Джон Диксон Карр
Три гроба
– Мистер Мэнган, могу я вас попросить отвести мисс Гримо в кабинет мистера Миллса, который находится в конце коридора? Спасибо. Мы к вам присоединимся буквально через минуту. Мистер Миллс, секундочку! Подождите… Беттс!
– Да, сэр?
– Мне нужно, чтобы вы проделали кое-какую опасную работенку. Сказал ли вам Мэнган, что нужно взять с собой веревки и фонарик?.. Хорошо. Поднимитесь на крышу и обыщите там каждый дюйм на предмет отпечатков ног и любых других следов, особенно внимательно осмотрите участок над этой комнатой. Потом спуститесь в задний двор, обыщите все там и в двух соседних дворах. Мистер Миллс покажет вам, как попасть на крышу… Престон? На месте ли Престон?
Из холла в комнату вбежал остроносый молодой человек – это и был сержант Престон, чья задача обычно заключалась в поиске тайников. Именно он обнаружил важные улики за панелью в деле о часах смерти.
– Изучите всю эту комнату на предмет наличия секретной двери или чего-то в этом духе, задание понято? Можете все тут разнести, если понадобится. Проверьте, мог ли кто-нибудь подняться по трубе… А вы, ребята, продолжайте собирать отпечатки и делать фотографии. Перед фотографированием не забывайте обводить все пятна крови мелом. И да, не трогайте обгоревшую бумагу в камине. Констебль! Где, черт возьми, констебль?
– Здесь, сэр.
– Вы получили сведения с Боу-стрит о месте проживания человека по имени Флей – Пьер Флей?.. Ага. Отправляйтесь по этому адресу и привезите его сюда. Если дома его не окажется, подождите. Послали кого-нибудь в театр, где он служит?.. Отлично. На этом все. За работу!
Он вышел в коридор, что-то бормоча себе под нос. Похромавший за ним доктор Фелл преисполнился какого-то дьявольского рвения. В коридоре он легонько ударил суперинтенданта по руке своей широкополой шляпой:
– Послушайте, Хэдли. Спускайтесь вниз и займитесь допросом, договорились? Думаю, от меня будет гораздо больше пользы, если я задержусь здесь и помогу этим простофилям с их фотографиями…
– Нет! Мне крышка, если вы опять испортите хоть одну фотопластинку! – горячо возразил суперинтендант. – Они стоят денег, и, кроме того, нам нужны улики. Теперь я хочу поговорить с вами начистоту в частном порядке. Что это за дикая тарабарщина про семь башен и людях, погребенных в несуществующих странах? Я и прежде знал, что вы склонны к мистификациям, но это чересчур. Давайте сравним наблюдения. Что вы… Да-да? Что такое?
Он раздраженно повернулся к Стюарту Миллсу, который дергал его за рукав.
– Кхм, прежде чем я сопровожу сержанта на крышу, думаю, мне стоит вам сказать, что если вы хотите увидеть мистера Дрэймана, то он находится в доме, – невозмутимо объяснил Миллс.
– Дрэйман? Да, конечно! А когда он вернулся?
Миллс нахмурился:
– Насколько я могу судить, он не возвращался. Точнее будет сказать, что он никуда и не уходил. Я тут заглянул в его комнату…
– Зачем? – спросил доктор Фелл с неожиданным интересом.
Секретарь безучастно моргнул:
– Мне было любопытно, сэр. Я обнаружил его спящим, поэтому знайте, что разбудить его будет сложно. Мне кажется, он выпил снотворное. Мистер Дрэйман любит его принимать. Я не хочу сказать, что он пьяница или наркоман, но он в буквальном смысле очень любит принимать снотворное.
– Диковинные в этом доме порядки, – после небольшой паузы произнес Хэдли, обращаясь куда-то в пустоту. – Что-нибудь еще?
– Да, сэр. Внизу ждет друг доктора Гримо. Он только что прибыл и хотел бы с вами встретиться. Не думаю, что это что-то срочное, но он входит в круг завсегдатаев таверны «Уорвик». Его зовут Петтис. Мистер Энтони Петтис.
