Джоанна Кэннон
Среди овец и козлищ
Дом номер два, Авеню
4 июля 1976 года
Брайан пел перед зеркалом в холле и пытался найти пробор в волосах. Это было довольно трудно, поскольку по настоянию мамы было куплено зеркало модного дизайна – в виде звезды, – и оно больше напоминало звезду, чем зеркало. Но если стоять на полусогнутых ногах и наклонить голову вправо, то он видел отражение почти всей своей головы.
Волосы – это его гордость, так всегда говорила мама. Вроде бы нынешним девушкам больше нравятся парни с длинными волосами, хотя он немного сомневался. Он успел отрастить их до подбородка и на этом остановился – как-то потерял интерес.
– Брайан!
А может, заложить пряди за уши?
– Брайан!
Крик дергал его, как поводок собаку. Он заглянул в дверь гостиной.
– Да, мам?
– Будь другом, принеси коробочку «Милк трей»[21]. Эти ноги… они меня окончательно доконали.
Мама утопала в море вязания, ноги покоились на валике дивана, и она растирала шишки на стопе прямо через колготки. Он даже расслышал потрескивание статического электричества.
– Все эта чертова жара. – Она морщилась от напряжения, тяжело отдувалась.
– Вон там! Там! – Перестав растирать шишки, она указала на табурет, на котором, в отсутствие ее ног, нашли прибежище журнал «ТВ таймс», домашние тапочки и надорванный пакетик мятных леденцов. Он протянул ей конфеты, и она уставилась в открытую коробочку с той же сосредоточенностью, с какой ученик на экзамене пытается ответить на самый трудный вопрос.
Затем сунула в рот конфету с апельсиновым кремом и окинула неодобрительным взглядом его кожаную куртку.
– Собрался куда?
– Иду выпить пинту с ребятами, мам.
– С ребятами? – Она взяла рахат-лукум.
– Да, мам.
– Тебе уже сорок три, Брайан.
Он хотел было запустить пальцы в волосы, но, вспомнив о бриолине, вовремя остановился.
– Хочешь, попрошу Вэл немного подстричь тебя в следующий раз, когда она заскочит?
– Нет, спасибо. Я отращиваю волосы. Девушкам так больше нравится.
– Девушкам? – Она расхохоталась, к передним зубам у нее прилипли три крохотных кусочка рахат-лукума. – Тебе уже сорок три, Брайан.
Он переступил с ноги на ногу, кожаная куртка скрипнула в плечах. Он купил ее на рынке. Наверняка подделка. Возможно, просто синтетика, которая притворилась кожей, а он единственный человек, которого продавцу удалось обдурить, вот и носит ее теперь, как полный идиот. Брайан приподнял воротник, который тоже скрипнул под пальцами.
Горло матери раздувалось и опускалось вместе с рахат-лукумом, он наблюдал за тем, как она проводит языком по коренным зубам – хочет убедиться, что деньги на сладкое выброшены не напрасно.
– Вытряхни эту пепельницу перед тем как уйти. Умница, хороший мальчик.
Он взял пепельницу и держал ее на расстоянии вытянутой руки, как некую странную скульптуру. Эдакое кладбище сигарет, и каждая датирована разным цветом помады. Он следил, чтобы те окурки, что примостились на самом краю, не свалились, пока шел с пепельницей через комнату.
– Только не в камин! Выброси в мусорку на улице. – Инструкции она давала с набитым ртом, пережевывая батончик с лимонной начинкой. – Если оставишь здесь, весь дом насквозь провоняет.
Откуда-то из глубины окурков вился дымок. Поначалу он подумал, что показалось, но затем запах ударил в ноздри.
– Надо быть осторожней. – Он кивком указал на пепельницу. – Так и пожар может начаться.
Она подняла на сына глаза, затем снова уставилась на коробочку с «Милк трей».
Оба помолчали.
Брайан порылся в пепельнице и нашел светящийся кончик окурка. Сжал его в пальцах, огонек замигал и потух, струйка дыма иссякла.
