Джон Генри Барнабас
Очерки из будущего

Теперь я стал пытаться дотянуться до регулятора в ранце, чтобы уменьшить силу отрицательной гравитации, но, как ни старался, не мог дотянуться до него рукой. Машина в ранце была расположена так, чтобы поддерживать меня в сбалансированном и удобном положении, и при этом было невозможно установить регулятор так, чтобы я мог до него дотянуться. Но в опытном образце такого рода это не считалось необходимым, так как моя жена всегда поворачивала винт за меня, пока не достигалась достаточная подъемная сила. Я намеревался, как я уже говорил, сконструировать жилет с отрицательной гравитацией, в котором регулятор должен быть спереди и полностью под контролем пользователя, но это было делом будущего.

Когда я обнаружил, что не могу повернуть регулятор, я начал сильно волноваться. Я болтался в воздухе, не имея возможности добраться до земли. Я не мог ожидать, что моя жена вернется на мои поиски, так как она, естественно, могла предположить, что я остановился, чтобы поговорить с кем-то. Я думал отвязать себя от рюкзака, но это не помогло бы, так как я мог сильно упасть и либо убить себя, либо сломать несколько костей. Я не осмелился позвать на помощь, потому что если бы кто-нибудь из простодушных жителей города обнаружил меня парящим в воздухе, он принял бы меня за демона и, возможно, выстрелил бы в меня. Дул умеренный ветерок, и он мягко относил меня по улице. Если бы он ударил меня о дерево, я бы схватился за него и попытался, так сказать, спуститься по нему, но деревьев здесь не было. То тут, то там тускло горел фонарь, но отражатели над ним бросали свой свет на тротуар, и ни один лучик не доходил до меня. По многим причинам я был рад, что ночь была такой темной, потому что, как бы мне ни хотелось спуститься, я хотел, чтобы никто не увидел меня в моем странном положении, которое любого, кроме меня и жены, было бы совершенно непонятным. Если бы я мог подняться на один уровень с крышами, я мог бы забраться на одну из них и, сорвав охапку черепицы, так нагрузить себя, что стать достаточно тяжелым для спуска. Но я не поднялся до карниза ни одного из домов. Если бы там был телеграфный столб или что-нибудь подобное, за что я мог бы ухватиться, я бы снял рюкзак и постарался бы спуститься как можно мягче. Но не было ничего, за что я мог бы уцепиться. Даже водостоки, если бы я мог дотянуться до фасадов домов, были вмурованы в стены. У открытого окна, вдоль которого меня медленно несло, я увидел двух маленьких мальчиков, укладывающихся спать при свете тусклой свечи. Я ужасно боялся, что они увидят меня и поднимут тревогу. Я подлетел так близко к окну, что выбросил одну ногу и с такой силой ударил о стену, что едва не вылетел на другую сторону улицы. Мне показалось, что я заметил испуганный взгляд на лице одного из мальчиков, но в этом я не уверен, и я не услышал никаких криков. Я так и плыл, болтаясь, по улице. Что можно было сделать? Звать ли на помощь? В этом случае, если бы меня не застрелили или не забили камнями, мое странное положение и секрет моего изобретения стали бы достоянием всего мира. Если я не сделаю этого, то должен буду либо упасть и быть убитым или искалеченным, либо висеть и умереть. Когда в течение ночи воздух становиться более разреженным, я мог бы подниматься все выше и выше, возможно, на высоту в одну-две сотни футов. Тогда людям было бы невозможно добраться до меня и спустить меня вниз, даже если бы они были убеждены, что я не демон. Тогда я точно умру, и когда птицы объедят все, что смогут, я навсегда останусь висеть над несчастным городом, болтающимся скелетом с рюкзаком на спине.

Такие мысли не успокаивали, и я решил, что если не найду способа спуститься без посторонней помощи, то рискну позвать на помощь, но пока я могу выдерживать натяжение ремней, я буду держаться и надеяться на встречу с деревом или столбом. Возможно, пойдет дождь, и тогда моя мокрая одежда станет такой тяжелой, что я спущусь вниз до самого фонарного столба.

