Джонатан Сантлоуфер
Потерянный Ван Гог
5
В своей синей в белую полоску ночной рубашке, без макияжа, с мокрыми после душа волосами, собранными сзади в пучок, Аликс выглядела лет на шестнадцать. Она уже держала сотовый возле уха.
– Очень хорошо… Спасибо, до встречи. – Она положила телефон на стол и повернулась ко мне. – Все, договорилась.
Я отставил кружку с кофе и протер глаза, пытаясь прогнать сонливость. После нашего вчерашнего открытия я скачал девятисотстраничную биографию Ван Гога за авторством Стивена Найфе и Грегори Уайт-Смита вместе с собранием писем художника и читал далеко за полночь. Я спросил Аликс, о чем она договорилась, и она объяснила, что речь идет о встрече, которую ей назначили в аукционном доме Нижнего Ист-Сайда через знакомую, коллегу-аспирантку.
– Ее зовут Дженнифер. Ты просто ее никогда не видел, иначе бы запомнил. Она очень красивая, и к тому же умная. Мы недавно подружились, – Аликс в хорошем темпе рассказала, что Дженнифер подрабатывает в аукционном доме, новом и очень крутом; он находился возле старой синагоги на Элдридж-стрит, всего в шести или семи кварталах от нашего обиталища, хотя я там никогда не был. – Дженнифер свела меня со специалисткой по постимпрессионизму из этого аукционного дома, мисс Ван Страатен, которая готова встретиться со мной сегодня днем. – Аликс решила забежать за картиной после занятий, а перед этим заглянуть к себе на квартиру забрать почту. Мне удалось прервать ее, предложив свои услуги в доставке картины прямо сейчас, до начала ее занятий, но Аликс отказалась.
– Покажу ее специалистке, если она сходу не скажет, что это подделка, – сказала она и попросила упаковать наш шедевр.
Я отнес картину в свою студию и измерил: где-то двадцать на семнадцать дюймов. Посмотрев еще раз на лицо Ван Гога, я накрыл его листом пергаментной бумаги и слоем пузырчатой пленки, затем нашел большую дорожную сумку, уложил туда картину и наложил туда еще пленки для сохранности.
Вошла Аликс, вся из себя нарядная: шелковая блузка, черные брюки, туфли на высоких каблуках.
– Мне кажется, если хорошо одеваешься, люди воспринимают тебя всерьез. – Она подняла ногу и показала красную подошву. – Моя единственная пара лабутенов, – вздохнула Аликс. – Они меня покалечат, но смотрятся хорошо.
Плохо понимая, о чем речь, я охотно согласился, что вид великолепный, и наклонился погладить ей ногу. Она ласково убрала мою руку.
– Мне пора на занятия, а перед этим мы с Дженнифер договорились встретиться за кофе.
Я показал ей сумку и то место, куда спрячу картину, когда уйду на лекцию. Мне не нравилось оставлять портрет там, где его кто-нибудь мог увидеть. За то время, что я здесь прожил, ко мне в квартиру только один раз влезли, но я не хотел рисковать.
– У тебя усталый вид, – сказала Аликс и провела рукой по моей щеке.
Я признался, что полночи читал о Ван Гоге и о том, что его отец и дед были пасторами, и как он учился на пастора, но потерпел неудачу, и о его трудной жизни и борьбе… хотя я умолчал, как много у меня общего с этим художником: его тоже не понимали и не поддерживали родители, да и его искусство значило для меня очень много. Впрочем, Аликс уже знала много о нем и слишком много обо мне: о моей жизни, пьянстве, постановке на учет в полиции – о том пути саморазрушения, на который я когда-то встал, и о том, кем я мог бы стать, если бы не нашел дороги в искусство.
– «Поступай правильно и не оглядывайся назад, и все сложится хорошо», – процитировал я. – Из письма Винсента брату. Я прочитал их штук тридцать.
– Осталось всего две тысячи, – улыбнулась Аликс, накинула шарф и обещала позвонить после того, как специалистка аукционного дома сообщит, подлинный Ван Гог попал нам в руки или это подделка.
6
Вот бы все дела были такими простыми.
Талли смотрел на извилистое шоссе Таконик Парквей – в утреннем свете деревья вдалеке сливались в бледно-зеленые пятна. Настроение было хорошее, информация добывалась легко. В качестве награды себе Талли развернул очередную пластинку жвачки и отправил в рот – привычка, выработавшаяся после того, как он бросил курить в четвертый или пятый раз в жизни.
Шэрон Макинтош оказалась хорошенькой – длинные блестящие волосы, мешковатые джинсы и свободная джинсовая рубашка не могли скрыть ее форм.
