Джина Бакарр
Белокурая гейша
Отец схватил меня за руку и затолкал в рикшу.
– Они поджидали нас, хитрые дьяволы! Садись, сейчас же!
Я беспрекословно повиновалась. Сердце мое неистово колотилось от страха, а отец кричал возничему, чтобы тот ехал вниз по узкой аллее. Я осмелилась посмотреть через клеенчатую занавеску, вперив взгляд в крутую лестницу, ведущую к храму, но отец тут же заставил меня податься назад. Все же я успела заметить клубы пыли – нас преследовали.
Молодой человек бежал все быстрее и быстрее, я слышала его учащенное дыхание.
– Кто поджидал нас в храме, отец?
Быстрее и еще быстрее бежал юноша. Должно быть, он обладал силой самих богов.
– Я уверен, что это были приспешники принца. Если бы юноша не закричал, вспугнув тем самым голубей и лошадей наших недругов, мне страшно даже подумать, что с нами могло бы случиться. – Он крепко обнял меня, и я почувствовала, как тело его дрожит. – Я представления не имею, откуда они узнали, что мы направляемся именно сюда.
Тяжелое дыхание. И топот ног. Юноша продолжал свой бег.
– Оги-сан.
Я напомнила отцу, что старуха, должно быть, подслушала о наших планах и узнала название монастыря.
Тот кивнул:
– Она вовсе не плохая женщина, но очень слабая. Люди принца ни перед чем не остановятся в своем стремлении найти нас, включая и запугивание старухи мечом, чтобы развязать ей язык.
– Что будет, если они поймают нас? – осмелилась спросить я.
Отец поморщился, будто сама мысль об этом была ему невыносима.
– Я умру, защищая тебя, дочка.
– Но им не удастся поймать нас, – заявила я. – Юноша их перегонит.
– Не слишком ли велика твоя вера в его способности? – сказал отец и, выглянув наружу, заявил: – Хотя я не считаю, что его быстрые ноги помогут нам спастись, мы все еще можем рассчитывать на это благодаря его смекалке.
– Что ты имеешь в виду?
– Посмотри сама.
Я выглянула через щелочку в промасленной ткани и удивленно вскрикнула, поняв, что мы остановились под арочным мостом. Глубокие тени, отбрасываемые зеленой листвой деревьев, скрывали нас от посторонних глаз в сгущающихся сумерках.
– Мы под мос…
– Тихо! – приказал отец. – Слушай.
Мгновения спустя наш слух уловил топот подкованных конских копыт, галопом проносящихся по мосту. Наши преследователи устремлялись вперед. Стук копыт по деревянным доскам все не прекращался, словно над нашими головами проносилось целое обезумевшее стадо.
Я насчитала три или четыре лошади. Ездоки кричали и били их пятками в бока. Теперь мне открылся смысл старинной японской пословицы, гласившей, что все мосты в этой стране изогнутые, потому что демоны могут перемещаться только прямолинейно.
Демоны, подобные преследующим нас мужчинам.
Отец продолжал сжимать меня в объятиях, и я сидела не шелохнувшись. Мир вокруг погрузился в безмолвие. В кольце рук отца я ощущала себя в полной безопасности, уверенная, что он приведет нас в безопасное место.
Но события последних двадцати четырех часов давили на меня тяжелым грузом. Опасность миновала, пусть и на короткое время. Я расслабилась, позволила своему утомленному телу на минуту-другую провалиться в сон, но отдохновения не почувствовала, так как в дальнем уголке сознания притаился не дававший мне покоя вопрос о том, почему эти люди преследовали нас. Почему?
Чего не рассказал мне отец?
Глава 2
Тихий звук дыхания был едва слышен в ночном воздухе, аромат запретной любви смешивался со своенравным легким ветерком, а удушающая жара покрывала потом извивающиеся на пике страсти тела любовников под москитной сеткой. Все это подействовало на меня как чувственное заклинание, когда мы вернулись обратно в Киото.
Крупные круглые капли дождя падали на покрытые серой черепицей крыши домов, а по дороге ползали гусеницы. То была ночь, полная страхов, но также и волшебства.
Волшебства из сказки, которой еще только предстояло быть рассказанной.
Но прежде…
– Опасность для нас еще не миновала, Кэтлин.
– Я знаю, отец.
– Ты всегда доверяла мне, дочь моя.
– Да, отец.