Когда эта мысль пронеслась у меня в голове, я увидел на улице искру света, приближающуюся ко мне. Я логично предположил, что она исходит из табачной трубки, и вскоре услышал голос. Это был голос человека из Альпийского клуба. Из всех людей на свете я не хотел, чтобы именно он меня обнаружил, и неподвижно застыл. Мужчина разговаривал с другим человеком, который шел с ним рядом.

– Он, несомненно, сумасшедший, – сказал альпиец. – Никто, кроме сумасшедшего, не смог бы так подняться и спуститься с горы, как он! У него нет ни одной мышцы, и достаточно взглянуть на него, чтобы понять, что он не мог совершить ни одного восхождения нормальным способом. Только возбуждение безумия придает ему силы.

Теперь двое остановились почти подо мной, и оратор продолжил:

– Такие вещи очень часто случаются с маньяками. Временами они приобретают неестественную силу, которая совершенно удивительна. Я видел, как один маленький парень боролся и дрался так, что четверо сильных мужчин не могли его удержать.

Затем заговорил другой человек.

– Боюсь, то, что вы говорите, слишком верно, – заметил он. – На самом деле, я знал об этом уже некоторое время.

При этих словах мое дыхание почти остановилось. Это был голос мистера Гилберта, моего земляка и отца Джанет. Должно быть, именно он приехал в дорожной карете. Он был знаком с человеком из Альпийского клуба, и они говорили обо мне. Уместно или неуместно, но я слушал во все уши.

– Это очень печальный случай, – продолжал мистер Гилберт. – Моя дочь была помолвлена с его сыном, но я разорвал этот брак. Я не мог допустить, чтобы она вышла замуж за сына сумасшедшего, а в его состоянии не может быть никаких сомнений. Его видели, мужчину в возрасте, главу семьи, нагруженным тяжелым ранцем, который не было никакой необходимости нести, и бегущего по дороге на протяжении многих миль, перепрыгивая через заборы, камни и канавы, как молодой теленок или жеребенок. Я сам был свидетелем душераздирающего случая того, как характер доброго человека может измениться из-за нарушения его интеллекта. Я находился на некотором расстоянии от его дома, но я ясно видел, как он запряг маленького ослика, принадлежащего ему, в большую двуконную повозку, груженную камнем, и бил и бил бедную зверушку, пока она не протащила тяжелый груз некоторое расстояние по дороге. Я бы стал возражать ему по поводу этой ужасной жестокости, но он вернул повозку в свой двор прежде, чем я смог до него добраться.

– О, нет никаких сомнений в его безумии, – сказал человек из Альпийского клуба, – и ему нельзя позволять передвигаться таким образом. Когда-нибудь он сбросит свою жену с обрыва только ради того, чтобы увидеть, как она летит по воздуху.

– Мне жаль, что он здесь, – сказал мистер Гилберт, – потому что встреча с ним была бы очень болезненной. Мы с дочерью уедем завтра утром как можно раньше, чтобы не видеть его.

И затем они пошли обратно в отель.

На несколько мгновений я завис, совершенно забыв о своем состоянии и погрузившись в размышления об этих откровениях. Одна мысль теперь заполнила мой разум. Необходимо все объяснить мистеру Гилберту, даже если для этого придется позвать его и говорить с ним с высоты.

В этот момент я увидел, что по дороге ко мне приближается что-то белое. Мои глаза привыкли к темноте, и я увидел, что это было запрокинутое вверх лицо. Я узнал торопливую походку и фигуру – это была моя жена. Когда она приблизилась ко мне, я позвал ее по имени и на одном дыхании попросил ее не кричать. Должно быть, ей стоило больших усилий сдержаться, но она это сделала.

– Ты должна помочь мне спуститься, – сказал я, – но чтобы нас никто не увидел.

– Что мне сделать? – прошептала она.

– Попробуй ухватиться за эту веревку.