– Петтис, а? – повторил доктор Фелл, поглаживая двойной подбородок. – Это, случайно, не тот Петтис, который коллекционирует истории о призраках и пишет эти замечательные предисловия? Хм, да, не могу не спросить. И как он во все это вписывается?
– Это я спрашиваю вас, как сюда вообще что-либо вписывается, – стоял на своем Хэдли. – Дела обстоят так. Я встречусь ним только в том случае, если ему действительно есть что сказать. Узнайте его адрес, будьте так любезны, и передайте ему, что я позвоню утром. Договорились? Спасибо. – Он повернулся к доктору Феллу. – А теперь рассказывайте о семи башнях и несуществующей стране.
Доктор подождал, пока Миллс уведет сержанта Беттса к дальней двери в противоположном конце коридора. Полную тишину нарушали только приглушенные голоса, доносящиеся из комнаты Гримо. Весь коридор до сих пор был освещен ярким желтым светом, льющимся со стороны большой арки над лестницей. Доктор Фелл немного похромал по коридору, внимательно осматриваясь. Его взгляд упал на три окна, обрамленные коричневыми занавесками. Он их задернул и проверил, чтобы никто не смог заглянуть снаружи. Потом Фелл кивком пригласил Хэдли и Рэмпола подойти к лестничной площадке.
– Летучка, – сказал он. – Я признаю, что, прежде чем мы перейдем к следующему свидетелю, нам не помешает сравнить наши наблюдения. Момент с семью башнями пока опустим. Я подойду к нему постепенно, прямо как Чайлд Роланд98. Хэдли, те несколько бессвязных слов, которые мы услышали, могут оказаться самым важным ключом к разгадке. Пока что это единственное настоящее свидетельство, которое у нас имеется, потому что оно прозвучало из уст самой жертвы. Я имею в виду те несколько фраз, которые пробормотал Гримо перед потерей сознания. Очень надеюсь, что мы все их расслышали. Помните, вы спросили у него, не Флей ли в него выстрелил. Он покачал головой. Вы спросили у него, кто это сделал. Что он на это ответил? Я хочу, чтобы вы оба сказали, что вам послышалось.
Фелл посмотрел на Рэмпола. Воспоминания американца были смутными. Он отчетливо помнил некоторые слова, но не мог в точности воспроизвести все, что услышал, потому что для него все заслоняла яркая картина: залитая кровью грудь и судорожно дергающаяся шея.
– Мне кажется, первое, что он сказал, было «хворать», – помедлив, наконец ответил Рэмпол.
– Ничего подобного, – тут же оборвал его Хэдли. – Я все сразу записывал. Первым, что он сказал, было «Бат». Хотя я не очень-то понимаю, к чему…
– Давайте не будем спешить с выводами, – сказал доктор Фелл. – Ваша белиберда столь же бессмысленна, как и моя. Продолжайте, Тед.
– Я не готов поручиться за то, что запомнил, но… Потом я услышал, как он сказал «не самоубийство» и что-то вроде «он не мог использовать веревку». Потом он упомянул крышу, снегопад и лису. Последнее, что я помню, было очень похоже на «слишком много света». Но опять же, не могу поручиться, что вспомнил все в правильном порядке.
– Вы все напутали, хотя несколько слов и назвали верно, – снисходительно сказал Хэдли, сам он, правда, тоже выглядел не слишком уверенно. – Как бы то ни было, я вынужден признать, что и мои записи мало что проясняют. После слова «Бат» он сказал «соль и шах». Вы правы насчет веревки, хотя я ничего не слышал про самоубийство. «Крыша» и «снег» – тоже верно; потом он сказал «слишком много света», потом «был пистолет». Наконец, он упомянул лису, и его последними словами – я едва их расслышал из-за всей этой крови – было что-то в духе «я ни в чем не виню бедн…». На этом все.
– О боже! – простонал доктор Фелл, переводя взгляд с одного на другого. – Отвратительно. Джентльмены, я намеревался выступить перед вами триумфатором. Я собирался объяснить вам, что` он сказал. Однако я поражен впечатляющим размером ваших ушей. Я и половины всего этого не услышал, но осмелюсь сказать, что вы где-то недалеко от истины.