– Веришь ли ты, что, что бы я ни делал, я делаю это из любви к тебе?
– Да.
– Даже если я отвезу тебя в такое место, которое может показаться непривычным для молодой девушки?
– Да. – Я прижала руку к груди, словно стараясь успокоить неистово колотящееся сердце. Я чувствовала, что со мной вот-вот должно произойти что-то удивительное и необычное. Загадка, но какая?
– Я много размышлял, дочь моя, и задавал вопросы. Ни за что на свете я не допущу, чтобы тебе причинили зло, но сейчас я стою на пороге принятия самого трудного в своей жизни решения.
– Какого решения?
– Где нам спрятаться. Ни одно место не является надежным укрытием от приспешников принца. Если только…
Я взяла отца за руку. Ладонь его была холодна.
– Отец, продолжай.
– Если только мы не укроемся в таком месте, где никому и в голову не придет нас искать, месте, наполненном секретами мужских желаний, месте, посвященном поиску наслаждения, месте, которое я и помыслить не мог показать своей дочери. Но теперь иного выбора у меня нет. Если приспешники принца найдут нас, они совершат самое страшное деяние над…
– Нет! Они нас не найдут. Не найдут.
Отец крепче прижал меня к себе, так крепко, что мне стало трудно дышать. Я не могла понять его несвязных речей. О чем он толкует? Куда хочет меня отвезти?
– Не осуждай меня, Кэтлин. Пойми, я долго и напряженно обдумывал тот шаг, который собираюсь сейчас совершить. Я понимаю, что ты станешь вести определенный образ жизни, который я совсем не одобряю, но иного выбора у меня нет.
– Куда мы направляемся?
– В чайный дом Микаэри янаги.
– Микаэри янаги, – эхом повторила я. – Что означают эти слова?
– Чайный дом Оглядывающегося дерева.
Оглядывающегося дерева? – удивилась я про себя. И на что же оно там смотрит?
– Симойё спрячет нас, – продолжал отец, – я в этом уверен.
– Симойё? – спросила я, ничуть не удивившись тому, что отец не следует японской традиции, предписывающей добавлять почтительное сан к именам. Произнесенное им имя ничего для меня не значило, но интонация его голоса приятно ласкала слух.
Коляска громыхала по влажным от ночного летнего дождя улицам. Отец сжал мою руку.
– Симойё – моя хорошая подруга, Кэтлин, это женщина, которой я могу доверить… – он тепло посмотрел на меня, – самое дорогое, что у меня есть.
– Отец… – начала было я, решив уточнить, кто же такая эта женщина. Учительница? Приятельница? Или нечто большее? Нечто загадочное?
Вдруг она гейша?
– Да, Кэтлин? – отозвался он.
Я набрала в легкие побольше воздуха, собираясь с мужеством, потом все же спросила:
– Ты когда-нибудь был в доме гейш?
Захваченный врасплох моими словами, он сглотнул комок в горле, затем, поколебавшись немного, ответил:
– Гейша – это женщина утонченная и обладающая безукоризненными моральными качествами. Хотя она часто влюбляется, иногда мужчина, ставший ее избранником, не в состоянии заботиться о ней так, как ему бы хотелось.
– Я хочу стать гейшей, – со всей уверенностью, свойственной юности, заявила я.
Мои слова поразили отца.
– Ты? Моя дочь – гейшей? Это невозможно. Ты гайджин – чужестранка, а, согласно традиции, гайджин не могут становиться гейшами, – пояснил он, дергая меня за волосы.
Слова отца глубоко опечалили меня, я сгорбилась и перестала улыбаться. Отец же, наоборот, пришел в хорошее расположение духа, позабавленный моим заявлением, и, откинувшись назад на сиденье, глубоко выдохнул и надолго замолчал.
Ну и ладно. Уши мои и без того вибрировали от его замечания.
Гайджин не могут становиться гейшами, сказал он.
Но я ему не верила. Когда все наши злоключения останутся позади, я докажу ему, как сильно он заблуждается. Когда я повзрослею…
Погодите-ка минутку. Погодите.
