Джоанна Куинн
Театр китового уса

Они не пускают его

Март 1916

Четыре года назад

Они не пускают Джаспера в комнату. Они не пускают его в комнату. Нужно трое, четверо, чтобы оттащить его. Он пытается выломать дверь, он хочет видеть ее, но они говорят не сейчас, сэр, не сейчас, сэр, вы не хотите, сэр, доктор говорит, там много крови, сэр, это к лучшему, сэр, но он только ее нашел, он только ее нашел, ему нужно к ней, ему нужно увидеть ее, ему нужно сказать ей, она должна была помочь ему, она должна была сделать его, она была его, она была его умная сверкающая Аннабель, чистопородная, вот кем она была, и она согласилась на него, она согласилась на него, она приняла его, она взяла его руку, она держала все в порядке, она вела счета, она была чудесным бухгалтером, а когда она от рабочего стола поднимала к нему голову спросить, не нужно ли ему что-либо, он говорил, что все было вполне удовлетворительно, что он сядет почитать газеты, но новости дня скользили сквозь пальцы на пол, и он мог только следить за концентрацией концентрации в основании ее шеи, где жесткие пряди волос лежали на воротнике, и он никогда не представлял, что будет восхищаться в женщине умом, но у нее был ум хорошего охотника, она знала, когда перепрыгнуть ограду и когда остановиться, где земля была болотистой, а где твердой, все, что она ни делала, казалось простым, этот длинноногий шаг женщины, которая могла не моргнув глазом свернуть шею фазану, потому что добрее было быть быстрой, а по вечерам он сидел перед камином и смотрел, как она смеется, пытаясь играть на арфе, выщипывая звук из струн, которые нашла спрятанными на чердаке, и она приходила к нему с откровенностью, с прямой и приятной легкостью, будто сбрасывала одежду на пляже, без всякой этой косой, боковой как седло ерунды, с которой носились некоторые женщины, хлопая веерами, перешептываясь с подружками, она приходила к нему честно, длинноногая как мальчик, прямолинейная как солдат, шевеля тонкими пальцами, пальцами, подвижными как у обезьянки, быстрыми как у бухгалтера, пальцами, что вспыхивали магией и вытягивали золото и музыку из воздуха, будто золото и музыка всегда были там, и кто теперь займется счетами? Кто займется им теперь? Он готов поклясться, что потерял опору и падает, они не пускают его в комнату, они не пускают его в комнату, и откуда-то он слышит растущий младенческий крик, ребенок, говорят они ему, девочка, сэр, девочка, удивительно похожая на мать, сэр, ее мать, ее мать, ее мать, она так хотела быть матерью, а они не пускают его в комнату сказать ей, они не пускают его в комнату.

После

Апрель 1916

Четыре года назад

Они упаковали Аннабель. Убрали ее в крипту. Были похороны. Он, кажется, был там. Но он также знал, что это было невозможно.

Джаспер знал, что за днем шел другой день, но это также было невозможно, потому что каждый день был тем же днем. В Европе шла война. В его доме была пустота. Вот и все.

Ее имя напечатали в газете рядом с именами мертвых пехотинцев. Он продал арфу. Раздал собак. Убрал чучело слоненка на чердак, кверху ногами, и маленькие колесики вертелись в воздухе.

Все это казалось фальшивым. Немыслимо, что события продолжались, а ее не было рядом, чтобы увидеть их. Иногда он просыпался среди ночи с мыслью рассказать ей, что случилось что-то страшное, разбудить ее и сказать: «Дорогая, ты просто не поверишь в это». Но рядом никого не было, только свистящие стены и пустая темнота.

Она скоро вернется. Не в этот длинный пустой день, но, возможно, в следующий. Жаль только, никто не брался успокоить этого шумного ребенка.

Она скоро вернется.

Овощ

Сентябрь 1920

– Все в порядке? – говорит Уиллоуби, кивая на ее живот.

– Я не знаю, – говорит Розалинда. – Я что-то почувствовала.