– Извините за вторжение, – сказал Талли с хорошо отработанной улыбкой. На нем был новый костюм, очки а-ля Джон Леннон в тонкой оправе, усы а-ля Дэвид Кросби, бейсболку он снял, а песочно-седые волосы по-мальчишески взъерошил, чтобы выглядеть как можно более безобидно. С той же целью он изобразил легкую сутулость. Занятия актерским мастерством давали свои плоды.
– Кэл говорит, что вы тут самый лучший специалист, – произнес он и начал плести улыбающейся Шэрон про дом, который недавно купил в Ред-Хуке (недалеко, но и не слишком близко; подробности он уточнил в Гугле по пути сюда), и что хочет обставить его в стиле «ранней Америки», и между прочим добавил, что разведен и детей у него нет.
После экскурсии по дому Шэрон сварила кофе, они сели за кухонный стол, и она принялась задавать вопросы о его новом доме и записывать его с ходу придуманные ответы. Он рассказал о керамике Маккоя, упомянув несколько деталей, которые узнал у Кэла, и о том, что сам он ищет вазы, из которых можно сделать светильники.
– Вы шутите! – воскликнула Шэрон. – Моя подруга Аликс только что купила маккоевскую лампу у Кэла.
– Теперь моя очередь сказать: вы шутите? У меня есть знакомая по имени Аликс, которая коллекционирует такую керамику. Может быть, у нас есть общие знакомые?
– Моя Аликс – это уменьшительное от Алексис. – Она заглотила наживку.
– Ну да! Как и моя.
– Алексис Верде?
– А, нет. – Огорчение на лице. – Алексис Берковиц. Но все равно совпадение. Я имею в виду, что они обе коллекционируют керамику Маккоя. Ваша Аликс живет здесь?
– В городе. Мюррей-Хилл, – уточнила Шэрон и спросила, знает ли он, где это, и он сказал «нет», хотя знал. Талли с улыбкой слушал ее объяснения, что это в Ист-Сайде на Манхэттене, в районе тридцатых улиц. Вот как он умеет заставить людей рассказывать ему то, о чем он даже не спрашивал. Затем он пошел к своей (взятой напрокат) машине, и вернулся с двумя вазами от Маккоя.
– Я купил это для Аликс, Берковиц, а не Верде. Так ведь, да? Как «зеленый» по-итальянски? – Она кивнула, и теперь он знал, как пишется эта фамилия. – Но вы очень милая, и я хочу, чтобы одна из них осталась у вас.
Шэрон стала отказываться, но он настаивал, и она в конце концов выбрала зеленую и предложила ему еще чашечку кофе, но он уже получил то, за чем пришел, и сказал, что ему пора. Она напомнила, что ждет по электронной почте фотографии его нового дома, и Талли пообещал вскорости их выслать. Непременно.
Через два часа, припарковав машину на открытой стоянке, он стоял на Манхэттене, наблюдая за зданием в Мюррей-Хилл, адрес которого легко нашел в Интернете, но Алексис Верде пока не появлялась.
Он уже успел поговорить с привратником, который подтвердил, что Верде здесь живет, но ее нет дома. Теперь, с противоположной стороны Тридцать Второй улицы, он смотрел на здание, наблюдая, как один консьерж сдает смену, а другой заступает. Потом он увидел приближавшуюся по улице блондинку и сверился с фотографиями, которые нашел в Фейсбуке и Инстаграме. Талли подошел на несколько шагов ближе, встал за перегородкой автобусной остановки и проследил, как Верде направилась к подъездной дорожке здания, где остановилась поболтать со швейцаром. Он наблюдал за их пантомимой: ее легкой улыбкой, игривой ухмылкой привратника – потом она скрылась в здании. Талли выждал десять минут, затем направился к дому, приготовив речь для Алексис Верде: «Старый друг Шэрон, только что о вас говорили…»
Он собирался перейти улицу, когда она вышла из здания, перебирая толстую стопку конвертов и журналов. Она была еще красивее, чем на фотографиях, стройная и стильная, из тех девушек, которые не обращают на него внимания, что сейчас очень кстати. Она направилась в центр города по Лексингтон-авеню, и он последовал за ней. Улица была многолюдной, и идти за блондинкой, держась за спинами нескольких человек, было легко.