Происходило что-то интересное. Подсматривая в щелку между промасленной тканью, закрывающей коляску, я была очарована элегантными панельными домами с высокими стенами вокруг них, стоящими вдоль канала. В этой части Киото улочки были маленькими и узкими, с домами из черного дерева. Я отметила, что каждый стоящий у канала многоярусный дом имеет сзади деревянную платформу, которая тянется прямо к широкому берегу реки. Внимание мое привлекли ярко-красные бумажные фонари, висящие на квадратных верандах и покачивающиеся на ветру. На каждом фонаре были нанесены жирные черные японские иероглифы. За пеленой дождя различить написанное было не так-то просто, но я все же смогла. То были имена. Женские имена. Я вспомнила, что видела похожие фонари в Шинбаши – квартале гейш в Токио.
Я улыбнулась. Из прочитанных мною книг я знала, куда мы прибыли – в Понто-Чо близ Гиона, а именно в квартал гейш на реке Камо. От осознания того, в каком магическом месте я оказалась, тело мое пронзила судорога.
Соскользнув на самый краешек сиденья, я высунула голову наружу. Большие дождевые капли ударяли меня по носу, векам, губам, оставляя после себя привкус необычности этого района, называемого Понто-Чо. Я пожирала глазами поочередно все стоящие на реке дома. В мире гейш меня восхищало многое. Мне стало интересно, где же находится Чайный дом Оглядывающегося дерева. С каждой минутой юноша-рикша приближал нас к цели нашего путешествия. Он бежал не останавливаясь с тех пор, как мы покинули сельскую местность, и не раз, выглядывая наружу, я ловила на себе его ответный взгляд.
Наблюдая за юношей, я еще больше вдохновлялась идеей укрыться в чайном доме. Раз этот молодой человек может бежать без остановки такое долгое время, то наверняка он может выдержать и длительный чувственный марафон на футоне под шелковым балдахином.
Что было бы, если бы я была гейшей, а он – моим любовником?
Какие наслаждения ожидали меня, наслаждения, едва скрытые крошечным синим отрезом ткани вокруг его бедер?
Гром все грохотал, и я оперлась спиной о спинку сиденья рикши. Мне не было страшно. Звук дождя, льющегося из облаков на землю, рождал в моем воображении образ могущественного самурая, снова и снова пронзающего своим пенисом-мечом лоно постанывающей девушки.
Ах, как же мне хотелось самой испытать эти удовольствия. Но на сердце моем тяжелым камнем лежало беспокойство о том, будем ли мы с отцом в безопасности в чайном доме.
Закрыв глаза, я позволила дождю барабанить по моему лицу, отчаянно желая, чтобы опасность миновала и чтобы я смогла изменить свою внешность, став, таким образом, неузнаваемой для своих преследователей. Если бы только капли дождя превратились в инструмент скульптора, способного преобразить мое лицо, сотворив мне изогнутые брови, высокие скулы и полные карминного цвета губы! Я верила, что гейши подобны дождю и что кожа их такая же прозрачная и красивая, бесцветная, но одновременно и переливающаяся оттенками голубого, красного и желтого. Как же мне хотелось самой стать одной из этих женщин! В моем представлении гейша была сродни волшебной принцессе, остающейся чистой и нетронутой до тех пор, пока ее не сделает своей невестой прекрасный принц и не увезет в свой замок, окруженный крепостным рвом. Замок этот будет очень похож на дворцы, относящиеся к тем временам, когда Токио назывался Эдо, – я читала об этом в книге, – в нем будет такое великое множество комнат, что на осмотр их всех не хватит и целой жизни. А еще у меня будет множество кимоно, тканных из золотых нитей, и сияющие украшения для волос, выполненные из чистейших бриллиантов и черных жемчужин.
Мужчина, которого я полюблю, станет лежать рядом со мной на футоне под шелковым пологом, и мы познаем обнаженные тела друг друга через нежные ласки и прикосновения. Я окунусь в ни с чем не сравнимое наслаждение толчков возбужденной мужской плоти в своем лоне и испытаю неуловимое ощущение, которое уже начинаю понимать и которое скрывается в глубинах моей души, – это боль, от которой никогда невозможно избавиться.
Юноша-рикша свернул на крошечную улочку, идущую вдоль канала, затем пробежал по узкой аллее, перешел мост и наконец остановился у чайного дома, обнесенного высоким забором. Большая ива трепетала на ночном ветру, а за бумажными панелями горели розовые и желтые огни.
Я задержала дыхание, опасаясь, что могу в любой момент проснуться и осознать, что все это мне только снится. У меня было такое чувство, что я внезапно оказалась в сказке.
– Девочка не может остаться здесь, Эдвард-сан, – резко произнесла женщина по-японски, отчаянно жестикулируя.