– Ну вот, загасил, – сказал он.
Однако мать была целиком поглощена шоколадками, шишками на стопе, конфетами с апельсиновым кремом, и потом, на Би-би-си 2 как раз начинался фильм. Он знал, что все будет точно так же, когда он вернется из «Легиона». Знал, что она натянет одеяло на ноги, что опустошенная коробочка из-под ассорти будет валяться на ковре, что телевизор в углу будет разговаривать сам с собой. Знал, что она так и не рискнет сдвинуться с места, выбраться из своего убежища на диване, заваленного вязаньем. То был ее мирок, отгороженный от всего остального мира, в нем она жила на протяжении последних нескольких лет, и с каждым месяцем он все больше сужался и скукоживался.
На улице стояла тишина. Брайан приподнял крышку мусорного ведра и высыпал сигаретные окурки, отчего прямо в лицо ударило облачко пепла. Закончив кашлять и отмахиваться, он попытался глотнуть свежего воздуха. Потом поднял глаза и увидел в садике дома номер четыре Сильвию. Ни Дерека рядом, ни Грейс. Она была одна. Редко удавалось увидеть ее в одиночестве, и он осмелился понаблюдать за соседкой какое-то время. Та не поднимала глаз. Она полола сорняки и бросала их в мусорное ведро, отряхивая с рук землю. Время от времени выпрямлялась, тяжело дыша, и вытирала лоб тыльной стороной ладони. Она ничуть не изменилась. Ему хотелось сказать ей об этом, но он знал: могут быть проблемы.
Он почувствовал, как под воротник заползла струйка пота. Брайан не знал, сколько времени наблюдал за Сильвией, но вот она подняла глаза и увидела его. Приподняла руку, чтобы помахать, но он успел вовремя развернуться и уйти в дом.
Вошел, поставил пепельницу на табурет.
– Постарайся быть дома к десяти, – сказала мать. – Мне нужно смазать ногу.
«Королевский Британский легион»
4 июля 1976 года
В «Легионе» было пусто, если не считать двух стариков, примостившихся в углу. Всякий раз, когда Брайан видел их, они сидели на одном и том же месте, все в той же одежде и вели все те же беседы. Оба говорили и переглядывались, но каждый старикан вел разговор с самим собой и слушал исключительно себя. Постепенно глаза Брайана освоились с темнотой. По сравнению с улицей здесь было намного темнее и прохладнее. Солнце пропитало обои с ворсистым рисунком и отполированное дерево. Лучи его поглотила гладкая поверхность бильярдного стола, падали они и на рисунок ковра, изрядно истертого ногами посетителей. В «Легионе» стоял мертвый сезон. Вот где-то в середине зимы – совсем другое дело. Воротничок рубашки Брайана был мокрым от пота, казалось, он едва передвигает ноги.
Клайв сидел на табурете в самом конце стойки бара, скармливая чипсы черному терьеру, который нетерпеливо переступал лапами и тихонько повизгивал, когда чувствовал, что перерыв между угощением слишком затянулся.
– Пинту? – спросил он, и Брайан кивнул.
Клайв сполз с табурета.
– И теплого, – добавил он. Брайан снова кивнул.
Брайан протянул ему деньги. Слишком много мелких монет. Приподнял бокал, и пена соскользнула с края и потекла на стойку.
– Все еще ищешь работу? – спросил Клайв, взял тряпку и протер мокрое пятно на стойке.
Брайан пробормотал в кружку нечто нечленораздельное и отвернулся.
– Расскажи об этом, мой сладкий. Если они еще хоть раз урежут мне часы, тоже придется вернуться в игру. – Клайв перевернул ладонь и начал рассматривать свои ногти.
Брайан смотрел на него поверх ободка бокала.
– Ладно, пошутил. – Клайв рассмеялся. Брайан хотел засмеяться вместе с ним, но как-то не получилось.
Он принялся за второй бокал, когда они пришли. Гарольд вошел первым, он был в шортах.