Достав из кармана кусок бечевки, я спустил ей один конец. Но он был слишком коротким, она не могла дотянуться до него. Тогда я привязал к нему свой носовой платок, но длины все равно не хватило.

– Я могу достать еще ниток или носовых платков, – поспешно прошептала она.

– Нет, – сказал я, – ты не сможешь их привязать. Но, прислоненные к стене отеля, с этой стороны, в углу, прямо внутри садовой калитки, стоят несколько рыбацких удочек. Я видел их там ежедневно. Ты легко найдешь их в темноте. Пойди, пожалуйста, и принеси мне одну из них.

Гостиница была недалеко, и через несколько минут моя жена вернулась с удочкой. Она встала на цыпочки и подняла её высоко в воздух, но все, что она могла сделать, это ударить её по моим ногам и ступням. Мои самые неистовые усилия не позволили мне опустить руки достаточно низко, чтобы прикоснуться к ней.

– Подождите минутку, – сказала она, и удочка пропала.

Я знал, что она делает. К шесту был прикреплен крючок и леска, и она с женской ловкостью прикрепляла крючок к крайнему концу удилища. Вскоре она протянула руку вверх и легонько ударила по моим ногам. После нескольких попыток крючок зацепился за брюки, чуть ниже правого колена. Затем последовала легкая потяжка, длинный царапок по ноге, и крючок был остановлен верхом моего ботинка. Затем последовала уверенная потяжка вниз, и я почувствовал, что спускаюсь. Аккуратно и твердо удилище было вытянуто вниз, осторожно нижний конец коснулся земли, через несколько мгновений моя лодыжка была крепко обхвачена. Затем кто-то словно взобрался на меня, мои ноги коснулись земли, чья-то рука обвилась вокруг моей шеи, а другая рука что-то делала за спиной моего ранца, и вскоре я уже твердо стоял на дороге, полностью лишенный отрицательной силы тяжести.

– О, как я могла забыть, – всхлипывала моя жена, – что я, отпустив твои руки, позволила тебе подняться в воздух! Сначала я подумала, что ты остановился внизу, и только недавно меня осенила истина. Тогда я бросилась на улицу и стала искать тебя. Я знала, что у тебя в кармане есть восковые спички, и надеялась, что ты будешь чиркать ими, чтобы тебя заметили.

– Но я не хотел, чтобы меня увидели, – сказал я, когда мы поспешили в отель, – и я никогда не смогу достаточно отблагодарить за то, что именно ты нашла меня и опустила вниз. Ты знаешь, что мистер Гилберт и его дочь только что приехали? Я должен немедленно его увидеть. Я объясню тебе все, когда поднимусь наверх.

Я снял свой рюкзак и отдал его жене, которая отнесла его в нашу комнату, а я пошел искать мистера Гилберта. К счастью, я нашел его как раз в тот момент, когда он собирался подняться в свою комнату. Он пожал мою протянутую руку, но посмотрел на меня печально и серьезно.

– Мистер Гилберт, – сказал я, – я должен поговорить с вами наедине. Давайте пройдем в эту комнату. Здесь никого нет.

– Друг мой, – сказал мистер Гилберт, – будет гораздо лучше, если мы не будем обсуждать эту тему. Это очень болезненно для нас обоих, и ничего хорошего от разговора на эту тему не будет.

– Вы даже не догадываетесь о том, что я хочу вам сказать, – ответил я. – Подойдите сюда, и через несколько минут вы будете очень рады, что послушали меня.

Моя манера была настолько серьезной и впечатляющей, что мистер Гилберт был вынужден последовать за мной, и мы вошли в маленькую комнату, которую называли курительной, но в которой редко кто курил, и закрыли дверь. Я сразу же начал свое заявление. Я сказал своему старому другу, что с помощью средств, которые мне сейчас не нужно объяснять, я узнал, что он считал меня сумасшедшим, и что теперь самая важная цель моей жизни – исправить себя в его глазах. После этого я рассказал ему всю историю моего изобретения и объяснил причину действий, которые показались ему действиями сумасшедшего. Я ничего не сказал о маленьком происшествии того вечера. Это была простая случайность, и сейчас мне не хотелось о ней говорить.