Талли увидел, как Верде положила половину почты в сумку, а остальное выбросила в урну и пошла дальше. Дав ей отойти, он натянул пластиковые перчатки и достал почту из мусора, заработав брезгливый взгляд от какой-то хорошо одетой женщины. Просмотрев объявления для жильцов, он нашел адресованное конкретно Алексис Верде и убедился, что это действительно она. Остальное он выбросил обратно в урну и пошел дальше, глядя, как элегантная блондинка переходит улицу: черные брюки, туфли на высоких каблуках, легкий светло-серый шарф тянется следом, как дымок.
На светофоре загорелся красный; Талли все же бросился через дорогу, уворачиваясь от машин, но, когда он выбрался на другую сторону, Верде уже исчезла. Обшаривая глазами улицу и ругаясь, Талли добежал до угла, где успел заметить ее у входа в метро.
Стоя в нескольких шагах от нее на платформе, он краем глаза наблюдал за ней, подождал, пока подойдет поезд и она сядет в него. Талли зашел следом. Свободные места были, но она не стала садиться, и он тоже встал, спиной к ней, но так близко, что чувствовал запах ее духов. На подходе к станции поезд резко затормозил, и он потерял равновесие; Верде протянула руку и спросила, все ли с ним в порядке, ее голос едва было слышно за скрежетом открывающихся и закрывающихся металлических дверей, и поезд снова тронулся.
Он кивнул и отошел, чтобы она не запомнила его, хотя он добавил к своему костюму темные очки и другую бейсболку. Талли стал смотреть на красочную рекламу средства от угрей – и зря: рука непроизвольно потянулась к щеке, где оставались следы подростковых оспин – повод для насмешек, настолько обидных, что он погрузился в воспоминания и чуть не потерял Верде, когда она вышла на следующей остановке.
На улице солнце сияло так ярко, что даже в темных очках приходилось щуриться; люди шли быстро, и она тоже. Талли окинул взглядом мешанину зданий Бауэри, новых, старых, чугунных, с впечатляющими фасадами и богато украшенными деталями, замедлил шаг, лавируя между посетителями, толпящимися в кафе перед гостиницей, и у него мелькнула мысль: хорошо бы посидеть здесь с этой блондинкой, а не бегать за ней.
Она остановилась и заглянула в здание со стеклянным фасадом, и Талли, добравшись туда, сделал то же самое. Он запомнил название: «Новый музей» – и окинул взглядом модернистскую башню в форме зиккурата[5]. Это напомнило ему об одном из его любимых курсов в местном колледже – «История западного искусства».
Верде перешла улицу, и он последовал за ней, подождал, пока она вставляла ключ в разрисованную дверь большого кирпичного здания. Когда дверь за ней закрылась, он проверил звонки – никаких имен, только номера – и отошел, давая ей несколько минут на срочные дела.
На углу двое молодых парней явно приторговывали наркотиками перед зданием Миссии Бауэри[6]. Талли рассеянно понаблюдал за ними и пошел обратно к дому. Он уже готов был нажимать все звонки подряд, репетировал свою историю о ее подруге Шэрон, когда дверь распахнулась, и он столкнулся с блондинкой лицом к лицу. Талли попятился, но она успела разглядеть его, и он тоже заметил холщовую сумку у нее на плече, которой у нее раньше не было. Как раз подходящий размер для картины.
– Вам помочь? – спросила она.
Талли отрицательно покачал головой, погладил усы, чтобы убедиться, что они еще на месте, и пошел прочь, не решаясь оглянуться.
Несколько секунд он раздумывал, затем вернулся к зданию Миссии. Подозвав двух юных наркоторговцев, Талли сказал им, что ему нужна «вон та сумка» и указал на блондинку, которая уже успела отойти на полквартала. Он вручил каждому торчку по пятидесятидолларовой купюре и пообещал еще столько же, если они вернутся с сумкой.
Талли успел потратить три пластинки жевательной резинки и бессчетное количество раз посмотреть на часы, прежде чем парни вернулись с пакетом: прошло целых семнадцать минут.
– Что так долго? – не удержался он.
Один нарик сказал, что им пришлось подыскать подходящее место. Другой, приняв позу из хип-хопа, добавил:
– Пришлось уронить тело на пол, чувак.
– Что? – У Талли пересохло в горле. – Она… хоть жива?
– Она не хотела отдавать эту гребаную сумку!
– Она тут, в переулке неподалеку… – добавил другой.
Талли дал им еще по пятьдесят баксов, и они исчезли. Пытаясь привести мысли в порядок, он запустил руку в сумку, нащупал край чего-то прямоугольного и твердого, и разорвал пузырчатую пленку ровно настолько, чтобы увидеть край холста.
Метро до Квинса было переполнено. Талли стоял, повторяя про себя слова того типа.
«Пришлось уронить тело на пол, чувак».