– Вечер добрый! Всем добрый вечер! – провозгласил он, хотя бар все еще оставался практически пуст. Старики в углу закивали и отвернулись.
– Клайв! – воскликнул Гарольд таким тоном, точно никак не ожидал увидеть здесь Клайва. Мужчины обменялись рукопожатием, похлопали друг друга и другой рукой, пока не образовалась целая горка из сплетенных в рукопожатии и тряске рук.
Брайан наблюдал за ними.
– Может, двойной фирмы «Даймонд»? – Гарольд кивком указал на бокал Брайана.
Брайан ответил – нет, спасибо, он купит себе сам. В ответ Гарольд пожал плечами – дескать, как угодно, – снова обернулся к Клайву, улыбнулся и завел с ним разговор. Брайан не слышал, о чем они там толкуют. Примерно в середине этой беседы в баре появился Эрик Лэмб с Шейлой Дейкин, и Клайв удалился в подсобку – не иначе как отыскать вишенку к «Бэбичам»[22] Шейлы.
Брайан последовал за ними к столику и вскоре обнаружил, что сидит у стены, зажатый между автоматом по продаже сигарет и пышным бюстом Шейлы.
Она посмотрела на него и сморщила носик.
– Снова начал курить, Брайан? От тебя несет, как из грязной пепельницы.
– Это мама, – ответил он.
– И еще тебе не мешало бы подстричься, – заметила она и окунула вишенку в бокал. – Черт знает что на голове творится.
Где-то играло радио. Брайан слышал обрывки мелодий, но никак не мог понять, что это за группа. То ли «Дрифтеры»[23], то ли «Плэттеры»[24]. Он хотел попросить Клайва включить погромче, но тот последние пять минут стоял в самом конце барной стойки, протирая полотенцем все тот же бокал, и пытался прислушаться к разговору. Он вряд ли хотел отрываться от этого своего занятия.
– Тихо! Тихо! – Гарольд постучал краешком подставки для бокала по столу, хотя нельзя сказать, чтоб публика в баре так уж расшумелась. – Я созвал вас, чтобы обсудить недавние события.
Тут Брайан понял, что почти допил свою пинту. И покрутил бокалом, чтобы собрать пену, налипшую на стенки.
– Недавние события? – Шейла крутила пальцем сережку. Она была металлическая и напоминала Брайану знаки, которыми украшают тотемный шест. Серьга оттягивала мочку уха почти к самому низу подбородка, и от тяжести дырочка в ухе покраснела и была отчетливо видна.
– Эту историю с Маргарет Кризи. – Гарольд все еще сжимал в пальцах подставку для пива. – Джон вбил себе в голову, что к этому имеет отношение кто-то из дома одиннадцать. В прошлый уик-энд после церкви был просто вне себя.
– Вот как? – заметила Шейла. – Жаль, меня там не было.
Гарольд покосился на нее.
– Конечно, не было, – сказал он. – Я и не ждал, что ты придешь.
– Нахал и мерзавец, вот ты кто! – Она принялась крутить другую серьгу. От ее смеха затрясся столик.
Гарольд подался вперед, но протиснуться в столь узкое пространство у него не было возможности.
– Мы просто должны себе уяснить, – сказал он, – что именно произошло.
Музыка кончилась. Брайан слышал, как поскрипывает полотенце Клайва о стенки бокала, слышал невнятное бормотание уединившихся в углу стариков.
– Да ты присядь с нами, Клайв, чего тебе там торчать! – Эрик Лэмб кивнул на стоявший рядом со стойкой свободный стул. – Ты такой же член общества, как и все мы, остальные.
Клайв отступил на шаг, прижал полотенце к груди и ответил, что не считает, что его место там. Но Брайан заметил, как уговаривает его взглядом Гарольд, и вот Клайв подтащил по линолеуму стул и втиснулся между Гарольдом и Шейлой.
– Я специально не позвал сегодня Джона. – Гарольд откинулся на спинку, скрестил руки на груди. – Нам ни к чему, чтоб он закатывал тут сцены.
