Полная версия:
Джоанн Харрис Карман ворон
- + Увеличить шрифт
- - Уменьшить шрифт
1
Пришла пора голых деревьев и улетающих на юг гусей. Собраны последние яблоки, поля вспаханы и засеяны вновь. Джек-в-зеленом отложил летний наряд, и власть над краем перешла к королю Зимы. От костров кануна Всех Святых остались лишь уголья. И странствующий народ вновь меняет свое местоположение.
Первое ноября – время, когда мои сородичи либо уходят под землю – лиса в свою нору, волк в свое логово, – либо в обличье скинувших листву деревьев погружаются в сон. Боярышник дал последний плод, и Древнейшая со мной более не заговорит. Лишь белоголовая по-прежнему приносит мне вести из замка.
Свадьба намечена на Новый год. До тех пор невеста остается в замке гостьей. Ворона видит ее время от времени сидящей за вышивкой или глядящей в окно на долину. Я тоже вижу ее сквозь золотой глаз украденного обручального кольца. Обручальное кольцо – сильнейший амулет, окно в другие миры. Оно показывает мне то, что видит летящая над долиной ворона.
Смотреть особо не на что. С холмов спустился туман, и над сплошной белой пеленой видна лишь верхушка башни. Внизу все неподвижно и сыро. Лес похож на паутину. Костровая яма дымит, и мои покрасневшие глаза слезятся. Но хуже всего страшная скука.
Если бы я обрела свою силу, то с медведем проспала бы до весны. Или стала бы яблоней и пробудилась с ее цветением. Вместо этого я сижу в хижине и жду приближения зимы.
Что Фиона вышивает в своей замковой комнате? Наверное, белье для новобрачных. Она не будет скучать, даже когда пойдет снег. Мне представляются наволочки и простыни с вышитыми на них именами Уильяма и Фионы или шелковое покрывало, все покрытое вышитыми голубыми незабудками.
Кто сошьет ей платье и какого оно будет цвета? Возможно, желтого, подходящего к ее волосам, или ярко-розового, или небесно-голубого. Но нет. Ее цвет – белый. В день свадьбы она должна быть в белом. «В белом платье красота – будет счастье навсегда!»Апрельской бедняжке следовало выбрать наряд более удачного цвета.
В задней части хижины у меня стоит ткацкий станок. В прошлом году я соткала чудесный коричневый коврик из овечьей шерсти и конского волоса. Этой зимой я сотворю себе платье – платье из ниток всевозможных цветов. Моя игла остра, глаз – зорок. Для задуманного вся зима впереди. А когда платье будет готово и сердца Уильяма коснутся чары моего амулета, тогда я станцую на его могиле и освобожусь от него навсегда.
2
Начну с платья апрельской невесты, с его скромного и безупречного полотна. Оно красиво для селянки, но мне нужен наряд красивее. Я сделаю на юбке разрезы и разошью ткань бутонами роз и листьями плюща.
Не в первый раз мои мысли возвращаются к истории о кухонной принцессе: к ее танцевальным туфельками, роскошному шелковому платью и карете с четверкой белоснежных лошадей. Какая глупость – потратить желания на столь ничтожного принца. Если бы мои желания могли исполниться, я пожелала бы взмыть в небеса, искупаться в водопаде звезд и станцевать в лучах северного сияния. Я пожелала бы рождественский пирог с каштанами и засахаренными фруктами и орехами и много всяческих сладостей…
– Война-а-а! Война!
Для привлечения моего внимания белоголовая ворона обычно клюет крышу хижины. Я отдергиваю на окне оленью шкурку, служащую занавеской и не пропускающую ветер, и ворона запрыгивает внутрь. Медовые пряники давно закончились. Вскоре из еды останутся лишь сухие ягоды да картофель.
– Какие новости? – спрашиваю я белоголовую, уже зная их сама. Обручальное кольцо, ставшее моим талисманом, показало плохие вести из замка. Похоже, старый лэрд захворал. Подхватил на охоте воспаление легких.«Объявляй охотничье утро в облачный день при южном ветре». Старый же дурень отправился на охоту при восточном ветре, который всегда несет с собой влажность. И теперь лэрд лежит на смертном одре, в то время как его сынок меряет шагами коридоры, а будущая невестка подсчитывает в кухне серебряные ложки, задаваясь вопросом: «Как долго еще ждать?»