Мистер Гилберт слушал меня очень внимательно.

– Ваша жена здесь? – спросил он, когда я закончил.

– Да, – сказал я, – и она подтвердит мой рассказ во всех пунктах, и никто никогда не сможет заподозрить ее в сумасшествии. Я пойду и приведу ее к вам.

Через несколько минут моя жена была в комнате, пожала руку мистеру Гилберту, и ей рассказали о подозрении меня в сумасшествии. Она побледнела, но улыбнулась.

– Он действительно вел себя как сумасшедший, – сказала она, – но я никогда не предполагала, что кто-то может посчитать его таковым.

И тут на ее глаза навернулись слезы.

– А теперь, моя дорогая, – сказал я, – может быть, ты расскажешь мистеру Гилберту, как я все это сделал.

И тогда она рассказала ему историю, которую я только что поведал.

Мистер Гилберт с беспокойством переводил взгляд с одного из нас на другого.

– Конечно, я не сомневаюсь ни в одном из вас, вернее, я не сомневаюсь, что вы верите в то, что говорите. Все было бы хорошо, если бы я мог заставить себя поверить, что такая сила, о которой вы говорите, может существовать.

– Это вопрос, – сказал я, – который я могу легко доказать вам фактической демонстрацией. Если вы можете подождать некоторое время, пока мы с женой поедим, я просто очень голоден, и я уверен, что и она должна быть голодна, я успокою вас на этот счет.

– Я подожду здесь, – сказал мистер Гилберт, – и выкурю сигару. Не торопите себя. Я буду рад иметь время, чтобы подумать о том, что вы мне рассказали.

Когда мы закончили с обедом, который был для нас приготовлен, я поднялся наверх, взял свой рюкзак, и мы оба присоединились к мистеру Гилберту в курительной комнате. Я показал ему маленькую машинку и очень кратко объяснил принцип ее устройства. Я не стал демонстрировать его действие на практике, потому что по коридору ходили люди, которые в любой момент могли зайти в комнату, но, выглянув в окно, я увидел, что ночь стала намного яснее. Ветер разогнал тучи, и звезды ярко сияли.

– Если вы пойдете со мной на улицу, – сказал я мистеру Гилберту, – я покажу вам, как работает эта штука.

– Это как раз то, что я хотел бы увидеть, – ответил он.

– Я пойду с вами, – сказала моя жена, накидывая на голову шаль.

И мы пошли вверх по улице.

Когда мы оказались за пределами маленького городка, я увидел, что звездного света вполне достаточно для моей цели. Белая проезжая часть, низкие стены и окружающие нас предметы можно было легко различить.

– Теперь, – сказал я мистеру Гилберту, – я хочу надеть на вас этот ранец, чтобы вы увидели, как он ощущается, и как он поможет вам идти.

Он с готовностью согласился, и я прочно закрепил его на нем.

– Теперь я буду крутить этот регулятор, – сказал я, – и вы будете становиться все легче и легче.

– Будь очень осторожен, не крути его слишком сильно, – серьезно сказала моя жена.

– О, в этом вы можете на меня положиться, – сказал я, очень аккуратно поворачивая регулятор.

Мистер Гилберт был крепким человеком, и мне пришлось сделать много оборотов.

– Похоже, ощущается значительный подъем, – сказал он прямо.

И тогда я обхватил его руками и обнаружил, что могу поднять его с земли.

– Вы поднимаете меня? – воскликнул он удивленно.

– Да, и я сделал это с легкостью, – ответил я.

– Невероятно! – воскликнул мистер Гилберт.

Затем я повернул регулятор еще на пол-оборота и попросил его пройтись или побежать. Он начал идти, сначала медленно, потом длинными шагами, потом начал бежать, а затем прыгать и скакать. Мистер Гилберт уже много лет не прыгал и не скакал. Никого не было видно, и он мог резвиться сколько угодно.