– У меня нет иного выбора, Симойё-сан, – с нажимом ответил отец, затем немного мягче добавил: – Я прошу сделать это для меня.
– Я не могу. Если люди принца разыскивают тебя по всему городу, они найдут ее здесь.
– Но не в том случае, если ты наденешь на нее черный парик и изысканное кимоно.
Черный парик? Я старалась держаться в тени, но женщина по имени Симойё не сводила с меня глаз, и это было особенно удивительно, потому что совсем не соответствовало японской манере поведения. Я же в свою очередь не могла не взирать на нее с такой же пронизывающей пытливостью.
Я осмелилась медленно продвинуться вперед, чтобы лучше рассмотреть красивую женщину с тугим узлом черных волос на затылке, которая с такой горячностью высказывалась против моего пребывания в чайном до ме. Лицо ее было не накрашено, за исключением небольшого количества рисовой пудры на щеках, но я могла бы поклясться, что губы у нее темно-красные, хотя я вообще не видела рта. Говоря, Симойё плотно сжимала губы и энергично жестикулировала. Ее темное розовато-лиловое кимоно с рукавами длиной до бедер плотно облегало по-девически стройную фигуру. Хо тя на крошечных ступнях были только белые носки, она показалась мне выше прочих японских женщин.
Или все дело было в том, как она стояла? Прямо и гордо, точно зная свое место, приближенное к самим богам.
Когда она сделала шаг по направлению ко мне, я очень удивилась, так как мне показалось, что она не ступает по земле, а парит в воздухе. Или то была всего лишь зрительная иллюзия, порожденная вышитыми птицами на ее поясе, туго охватывающем талию?
Ее пылкие слова иллюзией точно не являлись.
– Если твоя дочь останется здесь, Эдвард-сан, ты же не думаешь, что я сделаю ее майко? – спросила Симойё, прижимая руки к груди.
Глаза мои широко распахнулись. Я знала, что майко на местном наречии называют ученицу гейши. При этой мысли я чуть не задохнулась от радости, но вот женщина моих чувств явно не разделяла.
Вам не о чем беспокоиться, подумала я. Мой отец никогда не позволит мне стать гейшей.
– Именно это я и имею в виду, Симойё-сан, – ответил отец.
Я раскрыла рот от удивления, не веря, что отец произнес те слова, что я так жаждала от него услышать.
Он продолжал:
– Будучи майко, она должна быть избавлена от любых… – он немного помялся, тщательно подбирая слова, – неприятных или неловких ситуаций, связанных с вашими клиентами.
Разум мой был всецело поглощен этим новым поворотом событий, и, пораженная произнесенными отцом словами, я не обратила внимания, что ладонь его ласкает шею женщины, будто то была прелюдия интимных моментов, которые они делили в прошлом. Затем рука его скользнула ниже, в клиновидный вырез ее кимоно, и задержалась там, лаская ее груди кончиками пальцев. Женщина резко вздохнула. Мне же хотелось отвести взгляд. Мой отец делает это?
Я продолжала во все глаза смотреть на женщину. Пояс ее был низко повязан на талии, что символизировало зрелый возраст, но груди ее не стали плоскими, они оставались полными, и через ткань кимоно проступали затвердевшие острые соски. Нижнее кимоно женщины было сшито из тончайшего шелка. Я видела, как она подрагивает от удовольствия.
– Даже если я этого и хочу, Эдвард-сан, – прошептала Симойё, – я не могу позволить ребенку оставаться здесь. Она не поймет нашего образа жизни.
– Она научится. Высокие стены скрывают много секретов.
– Да, Эдвард-сан, много секретов. В этом мире посетителям дозволено видеть лишь маску женственности. Гейша никогда не показывает клиенту своей истинной сущности, но склоняется перед ним, точно ива, и нередко ублажает тех, кто этого совсем не достоин. Такой жизни ты хочешь для своей дочери?
Отец мой замер на месте, напрягшись всем телом и сжав руки в кулаки. Я думала, что он посмотрит на меня, но он этого не сделал.
Скажи «да», папа, пожалуйста, скажи «да».
– Я пребываю в отчаянии, Симойё-сан, – произнес он. – Нет другого такого места, где моя дочь будет в безопасности. Я вернусь за ней так скоро, как только смогу. Но до этого момента ты должна мне помочь.
– А что касается юноши-рикши?