Если лэрд умрет, Фиона станет хозяйкой улья, а Уильям – его хозяином. До той поры, пока не подействуют чары моего амулета.«Нет семени белее и холоднее, чем я. Что посею я, пожнешь ты». Ответ на эту загадку – снег. Погибель урожая. Мои семена скоро взойдут, Уильям. Посмотрим, что ты пожнешь…
3
Старый лэрд умирал девять дней. Продержался до Дня святого Мартина[16], но ко Дню святой Екатерины[17] испустил дух и был похоронен на церковном кладбище.
Разумеется, свадьбу пришлось перенести на время окончания траура. А значит, Фиона сможет надеть белоснежный наряд лишь после двенадцати месяцев ношения черных траурных лент. Старому лэрду следовало на мой манер в канун Дня Всех Святых вкусить яблоко – чудо-средство от всех легочных недугов, как его называют люди. Впрочем, об этом поздно размышлять. Сквозь глаз обручального кольца я наблюдала за тем, как лошади с мокрыми от дождя плюмажами везли катафалк и как Уильям в белом пальто с воротником из шкуры морского котика шел вслед за ним бок о бок с Фионой. Они положили старого лэрда не с простолюдинами, а в семейном склепе Мак-Кормаков. Его имя вырезали рядом с остальными на стене маленькой часовни. Я подождала, пока все уйдут, и пришла отдать дань уважения лэрду. Я положила у двери камень с руной, чтобы он меня узнал. И там, в свете полной Кровавой луны, пообещала прервать его род и полюбоваться на то, как его фамильный замок придет в упадок, раздробленные земли перейдут к чужакам и его имя будет позабыто.
Потом я вернулась в лесную хижину – к уюту очага, вышиванию и белоголовой вороне. И по пробуждении увидела, что траву, паутину и вспаханные поля посеребрила первая изморозь. Пришла зима. Мое ожидание окончено.
4
«На небе ясная луна – к морозу с раннего утра». Последние пять ночей луна была ясна. Земля промерзла и отвердела, принеся смерть многим жившим у озера мелким животным: лазоревкам, крысам, ящерицам, лягушкам. Озеро заледенело, вокруг островков земли расцвели ледяные цветы. По ледяной поверхности скользят утки. Белоголовая ворона спит рядом с моей хижиной, диковатая для того, чтобы остаться внутри.
Замок погружен в траур. Обручальное кольцо показывает мне задрапированные тканью зеркала, остановленные часы и сцены тихой истерии. Фиона недовольна переносом свадьбы. Недовольна она и тем, что Уильям не достиг двадцати одного года и пока не может унаследовать отцовские земли. До совершеннолетия Уильяма функции попечителя и управляющего выполняет его дядя, он же должен дать согласие на будущее бракосочетание. Молчаливое недовольство Фионы очевидно. Она корпит над свадебным приданым, красноречиво поджав губы: ничего не говоря, опустив глаза. Ей пришлось нанять дуэнью, невзрачную и неприхотливую.
Между тем простой люд обеспокоен. Смерть лэрда, такая внезапная, принесла скорбь и тревогу. Народ чтил старого господина. Его сын вырос среди деревенских жителей. Он плавал вместе с их детьми в озере, собирал яблоки в их садах. Деревенские помнят это. А теперь он – их хозяин.
Смерть в ноябре – к тяжелым временам. Зима только началась. Следующие три месяца наверняка принесут с десятки потерь. Жертвами станут по большей части старики и младенцы, слишком слабые, чтобы пережить стылые влажные ночи. Однако наряду с концом года приходит ощущение, что близится нечто более страшное и темное. Прошлой ночью волки стащили четыре овцы. Фермер клялся, будто видел кровавый отпечаток ладони на каменной стене загона. Он убежден: овец забрали не простые волки. Были и другие предзнаменования. Камень с руной, найденный на церковном кладбище. Разворошенная могила молодой женщины. Знаки и вправду зловещие. Люди обеспокоены.
Сквозь глаз обручального кольца я вижу, как нарастает их страх. Люди подобны муравейнику, развороченному мимо проезжавшей повозкой. Повозка укатила, а растревоженные муравьи бросаются на все и вся на их пути. Нужно принять меры. Для таких, как я, это плохой знак. Люди трусливы, и их легко напугать, что слишком часто оборачивается ненавистью. И, пока опасность не минует, мне нельзя переместить сознание в зайца или козу.