– Не могли бы вы сделать еще один оборот регулятора? – сказал он, подбегая ко мне. – Я хочу попробовать перепрыгнуть эту стену.

Я приложил еще немного отрицательной силы тяжести, и он с легкостью перепрыгнул через пятифутовую стену. Через мгновение он спрыгнул обратно на дорогу и в два прыжка оказался рядом со мной.

– Я спустился легко, как кошка, – сказал он. – Никогда ничего подобного не было.

И он пошел вверх по дороге, делая шаги длиной не менее восьми футов, оставив нас с женой искренне смеяться над сверхъестественной ловкостью нашего друга. Через несколько минут он снова был с нами.

– Сними его, – сказал он. – Если я буду носить его дольше, я сам захочу себе такой же, и тогда меня примут за сумасшедшего и, возможно, упекут в психушку.

– Теперь, – сказал я, откручивая регулятор, прежде чем расстегнуть ранец, – ты понял, как я совершал долгие прогулки, прыгал и скакал, как я бежал вверх и вниз по склону, и как маленький ослик тащил груженую повозку?

– Я все понял, – воскликнул он. – Я беру назад все, что я когда-либо говорил или думал о тебе, мой друг.

– И Герберт сможет пожениться на Джанет? – воскликнула моя жена.

– Может жениться на ней! – воскликнул мистер Гилберт. – Он женится на ней и мне есть что сказать по этому поводу! Моя бедная девочка поникла с тех пор, как я сказал ей, что этого никогда не будет.

Моя жена бросилась к нему, но обняла ли она его или только пожала ему руки, я не могу сказать, потому что в одной руке у меня был ранец, а другой я протирал глаза.

– Но, мой дорогой друг, – прямо сказал мистер Гилберт, – если вы все еще считаете, что в ваших интересах держать ваше изобретение в секрете, я бы хотел, чтобы вы никогда его не изобретали. Никто, имея такую машину, не сможет не использовать ее, и будет так же плохо, что тебя считают сумасшедшим, как и тогда, когда ты им являешься на самом деле.

– Друг мой, – воскликнул я с некоторым волнением, – я все решил на этот счет. Маленькая машинка в этом ранце, единственная, которой я сейчас обладаю, доставляла мне огромное удовольствие. Но теперь я знаю, что она также нанесла величайший вред косвенно мне и моим близким, не говоря уже о некоторых прямых неудобствах и опасностях, о которых я расскажу в другой раз. Секрет принадлежит нам троим, и мы сохраним его. Но само изобретение слишком полно соблазна и опасности для любого из нас.

Пока я говорил это, я держал ранец одной рукой, а другой быстро вращал регулятор. Через несколько мгновений он был уже высоко над моей головой, а я с трудом удерживал его за лямки.

– Смотрите! – воскликнул я.

Затем я отпустил руку, и ранец взлетел в воздух и исчез во мраке неба.

Я собирался объяснить свой поступок, но не успел, так как жена бросилась мне на грудь, рыдая от радости.

– О, я так рада, так рада! – сказала она. – И ты больше никогда не будешь изобретать?

– Больше никогда! – ответил я.

– А теперь давайте поспешим к Джанет, – сказала моя жена.

– Вы не знаете, каким тяжелым и неуклюжим я себя чувствую сейчас, – сказал мистер Гилберт, стараясь не отставать от нас, пока мы шли обратно. – Если бы я носил эту штуку дольше, я бы никогда не захотел ее снять!

Джанет удалилась к себе, а моя жена поднялась в свою комнату.

– Я думаю, она любит так же сильно, как и наш мальчик, – сказала она, когда вернулась ко мне. – Но скажу тебе, дорогой, я оставила очень счастливую девочку в той маленькой спальне над садом.

И три очень счастливых пожилых человека разговаривали вместе до самого позднего вечера.

– Я напишу Герберту сегодня вечером, – сказала я, когда мы расстались, – и скажу ему, чтобы он встретил нас всех в Женеве. Молодому человеку не повредит, если мы сейчас прервем его учебу.