– Ну и какая ваша версия? – вопросил Хэдли.
Доктор потоптался на месте и сказал:
– Я расслышал только первые несколько слов. Если я прав, то смысл в них определенно есть. Но вот все остальное – сущий кошмар. У меня перед глазами так и проносятся видения, в которых чучело превращается в птицу и…
– Ликантропия? – предположил Рэмпол. – Кто-нибудь упоминал оборотней?
– Нет, никто, и давайте продолжим в том же духе! – рявкнул Хэдли, ударив ладонью по записной книжке. – Теперь нужно все упорядочить, Рэмпол. Для сравнения я запишу рядом все, что вы расслышали… Итак. Теперь у нас есть ваш список: «Хворать. Не самоубийство. Он не мог использовать веревку. Крыша. Снег. Чучело. Слишком много света».
И мой список: «Бат. Соль. Шах. Он не мог использовать веревку. Крыша. Снег. Слишком много света. Был пистолет. Не вините бедн…»
Вот и все. И вы, Фелл, из своего извечного упрямства больше всего уверены в том, в чем меньше всего смысла. Я еще могу подобрать какое-то объяснение, которое свяжет воедино последние несколько слов, но какого черта умирающий пытался дать нам подсказку, упоминая «Бат, соль и шах»?
Доктор Фелл уставился на свою почти потухшую сигару:
– Пф-ф, хм, да. Нам нужно бы это немного прояснить. Загадок и так хватает. Давайте начнем разбираться потихоньку… Для начала, мой дорогой, что произошло в этой комнате сразу после того, как в Гримо выстрелили?
– Да откуда же я знаю? Это я у вас спрашиваю. Если там не найдется никакого потайного хода…
– Нет-нет, я не спрашиваю у вас, как сработал трюк с исчезновением. Вы так одержимы этой загадкой, что забываете про все остальное. Для начала определим очевидные моменты, которые мы можем объяснить, – это будет нашей отправной точкой. Да. Так, а теперь подумаем, что именно произошло в комнате после того, как в него выстрелили? В первую очередь обратим внимание на то, что творится вокруг камина…
– Вы полагаете, что тот парень вскарабкался вверх по трубе?
– Я совершенно точно уверен, что этого он не делал, – раздраженно ответил доктор Фелл. – Дымоход такой узкий, что туда кулак с трудом протиснется. Сосредоточьтесь и подумайте. Сначала от камина отодвинули тяжелую кушетку; на спинке было очень много крови, словно Гримо на нее опирался. Каминный коврик либо перетащили, либо отбросили пинком в сторону – на нем тоже была кровь; стул, стоявший перед камином, тоже отбросили. Наконец, я нашел пятна крови на каминной плите и даже внутри самого очага. Все эти следы привели нас к груде горелой бумаги, которая почти потушила огонь.
А теперь обратим внимание на поведение верной мадам Дюмон. Вы заметили, как она, войдя в комнату, занервничала из-за камина? Она постоянно смотрела в его сторону и чуть не впала в истерику, когда заметила, что я им заинтересовался. Как вы помните, она даже совершила глупую оплошность, попросив нас разжечь огонь. Ведь ей сразу должно было быть понятно, что полиция не будет возиться с углем и растопкой прямо на месте преступления только ради того, чтобы свидетелю было комфортно давать показания. Нет-нет, мой мальчик. Кто-то там пытался сжечь либо письма, либо документы. И она хотела убедиться, что они уничтожены.
Хэдли тяжело вздохнул:
– Так, значит, она об этом знала? И вы все равно сказали, что поверили ей?
– Да. Я правда поверил и продолжаю верить ее истории – той части, в которой она рассказывала про визитера и преступление. А вот тому, что она рассказала про себя и Гримо, я совсем не верю… Еще раз подумайте о том, что произошло! Посторонний стреляет в Гримо. И Гримо, находясь в сознании, вместо того чтобы позвать на помощь, попытаться остановить убийцу, поднять шум или попросту открыть дверь не прекращающему стучать Миллсу, занимается чем-то другим. Он действительно что-то тут делал. Причем делал с таким ожесточенным усилием, что, согласно словам врача, у него порвалось легкое.