В воскресенье явился торговец с корзинами, полными товаров. В любое другое время его приняли бы радушно. Но сейчас прогнали, провожая злобными взглядами и недовольным бормотанием. Несколько мальчишек кинули в него камни. Нужно принять меры. Мне теперь, в моей хижине и в одиночестве, следует бояться не только волков. И, в то время как ночи становятся длиннее, а ветра холоднее, мне ради выживания нужно договориться и поторговаться с людьми.
5
Чуть больше холода, и озеро промерзает сильнее. Однако лед в черном месяце ненадежен, вода под ним еще тепла с лета. Пара деревенских мальчишек, решившись прокатиться на коньках до островов, провалилась под воду. Один умер, другой – нет. Вода оказалась не такой уж и теплой.
В любое другое время, когда люди не относятся ко всему с опаской и подозрением, произошедшее сочли бы несчастным случаем, каковым тот и был. Но сейчас, когда малейшая мелочь воспринимается как предзнаменование, «муравьи» готовы бросаться на все и вся, что встает у них на пути.
Я наблюдала за похоронами издалека. Церковный колокол пропел скорбную песнь. И «муравьи» в черных одеждах и зимних головных уборах собрались на церковном кладбище, окруженные кромкой моего золотого обручального кольца. Смерть старого человека – пусть и лэрда – довольно естественна, перешептываются они. Но смерть здорового девятилетнего мальчика, который вырос бы красивым и сильным…
В таком маленьком кругу случившееся – больше, чем трагедия. Мать умершего мальчика воет, как собака. Его медведеподобный отец зол. Остальные дети перед лицом пришедшей смерти стоят вокруг могилы с широко распахнутыми от страха глазами. Смерть забрала одного из них. Смерть может забрать любого из них. Волшебное дерево снова увешано лентами и подношениями.
Я вижу их. И уношу с собой. Серебряная ложка, глиняный горшок, кусок железа, кружевной платок. Все это можно продать, уйдя подальше от деревни. На деньги я куплю хлеба, сыра и кувшин вина для долгих зимних ночей. Однако торговать надо осторожно. Я пойду в город, там есть рынок. Пешком доберусь за два дня. Обратный путь займет столько же. Две ночи придется провести на сеновале или в хлеву. Зато потом я вернусь в свою хижину, в безопасность. Для продажи у меня есть и другие вещи: обереги от болезней, мешочки с лавандой для белья. Городские купят их, я знаю.
Отправлюсь завтра на рассвете. Меня никто не увидит. Никто, кроме белоголовой вороны – моей защитницы. Она мне сообщает о приближении чужаков; о том, что мой огонь слишком дымит; о том, что ветер принесет с собой дождь; о рыскающих рядом волках. Белоголовая полетит со мной в город – будет осматривать дорогу впереди и предупреждать об опасности. Она – моя хранительница, самая верная из моих сородичей. Из всех только белоголовая решила остаться, приглядеть за мной и помочь мне пережить зиму. И если порой она странствует волком и перегрызает горло овце в загоне – что с того? Разве я не делала бы того же, вернись ко мне дар?
Декабрь
Еще один черный месяц
1
В конце пути, за шесть миль до города, я напросилась в тележку молочника и добралась до города вечером, а не ночью, поэтому смогла заночевать на постоялом дворе. Я остановилась в верхней комнате под козырьком крыши, которую разделила с двумя женщинами: монашкой и проституткой, – что плохо сказалось на моем сне.
Тем не менее я проспала допоздна и проснулась от какого-то шума. На крыше под моим окном сидела белоголовая ворона. Я выглянула в окно и увидела, как здешние и путешествующие торговцы устанавливают лотки или выстраивают повозки, пока бродячие ремесленники, цыгане и такие, как я, ждут своей очереди занять место на рынке.
Кого тут только не было! Продавцы пива, ловцы устриц, мясники и булочники, торгующие «толстячками», луковыми пирогами и запеканками. Продавцы шерсти, меда, вина, водорослей, кожи и перчаток. Сыроделы, старьевщики, ловцы креветок, ложечники, кожевенники, сказители, волынщики и скрипачи. Карманники, воришки, «щипачи» и прочие любители поживиться за счет торговцев.
Я оглядела свой товар. Четыре серебряные ложки, два глиняных горшка, одеяло из кроличьего меха. Шестьдесят два мешочка с лавандой, сделанных из муслиновой нижней юбки, которую я украла с бельевой веревки. Обереги от болезней, чумы, разбитого сердца, бесплодия. Все, что можно продать. Сначала я встала в одном ряду с торговцами, продающими серебряные столовые приборы, золотоискателями, бронзоплавильщиками и среброделами.