Она осторожно опускает ладонь под одеяло и обнаруживает, что постель мокрая. Украдкой кинув взгляд на пальцы, она обнаруживает, что жидкость окрашена кровью в розовый, и чувствует отдаленный укол страха.

– Я позову Бетти. – Уиллоуби отодвигает стул, отходит от кровати.

Бетти на удивление быстро появляется в комнате.

– Что-нибудь случилось, мэм?

– Кажется, случился несчастный случай, Бетти. Кровать мокрая. Я не знаю почему, я…

– Боже правый, это значит, что роды начались, мэм. Я велю Моди позвать доктора. Давайте я помогу вам выбраться из этой мокрой рубашки.

– Начались сейчас?

– Они начинаются, когда пожелают, мэм. Поднимите-ка руки, вот и славно.

Розалинда позволяет Бетти обходиться с ней как с куклой. Она ошеломлена, все еще потеряна в хмельном мире под веками – и Уиллоуби нет, хотя он был рядом, его рот был так близко к ее, что она чувствовала тепло его дыхания.

Бетти посылает горничных за чистыми полотенцами и горячей водой. Ботинки топают вверх и вниз по лестнице. Миссис Хардкасл появляется в дверях, перебирая пальцами, затем исчезает. Снаружи раздаются крики, грохот упавшего на землю велосипеда. В Солсбери, где Джаспер посещает конюшни, посылают сообщение.

– Когда это произойдет, Бетти? – спрашивает Розалинда.

– Я уверена, доктор сможет вам сказать.

– У меня изрядно болит спина. Это правда так больно, как говорят?

– Не может быть так уж плохо, мэм, иначе люди давно бы забросили это занятие.

Вскоре прибывает доктор Ратледж, навещавший пациента в деревне, и миссис Хардкасл провожает его в спальню. Он слушает сердце Розалинды стетоскопом и, хмурясь, оглаживает ее живот. Затем он просит ее поднять колени и держать их раскрытыми.

– Прошу прощения? – говорит она.

– Нужно быстренько посмотреть, – говорит он. – Понять, что как.

Бетти утешительно улыбается и начинает складывать одеяло у изножья кровати, чтобы доктору было удобнее.

– Быстренько посмотреть, мэм. Проверить, что все в порядке.

Бетти и миссис Хардкасл на пару подтягивают колени Розалинды к ее груди, а затем раздвигают их. Розалинде приходится отвернуться, ее руки взлетают к лицу, а доктор наклоняется ближе, вооруженный каким-то стальным инструментом.

– Понятно, – говорит доктор через некоторое время. Он возвращается к ощупыванию ее живота, бегло осматривая комнату, будто оценивая декор. – Понятно.

Женщины ждут.

Чуть позже доктор Ратледж поворачивается миссис Хардкасл.

– Сложно сказать, где ребенок.

– Да, доктор.

– Большущий ребенок, кстати. – Доктор Ратледж долго смотрит на миссис Хардкасл, поправляя жилет. Между ними будто проходит какая-то молчаливая оценка. Наконец он произносит: – если он лежит неправильно, дело будет непростым.

– Наследник Сигрейвов по традиции рождается в доме, – отвечает миссис Хардкасл.

– Лучше не полагаться на удачу. Особенно после.

– Да, доктор, – говорит миссис Хардкасл.

Бетти кладет ладонь на руку Розалинды.

– Джаспер скоро вернется, миссис Хардкасл? – спрашивает доктор Ратледж.

– Мы еще не получили ответа, доктор.

– Я ведь правильно понимаю, что у мистера Уиллоуби Сигрейва имеется автомобиль?

– Мы его сейчас же найдем, доктор.

* * *

Бетти и миссис Хардкасл помогают Розалинде спуститься по лестнице. Обе они говорят с ней, такой перекрестный поток поддержки и утешения. Другая прислуга топчется неподалеку, нервно сцепив перед собой руки. Розалинду переодели в чистую ночную рубашку, халат и тапочки, отчего у нее возникает забавное чувство, будто она ребенок, которому разрешили не ложиться подольше.