– Хиса-дон никому ни словом не обмолвится о сегодняшней ночи. Он знает свое место.
– Это так, но…
– Пожалуйста, Симойё-сан, я молю тебя помочь мне спасти мою дочь.
Женщина вовсе не казалась убежденной.
– Жизнь наша в этих стенах подчинена строгим правилам, Эдвард-сан. Если я отвечу согласием на твою просьбу, девочке придется следовать всем правилам, предписанным для майко, чтобы не возбуждать подозрений. Поначалу она станет служанкой, которой нужно будет работать долгие часы и учиться через наблюдение, но это закалит ее характер. Ей нужно будет освоить игру на лютне и арфе, а также умение танцевать, выучить язык вежливости гейши, предписывающий не выражать мысли прямо, а говорить намеками, уважать старших и нести за них ответственность. Помимо этого, девочке нужно будет научиться искусству носить кимоно и хранить чистоту до тех пор, пока ей не будет даровано право подушки.
К этому времени я забилась подальше в тень, чтобы скрыться от пронизывающего взгляда женщины. То, с какой интимностью касался ее отец, обеспокоило меня, но этот разговор обеспокоил меня еще больше. Я догадывалась, что означают слова «право подушки». Это то самое, шелковистое, теплое и восхитительное, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они лежат на футоне, переплетясь телами. Сердце мое неистово забилось, на щеках проступил розоватый румянец. Научат ли меня здесь искусству заниматься любовью с мужчиной?
Подогреваемая овладевшим мной восторгом, я обдумывала эту новую и интересную ситуацию: если Симойё согласится, я смогу остаться в чайном доме и обучиться искусству быть гейшей, что было одновременно и восхитительно, и пугающе.
Легкий шум привлек мое внимание, и я посмотрела в противоположный конец комнаты. Я услышала стук, затем шуршание рисовой бумаги – это открылась дверь. Очевидно, из-за затяжных дождей гейши не заменили свои экраны и двери летними бамбуковыми перегородками – обычай, который неукоснительно соблюдался, чтобы бороться с жарой и высокой влажностью. Я подавила смешок. Мое присутствие здесь также нарушало привычное течение жизни обитательниц этого дома. Неудивительно, что Симойё не испытывает радости.
На пороге показалась юная девушка, которая передвигалась на коленях и трижды поклонилась присутствующим, касаясь лбом пола. На ней было темно-синее шелковое кимоно с полосатым бело-розовым поясом, повязанным на талии. Черты ее лица были непримечательны, но ее миловидность привлекла мое внимание. Было в ней нечто невинное, почти детское.
Девушка подала чай, поставив на низкий черный лакированный столик крошечные чашечки и поднос с конфетами в форме золотых рыбок с веерообразными хвостами. Сахарная чешуя их поблескивала, точно крупинки золота, заставляя мой рот увлажниться.
Девушка подала мне чашечку чаю, затем салфетку и, наконец, конфету.
– Спасибо, – прошептала я ей по-японски и поклонилась.
Девушка удивленно округлила глаза, затем отвесила мне еще один поклон и сказала:
– Это честь для меня.
Я хотела было еще раз поклониться, но тут взгляд мой упал на моего отца и замер. Я не могла ни поднести чашку к губам, ни положить в рот конфету. Я не верила своим глазам. Мой отец и Симойё стояли в тени в углу комнаты, и тела их соприкасались самым интимным образом. Женщина, казалось, забыла о моем присутствии и не отклонялась от ласк высокого американца. Он погладил кончиками пальцев сначала ее лицо, затем губы, обнимая ладонями подбородок. Она не отпрянула даже тогда, когда руки его скользнули вниз по ее ногам, лаская упругие бедра и круглые ягодицы. Затем, запустив руку за отворот ее кимоно, отец коснулся ее грудей, принялся поигрывать ими. Я почувствовала, что женщине трудно скрыть свои эмоции, хотя она привыкла это делать. У меня создалось впечатление, что она не может дольше сохранять хладнокровие, хотя и продолжала говорить мягким голосом, четко произнося слова.
– Как много ты рассказал девочке? – поинтересовалась Симойё, высвобождаясь из объятий отца, хотя и не возражая, когда он положил руки ей на плечи, омывая ее лицо своим дыханием и лаская губами шею.