– Вы должны позволить мне добавить постскриптум к письму, – сказал мистер Гилберт, – и я уверен, что не потребуется никакого ранца с регулятором в спине, чтобы быстро доставить его к нам.

И не понадобилось.

Есть удивительное удовольствие в том, чтобы парить над землей, как крылатый Меркурий, и чувствовать себя избавленным от притяжения гравитации, которая тянет нас вниз к земле и постепенно превращает движение нашего тела в изнуряющий труд. Но это удовольствие не сравнится, я думаю, с тем, которое дарят воздушность и легкость двух молодых и любящих сердец, воссоединившихся после разлуки, которая, как они полагали, будет длиться вечно.

Что стало с корзиной и ранцем, и встречались ли они когда-нибудь в воздухе, я не знаю. Если они просто улетят и останутся вдали от глаз смертного человека, я буду счастлив.

А узнает ли мир когда-нибудь больше о силе отрицательной гравитации, зависит исключительно от нрава моего сына Герберта, когда, надеюсь, через много лет, он вскроет пакет, который хранится у моих адвокатов.

(Примечание:

Было бы совершенно бесполезно расспрашивать мою жену на эту тему, поскольку она совершенно забыла, как была сделана моя машина. А что касается мистера Гилберта, то он никогда и не знал.)

1884 год

Телепорон

Уильям Генри Стэкпул

Моя мать умерла, когда я был еще ребенком, а отец – когда мне было двадцать лет, оставив меня, единственного сына, с состоянием около 8000 фунтов. Поскольку мое имущество полностью состояло из акций и паев, и поскольку у меня появилась привычка "менять свои вложения", как я сначала это называл, а проще говоря, продавать акции, которые я держал, чтобы купить другие, которые, по моему мнению, могли подорожать, я часто посещал офис фирмы биржевых брокеров, которых я буду называть господа Браун и Джонс. Здесь я постепенно приобрел привычку покупать акции, которыми не имел возможности обладать, и продавать акции, которыми вообще никогда не владел.

Я не знал более приятного помещения, чем контора господ Брауна и Джонса. Там была большая комната с удобными мягкими креслами и прибором, который технически был известен как "лента", т.е. машина, соединенная с электрическим аппаратом на бирже, которая записывала на узкий лист бумаги различные сделки, происходившие на бирже; так что, сидя в конторе господ Брауна и Джонса, вы знали, что происходит на бирже. У Брауна и Джонса, вы знали все, что происходило в "доме", как принято называть биржу, и, если вы покупали или продавали акции, вы могли видеть, выигрываете вы или проигрываете.

Лента молчала минуту или две, а затем раздавалось "клик! клик!", после чего большая катушка бумаги начинала двигаться, и тогда, если вы следили за лентой, вы видели напечатанные на ней такие выражения, как "Er 25½ – ¾", "GW 7 – ½". Я привожу примеры только для пояснения, но такие выражения означали бы, что акции "Железнодорожной компании Эри" выросли с 25½ до 25¾, а акции железнодорожной компании "Грэйт-Вестерн" – с 137 до 137½. Когда "лента" начинала клацать, первый вопрос, который вас интересовал, заключался в том, будут ли упомянуты конкретные акции, которые вас интересовали. Лента спокойно передавала каждую конкретную букву и цифру, так что, предположим, если бы вы спекулировали акциями английской "Грэйт-Вестерн", она бы клацнула "G", а затем "W". Но затем наступал тревожный момент: "G W" само по себе означало "Грэйт-Вестерн", но если после "W" появлялась "C", это означало канадскую "Грэйт-Вестерн", в которой, предположим, вы вообще не заинтересованы. Между каждым "щелчком" обычно проходило около полусекунды, но очень часто это были очень длинные полсекунды. Если появлялась ваша акция, то, конечно, вставал всепоглощающий вопрос о цене, и иногда адский прибор останавливался после написания названия акции и продолжал щелкать в течение полуминуты, прежде чем его удавалось заставить выдать цифру, что, в конце концов, было, конечно, самым важным.