– А почему он считает, что все это имеет отношение к дому одиннадцать? – Шейла допила «Бэбичам» и теперь вертела бокал за ножку. Он сползал к краю стола.
– Ты же знаешь Джона, – заметил Гарольд. – Вечно ищет повод для тревоги, никак не может успокоиться.
Брайан кивнул в знак согласия, хотя сам бы такое ни за что не сказал. Когда они были детьми, Джон любил пересчитывать автобусы. Думал, это принесет ему счастье.
«Чем больше автобусов мы увидим, тем лучше, – говорил он. – Тогда ничего плохого точно не случится». Из-за этого он опаздывал в школу, выбирал более длинный путь, часто останавливался, высматривая автобусы. Брайан смеялся: «Мы опоздаем, какое же это счастье?» Но Джон грыз ногти и говорил, что на сегодня еще недостаточно.
– Но ведь не думает же Джон, что этот извращенец ее заманил? – спросила Шейла. Бокал ее накренился – вот-вот упадет, – и Эрик Лэмб оттянул ее руку назад.
– О, нет, нет. Ничего подобного, конечно. – Гарольд вообще очень часто повторял «нет». Эти «нет» так и вылетали у него изо рта, точно стайка перепуганных птичек. Он умолк и принялся изучать подставку для бокалов.
– А я бы не удивилась, если да, – сказала Шейла. – До сих пор считаю, что он забрал того ребенка.
Гарольд смотрел на нее секунду-другую, потом опустил глаза.
– Но ведь с ребенком все оказалось в порядке, Шейла. – Эрик забрал у нее бокал. – А это самое главное.
– Чертов извращенец, – пробормотала она. – Лично мне плевать, что там считает полиция. У нас нормальная улица, на которой живут нормальные люди. И ему тут не место.
За столом воцарилось молчание. Брайан слышал, как течет «Гиннесс» по горлу Эрика Лэмба, как шуршит полотенце между пальцев у Клайва. Он слышал, как позвякивают серьги в ушах Шейлы, как Гарольд постукивает подставкой по столу, слышал собственное дыхание. Ведь тишина тоже имеет звучание. И она звенела в его ушах до тех пор, пока не стала просто невыносимой.
– Маргарет Кризи часто болтала с моей мамой, – проговорил он. И поднес бокал ко рту. Пива в нем почти не осталось.
– О чем это? – спросил Гарольд. – О доме одиннадцать?
Брайан пожал плечами:
– Я с ними никогда не сидел. Они часами играли в джин в задней комнате. Приятная компания – так говорила про нее моя мама. Умеет слушать человека.
– Да ведь она, Гарольд, только и знала, что сновать в твой дом и обратно, – заметила Шейла. Открыла кошелек, вытащила фунтовую банкноту и положила перед Клайвом.
– Неужели? Ни разу ее не видел.
– Ну, наверное, общалась только с Дороти, – сказала Шейла. – Пока тебя дома не было.
Брайан хотел положить на фунтовую бумажку горку мелких монет, но Шейла отодвинула его руку.
– Дороти видела, как Маргарет Кризи заходит в одиннадцатый дом, – сказал Гарольд. – И была она тогда в полной истерике, как недавно Джон. Считает, кто-то ей что-то сказал.
Клайв собрал пустые бокалы, понес их к бару, придерживая каждый одним пальцем.
– Ну, что тут добавить? Полиция считает, что пожар – просто несчастный случай.
– Сами знаете Дороти, – сказал Гарольд. – Она готова наговорить кому угодно что угодно. И при этом не понимает и половины того, что говорит.
Бокалы, позвякивая, покидали столик.
– Пока полиция не передумает и не начнет копать по новой все и с самого начала… – В кои-то веки Шейла говорила, понизив голос. Она все еще держала в руках кошелек, и Брайан услышал, как щелкнула застежка. Руки ее огрубели от жары, лак на ногтях облупился.
– Ради бога, Шейла, именно об этом я и говорю. – В баре никого больше не осталось, даже старички ушли. И все же Гарольд огляделся по сторонам и придвинулся к столу. – Прекрати паниковать. Мы же заранее договорились, что просто выразим свои чувства, и все. А остальное зависит от случая.