– Удачи, мэм, – говорит Блайз, открывая переднюю дверь.

Снаружи Уиллоуби – одна рука на руле его машины с открытым верхом, одна рука зажигает сигарету, – заводит мотор. Миссис Хардкасл открывает заднюю дверь и помогает Розалинде забраться внутрь, пока доктор Ратледж с довольной улыбкой шлепается на переднее пассажирское сиденье и говорит:

– Великолепная машина. «Уолсли», если не ошибаюсь.

– Четырехцилиндровый двигатель, коробка передач с четырьмя скоростями. Эта красавица может преодолеть много миль, – отвечает Уиллоуби, похлопывая деревянную панель. – Миссис Сигрейв в порядке?

Розалинда замечает, что день перешел в вечер. Длинные тени падают на лужайку, а деревья по ее краям стоят темными силуэтами на фоне неба цвета хурмы. Она слышит, как за деревьями мягко волнуется море. Идеальный вечер, чтобы посидеть на улице с коктейлем, смеясь над колкой остротой, откинув голову, с ниткой жемчуга на шее.

– У миссис Сигрейв все великолепно, – говорит доктор Ратледж. – Давайте доставим ее в больницу.

– В больницу? – спрашивает Розалинда, но ее голос теряется в реве мотора. Они уносятся прочь, и она оборачивается, чтобы кинуть взгляд на стоящих возле увитого плющом дома Бетти и миссис Хардкасл: Бетти с одной рукой в воздухе, миссис Хардкасл с обоими ладонями у рта.

Машина трясется по дорожке, мимо каменных столбов, что отмечают вход в поместье. На вершинах столбов застыли неопределенные геральдические животные, которых Джаспер как-то называл ей, но Розалинда не может припомнить, что он говорил. Кованые ворота, раньше висевшие между ними, давно сняты, остались только каменные создания, зеленые от возраста тотемы старой цивилизации.

* * *

Пока машина несется сквозь деревню и через Хребет, кашляя бензинным выхлопом, боль в спине Розалинды усиливается. Она пытается сказать об этом доктору Ратледжу, но он занят кричащей беседой с Уиллоуби о расходе топлива, а когда он оглядывается на нее, ей кажется должным вежливо улыбнуться. Она пытается наклониться вперед и похлопать Уиллоуби по плечу, но движение машины и неповоротливость ее живота не позволяют ей дотянуться до него. Проще просто перекинуть верхнюю часть тела через край автомобиля и заглатывать вечерний воздух, пока мимо тянутся деревенские пейзажи. Она и не подозревала, что Дорсета так много. Он казался намного меньше на виденных ею трех картинках.

Машина неожиданно останавливается, взвизгнув тормозами. Дорога впереди полна овец, их черные лица издают какофонию беее. Среди них стоит пастух, с открытым ртом пялясь на автомобиль. Уиллоуби заводит машину в кусты, разворачивается задом и едет по дороге в обратную сторону.

– Попробуй свернуть налево, – кричит доктор Ратледж, указывая на покрытую травой тропинку.

– Тут никаких знаков, – говорит Уиллоуби, – мне в чертовой Сахаре ориентироваться было проще.

– Ах! Вот ведь проклятье, да? – кричит доктор Ратледж, цепляясь за шляпу, когда они набирают скорость. Он поворачивается к Розалинде: – У вас там все в порядке?

Боль в нижней части тела Розалинды усилилась. Кажется, это уже не просто боль, а что-то более целенаправленное. Она накатывает волнами, что сжимают как железный корсет, пока на самом пике не возникает момент, когда она готова выброситься из автомобиля, но затем все затихает и мир возвращается. Она не уверена, длится этот цикл минуты или часы. Она слышит утешения доктора, что они вскоре найдут правильную дорогу, но ответить невозможно, потому что оно накатывает снова, это чувство. С каждым выдохом она испускает стон, как корова. Пока она может наполнять голову этим стонущим звуком, она все еще может дышать. Пока она может цепляться за край машины, она может это вынести.