И я могу рассказать вам, чем он тут занимался. Он понимал, что его песенка спета и что скоро сюда явится полиция. У него на руках было предостаточно материалов, которые необходимо было уничтожить. Более того, это оказалось гораздо важнее, чем поимка убийцы или спасение собственной жизни. Он носился туда-сюда, возвращаясь к камину и сжигая все свидетельства. Вот поэтому кушетка оказалась на боку, каминный коврик – в стороне, а пятна крови – повсюду. Теперь-то вам понятнее?
В ярко освещенном гнетущем коридоре повисла тишина.
– А что с той женщиной? Дюмон? – угрюмо спросил Хэдли.
– Она, конечно же, об этом знала. Это был их общий секрет. Ну и так получилось, что она его любит.
– Если ваши догадки верны, он, должно быть, уничтожил что-то очень важное. – Хэдли в упор посмотрел на Фелла. – И как вы, черт побери, обо всем этом узнали? Что они вообще могли скрывать? Что заставляет вас думать, будто у них была какая-то опасная тайна?
Доктор Фелл прижал ладони к вискам и взъерошил копну волос.
– Думаю, мне есть что рассказать обо всем этом, – вымолвил он. – Хотя некоторые кусочки этого пазла вводят меня в ступор. Понимаете, дело в том, что Гримо и Дюмон такие же французы, как и мы с вами. Женщина с такими скулами, да еще выговаривающая все непроизносимые согласные точно не имеет никакого отношения к латинским народам. Но это не так важно. Они оба мадьяры. Гримо родом из Венгрии. Его настоящее имя Кароль, на французский манер Шарль, Гримо-Хорват. Возможно, его мать была француженкой. Он прибыл сюда из княжества Трансильвания, которое раньше входило в Венгерское королевство, но было аннексировано Румынией в конце Первой мировой. То ли в конце девяностых годов прошлого века, то ли в самом начале нашего Кароль Гримо-Хорват попал в тюрьму вместе с двумя своими братьями. Я вам разве не говорил, что у него было два брата? С одним мы еще не сталкивались, а вот второй теперь представляется Пьером Флеем.
Не знаю, уж какое преступление совершили три брата Хорват, но их всех отправили в тюрьму Зибентюрмен на работы в соляных шахтах близ Траджа в Карпатских горах. Судя по всему, Шарль сбежал. Следовательно, тем самым смертельно опасным «секретом» может быть тот факт, что он отбывал тюремное заключение или что он сбежал до конца срока. Венгерское королевство со всеми его государственными структурами перестало существовать. Высока вероятность, что он проделал со своими братьями какую-то дьявольскую нехорошую штуку; нечто ужасное, как-то связанное с тремя гробами и людьми, похороненными заживо. Если бы нечто подобное всплыло, его могли бы повесить даже в наше время… Это все, до чего мне пока удалось додуматься. У кого-нибудь есть спички?
Глава шестая
Семь башен
После рассказа доктора Фелла в коридоре воцарилась тишина. Хэдли, явно сердясь, бросил ему коробок со спичками.
– Вы шутите? – спросил суперинтендант. – Или это какая-то черная магия?
– Ничего подобного. Было бы неплохо, конечно. Три гроба! Черт побери, Хэдли! – Доктор Фелл постучал кулаками по вискам. – Хоть бы какой-то проблеск, хоть бы какая-то догадка посетила меня насчет них…
– Да вы уже здорово постарались. Вы что-то от нас утаивали? Как вы все это разузнали? Притормозите ненадолго. – Хэдли вновь заглянул в записную книжку. – «Хворать». «Бат». «Соль». «Шах». Иными словами, вы пытаетесь сказать, что на самом деле Гримо сказал «Хорват» и «соляная шахта»? Не будем торопиться. Если мы возьмем эти доводы за основу, нам предстоит еще долго гадать на кофейной гуще, чтобы подогнать к ним все остальные слова.