Ложки ушли за меньшую стоимость, зато покупатель не задавал вопросов. Затем в другом ряду рынка я продала дюжину мешочков и амулетов, дала несколько предсказаний и погадала на ладонях. Мой кошелек порядочно растолстел.
Женщина передо мной разглядывала товар на ближайших лотках. Она стояла вполоборота ко мне, в черном шелковом чепце на заплетенных в длинную косу светлых волосах. Пока она смотрела на фрукты, я имела возможность рассмотреть ее. А потом она вскинула взгляд и увидела меня…
С нашей последней встречи Фиона располнела. Ее лицо было круглым, как луна. Бесформенное черное пальто почти касалось земли, но не могло скрыть утиную переваливающуюся походку и раздавшуюся талию. Подле Фионы, по-видимому, стояла ее дуэнья. Приглядевшись, я узнала женщину: старую деву с заячьей губой – деревенскую повитуху.
Фиона сразу меня узнала. Резанула по мне взглядом голубых глаз и отвернулась.
– Она здесь! – произнесла Фиона таким встревоженным голосом, словно пряталась, а ее местонахождение выдали вспорхнувшие перепела.
И тут я увидела Уильяма, и все вокруг замерло для меня. Рыночный гомон стих до еле слышного гула. Голос Фионы оборвался. Все умолкло. Все, кроме кругляшка вокруг нас – кругляшка золотого обручального кольца, вращающегося, словно солнечное колесо.
На Уильяме было пальто из блеклой желтой шерсти с лохматым светлым мехом на воротнике. Чистые волосы собраны в хвост. Он смотрел куда угодно, только не мне в глаза.
– Малмойра, – шагнул он ко мне.
– Это не мое имя, – ответила я.
Расхрабрившаяся Фиона вперевалочку подошла к нему.
– Твой дядя знает, что она носит ребенка?
Ответа мне не требовалось. Я прочитала его в глазах Уильяма. Мало того, что молодой девятнадцатилетний лэрд пообещал жениться на селянке с приданым в виде красивого личика, так она еще и не целомудренна более. Дядя никогда не даст согласия на этот брак.
– Желаю вам счастья, – улыбнулась я, – но крестин не будет. Ребенок, которого ты носишь, будет столь же безымянным, как любой из странствующего народа.
– О чем ты говоришь? – спросила Фиона.
Взгляд Уильяма заметался, подобно блохам на горячей сковороде.
Я рассмеялась.
– Думаю, ты и сама понимаешь о чем.
– Да как ты смеешь! – возмутилась Фиона.
И я опять рассмеялась.
– Даже если он женится на тебе, к Майскому кануну ты станешь вдовой.
Ее бледное лицо стало еще белее.
– О чем ты говоришь? – снова спросила она.
–Нет семени белее и холоднее, чем я. Что посею я, пожнешь ты, – произнесла я.
– Это проклятие! – Голубые глаза Фионы испуганно расширились.
Уильям избегал смотреть на меня. Он выглядел очень юным. Как я могла видеть в нем мужчину? Я считала его намного старше себя, опытнее. Но теперь я вижу, что он все еще юнец, розовощекий и безбородый.
– Скажи ей что-нибудь, Уильям, – раздраженно велела Фиона. – Эта ведьма нас прокляла! Позови дуэнью! Мне плохо. У меня кружится голова. Я сейчас потеряю сознание. Я могу умереть…
– Малмойра, пожалуйста, не надо, – попросил Уильям. – Ты расстраиваешь Фиону.
«Нет, я расстраиваю тебя», – улыбнулась я про себя.
Уильям наконец взглянул на меня. Знаю, он сейчас дивится тому, что когда-то полюбил такую смуглую, такую дикую девушку, столь разительно отличающуюся от него самого. Я смотрела на него через упавшие на лицо косички, заплетенные с перьями.
–«Пока не прошел месяц май, одежку теплую не убирай»[18]. К тому времени я станцую на твоей могиле и жаворонком воспарю над ней. К тому времени ты узнаешь мое имя, что ведают только мертвецы. К тому времени я освобожусь, и небеса наполнятся моим звенящим смехом.
Фиона вскрикнула и упала на руки дуэньи.
Уильям сделал шаг назад.