Затем они съезжают на обочину тропы неподалеку от фермы, и доктор Ратледж карабкается по кожаному сиденью к ней. Она какой-то частью себя осознает, что он тянется к ней между ног, но сейчас она уже не в силах об этом беспокоиться.

– Так и думал, – говорит он. – Началось. Ложитесь на спину, миссис Сигрейв, на спину.

Уиллоуби и доктор Ратледж вместе укладывают ее на заднем сиденье. Уиллоуби поддерживает ее под спину, а доктор Ратледж открыл заднюю дверь, чтобы дать себе пространство для маневра, и стоит наполовину на улице, балансируя ногами на подножке и расстегивая ее халат.

– Вы можете что-то ей дать? Укол морфина? – спрашивает Уиллоуби.

– Для этого слишком поздно.

– Совсем ничего?

– Так велела природа. Следуйте моим инструкциям, миссис Сигрейв. Давайте без суеты.

Доктор отработанным жестом разрывает ее ночную рубашку, и Розалинда видит, что ее ноги измазаны кровью. Она вдруг начинает плакать, яростно и навзрыд, как ребенок.

– Не пытайтесь встать, миссис Сигрейв, – говорит доктор Ратледж. – Когда я скажу тужиться, вы должны будете тужиться со всех сил.

– Но я не хочу, – говорит она.

Уиллоуби берет ее за руку.

– Вы уже завязли, дорогая. Боюсь, выход только один.

– Миссис Сигрейв, вы должны тужиться. Прямо сейчас, – говорит доктор Ратледж, закатывая рукава и сгибаясь меж ее колен.

Розалинда откидывает голову, чтобы посмотреть на небо, и оно кажется за много миль от нее, будто поверхность океана. Невозможно оставаться в собственном теле, когда все это происходит, кажется вероятным, что она умрет, если останется здесь, от боли и стыда, и потому она покидает его и плывет вверх к синей пленке неба, слыша, как ее собственное занятное мычание разносится эхом по полям внизу. Уиллоуби крепко сжимает ее ладонь, и какой-то далекой частью себя она силится избавиться от тяжелого камня, застрявшего в структуре ее тела.

– Вот так! – восклицает доктор Ратледж.

Уиллоуби смахивает волосы с ее лица.

– Крепись, солдат.

Когда доктор Ратледж снова говорит ей тужиться, Розалинда ревет сквозь сжатые зубы, пытаясь вытолкнуть камень из своего тела. Она тяжело дышит и снова думает, что этого никогда не случится, но внезапно случается, и доктор поднимает младенца с фиолетовым лицом, говоря:

– Это девочка, девочка.

Ее кулачки сжаты, беззубый рот распахнут, как у просящего червяка птенчика, а желтоватые глаза расфокусированы тем же блуждающим образом, что и у слепых. Когда Розалинда смотрит на нее, мгновение наполняется тишиной и пустотой.

– Боже правый, ребенок просто одно лицо с Джаспером, – говорит Уиллоуби, и голос у него неожиданно дрожит.

– Не переживайте, миссис Сигрейв, следующий будет мальчиком, – говорит доктор Ратледж, устраивая ребенка в изгибе локтя. – С этим вы справились великолепно. Мы тут все приберем и отвезем вас домой. Перебирайтесь на плед для пикника, вот умничка. Не хочу, чтобы вы испачкали сиденье.

Доктор Ратледж осторожно вытирает лицо лежащего у него на руках ребенка носовым платком, а потом улыбается Уиллоуби, который тянется, чтобы коснуться сжатого кулачка, будто они двое – гордые новоиспеченные родители.

– Привет, – говорит Уиллоуби. – Как дела?