Брайан откинулся на спинку стула. Почувствовал, как ему в плечо уперся острый угол автомата по продаже сигарет.
– Но ведь она говорила с каждым, разве нет? Обошла всю улицу. И нам не известно, что она узнала. Она была умна, эта миссис Кризи. Очень умная женщина.
Шейла убрала кошелек в сумочку.
– Самой противно это признавать, но Брайан прав. Возможно, она знала больше, чем любой из нас.
– Это был несчастный случай, – сказал Эрик Лэмб. Он отчетливо произносил каждое слово, словно читал инструкцию.
Теперь, допив пиво, Брайан не знал, куда деть руки. Он макнул кончик пальца в лужицу пива на столе, начал чертить линии, пытаясь создать какой-то рисунок. Настоящая проблема, когда люди знают тебя с раннего детства. В этом случае они уверены, что имеют право внушить тебе, что именно ты должен думать.
– Нам просто надо сохранять спокойствие, – заключил Гарольд. – Нечего распускать языки. Мы же ничего плохого не сделали, ясно вам?
Брайан пожал плечами, кожаная куртка скрипнула. Нет, наверняка не настоящая кожа.
Они шли по улице к дому. Шейла взяла Брайана под руку ради устойчивости – туфли на ней были чертовски неудобные для ходьбы. Брайан считал, что на самом деле проблема вовсе не в босоножках, но взять ее под руку не отказался. Было уже почти десять. Эрик Лэмб шагал впереди, Гарольд остался в «Легионе», решив помочь Клайву закрыть заведение. Сейчас лучшая часть дня, подумал Брайан. Жара немного спала, над городом повисла тишина, дул даже легкий ветерок, еле слышно шелестя листвой в верхушках деревьев.
Они дошли до гаражей в конце улицы, и тут Шейла остановилась – поправить ремешок на босоножке. Она зашаталась, стоя на одной ноге, и привалилась к Брайану, чтоб сохранить равновесие.
– Вот чертова кукла, – выругалась она.
Он смотрел на дорогу. Свет покинул небо и давил теперь на горизонт, забрав с собой знакомые черты и ощущение безопасности. В сумерках дома выглядели иначе, казались раздетыми донага, словно некто лишил их защитной оболочки. Они смотрели друг на друга, точно враги, и в самой верхней точке, отдельно от остальных, высился дом под номером одиннадцать.
Неподвижный, тихий, чего-то ждущий. Шейла подняла голову, проследила за направлением его взгляда.
– Нет никакого смысла, верно? – заметила она. – К чему оставаться, если знаешь, что никому не нужен?
Брайан пожал плечами:
– Может, по отношению к нам он чувствует то же самое. Может, ждет извинений.
Шейла рассмеялась. Смех получился визгливым и сердитым.
– Ну, лично от меня извинений ему придется ждать чертовски долго.
– Неужели ты серьезно думаешь, что он это сделал? Что это он тогда похитил ребенка?
Она уставилась на него. Лицо ее словно окаменело, зрачки расширились – белков почти не видно, глаза гневно сверкали.
– Да ведь он как раз из таких, разве нет? Ты только глянь на него, сразу все ясно! Не тупи, Брайан.
Он почувствовал, что вся кровь так и хлынула в лицо. И порадовался тому, что она не заметила.
– Странный Уолтер, – пробормотал он.
– Вот именно. Даже дети это понимают.
Брайан посмотрел на свет в окнах дома Шейлы.
– А кто с твоими сидит? – спросил он.
Она улыбнулась:
– Они в няньках не нуждаются. Лайза уже достаточно взрослая. Умная, вся в мать пошла. Я хорошо ее воспитала.
Брайан снова взглянул на дом одиннадцать. Его очертания терялись на фоне неба, края крыши сливались с чернильной темнотой.
– Так вот чем обычно занимаются ребятишки? – спросил он. – Копируют своих мамочек и папочек?