– Я не боюсь тебя, – дрожащим голосом сказал он. – Возможно, однажды тебе и удалось меня околдовать, но теперь я вижу, что ты обычная шлюха.
Это меня разозлило.
– Я была невинной девушкой. Четырнадцатилетней невинной девушкой, пока не отдалась тебе.
Он ухмыльнулся, почувствовав мою слабость.
– Обычная шлюха, да еще и лгунья. Уродливая ведьма, по которой плачет виселица.
Я рассмеялась, хотя сердце ныло от боли. Значит, вот что он думает обо мне. Вот что осталось от его любви, отмершей, как почки волшебного дерева, прошедшей, как первое кукование кукушки. Какой же дурой я была, считая, что человеческий мальчишка способен понять мое сердце. Люди слабы, непостоянны, ручны и недостойны нашего внимания.
– Ищи меня, когда зацветет терновник. Я буду думать о тебе, – произнесла я.
И отвернулась, прежде чем они заметили в моих глазах слезы. С вещами и белоголовой вороной я оставила рынок и отправилась в обратный путь прямой дорогой, чтобы Уильям из своей кареты не увидел меня плачущей.
2
Переночевала я в бараке с белоголовой вороной на страже. «Война! Война!» – хрипло каркает она. И на рассвете я вижу, что вершины черных холмов припорошил первый снег.
Будет здорово вернуться в лес, в мою хижину, к костровой яме. Будет здорово проспать весь день под мягко падающим снегом. Пасмурное небо хмуро и тяжело. Пока снега нет, но он пойдет. Дует северный ветер, но скоро он сменится восточным, и тот принесет с собой снег. Те из людей, кто поумнее, укрывают клубнику соломой, забирают свиней в тепло, рубят дрова и кормят пчел медовой водой и розмарином.
Сегодня День святой Люсии.
Святая Люси осветит нашу сеньВ длиннейшую ночь и коротенький день.До самого короткого дня зимы еще далеко, и все же этим утром кажется, будто вот-вот наступят сумерки. Небо набухло свинцовыми тучами, нависло над землей и грохочет барабанной дробью. Я ускоряю шаг в надежде опередить приближающийся снегопад, но, когда дохожу до ведущей в деревню узкой дорожки, опускается темень.
Однако небо чем-то подсвечено. Не закатным солнцем и не восходящим, а отблесками костра. Свет идет из леса, а вместе с ним – запах дыма и отдаленные довольные крики.
Костер в честь святой Люсии? Лес – странноватое место для него. Даже в день, подобный этому, огонь может перекинуться на деревья. Тем не менее я вижу именно это: распространяющееся по лесу пламя и мужчин в плащах и капюшонах, движущихся по лесной тропинке.
Я не могу стать зайцем и понаблюдать за ними из папоротника. Но я могу двигаться по лесу бесшумно. Спрятав вещи под терновником у озера, я иду смотреть, что происходит.
Сердцем я понимаю, что творится, еще до того, как выхожу на тропинку, ведущую к моей хижине. Узкая тропка окаймлена можжевельником, ветвями загораживающим вид впереди, но я слышу людей. Они неуклюжи и очень шумны, а сегодня к тому же вооружены факелами и дубинками. Их громкие голоса полны ярости.
– Ведьма! Повесить ведьму! – кричат они.
Я отступаю в тень. Никто не увидит меня под можжевельником. Никто не услышит гулкий стук моего колотящегося о грудную клетку сердца.
Я смотрю, как горит мой дом, и слушаю пьяные вопли – деревенские мужики расхрабрились, потому что пришли целой толпой да осушив немало пинт эля. Понятно, что привело их сюда. Только двоим было известно это место. И с вороньим карканьем «Война! Война!» я чувствую, как ветер меняется с северного на восточный и как падают с неба первые снежинки.
3
Близятся рождественские праздники с амулетами из омелы на волшебном дереве, со звоном церковных колоколов, святочными песнями и венками из остролиста на входных дверях. Рождество – время мира и доброй воли, жарящихся на огне жирных гусей, каштанов, диких яблок, вкусных каш, пудингов, пирогов и сладкого вина…
Только я ничего из этого не увижу. Богатые за свои пенни купят себе в церкви отпущение грехов. «Но деньги – тяжелая дверь, запирающая изнутри человеческое сердце». Бедные, как обычно, будут голодать на Рождество, а богатые объедаться мясом, петь песни искупления, зажигать в ночи свечи и пытаться не думать о тьме.
