речепринта. Он явно старался передать свои слова телескану втайне от соседей. Тиллотсон на какой-то миг оторвался от работы, и очки его со злостью блеснули в сторону Уинстона.
Уинстон почти не знал Тиллотсона и не имел никакого представления о его функциях. Сотрудники Архивного департамента не обсуждали работу между собой. В длинном коридоре без окон – с обеих сторон располагались трудовые ячейки – царил бесконечный шорох бумаг и ропот голосов, что-то наговаривавших в трубку. Многих коллег (дюжину, а то и больше) Уинстон даже не знал по имени, хотя ежедневно видел их идущими по коридору или жестикулирующими на Двухминутке Ненависти. Он знал, что в соседней с ним ячейке неустанно трудится маленькая женщина с волосами песочного цвета. Она отслеживала в прессе и удаляла из нее имена людей, подвергшихся испарению и потому теперь считавшихся несуществовавшими. В этом виделась определенная справедливость, поскольку муж ее был испарен пару лет назад. Еще через несколько ячеек обитал некто Ампельфорт – создание кроткое, бестолковое и сонное, обладающее крайне волосатыми ушами и удивительным талантом управляться с рифмами и размерами. Он занимался исправлением стихотворных текстов, сочтенных идеологически неправильными, однако по той или иной причине сохранявшихся в антологиях. Этот коридор с его примерно пятью десятками работников был лишь подотделом, малой частью огромного комплекса Архивного департамента. За ним, под ним и над ним обитали другие подразделения трудяг, занятых невообразимым множеством работ.
Еще в здании располагались огромные типографии с собственными редакциями, специалисты в области типографского дела, а также фундаментальным образом оснащенные студии, занимавшиеся подделкой фотоснимков. Здесь же находился отдел телепрограмм со своими собственными инженерами, продюсерами и бригадами актеров, отобранных за умение изображать чужие голоса. Кроме того, министерство располагало целой армией референтов, занимавшихся составлением списков книг и периодических изданий, подлежащих пересмотру. Здесь же располагались обширные хранилища исправленных документов и таились печи, в которых испепелялись оригиналы. И неведомо где, анонимно, размещались люди, управлявшие всей этой деятельностью и координировавшие ее. Они закладывали основы политики, определяя, какой фрагмент прошлого должен быть сохранен, какой извращен, а какой изглажен из бытия.
Более того, сам Архивный департамент был лишь одной из отраслей Министерства правды, основным занятием которого являлось не восстановление прошлого, но снабжение граждан Океании газетами, фильмами, учебниками, телепрограммами, пьесами, романами, всевозможными источниками информации, инструкциями, развлечениями, лозунгами в любой форме, произведениями от лирического стихотворения до трактата по биологии, от детского букваря до словаря новояза. Министерству приходилось обслуживать не только многочисленные нужды Партии, но также повторять всю процедуру на более низком уровне для блага пролетариата. Существовала полная цепочка отдельных департаментов, занимавшихся пролетарской литературой, музыкой, драмой и времяпровождением в общем виде. Здесь производилась мусорная продукция: пресса, не содержавшая почти ничего, кроме криминальных и спортивных новостей и астрологических прогнозов, а также пятицентовые повестушки, фильмы, пропитанные сексом, и слюнявые песенки, сочинявшиеся механическим образом с помощью особого калейдоскопа, именуемого версификатором. Отдельный подотдел, называвшийся на новоязе словом «порносек», занимался изготовлением порнографии самого низшего пошиба, рассылавшейся в запечатанных конвертах, причем ни одному члену Партии, кроме тех, кто непосредственно изготавливал эту продукцию, не было позволено распечатывать их.
Пока Уинстон работал, на его стол из пневмопочты выпали еще три задания. Все они были довольно простыми, и он успел выполнить их до Двухминутки Ненависти. Когда с Ненавистью было покончено, он вернулся в свою ячейку, взял с полки словарь новояза, отодвинул в сторону речепринт, протер очки и приступил к выполнению самого важного утреннего задания.