Напрочь

Сентябрь 1920

Кристабель просыпается перед рассветом и не знает почему. Затем она слышит – младенческий крик. Она спешно выбирается из кровати, натягивает поверх ночной рубашки кардиган и уже готовится бежать вниз по чердачной лестнице, когда вдруг видит Моди, уже одетую в форму горничной и с выскальзывающими из-под белой шапочки кудряшками, которая поднимается к ней с масляной лампой.

– Братик… – начинает Кристабель, но Моди обрывает ее покачиванием головы.

– Это девочка. Крупная.

Кристабель, нахмурившись, садится на деревянные ступени.

– Они уверены?

– Лицо как у твоего отца, но определенно девочка. Миссис Сигрейв она не нравится. Говорит, похожа на овощ.

– Ты говорила, что они еще раз попробуют, если не получится мальчик.

– Попробуют. Она здесь для этого.

Кристабель вздыхает. Она не на это надеялась. Письма братику придется достать из-под его подушки. И камни с лицами. Это мучительный удар, но, несмотря на это, она чувствует долю сочувствия овощному ребенку, который не нравится новой матери. Наверное, и сестры чем-то могут быть полезны. Они умеют ткать и готовить простую согревающую пищу. Иногда они присматривают за пожилыми родителями, когда все остальные покинули их. Иногда их приковывают к камням и приносят в жертву. Возможно, на что-то такое она сгодится.

Моди задумчиво смотрит на нее.

– Я знаю, ты хотела брата.

Кристабель кивает.

– Но у меня сестра.

– Сводная сестра, – отвечает Моди. – Она тебе не мать, эта. И лучше бы тебе об этом помнить.

Розалинда рада вернуться в Чилкомб, где может спрятаться в убежище спальни и оставить позади унижение происшествия в машине. За ней ухаживает верная Бетти, которая приносит ей укрепляющие блюда из печени и сердца. Бетти помогает ей принять ванну в ароматизированной воде, достаточно горячей, чтобы прийти в себя, а после обматывает живот Розалинды длинным отрезом льна, чтобы она могла восстановить фигуру.

Лежа в постели, Розалинда пробегает пальцами по тугим слоям ткани. Она чувствует себя раненой, разобранной на части, и бинты – это защитный корпус, утешение. Снаружи наступает осень, и ветер несется меж деревьев как слух. Времена года сменяются.

Иногда Бетти спрашивает, не хочет ли она увидеть ребенка, но Розалинда говорит нет, ребенку лучше там, где он есть. Бетти кивает с пониманием. Она видела, как ее сестры едва не сходят с ума, пытаясь присмотреть за орущими младенцами. Это не та работа, которой может заниматься хрупкая леди вроде Розалинды. Для этого дела нанимается няня. Мать Розалинды пишет ей, чтобы выразить свое удовлетворение тем, что Розалинда достигла успеха в главной и самой счастливой обязанности жены.

Одним поздним вечером Розалинда просыпается и видит Джаспера, стоящего у окна ее спальни и громко сморкающегося в смятый платок. Его изобилующий подбородками профиль удивительно похож на ребенка, отправленного на чердак. Ребенок, рожденный в машине. Как неприлично. Она вдруг чувствует, как проясняются чувства, что она испытывает к мужу, будто все, происходившее до этого момента, собралось и отвердело.

Он говорит, не глядя на нее:

– Бетти говорит, что тебе нравится имя Флоренс. В честь знаменитой сестры милосердия, полагаю. Я доволен этим выбором.

– Думаю, буду звать ребенка Овощем, – говорит она. – Он похож на овощ.

Джаспер удивленно поворачивается к ней.

– О чем ты? Тебе она не нравится?

Розалинда не отвечает. Она смотрит на него. Он был этому причиной, и ему не пришлось брать на себя ничего из мерзких обязанностей. Она чувствует то же бессильное раздражение, как и в детстве.

Джаспер продолжает:

– Гарольд Ратледж сказал, что ты можешь быть расстроена тем, что это не мальчик. В следующий раз получится.