Шейла едва ковыляла по тротуару, высоченные каблуки скользили по бетонному покрытию.
– Именно, – отозвалась она. – И нечего жалеть Уолтера Бишопа. Такие люди, как он, сочувствия не заслужили. Они другие, не как мы.
Лязгнул засов калитки, звук разнесся по пустой улице.
– Ты на самом деле думаешь, что полиция снова займется этим пожаром? – спросил он. – После того, как прошло столько времени?
Шейла развернулась к нему в полумраке. Лица видно не было, лишь очертания головы. Тень, скользящая на фоне быстро темнеющих кирпичей. И ответила ему шепотом, вполне различимым в тишине.
– Будем надеяться, что нет, черт побери, – сказала она.
И вот каблуки ее застучали по ступенькам, ключ повернулся в замке, а Брайан смотрел, как последние отблески дневного света покидают небо.
Он перешел улицу и направился к своему дому. Шел, засунув руки в карманы куртки. Сперва подумал, что ему показалось, но затем почувствовал снова. Ощущение было такое, будто о запястье трется какая-то картонка. Он остановился, дернул за подкладку рукава, немного оторвав ее.
Библиотечная карточка.
Он стоял под уличным фонарем. Ему удалось прочесть имя на карточке в неверном оранжевом свете.
«Миссис Маргарет Кризи».
Брайан нахмурился, затем сложил картонку пополам и стал заталкивать обратно под подкладку, пока она не исчезла.
Брайан стоял в дверях и оглядывал гостиную. Материнский рот, открытый во сне, выглядел огромным как пещера, отчего лицо казалось до ужаса тривиальным. Пустая коробочка от ассорти лежала на табурете, ковер был завален мусором, скопившимся за день: вязальные спицы, кроссворды, странички с телевизионными программами, вырванными из газеты…
– Мам! – окликнул он. Негромко, чтобы не разбудить ее, но достаточно отчетливо, чтоб убедить себя, что он это сделал.
В ответ послышался храп. Не такой оглушительный и раскатистый, как можно было бы ожидать, вполне себе умеренный. Даже какой-то задумчивый. Отец рассказывал, что, когда они познакомились, мама была девушкой нежной и грациозной. И Брайан решил, что, возможно, сдержанный храп – это все, что осталось от некогда застенчивой и хрупкой женщины.
Он не сводил глаз с открытого рта матери. Интересно, сколько же слов вылилось из него и попало в уши Маргарет Кризи. Мама никогда не умела вовремя остановиться. Использовала сеть из сплетен и пересудов, желая привлечь внимание людей, словно не верила, что она сама по себе достаточно интересна им, и не было другого способа их удержать.
Рот матери еще немного приоткрылся, веки сомкнулись еще плотней. И откуда-то из глубины груди послышался слабый всхлип.
Интересно, подумал Брайан, рассказывала ли она Маргарет Кризи о том ночном пожаре. О том, что она видела или думала, что наблюдала в затененных уголках улицы.
И еще он предположил: может, именно эти магические слова привели к исчезновению Маргарет Кризи.
20 декабря 1967 года
Брайан подносит пламя спички к самокрутке и наблюдает за тем, как огонек прорезает в темноту.
Он мог бы курить и в доме, если б захотел. Потолки и стены комнат пропитаны запахом и пожелтели от материнских сигарет. Но он предпочитает выходить на улицу, чувствовать, как морозец пощипывает лицо, и смотреть во тьму. Стоять здесь, чтобы никто не беспокоил.
Авеню погружена в холодную зимнюю тишину. Окна и двери домов плотно закрыты, в трех топят камины, окна запотевают. В щелях штор и занавесок видны рождественские елки, но настроение у Брайана не слишком праздничное. Он искренне сомневается, что у кого-то с этим обстоит иначе – после всего того, что случилось.
