Джейн Остин
Разум и чувство
Глава 4
– Какая жалость, Элинор, – сказала Марианна, – что Эдвард ничего не понимает в живописи.
– Ничего не понимает в живописи! – воскликнула Элинор. – С чего ты это взяла? Конечно, сам он не рисует, но ему нравится смотреть на картины других людей. Я уверяю тебя, что нельзя сказать, что ему не хватает природного вкуса, просто у него не было возможности развить его. Если бы он мог учиться, то, уверяю тебя, сейчас бы прекрасно рисовал. Он слишком неуверен в себе, поэтому никогда не выражает своего мнения относительно увиденной картины. Но у него врожденное чувство вкуса, которое позволяет ему двигаться в нужном направлении.
Марианна боялась обидеть сестру, поэтому не сказала ничего больше по этому поводу. Одобрение ее женихом чужих картин, которое взволнованно описывала Элинор, было очень далеко от восторженного восхищения, а ведь только оно, по ее мнению, являлось неотъемлемой частью истинно художественной натуры. Поэтому она хотя и посмеивалась про себя, но не могла не испытывать уважения к Элинор, которая проявляла несвойственное ей упорство, пусть даже в заблуждении.
– Я надеюсь, Марианна, – продолжила Элинор, – что ты не считаешь Эдварда совсем лишенным вкуса. Впрочем, ты вряд ли так думаешь, ведь если бы ты так считала, то не была бы столь вежлива с ним.
Марианна не знала, что на это ответить. Она ни за что не ранила бы чувства своей сестры, но и солгать ей не могла.
– Не обижайся, Элинор, – сказала она наконец, – если я не разделяю твоего мнения о достоинствах Эдварда. Просто у меня не было возможности узнать его склонности так же хорошо, как у тебя. Но у меня сложилось самое высокое мнение о его доброте и разуме. Я считаю его в высшей степени достойным и удивительно любезным молодым человеком.
– Я уверена, – ответила Элинор с улыбкой, – что его лучшим друзьям обязательно понравилась бы подобная похвала. Даже не знаю, как можно было бы выразиться лучше.
Марианна могла только радоваться тому, что ее сестре оказалось так легко угодить.
– Что касается его разума и доброты, – так же воодушевленно продолжила Элинор, – никто из тех, кто имел возможность общаться с ним, в этом не сомневается. Его чуткость и другие превосходные качества могут быть скрыты только робостью, которая слишком часто заставляет его молчать. Ты его хорошо знаешь, поэтому отдаешь должное его достоинствам. Что же касается мельчайших черт, о которых ты говорила, то ты по чистой случайности знаешь меньше меня. Он и я проводили довольно много времени вместе, в то время как ты занималась чем-то с мамой. Я хорошо изучила его чувства, я слышала его мнение о различных литературных произведениях, а также по другим вопросам, поэтому я ни минуты не сомневаюсь, что он хорошо развит, образован, искренне наслаждается хорошими книгами. Он обладает живым воображением и тонким вкусом. Его способности постоянно совершенствуются, впрочем, то же самое можно сказать и о манерах. Он не обладает эффектной внешностью и не привлекает внимание с первого взгляда, но при более близком знакомстве невозможно не оценить неповторимое выражение его глаз и удивительную доброту и мягкость. Сейчас я хорошо его знаю и считаю по-настоящему красивым… или почти красивым. Что ты говоришь, Марианна?
– Очень скоро я тоже буду считать его красивым. Когда ты скажешь, что я должна любить его, как брата, я сразу же перестану замечать несовершенство его лица.
Элинор вздрогнула от этого заявления и пожалела о той теплоте, которая невольно промелькнула в ее речи о нем. Она почувствовала, как много Эдвард значит для нее. Она верила, что уважение является взаимным, однако не была в этом абсолютно уверена. Она знала, что, если Марианна и ее мать что-то предполагают, в следующий момент они начинают в это верить, а затем надеяться и ждать. Она попыталась объяснить истинное положение вещей своей сестре.
– Я не хочу отрицать, – сказала она, – что я высоко ценю этого человека, что он мне нравится.