Величайшее наслаждение в жизни Уинстону приносила его работа. По большей части ее можно было счесть скучной рутиной, однако в ней попадались и задачи настолько сложные и запутанные, что в них можно было погрузиться, как в решение математической проблемы, – образчики тонкого мошенничества, в котором можно было руководствоваться только знанием принципов ангсоца и пониманием того, чего именно ждала от тебя Партия. Уинстон был мастером в подобных делах. Иногда ему доверяли даже исправление передовиц «Таймс», писавшихся исключительно на новоязе… Он развернул отложенный в сторону цилиндрик. В нем было написано:
«Таймс» 3.12.83 изложение ББ днеприказа дваплюс нехорошо упо неперсон перепипол и представить черно на утвервысшинстанц
На староязе (или стандартном инглише) это выглядело бы следующим образом:
Изложение Дневного Приказа Большого Брата в номере «Таймс» от 3 декабря 1983 чрезвычайно неудовлетворительно и содержит упоминания несуществующих персон. Полностью переписать и подать черновик на утверждение высшим инстанциям перед копированием.
Уинстон полностью прочитал неудовлетворительную статью Большого Брата «Приказ на сегодняшний день», в основном содержащую похвалы в адрес организации FFCC, которая поставляла сигареты и тому подобное морякам Плавучих Крепостей. Некий товарищ Уизерс, видный член Внутренней Партии, был удостоен особого внимания и даже представлен к награждению Орденом Второго класса за Выдающиеся Заслуги. Через три месяца FFCC была неожиданно распущена без объявления причин. Нетрудно предположить, что в данный момент Уизерс и его сотрудники находятся в немилости, однако об этом не было сообщения в прессе или на телескане. Этого следовало ожидать, ибо политические преступники никогда не подвергались суду или даже публичному разоблачению. Крупные чистки, затрагивающие тысячи человек, с публичными процессами над изменниками и мыслепреступниками, малодушно признававшимися в своих деяниях и впоследствии отправлявшимися на казнь, были представлениями особого рода и устраивались не чаще чем раз в пару лет. Куда более часто люди, навлекшие на себя недовольство Партии, просто исчезали так, что о них больше никто не слышал. O том, что с ними происходило, никто не имел ни малейшего представления. В ряде случаев они необязательно были мертвы. Уинстон лично знал человек тридцать (не считая его собственных родителей), исчезнувших в то или иное время.
Он осторожно почесал нос скрепкой. В ячейке напротив камрад Тиллотсон с таинственным видом все еще нависал над речепринтом. Чуть приподняв голову, снова враждебно блеснул в его сторону очками. Уинстон подозревал, что этот товарищ занимается той же работой, что и он сам. Вполне возможно. Такую сложную работу невозможно доверить одному человеку; с другой стороны, усадить за нее целый комитет значило открыто признать, что происходит постоянная фальсификация. Вполне вероятно, что в данный момент над выработкой версий точной формулировки слов Большого Брата трудилась целая дюжина людей.
A потом какая-нибудь большая шишка из Внутренней Партии выберет из них наиболее подходящую, отредактирует и запустит сложный механизм поиска перекрестных ссылок, после чего избранная им ложь отправится на постоянное хранение и сделается правдой.
Уинстон не знал, почему Уизерс попал в немилость. Быть может, за коррупцию или некомпетентность. Или же Большой Брат решил избавиться от слишком популярного подчиненного. А может, Уизерс или кто-то из его окружения оказался заподозренным в еретических тенденциях. Или, скорее всего, это случилось потому, что чистки и испарения были необходимой частью правительственной механики. Единственный реальный ключ к случившемуся крылся в словах «упо неперсон», указывавших на то, что Уизерса более нет в живых. Нельзя было предположить, что здесь подразумевается арест. Задержанных иногда отпускали, позволяли оставаться на свободе год или два и только потом казнили. Крайне редко человек, которого считали давно умершим, появлялся на каком-то публичном процессе, где впутывал в свое дело сотни людей, прежде чем снова исчезнуть – на сей раз навсегда. Уизерс, однако, уже числился НЕПЕРСОНОМ. Он не существовал, не существовал никогда.