Я открыла рот, намереваясь спросить отца, что еще он от меня скрывает, но сидящая рядом со мной девушка прочистила горло, чтобы привлечь мое внимание. Я посмотрела на служанку, и она тут же приложила палец к губам, показывая, что нужно хранить молчание.
– Что не так? – смущенно поинтересовалась я, гадая, не нарушила ли я какое-то правило гейш.
– Приношу вам свои извинения, – прошептала девушка, кланяясь мне. – Мне очень жаль. Я не хотела оскорбить вас.
Я поклонилась в ответ и ничего не сказала. И как же это я позволила себе, будучи в восторге от того, что смогу стать гейшей, забыть о своих манерах? Служанка спасла меня от неловкой ситуации, ведь при таких обстоятельствах я должна была притвориться невидимой.
Но действия мои не укрылись от глаз отца.
Он вперил в меня взгляд, от которого сердце мое неистово забилось в груди, точно пойманная в банку бабочка. Он знал о моих лингвистических способностях, поэтому я не удивилась, когда он, снова повернувшись к Симойё, ответил:
– Она знает, что жизнь моя в опасности.
– Известно ли ей, что ты возвращаешься в Америку? – поинтересовалась женщина сдавленным голосом.
На этот раз мне не удалось подавить страха, который ворвался в мою душу стремительно, как кролик, удирающий от стрелы охотника. Не такие слова ожидала я услышать. Мною овладела паника.
– Это же неправда, отец, да? – вскричала я, вскакивая на ноги и нимало не заботясь больше о том, что нарушаю правила. Мой отец был гораздо важнее для меня любых правил. Я бросилась ему в объятия и, прижавшись щекой к его груди, всхлипнула. – Ты же никуда не уедешь, правда? Ты не можешь так поступить.
– Не хочешь ли сказать дочери правду? – спросила Симойё. На этот раз голос ее был тверд и требователен.
– Нет. Если она узнает, то окажется в еще большей опасности, – возразил мой отец. – Она должна остаться жить здесь, с тобой, Симойё-сан, и научиться быть майко. Для меня это единственный способ ускользнуть от приспешников принца.
Женщина поклонилась и с величайшим усилием молвила:
– Как пожелаешь, Эдвард-сан.
Я отказывалась верить в то, что со мной происходит. Просто не могла.
– Я хочу поехать с тобой, папа, – без раздумий произнесла я, мгновенно отринув свою мечту сделаться гейшей. Сердце мое взывало к отцу, и я с силой вцепилась в рукав его пальто. Он заметил, что я употребила уменьшительно-ласкательное слово «папа» вместо привычного «отец», и это поразило его. Я решила было, что он передумает. Но он всего лишь обхватил мое лицо ладонями и посмотрел мне в глаза. Я не в силах была различить выражение его лица за пеленой слез, катившихся по моим щекам так же быстро, как дождь, барабанивший по крыше деревянного чайного дома, но его слова были мне отлично слышны.
– Я должен вернуться в Америку, Кэтлин, и находиться там до тех пор, пока не придумаю, как исправить то неверное, что я совершил.
– Ничего подобного ты не делал, отец. Ты хороший и добрый.
– Как бы я хотел, чтобы так оно и было на самом деле, Кэтлин, но на этот раз я не оправдал твоего доверия. И по этой причине мне нужно уехать.
– Но почему я не могу отправиться вместе с тобой? – вскричала я, и голос мой разнесся по всему чайному дому, приглашая любопытные глаза подсматривать в щели в бумажных дверях, а уши подслушивать. Молодые любопытные девушки столпились за полуприкрытой раздвижной дверью, взирая на меня, белокурую гайджин, но я не обратила на них никакого внимания. Действительно, я хотела стать гейшей, но отец был для меня гораздо важнее.
– Опасность слишком велика, Кэтлин. Мне придется передвигаться как можно быстрее и не всегда в приятном окружении. А ты должна остаться здесь с Симойё-сан. Она хорошая женщина и станет обращаться с тобой как с собственной дочерью, – сказал он и, помолчав немного, добавил: – А тебе следует подчиняться ей и делать все, что она говорит, Кэтлин, даже если не понимаешь зачем. От этого зависит моя жизнь.
– Это единственный способ, отец?
– Да. Я никогда ни о чем не просил тебя, Кэтлин, – произнес отец глубоким голосом, который мне никогда прежде не доводилось слышать. В нем звучали мрачные нотки, предупреждавшие меня не спорить с ним. – Тебе известны законы этой страны и важность сыновнего долга. – Он погладил мои волосы, пальцами убирая их с лица и заставляя посмотреть ему в глаза. – Не навлекай на нас бесчестье.