Самокрутка тонкая и быстро подходит к концу. Остатки дыма царапают горло, в груди все сжимается. Он решает сделать последнюю затяжку и вернуться в теплую кухню, но вдруг замечает какое-то движение в дальнем конце дороги. У дома одиннадцать происходит какое-то перемещение в темноте. Освещение меняется, и все это он замечает краем глаза, уже когда собирается развернуться и войти в дом.
Он прикрывает самокрутку ладонью, чтобы не погасла, пытается рассмотреть, что же там происходит, но за оранжевым озерцом света от уличного фонаря все остальное тонет в чернильной тьме.
Однако какое-то движение там было, определенно.
Закрывая за собой заднюю дверь, он слышит звук быстро удаляющихся шагов.
– Можешь курить и здесь, Брайан. – Мать кивает на набитую до отказа пепельницу. – Помог бы мне с этими рождественскими открытками.
Она насаживает открытки на крохотные зеленые и красные крючки – получается подобие гирлянды из флажков. Пакетик со сладким заварным кремом подходит к концу.
– Надо же глотнуть хоть немного свежего воздуха, мам.
– Не забывай о своих почках, – предупреждает она.
Брайан подходит к окну, слегка отдергивает занавеску. Получается щелочка шириной не больше дюйма.
– Чего это ты там высматриваешь? – спрашивает она и откладывает открытки на колени.
– Одиннадцатый дом.
– Вроде бы ты говорил, что он уехал со своей мамашей. И вроде бы мы все решили, что нет смысла наблюдать за домом до тех пор, пока он не вернется.
– В саду у него кто-то ходит.
Она тут же вскакивает. Груда рождественских открыток разлетается в разные стороны, висевшие в самом низу картонажные ясли и ослик падают на ковер.
– Если уж хочешь что-то сделать, так делай как следует, – ворчит мать. – Погаси верхний свет и раздвинь занавески.
Брайан повинуется, и вот они начинают всматриваться во тьму.
– Что-нибудь видишь? – спрашивает она.
Он не видит. И они продолжают наблюдать в полном молчании.
Шейла Дейкин выходит выбросить мусор, слышен скрежет стекла по металлу. Сильвия Беннет раздвигает шторы в одной из комнат на верхнем этаже и выглядывает на улицу. Такое ощущение, будто она смотрит прямо на них, и Брайан прячется под подоконник.
– Да не видит она тебя, олух ты эдакий, – говорит мать. – Свет-то у нас выключен.
Брайан выныривает, смотрит в окно, но Сильвия уже исчезла.
– Может, снова те ребята из города, – рассуждает мать. – Может, они вернулись.
Брайан навалился грудью на подоконник. Ноги у него занемели, сбоку в ребра впивается спинка кушетки.
– Да они бы не посмели, – бормочет он. – После того, что случилось.
Мать насмешливо фыркает:
– Ну, не знаю. Лично я ничего не замечаю. Тебе, должно быть, показалось.
Она говорит и говорит, и в этот момент Брайан снова видит какое-то движение за тонкими деревцами с облетевшей листвой, что стоят в саду у Уолтера Бишопа.
– Вон, там! – Он стучит пальцем по стеклу. – Теперь видишь их?
Мать снова приникает лицом к стеклу, дышит возбужденно и часто.
– Сроду бы не подумала, – бормочет она. – Что, черт возьми, происходит?
– Кто? – Брайан тоже приникает к стеклу. – Кто это там?
– Да отодвинься ты, Брайан. Все загородил.
– Кто это? – повторяет он, слегка отодвигаясь.
Мать отходит на шаг, скрещивает руки на груди. И с удовлетворением замечает: – Это Гарольд Форбс, кто ж еще. Определенно Гарольд Форбс.
– Разве? – Брайан снова рискнул прижаться лицом к стеклу. – С чего ты взяла?
– Да я этого горбуна когда хочешь узнаю. Совсем никудышная осанка у этого мужчины.
И вот они снова всматриваются во тьму и видят свои отражения в стекле – искаженные от любопытства призрачно-бледные лица с открытыми ртами.
– Странные все же люди попадаются на этом свете, – бормочет мать.