Уинстон решил, что в таком случае недостаточно изменить смысл речи Большого Брата на прямо противоположный. Лучше заменить ее чем-то совершенно не связанным с первоначальной темой.
Он мог переделать речь в обыкновенное осуждение предателей и мыслепреступников, однако этот ход выглядел слишком очевидным, в то время как выдуманная победа на фронте или факт триумфального перепроизводства в ходе выполнения Девятого трехлетнего плана могли слишком уж усложнить правку. Ему был необходим какой-то чисто фантастический элемент. И вдруг в уме возник образ некоего товарища Огилви, недавно погибшего в бою при героических обстоятельствах. Бывали такие оказии, когда Большой Брат посвящал свой Ежедневный Приказ памяти какого-нибудь рядового члена Партии, жизнь и смерть которого, на его взгляд, могли послужить достойным примером. Сегодня он будет чтить память камарада Огилви. И пусть такого человека никогда не существовало, но несколько газетных строчек и пара поддельных фотографий скоро приведут его в бытие.
Недолго подумав, Уинстон пододвинул к себе речепринт и начал диктовать в знакомом стиле Большого Брата: военном, педантичном и легком для подражания благодаря манере задавать себе самому вопросы и тут же отвечать на них («Какой же урок, товарищи, мы извлечем из этого факта? Урок, который также является одним из фундаментальных принципов ангсоца, то есть…» и так далее, и так далее).
Еще трехлетним ребенком товарищ Огилви отказался ото всех остальных игрушек, кроме барабана, автомата и игрушечного геликоптера. В шесть лет – на год раньше положенного уставом – он по особому разрешению был принят в шпионеры, в девять был избран командиром отряда. А в одиннадцать разоблачил своего дядю и сдал его органам Госмысленадзора, подслушав разговор, обнаруживший, на его взгляд, преступные тенденции. В семнадцать лет стал районным организатором Юношеской антисекс-лиги. В девятнадцать изобрел ручную гранату, одобренную Министерством мира, которая за одно испытание при первом же взрыве насмерть поразила тридцать одного евразийского пленного. В двадцать три года Огилви погиб в бою. Его геликоптер, попавший под огонь вражеских истребителей, летел с важной депешей над просторами Индийского океана, и пилот, привязав к шее ручной пулемет, выпрыгнул с посланием из гибнущей машины в глубокую воду; как сказал Большой Брат, невозможно взирать на такую кончину без зависти. Комментируя смерть героя, Большой Брат добавил кое-какие подробности, характеризующие чистоту и целеустремленность товарища Огилви. Герой не курил, полностью воздерживался от алкоголя, не знал никакого другого отдыха, кроме часа, проведенного в гимнастическом зале, и дал обет безбрачия, полагая, что брак и забота о семье несовместимы с неустанной денной и нощной заботой о выполнении своего долга. Интересы его ограничивались принципами ангсоца, а цель своей жизни он видел в разгроме вражеской Евразии, а также выявлении и разоблачении шпионов всех мастей, саботажников, мыслепреступников и предателей.
Уинстон задумался над тем, стоит ли награждать товарища Огилви Орденом за Выдающиеся Заслуги, и в итоге решил не делать этого – из-за большого количества перекрестных ссылок, которое повлечет за собой подобное решение.
Разок он снова глянул в ячейку, расположенную напротив. И что-то с уверенностью подсказало, что Тиллотсон занят той же самой работой, что и он сам. Узнать, чья работа будет принята к исполнению, невозможно, однако Уинстон пребывал в глубокой уверенности, что его собственная. Товарищ Огилви, которого час назад не существовало ни в мыслях, ни на бумаге, обрел бытие. Интересно, подумал он, как просто создать человека мертвого, в отличие от живого. Товарищ Огилви, никогда не существовавший в настоящем, теперь неопровержимо существовал в прошлом, и как только факт махинации окажется забытым, будет существовать в нем с той же мерой подлинности и на том же уровне доказательств, что и Карл Великий или Юлий Цезарь.