Хотя обычно я была чрезмерно любопытна, сейчас требовательный тон отца напугал меня. Да, я знала, какая роль отводится долгу в этой стране. Преданность семье была незыблемым устоем общества.
У меня не осталось выбора, кроме как повиноваться отцу, хотя подобное предложение судьбы и показалось мне довольно странным. Чтобы мечта моя стать гейшей осуществилась, мне придется отказаться от единственного человека в мире, которого я люблю, – своего родителя. Что за злую шутку сыграли со мной боги?
– Я все поняла, – произнесла я дрожащим голосом, едва сохраняя самоконтроль и ощущая на себе бесчисленные пары черных глаз, особенно взгляд той служанки, которая удержала меня от опрометчивого шага, когда я хотела броситься вперед, подстегиваемая бешеными эмоциями.
– Уверена ли ты, что понимаешь, чего от тебя ожидают, Кэтлин? – требовательно спросил отец, опуская голову, чтобы смотреть мне прямо в глаза.
– Я сделаю, как ты пожелаешь, отец, – почтительно ответила я, хотя и не осознавала, зачем я это делаю. Возможно, потому, что я болезненно прочувствовала важность ситуации, или потому, что на меня взирало множество темноволосых девушек, чьи глаза отмечали мою уникальность, а голоса тихо нашептывали что-то друг другу. Возможно, в первый раз в жизни я была поставлена перед неким обстоятельством, которого не могла ни до конца понять, ни успешно сопротивляться ему. Не отрицаю, я была заинтригована идеей присоединиться к этим молодым женщинам, столь открыто выказывающим передо мной свое любопытство.
Они не верят, что я останусь. По словам одного японского поэта, американцы подобны бабочкам, порхающим с цветка на цветок, они беспокойны, как океанские волны. Я же должна придержать свою мятущуюся натуру и ждать. Ждать возвращения отца за мной, а также того дня, когда я стану гейшей.
Я разжала руки и отпустила полы его пальто.
Глаза мои застилали слезы, и я изо всех сил старалась не проронить ни слова, когда отец поцеловал меня в щеку, после чего в молчании поспешил к секретному выходу из чайного дома и исчез, растворившись в пелене дождя и ином мире, куда я не могла последовать за ним. Отец сообщил мне, что возвращение в Америку займет у него около восемнадцати дней, потому что погода часто бывает холодной и море штормит. Хотя айсбергов в Беринговом проливе не наблюдается, на Алеутских островах дуют суровые ветры, и многие суда погибают в пучине. Я молилась, чтобы эта страшная судьба миновала корабль моего отца.
Я вскинула голову и расправила плечи. Не в обычаях этой страны было показывать свои эмоции при посторонних. Я напомнила себе, что нужно быть мужественной, чтобы отец мог мною гордиться.
В этот поздний час летней ночи, находясь здесь, в Чайном доме Оглядывающегося дерева, я начну свое обучение, чтобы стать гейшей, или гейко, как их называют на местном диалекте Киото. Я научусь быть идеальной женщиной в искусственном мире, где каждая является искусной любовницей, чьи губы чувственны, улыбка обаятельна, но едва заметна, а глаза искрятся, готовые соблазнять или развлекать.
Мне привьют самые лучшие манеры, а также научат откровенно высказывать свое мнение, заразительно смеяться и флиртовать. Каждый изящный жест – будь то опускание глаз или поклон, призванный подчеркнуть красоту шеи, или покачивание длинными пальцами – будет являться частью моей скрупулезной подготовки. Я буду распространять вокруг себя одухотворенность, стану живой статуей идеала женщины, отполированной до совершенства.
И помимо всего прочего в мои обязанности всегда будет входить создание для мужчин комфортной обстановки. Я узнаю, как очаровывать их изгибами моего тела и возбуждать в них желание. Мир наслаждений подобен пчеле, смакующей первый глоток цветочного нектара, или голодной птичке, клюющей мякоть сочного персика, – он примет меня в свои объятия, как заблудшую дочь.
Загнав свой любопытный девический дух в дальний уголок сердца, где он будет прятаться до тех пор, пока я снова не выпущу его на свободу, я повернулась к Симойё и поклонилась ей:
– Я готова начать свое обучение, чтобы стать гейшей.