– Судя по вашей еле сдерживаемой ярости, вы со мной согласны, – сказал доктор Фелл. – Премного благодарен. Как вы проницательно заметили, умирающие обычно не говорят о соли и Бате. Если же на самом деле верна ваша версия, то мы все сразу можем расходиться по комнатам с мягкими стенами. Хэдли, он действительно это сказал. Я все хорошо расслышал. Вы просили его назвать имя, не так ли? Был ли это Флей? Нет. Кто тогда? И он ответил: «Хорват».
– И вы считаете, что это его собственное имя.
– Да. Смотрите. Если это успокоит ваше раненое самолюбие, я готов признать, что сжульничал и утаил источники информации, которые нашел в комнате. Я покажу вам их прямо сейчас, хотя, видит Бог, я пытался вам намекнуть еще тогда.
Дело обстоит так. Тед Рэмпол рассказывает нам о странном посетителе таверны, который угрожает Гримо и пугает всех рассказом о «похороненных заживо». Гримо воспринимает его серьезно; он явно знаком с этим человеком и понимает, о чем тот говорит, иначе зачем бы ему покупать картину, изображающую три могилы. Когда вы спрашиваете Гримо, кто его застрелил, он отвечает: «Хорват» – и говорит что-то о соляных шахтах. Можно спорить, насколько странно это слышать из уст французского профессора, однако самая большая странность – это герб над камином в его комнате, на котором изображено следующее: верхняя половина черного орла, серебряный полумесяц…
– Думаю, геральдические детали можно опустить, – сказал Хэдли. – Что это такое?
– Это герб Трансильвании. Упраздненный после войны, конечно, и малоизвестный как в Англии, так и во Франции даже до войны. Сначала славянская фамилия, потом славянский герб. Потом книги, которые я вам показал. Догадались, что это были за книги? То были английские книги, переведенные на мадьярский. Не буду притворяться, будто я мог что-то в них вычитать…
– И на том спасибо.
– Но я хотя бы сумел в них опознать полное собрание сочинений Шекспира, «Письма Йорика к Элизе» Стерна и «Опыт о человеке» Поупа. Для меня это стало такой неожиданностью, что я их все внимательно просмотрел.
– А что тут такого неожиданного? – поинтересовался Рэмпол. – Мало ли какие странные книги могут встретиться в личной библиотеке. В вашей собственной таких немало найдется, наверное.
– Разумеется. Однако я полагаю, что образованный француз предпочел бы читать на английском. Точнее, он либо читал бы книги на английском, либо во французском переводе. Вряд ли бы он решил, что для полноценного погружения их непременно нужно читать в венгерском переводе. Другими словами, книги в его библиотеке не были венгерскими; не были они и французскими, переведенными на венгерский, – на таких француз мог бы практиковать свой мадьярский; нет, это были книги английских авторов. Это может говорить только об одном: родным языком их владельца был именно венгерский. Я пролистал их все, надеясь, что где-нибудь будет написано имя. Когда на одном из форзацев я нашел выцветшую надпись: «Кароль Гримо Хорват, 1898», я понял, что мои поиски увенчались успехом.
Если его настоящее имя Хорват, почему он так долго притворялся? Стоит задуматься над словами «похоронены заживо» и «соляные шахты», как начинает маячить проблеск разгадки. Но опять же, когда вы спросили у него, кто в него стрелял, он ответил: «Хорват». Люди любят говорить о себе, но явно не в таких случаях. Следовательно, он имел в виду не себя, а кого-то другого по фамилии Хорват. Пока я над этим раздумывал, наш замечательный Миллс рассказывал о появлении человека по фамилии Флей в таверне. Миллс сказал, что Флей показался ему знакомым, хотя он никогда не видел его прежде, а также, что его речь была похожа на имитацию речи Гримо. Какой вывод напрашивается? Брат, брат, брат! Понимаете, Флей упомянул три гроба и только два брата. Все ведет к тому, что был и третий.
И пока я раздумывал над этим, в комнату вошла мадам Дюмон очевидно славянской внешности. Если бы мне удалось найти доказательства тому, что Гримо родом из Трансильвании, это сильно сузило бы нам круг поисков информации касательно его истории. Но выяснить это надо было осторожно. Вы обратили внимание на статуэтку буйвола на столе Гримо? О чем она вам говорит?