Господи, они что, убили ее? Это совсем не то, чего он хотел. Его дело – искать, а не убивать людей. Талли крепче вцепился в поручень, прижимая сумку к груди. Но он же ни в чем не виноват, правда? Он только сказал им забрать сумку, а не убивать Верде!
Вернувшись в свой маленький офис в Лонг-Айленд-Сити, он достал картину, снял еще несколько дюймов пузырчатой пленки и окаменел. Это была не та картина, за которой он охотился. Вот дерьмо! Он добыл не ту картину! Как такое могло случиться? Он содрал оставшуюся пузырчатую пленку, перевернул картину, чтобы сравнить обратную сторону с фотографией, которую ему прислали: все совпадает, дата, 1944 год, даже пятна на холсте.
Оборотная сторона совпадает. А лицевая нет. Какого хрена?
Талли посидел несколько минут, вспоминая уроки по истории западного искусства. Это было давно, и он мало что помнил, но художника на картине невозможно было забыть или с кем-нибудь спутать.
Быстрый поиск в Интернете подтвердил его догадки. Ни одна из картин не соответствует в точности, но как похоже… Талли выудил из ящика стола старую пачку сигарет, прикурил и затянулся. Опять сорвался, но это сейчас не важно; нужно подумать, разобраться во всем этом.
Талли вытащил из стопки комикс про Джимми Олсена, первый в серии. Он обошелся ему почти в четыреста долларов на eBay – больше, чем он когда-либо тратил на один комикс, но оно того стоило, это коллекция, которую он считал своим пенсионным фондом. Но и это сейчас не имело значения.
Он снова посмотрел на картину и сделал дрожащими руками пару снимков на мобильный телефон. В голове у него постепенно созревал план.
7
Аликс лежала на диване с заплывшим глазом, а я прижимал пакет со льдом к ее щеке.
– Если бы я там был, я бы их прикончил!
Я никогда никого не убивал, хотя в этот момент, кажется, мог бы. Аликс с пакетом льда у щеки в который раз объясняла, как пара добрых самаритян помогла ей подняться и проводила домой, и что с ней все в порядке, но я все не мог успокоиться.
– Я в порядке, – повторяла Аликс. – Я знаю, уличный мальчик в тебе просто умирает от желания свернуть кому-нибудь шею, но успокойся, пожалуйста.
– Если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы… – выдохнул я.
– Но я в порядке. – Она приложила палец к моим губам. Я еще раз глубоко вздохнул и в третий раз предложил позвонить в полицию.
– И что мы скажем? Что на меня напали и забрали картину, которая может быть мировым шедевром, или подделкой, или краденой, или все сразу. Ты сам-то хочешь, чтобы эту картину нашла полиция?
Я уступил в этом вопросе, но предложил ей хотя бы обратиться к врачу.
– Маленький сопляк ударил меня разок, и все. Клянусь, если бы их было не двое…
– Да, ты крутая.
– Но как они узнали, что она у меня?
– Это могло быть просто ограбление, – сказал я.
– Они забрали простую холщовую сумку, а не сумочку от «Прада». Ясно же, они что-то знали.
Это верно: как местные хулиганы узнали, какую сумку брать?
– Меня не волнует, что какой-то мелкий воришка меня ударил. Ну, обидно, но дело не в этом. Мне хотелось быть человеком, который обнаружил мировой шедевр!
Я попытался утешить ее, предположив, что картина могла быть подделкой и стоила немного.
– Тогда почему ее украли? – спросила Аликс, и это был еще один хороший вопрос. – Как ты думаешь, это все? Наше открытие пропало навсегда?
Может быть, да. Может быть, и нет, но я понятия не имел, как найти эту картину. Потом мне пришла в голову в голову идея, и я потянулся за сотовым.
– Погоди-ка. – Порывшись в списке контактов, я нашел нужный номер.
– Кому ты звонишь?
– Человеку, который умеет искать.
8
Джон Вашингтон Смит откинулся на спинку эргономичного кресла, единственной новой вещи в его офисе в центре Манхэттена. Кресло было еще и данью его больной спине. Спину он повредил на предыдущем задании. Ну, не совсем задании. Фактически он ушел в самоволку и чуть не погиб. А если бы он тогда остался жив, но не добился успеха, его выгнали бы из Интерпола.
Положив руки на прожженную окурками столешницу, Смит окинул взглядом пару деревянных стульев с твердыми спинками и потертый кожаный диванчик, оставленный предыдущим арендатором – единственную мебель в выделенном ему помещении.