Сидя за столом или стоя вокруг "ленты", обычно в офисе находилось десять или двенадцать человек разного возраста. Моя цель – не описать общество, которое было достаточно типичным для этого рода занятий, а рассказать о том, что случилось со мной в ноябрьскую ночь 188… года, и о последствиях этого, поэтому я кратко скажу о клиентах господ Брауна и Джонса, что они были очень приятными джентльменами, которые много курили и пили, а иногда исчезали вовсе без всяких формальностей. Далее, чтобы перейти к необычным событиям, о которых это повествование призвано рассказать читателю, я как можно короче изложу обстоятельства, в результате которых я вышел из офиса господ Брауна и Джонса в три часа дня, о котором я уже говорил, не только нищим, но и будучи должником фирмы на сумму около 1200 фунтов стерлингов.

Если вкратце, то произошло следующее. Я начинал с небольших спекуляций, но постепенно увеличивал свои операции, не потому что выигрывал, а потому что мне нравилось играть, и в конце концов купил на 150 000 фунтов определенных акций на повышение, отдав весь свой капитал, который тогда составлял всего около 6 000 фунтов, на "покрытие" или обеспечение, и кроме того, о чем сожалею, 1 000 фунтов, принадлежавших моей тете, которая доверила их мне для инвестирования. Таким образом, читатель увидит, что каждое изменение цены акций на один процент означало для меня разницу в 1 500 ф. ст. Акции падали до тех пор, пока не было потеряно "покрытие" и еще 1 200 ф. или около того. Я поспешно проконсультировался с мистером Брауном в его личной комнате. Я не смог найти больше обеспечения, и в результате мы вместе вышли на Трогмортон-стрит, он – чтобы "закрыть" или продать акции, я – чтобы… пойти к дьяволу, если мне будет угодно. Очень приятное положение дел. За несколько дней до этого я был обладателем скромного дохода почти в 400 фунтов в год, теперь я был нищим, банкротом и, возможно, растратчиком. Что я чувствовал? В главе "Последняя ночь жизни еврея" в "Оливере Твисте" Диккенс, как мне кажется, дает очень четкую картину состояния обычного интеллектуала, когда его угнетает страшное бедствие. Еврей, как помнится, во время процесса считал количество перекладин на скамье подсудимых, гадал, что ел судья на обед, интересовался, похож ли на него портрет, который человек рисовал в суде, и так далее. В действительности, его разум, боясь созерцать великую ужасную вещь, которая его угнетала, делал рассматривание ряда совершенно тривиальных и неважных вещей предлогом для того, чтобы отвлечь свое внимание от источника своего кошмара. Возможно, именно по этому принципу великий Наполеон провел свою последнюю ночь в Париже, собирая перчатки, носовые платки, флаконы с духами и тому подобные вещи.

Когда я вышел на Трогмортон-стрит в холодный туманный вечер, на душе у меня было тошно. У меня было ужасное, но смутное чувство, что я рождаюсь в новом мире, где нет ни удобств, ни надежд, ни амбиций старого. Но кроме смутного, но ужасного чувства беспомощности и тошнотворного ужаса перед чем-то неизвестным, мои чувства не были совершенно определенными, за исключением одного вопроса – мне очень хотелось съесть миску черепахового супа. Поскольку я не был голоден и никогда не отличался эпикурейством, возможно, это была моя родовая тяга к удобствам, с которыми мне предстояло расстаться, сведенная до узкой формы, что соответствовало моему тогдашнему душевному состоянию. Во всяком случае, я почувствовал сильную тягу к этой миске черепахового супа, поэтому, сказав мистеру Брауну, что вернусь через полчаса, я отправился к Берчу в Корнхилл. Я съел примерно половину тарелки супа, выпил полпинты хереса, два бренди и содовую и внимательно прочитал рекламный раздел "Таймс". Если бы я захотел, я мог бы углубиться в страницу с передовицей, но я этого не сделал. Я попытался прочитать статью в какой-то газете, кажется, в "Стандарт", но не смог. Мой разум, казалось, двигался так медленно, что я был просто обескуражен многообразием идей, которые он содержал. Но рекламные объявления для меня были кстати. Их было легко понять. Чтобы понять их, не требовалось ни перечислять, ни сравнивать идеи, и они давали мне повод задуматься о чем-то нестрашном. Наконец, взглянув на часы, увы, мне пришлось заложить свои ценные золотые часы и цепочку, я увидела, что уже почти четыре часа. Я взглянул на содержимое своего кошелька – соверен, полусоверен и два флорина. Это, а также несколько шиллингов в банке и мебель в моих покоях в Темпле – все, что у меня осталось. Минут пять я сидел, глядя на часы, пока они не показали четыре. Затем я выпил еще бренди с содовой. А потом, когда было уже десять минут четвертого, я отправился в обратный путь к господам Брауну и Джонсу.