– Уж точно не о Трансильвании, – буркнул суперинтендант. – Скорее вызывает ассоциации с Диким Западом, Биллом Буффало, индейцами. Постойте! А не потому ли вы спросили у нее, бывал ли Гримо когда-нибудь в Соединенных Штатах?
Доктор Фелл виновато кивнул:
– Я подумал, что это вполне невинный вопрос, и она на него ответила. Конечно, он мог купить эту фигурку в американском сувенирном магазине, но… Гм, Хэдли… дело в том, что я был в Венгрии. Я ездил туда, когда был бодрее, моложе, только-только прочитав «Дракулу». Трансильвания была единственной европейской страной, в которой разводили буйволов. Их использовали как быков. Венгрия славилась разнообразием религиозных течений, тогда как вся Трансильвания исповедовала унитарианство. Я спросил у мадам Эрнестины, она подтвердила. А потом я сделал ход конем. Если бы Гримо просто был как-то связан с соляными шахтами, это не имело бы большого значения. Однако я упомянул единственную тюрьму в Трансильвании, где заключенные работают на соляных копях, Зибентюрмен, а это название переводится как «Семь башен», даже не произнеся слово «тюрьма». Это сразило ее почти наповал. Теперь, я думаю, вы понимаете смысл моего замечания про семь башен и несуществующую страну. И ради всего святого, мне сегодня кто-нибудь даст спички?
– Вам их уже дали, – ответил Хэдли, делая несколько шагов вперед и принимая сигару от теперь уже смягчившегося и сияющего доктора Фелла. – Да, пока что вcе более-менее сходится. Ваш выстрел вслепую в сторону тюрьмы все-таки попал. Но сама основа, на которой вы строите свою теорию, то есть предположение, будто эти три человека являются братьями, – это чистой воды спекуляция. Более того, мне кажется, это самое слабое звено во всем деле…
– Ах, ну допустим. И что тогда?
– А вот это ключевой момент. Предположим, Гримо не пытался нам сказать, что его застрелил человек по имени Хорват, а просто зачем-то говорил о себе. Тогда убийцей может быть кто угодно. Однако если ваша теория о трех братьях верна, тогда все просто. Мы возвращаемся к версии, в которой в него все-таки выстрелил Флей или другой брат. До Флея мы можем добраться в любой момент, но вот что касается третьего брата…
– Вы уверены, что узнаете его при встрече? – задумчиво спросил Фелл.
– В смысле?
– Я сейчас думал о Гримо. Он идеально говорил по-английски, идеально исполнял роль француза. Не сомневаюсь, что он действительно учился в Париже, эта мадам Дюмон тоже, скорее всего, шила костюмы для Оперы. Как бы то ни было, на протяжении почти тридцати лет он расхаживал по Блумсбери – суровый, но доброжелательный и безобидный, с этой его аккуратно подстриженной бородой и квадратным котелком. Безмятежно читал лекции, сдерживал свой импульсивный темперамент. Никто и не мог заподозрить в нем дьявола, хотя мне представляется, что это был довольно коварный и гениальный дьявол. Но ни один человек этого даже не подозревал. Он мог бы побриться, завести привычку носить твидовые костюмы и пить портвейн – а там и сойти за какого-нибудь британского сквайра. Да за кого угодно… И вот что с его третьим братом тогда? Он вызывает у меня наибольшее любопытство. Вдруг он где-то рядом, среди нас? Скрывается под той или иной личиной, и никто не знает, кто он на самом деле.
– Не исключено. Однако мы вообще ничего не знаем о его брате.
Доктор Фелл, все еще пытающийся зажечь свою сигару, вдруг поднял на него внимательный взгляд:
– Это-то и беспокоит меня, Хэдли. – Он хмыкнул и громко задул спичку. – У нас есть два гипотетических брата, которые взяли себе французские имена – Шарль и Пьер. И есть еще третий брат. Для удобства и ясности давайте назовем его Анри…
– Подождите! Не хотите ли вы сказать, что вы и о нем что-то знаете?