Розалинда ничего не говорит; тишина – ее маленькое оружие. Она аккуратно расправляет покрывало. Ей нужно начать составлять списки. Она хочет провести вечеринку в честь дня рожденья Уиллоуби в ноябре.

Джаспер хмурится.

– Меня задержали. В тот день. Не хотел беспокоить тебя.

– Я не беспокоилась, – говорит она.

– Уиллоуби говорит, ты держалась молодцом.

– Вот как?

– Ты можешь попросить принести ребенка, когда пожелаешь. Я просто рад, что ты в порядке, – говорит он и пересекает комнату, чтобы подойти к ней, вытянув руки в странном, наполовину умоляющем жесте, будто несет что-то неудобное и тяжелое: свернутый коврик, чужое пальто, старую больную собаку.

– Я в полном порядке, – говорит Розалинда, пряча руки под покрывалом. Мысль о том, что он коснется ее, вызывает дрожь. – Ты не мог бы позвонить слугам?

– Я могу что-то для тебя сделать?

– Позови Бетти.

– Конечно. – Джаспер послушно нажимает кнопку на стене, чтобы вызвать горничную.

– Имя. Флоренс. Оно не в честь сестры милосердия, – говорит Розалинда после паузы. Под покрывалом она оглаживает бинты, поправляя в тех местах, где они кажутся ослабшими. – Какое мне дело до какой-то дряхлой занудной медсестры? Нет. Я видела фильм. Когда была в Лондоне. «Женщина в белом». Он о красивой женщине по имени Лора, которая влюбляется в учителя рисования, но злобный старик по имени сэр Персиваль обманом заставляет ее выйти за него. Но он не знает, что существует другая женщина, которая выглядит совсем как Лора. Затем – ну, это все сложно, но сэр Персиваль умирает при пожаре, а Лора и учитель женятся, как и должны были. А, Бетти, заходи. Я рассказывала Джасперу об одном фильме. Бетти любит слушать рассказы про кино. Она ужасно хочет попасть в кинотеатр, правда, Бетти?

Бетти кивает.

– Хочу, мэм.

– Актриса в кино, Джаспер. Ее звали Флоренс Ла Бади. Я никогда ее не забуду.

– Понятно, – говорит Джаспер.

– Пусть мой ребенок похож на овощ, но по крайней мере звать ее будут как кинозвезду, – говорит Розалинда. – Или ты считаешь, что так только хуже? Быть неказистой девчонкой с роскошным именем.

– Ваша дочь не может быть неказистой, мэм.

– Ты такая милая, Бетти. Я хочу сама сводить тебя в кино, – говорит Розалинда. – Ты еще чего-то хотел, Джаспер?

Джаспер снова сморкается.

– Только передать тебе мои наилучшие пожелания, – отвечает он с формальностью совершающего исход судьи.

Розалинда следит, как ее муж пересекает комнату. Когда за ним закрывается дверь, она выдыхает. Затем она выбирается из постели и в ночной рубашке и босиком проходит к туалетному столику, где садится на стульчик, располагаясь перед тройным зеркалом так, чтобы увидеть себя и два своих приятных профиля: успокоительный триптих. Бетти становится позади, пробегая ладонью по длине волос, блестящих в сиянии мягко вздыхающих масляных ламп.

Розалинда говорит:

– Ты увидишь кино, Бетти. Я возьму тебя в Лондон и специально отпущу на полдня.

– Это был бы настоящий подарок, мэм.

Розалинда кивает, а затем открывает ящик своего туалетного столика и достает вырезанную из журнала фотографию, которую передает горничной.

– Пока ты будешь в кинотеатре, Бетти, я отрежу волосы, – говорит она. – В лондонском салоне.

Розалинда через зеркало встречается глазами с Бетти, а затем двумя руками поднимает волосы и прижимает к макушке, так что они кажутся короче, каре длиной до подбородка.

– Вот так, – говорит она. – Напрочь.