Я как раз дошел до угла Банка, когда встретил мистера Джеймса Вентворта. Мистер Вентворт был одним из тех загадочных людей, у которых нет ни профессии, ни видимого рода занятий, у которых (мы уверены, не зная точно почему) нет своей частной собственности, но у которых всегда есть немного денег в кармане, и которые обычно занимаются продвижением гигантских финансовых схем. Впрочем они были приятными собеседниками, как правило, и коренными жителями Лондона. Я был знаком с мистером Вентвортом около двенадцати месяцев или даже чуть больше. Он был лейтенантом в кавалерийском корпусе, он продал все и спускал деньги в барах, но по тем или иным причинам его не приняли в общество, хотя все кутили на его банкетах. В то время, о котором я рассказываю, ему было около тридцати шести лет. Жил он, как я понял, в основном на пособие от богатой тетки, так как свое состояние он проел много лет назад, и, со всей буйной энергией восемнадцатилетнего юноши, делил свое время между удовольствиями клуба в Вест-Энде, где он часто развлекал меня, и бурлением Сити. Несмотря на разницу в возрасте между нами (мне было всего двадцать три года), мы были большими друзьями, ибо не было человека, чье общество мне нравилось бы больше, чем общество Джеймса Вентворта, который знал все и всех, и чей мозг всегда кипел весельем, анекдотами и коммерческими предприятиями. За всю свою жизнь я не знал такого заядлого выдумщика финансовых проектов, как мистер Джеймс Вентворт, из клуба "Омнибус" на Пэлл-Мэлл, и "Пик-ми-ап Чэмберс" на Пикадилли.

– Ну, старина, – сказал мистер Вентворт, когда мы пожали друг другу руки, – как дела?

– Как дела? – ответил я, – Плохо, как только может быть в жизни. Дело в том, что я разорен.

– Разорены! – воскликнул Вентворт. – Давайте перейдем здесь, я хочу попасть на Ломбард-стрит.

– Нет, – сказал я, – я должен вернуться на Трогмортон-стрит.

– Ерунда! – сказал Вентворт. – Пойдемте, пока есть возможность. Я хочу вам кое-что сказать. Быстрее! За этим автобусом. Вот так.

И не успел я толком сообразить, что делаю, как снова оказался на Корнхилле.

– А теперь, – сказал Вентворт, – зайдем сюда, к Бёрчу, и расскажете мне обо всем.

Поэтому мы отправились к Берчу, и за очередной порцией бренди с содовой и тарелкой супа, который он заставил меня съесть, я рассказал историю своих потерь, испытывая при этом странное чувство облегчения от того, что выкладываю свои неприятности человеку, который был намного старше меня и с которым я мог говорить откровенно.

Вентворт внимательно выслушал мой рассказ. Когда я закончил, он, казалось, глубоко задумался на минуту или две, а затем сказал, обращаясь скорее к себе, чем ко мне:

– Старая, старая история. Ты помните, что я сказал вам в последний раз, когда мы виделись, – что биржа, это машина, построенная таким образом, что во время сделок банкиры выигрывают всегда, иначе они не смогут жить.

– Да, – сказал я, – и я жалею, что не последовал вашему совету.