– Напротив, – сердито возразил доктор Фелл. – Я как раз хочу подчеркнуть, насколько мало нам о нем известно. О Шарле и Пьере мы кое-что знаем. Анри для нас белое пятно. Мы о нем слышали только от Пьера, который использовал его в качестве угрозы. Что он там говорил? «Мой брат способен на гораздо большее, чем я… Моему брату нужна ваша жизнь… Общение с братом и меня подвергает опасности». И так далее. Но из тумана не возникает никаких очертаний – ни человека, ни гоблина. Это беспокоит меня, сынок. Я думаю, что за всем этим стоит некий зловещий персонаж, который все контролирует, пользуясь бедным полоумным Пьером в своих целях. Вероятно, он ничуть не менее опасен для Пьера, чем для Шарля. Я не могу отделаться от ощущения, что это он подстроил события в таверне «Уорвик». Что этот человек где-то рядом, наблюдает. Что… – Доктор Фелл огляделся по сторонам, словно ожидая, что в пустынном коридоре появится кто-то еще. Потом добавил: – Знаете, я надеюсь, что ваш констебль задержит Пьера, и задержит надолго. Вполне возможно, что свою роль он уже сыграл.
Хэдли сделал неопределенный жест рукой и куснул кончик своих усов.
– Да, знаю, – сказал он. – Но давайте в первую очередь опираться на факты. Заранее предупреждаю, что откопать их будет непросто. Я сегодня свяжусь с румынской полицией. Велика вероятность, что во время аннексии Трансильвании многие официальные записи попросту пропали в суете и суматохе. Ведь сразу после мировой войны там орудовали большевики? Кхм. Как бы то ни было, нам нужны факты! Идемте, нам необходимо поговорить с Мэнганом и дочерью Гримо. Кстати, мне не очень нравится их поведение…
– Да? Почему?
– Не нравится, если мы во всем верим мадам Дюмон, – уточнил Хэдли. – А вы, судя по всему, убеждены в том, что она говорит правду. Если я все расслышал правильно, Гримо позвал сюда Мэнгана специально на случай появления визитера. Так это было? Так. И сторожевая собака из него в итоге вышла никудышная. Он сидел в комнате неподалеку от парадной двери. Раздается звонок в эту самую дверь – если Дюмон не лжет, – и в дом заходит таинственный гость. Все это время Мэнган не проявляет ни малейшего любопытства; он продолжает сидеть в комнате с закрытой дверью, не обращает никакого внимания на гостя и поднимает шум только тогда, когда слышит выстрел и внезапно обнаруживает, что дверь заперта. Есть ли в этом хоть какая-то логика?
– Никакой, – ответил Фелл. – Даже… Ладно, это оставим на потом.
Они прошли в противоположный конец длинного коридора. Хэдли принял свой самый дипломатичный, нейтральный вид и только потом открыл дверь. Эта комната была поменьше предыдущей. Вдоль ее стен выстроились аккуратные ряды книг и деревянных картотечных шкафов, на полу лежал самый обычный половик, стояли несколько обыкновенных жестких стульев. Огонь в камине еле теплился. Напротив двери стоял столик Миллса с пишущей машинкой, освещаемый лампой с зеленым абажуром. По одну сторону от машинки в проволочной корзине лежали аккуратно скрепленные листы рукописи, по другую располагались стакан молока, тарелка с черносливом и учебник Уильямсона «Дифференциальное и интегральное исчисление».
– Готов поспорить, он еще и минеральную воду пьет, – прокомментировал доктор Фелл в легком нервном возбуждении. – Клянусь всеми богами, он пьет минеральную воду и читает подобные книги просто для развлечения. Готов поспорить…
Тут Хэдли его грубо прервал, кивнув в сторону Розетты Гримо, находившейся в противоположном конце комнаты. Потом Хэдли представил их всех троих девушке и сказал:
– Прошу меня простить, мисс Гримо, мне совсем не хотелось бы беспокоить вас в такое время…
– Пожалуйста, ничего не говорите, – перебила она. Девушка сидела перед камином и была так напряжена, что ее даже передернуло. – В смысле, просто ничего не говорите о случившемся. Понимаете, я люблю его, но не настолько, чтобы мое сердце разрывалось постоянно. Оно начинает разрываться лишь тогда, когда кто-то заговаривает об этом. Вот тут-то я и начинаю думать о нем.