Фиона в замке будет корпеть над свадебной вышивкой. Уильям – смотреть в окно на снег глубиной дюймов в десять, думать обо мне, о себе и о том, что меня не нашли.
В ночь моего возвращения шел снег. Возможно, именно это меня и спасло. Люди пришли с собаками, чтобы загнать меня, как дичь, но снегопад приглушил мой запах, а когда мужчины поняли, что в лесу меня давно нет, снег уже укрыл все, включая и мои следы.
Люди, конечно же, свяжут это с ведьмовством. Лишь ведьма может исчезнуть, не оставив следов. Лишь ведьма может скрыться, обманув охотничьих собак, приведенных господином Уильямом. Однако при сильной нужде свой путь может найти даже одинокая юная странница. Рядом не было ни единого убежища для меня, поэтому я пошла по озеру к самому большому из островов.
Острова ожерельем лежат на темном горле озера. Только два из них подходят по размеру для укрытия, остальные похожи на сломанные зубья. И только один из них соединен с берегом льдом. Я проползла по нему на карачках, проверяя каждый дюйм льда.
Ползком я добралась до берега островка, затем взобралась повыше с сумкой на голове. Не оставив за собой ни следов, ни запаха для собак.
Остров размером примерно три сотни футов на сто. На нем несколько десятков деревьев. Валуны в их изножье образуют неглубокую нишу. У меня с собой была еда с рынка и плетеное одеяло, защищающее от холода, но без укрытия я не выживу. Я нашла папоротник и сломанные деревья и соорудила грубый навес у входа в нишу. Разжечь костер мешала сырость, к тому же меня сразу выдал бы дым. Я обложилась папоротником и завернулась в одеяло, но поспала мало и урывками и проснулась перед рассветом, закоченев от холода.
Большинство людей умирают как раз перед рассветом. В это время тяжелее всего оттолкнуть от себя тьму. За час до рассвета ты видишь, как начинает расступаться на ночном небе темнота, слышишь голоса пробудившихся птиц и чувствуешь надежду. Именно в эти мгновения они и уходят: старики и младенцы – те, кто мягко соскальзывает во тьму, и те, кто продолжает бороться до самого конца. Я так долго боролась. И Уильям хочет моей смерти. С рассветом так просто навечно погрузиться в тишину и молчание, быть укрытой падающим снегом, точно лепестками цветов…
А потом я услышала низкое рычание возле своего убежища. Заставив себя двигаться, выглянула наружу и увидела худую серую фигуру, скалящую на меня зубы.
Это был волк – большой, серый, с глазами как блуждающие огни. А за ним еще один, угольно-черный, со светлой полосой на голове.
Меня пронзил жгучий страх, а вместе с ним и странная радость. Судя по всему, я еще явно не готова умирать. Я начала подниматься на ноги, зная, что волк порой медлит перед более внушительной добычей. Но от слабости упала на одно колено, беспомощная в навесе из папоротника.
Серый волк снова зарычал, но не набросился. К моему изумлению, он протиснулся сквозь стену папоротника и лег рядом со мной. Черный волк последовал его примеру и положил морду на мое плечо. От тепла их тел и мое собственное стало согреваться и оживать. Я поняла, что это не простые волки. Это мне на помощь пришел странствующий народ.
Кто они в другой жизни, я не знаю. Мы редко общаемся в открытую. Одни мои сородичи живут, как я, в лесу. Другие пасут овец в горах. Есть даже такие, кто живет среди людей, держа истинную природу в секрете, прячась на самом виду. Волки не говорили со мной, просто лежали рядом. Я чувствовала кожей их мех, пахнущий чуть иначе, чем собачий. Время от времени ощущала касание шершавого языка на шее и тихое дыхание в лицо. Понемногу отступили и холод, и чувство беспомощности. «Уильям хочет моей смерти, – подумалось мне. – Одного этого достаточно, чтобы выжить». Серый и черный волки спали, подергиваясь и фыркая во сне. И я тоже погрузилась в сон, а когда проснулась, шел снег.
4
«Снег теплом укрывает землю, храня ее и посевы».А значит, чтобы выжить, я должна быть сродни семенам, дремлющим под землей с белоснежным покровом. Я расширила свое укрытие, раскопав землю, выложила его сухим мхом и папоротником, и мое убежище стало настолько уютным, насколько это возможно.