Глаза Брайана уже совсем освоились с темнотой, и через секунду он отчетливо различает согбенную фигуру – человек что-то держит в руке и рассматривает этот предмет. Он движется между деревьями, приближается к дому номер одиннадцать. Это определенно мужчина, но Брайан не понимает, отчего мать так уверена, что именно Гарольд Форбс.
– Что он там несет? – Брайан протирает ладонью запотевшее стекло. – Ты не видишь?
– Не знаю, – отвечает мать, – но не это интересует меня в первую очередь.
Брайан оборачивается к ней, хмурясь:
– Ты о чем?
– Меня куда больше интересует, – продолжает мать, – кто это с ним?
Она права. Вслед за согбенной фигурой, мелькающей среди деревьев, идет второй человек. Он немного выше первого и стройнее, и оба указывают на нечто, находящееся за домом. Брайан еще плотнее приникает к стеклу, но картина расплывается, искажается и превращается в непонятный набор теней и линий.
Брайан выдвигает несколько предположений, но все они отметаются матерью по разным причинам – слишком молодой, слишком старый, слишком высокий.
– Так кто же это, как думаешь? – спрашивает Брайан.
Мать выпрямляется во весь рост, прижимает подбородок к груди.
– Есть кое-какие подозрения, – отвечает она, – но не знаю, имею ли я право…
Существует в мире лишь одно, что занимает мать больше, чем слухи. Это верность следующему принципу: надо скрывать информацию от заинтересованной стороны, руководствуясь неведомо откуда возникшими моральными соображениями.
Они спорят. В спорах Брайану никогда не удается одолеть мать – та слишком практична и слишком упряма. И вот он, наконец, сдается, но когда снова выглядывает в окно на улицу, видит: фигуры исчезли.
– Надо же, – говорит мать. Открытки все еще валяются на полу, и она на пути к дивану подбирает несколько с изображением Девы Марии.
– Как думаешь, что они там делали? – спрашивает Брайан.
Она берет еще одно печенье и, пока он ждет ответа, открывает баночку с заварным кремом и изучает содержимое.
– Что бы там ни было, будем надеться, это поможет нам избавиться от Бишопа раз и навсегда. Довольно с нас всех этих случаев за последнее время.
В кои-то веки сын с ней согласен. За последние несколько недель было несколько неприятных происшествий, следовали они одно за другим. Полиция почему-то отказывалась патрулировать их улицу, жители были предоставлены сами себе.
– Я одно скажу. – Мать откусывает кусочек печенья, сдобренного заварным кремом, целая россыпь крошек падает на салфетку. – Хорошо, что ты здесь, со мной, Брайан. Иначе я бы ночью и глаз не сомкнула. Ну, по крайней мере до тех пор, пока этот человек живет в том доме.
Брайан облокачивается спиной о подоконник, но его края больно врезаются в спину. В комнате слишком жарко. Мать всегда любила, когда жарко натоплено. Еще ребенком он стоял на этом же месте. Смотрел в окно, пытался придумать способ, как бы избавиться от этой жары и духоты раз и навсегда.
– Выйду выкурить сигаретку, – говорит он.
– Не понимаю, почему ты не хочешь курить здесь, Брайан. Тебя что, не устраивает моя компания?
Она снова принимается нанизывать рождественские открытки. А вот это тема, думает Брайан. Она помещает в ряд еще одного младенца Иисуса. Тринадцать вифлеемских звезд. Тринадцать нагруженных осликов. Целая гирлянда младенцев Иисусов будет украшать пространство над каминной доской и наблюдать за тем, как они с матерью будут поглощать рождественский ужин в полном молчании и в дурацких бумажных колпаках.
– Просто хочется глотнуть свежего воздуха.
– Только не торчи там целую вечность. Сам знаешь, нервы у меня расшатаны, не терплю оставаться одна в доме надолго. Ну, по крайней мере до тех пор, пока вся эта свистопляска не закончится.
Брайан берет с подоконника табакерку и коробок спичек.
– Ладно, я скоро, – обещает он.
И выходит в темноту.