Розетта прижала ладони к вискам. В свете камина ее глаза снова контрастировали с остальным лицом. Причем природа этого контраста постоянно менялась. Она унаследовала от матери сильный характер, который явственно читался в квадратных скулах этой светловолосой девушки, отличавшейся какой-то варварской славянской красотой. В одно мгновение ее лицо каменело, а взгляд миндалевидных карих глаз становился мягким и смущенным, словно она была дочерью священника. И вот уже в следующее мгновение лицо смягчалось, а глаза начинали смотреть с такой суровой жесткостью, словно она была дочерью самого дьявола. Внешние концы ее тонких бровей поднимались вверх, рот же был широким, насмешливым. Она была взбалмошной, чувственной и загадочной. За ее спиной в мрачной беспомощности стоял Мэнган.
– И все же есть кое-что… – продолжила она, медленно постукивая кулаком по подлокотнику, – я хочу кое-что узнать, прежде чем вы начнете свой допрос с пристрастием. – Она кивнула в сторону маленькой двери в противоположной стене и продолжила на одном дыхании: – Стюарт сейчас показывает этим вашим детективам крышу. Правдивы ли, правдивы ли все эти слухи о том, что некий мужчина вошел, убил моего отца и вышел и все это без… безо всяких…
– Предоставьте это мне, Хэдли, – очень тихо сказал доктор Фелл.
По наблюдениям Рэмпола, доктор был убежден в том, что он является образцом такта и деликатности. Очень часто эта его тактичность напоминала груду кирпичей, валящихся с потолка на голову. Однако твердая уверенность в том, что он очень мил, широта души и непосредственность производили желаемый эффект, которого невозможно было добиться напускной вежливостью. Казалось, будто он сам готов броситься под кирпичи, чтобы утешить собеседника или пожать ему руку. И у людей сразу возникало желание излить ему душу.
– Конечно, это неправда, мисс Гримо. – Доктор громко фыркнул. – Нам прекрасно известно, как этот негодяй проделал свой фокус, пусть и личность его пока не раскрыта. – (Розетта быстро подняла на него глаза.) – Поэтому никакого допроса с пристрастием не будет, и у вашего отца есть все шансы выкарабкаться. Надо же! Мисс Гримо, а мне кажется, я вас уже где-то видел!
– О, да вы просто пытаетесь меня ободрить, – ответила она со слабой улыбкой. – Бойд мне о вас рассказывал, но…
– Нет, правда! – с серьезным видом просипел доктор Фелл, потом прищурился, вспоминая. – Ах да! Я вспомнил. Вы учитесь в Лондонском университете, не так ли? Ну разумеется! Еще вы состоите в дискуссионном кружке, или как там это называется? Помнится, я как раз судействовал, когда ваша команда участвовала в дискуссии на тему прав женщин в мире?
– Да, это точно была Розетта, – угрюмо подтвердил Мэнган. – Она ярая феминистка. Она говорит…
– Хе-хе-хе, теперь я припоминаю. – Доктор Фелл просиял и всплеснул руками. – Она, может быть, и феминистка, мой мальчик, но водятся за ней некоторые грешки. Помнится, эти дебаты закончились самым прекрасным и ужасным скандалом из тех, которые мне доводилось наблюдать, за исключением, может быть, пацифистского митинга. Вы, мисс Гримо, были на стороне общества прав женщин против тирании мужчин. Да-да. Вы вошли очень бледная, серьезная, степенная. И оставались таковой, пока ваша сторона не начала излагать свою позицию. Они несли что-то ужасное, но вы явно были недовольны. Потом одна худощавая особа целых двадцать минут рассуждала о том, что нужно женщине для идеального существования, а вы сердились все больше и больше. И вот, когда пришла ваша очередь, вы встали, а потом взяли и звенящим голосом объявили, что женщине для идеального существования нужно меньше болтовни и больше сношений.
– Боже милостивый! – воскликнул Мэнган, привстав.