Над столом в рамке висел его диплом Колледжа уголовного правосудия имени Джона Джея, рекомендация Интерпола за двадцатилетнюю работу аналитиком по кражам произведений искусства и лицензия частного детектива штата Нью-Йорк, срок действия на два года, один из которых почти прошел.
За единственным окном сверкали рекламные щиты Таймс-сквер, мигающая вывеска «Кока-Колы», непрерывно шумели такси, автобусы, автомобили, грохотала бесконечная стройка: прямо напротив, через дорогу, возводили новую гостиницу. Хотя Смит вырос на Манхэттене, он никак не мог привыкнуть к этому шуму после мертвой тишины штаб-квартиры Интерпола во французском Лионе и однокомнатной квартиры-студии, в которой жил после развода.
Смит думал о звонке Люка Перроне. В последний раз они виделись, когда Смит терял сознание и чуть не умер. То дело завершилось успешно, картина, которую они искали, вернулась на свое законное место. Но дело было засекречено, да и благодарности ему не выразили, только что с работы не выгнали. А потом он понял, что работа эта ему окончательно опостылела, и променял ее вот на это.
Глотнув кофе, Смит ввел было «ПЕРРОНЕ» в календарь на смартфоне, затем стер запись. Лучше не вести никаких заметок. Он разговаривал с Перроне так, словно выкраивал ему по дружбе часок в своем напряженном расписании. Хотя в действительности никаких дел у него не намечалось, если не считать ежедневной тренировки и свидания с женщиной, с которой он познакомился в фитнес-клубе.
Это было всего лишь третье свидание с тех пор, как он вернулся в Нью-Йорк, и, хотя Смиту нравилось считать себя независимым и самодостаточным человеком, чему он научился, пока рос в манхэттенских «домах Баруха», в последнее время ему было одиноко. Он даже скучал по своему офису Интерпола, аналитикам и агентам со всех частей света, всех религий и цветов кожи, так что, казалось, никто не замечал, что он черный. Странно, но здесь, в одном из самых расово разнообразных городов мира, он чувствовал себя по-другому. Это было постоянной темой для разговоров, пока он рос со своей белой матерью-одиночкой: его отец умер сразу после третьего дня рождения сына, оставив лишь смутное воспоминание о темнокожем мужчине, который держал его за руку, когда он учился ходить, в голове крутились обрывки фраз вроде «Но вахала», что на нигерийском сленге означает «Не беспокойся».
Смит допил кофе, смял стаканчик и выбросил его в мусорное ведро.
Перроне ничего толком не сказал: «картина, возможно, ценная, возможно, подделка, возможно, краденая». Возможно. Слово, которое Смиту не нравилось. Он гордился своей способностью принимать решения и предпринимать действия.
Он просмотрел несколько папок на ноутбуке – старые дела Интерпола, личные контакты в мире искусства, легальном и подпольном, ссылки на базы данных о кражах произведений искусства – и открыл одну из них, Art Loss Register, источник последних новостей об украденных произведениях искусства и антиквариате. Ему попалась заметка о возвращении бронзовой скульптуры, украденной из швейцарского музея двадцать лет назад. Это было одно из его первых дел, хотя он и остался в тени. Так часто бывает в Интерполе. Аналитики работают, собирают всю информацию, а затем передают ее местным правоохранительным органам, которым достается вся слава. К этому он должен был привыкнуть, но так и не привык.
Вторая статья на сайте привлекла его внимание: полиция Испании задержала группу поддельных картин, скупщик и покупатели убиты при аресте, трое погибших, личности не установлены. Вся торговля крадеными произведениями искусства – рискованная игра, которая, как он знал по собственному опыту, часто заканчивается катастрофой.
Если Перроне наткнулся на важную подделку или украденный шедевр, он, скорее всего, опять пустился в эти опасные воды, о чем не мог не знать по предыдущему случаю. Готов ли он снова туда окунуться? А готов ли Смит? Не вопрос. Он-то был готов с того момента, как согласился на эту должность. Его готовили к чему-то крупному, по крайней мере, так говорилось, но до сих пор заданий было немного, и они были сравнительно небольшими – перехват украденных произведений искусства в доках и аэропортах, отслеживание теневых денег для заказной кражи.
Терпение, говорили ему. Не самая сильная его сторона…
Поднявшись из-за стола, Смит взял двадцатифунтовую гантель и выжал ее десяток раз, прокручивая в голове разговор с Перроне.
Положив на пол гантель, он потянулся за мобильником, поколебался, затем взял другой, одноразовый[7]. Нужно было сообщить работодателям о Перроне и его картине. Возможно, ценной. Возможно.