– Ценишь его! – негодующе фыркнула Марианна. – Да у тебя вместо сердца ледышка, Элинор. Скажи мне еще раз, что ты высокого мнения об этом человеке, и я тут же уйду из комнаты.
Элинор не могла не улыбнуться.
– Извини, – сказала она, – я вовсе не хотела тебя задеть, говоря так спокойно о своих чувствах. Поверь, они сильнее, чем могут показаться. Я действительно надеюсь на его привязанность, но не более того. Иногда я сомневаюсь, насколько сильна эта привязанность. И до тех пор, пока его чувства мне неизвестны, вряд ли стоит удивляться некоторой сдержанности с моей стороны. Сердцем я чувствую, что он ко мне хорошо относится, но кроме чувств следует рассматривать и другие аспекты. Он не является независимым. Мы не знаем, какие планы у его матери. Судя по некоторым случайным замечаниям Фанни, скорее всего, не следует рассчитывать на ее дружеское расположение. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что Эдвард и сам ожидает много проблем, если решит жениться на женщине, у которой нет ни денег, ни титула.
Марианна была удивлена тем, насколько их с матерью воображение опережает события.
– Значит, ты на самом деле не помолвлена с ним! – воскликнула она. – Тогда это скоро произойдет. Но из этой задержки следует два весьма положительных момента: во-первых, я не потеряю тебя так скоро; а во-вторых, у Эдварда будет больше возможности развить свой природный вкус и по достоинству понять и оценить твое любимое занятие, что является непременным условием твоего счастья. Ах, если бы он воодушевился твоими успехами настолько, что сам научился рисовать! Это было бы восхитительно.
Элинор сказала сестре правду. Она не считала, что ее отношения с Эдвардом зашли так далеко, как в этом была уверена Марианна. Иногда в нем появлялось что-то если и не означающее полное безразличие, то, во всяком случае, не обещающее ничего впереди. Сомнение в ее уважении, если, конечно, он это чувствовал, должно было поселить в его душе беспокойство, но вряд ли могло вызвать то удрученное состояние, которое его часто посещало. Скорее всего, истинная причина крылась в его зависимом состоянии, которое не давало ему распахнуть объятия любимой девушке. Она знала, что его мать никогда не старалась окружить его домашним уютом и не поощряла к созданию собственного дома, не говоря уже о ее тайных амбициях на его счет. Зная все это, Элинор не могла чувствовать себя легко и спокойно. Она не слишком полагалась на силу его привязанности и не считала, как ее мать и сестра, вопрос о своем будущем решенным. Более того, чем больше они оставались вместе, тем более сомнительной казалась ей природа его чувств. Иногда она уже была готова поверить, что Эдвард не испытывает к ней ничего, кроме дружбы.
Однако, что бы там ни было в действительности, это не могло остаться незамеченным его сестрой, которая сразу же почувствовала неладное. Она не преминула воспользоваться этим поводом, чтобы забыть об элементарной вежливости и оскорбить свою свекровь. Она так воодушевленно описывала блестящее будущее, которое ожидает ее брата, планы миссис Феррарс относительно женитьбы своих сыновей и те меры, которые она намерена предпринять, чтобы оградить их от опасности со стороны молодых особ, которые попытаются поймать их в ловушку, что миссис Дэшвуд не могла ни пропустить ее грязные намеки мимо ушей, ни остаться спокойной. Она ответила ей со всей презрительностью, на которую была способна, и тотчас покинула комнату, преисполненная решимостью, несмотря на неудобство и лишние расходы, связанные с поспешным отъездом, пойти на этот шаг, чтобы уберечь свою любимую Элинор от оскорблений.
Она все еще пребывала в весьма возбужденном состоянии, когда ей принесли пришедшее по почте письмо, в котором содержалось предложение, пришедшееся удивительно кстати. Один из ее родственников, богатый джентльмен из Девоншира, предлагал сдать ей внаем принадлежавший ему небольшой домик, причем на самых выгодных условиях. Письмо было написано джентльменом собственноручно и было проникнуто духом дружественного расположения. Он понимал, что ей необходим кров, и хотя мог предложить ей всего лишь простой деревенский домик, но заверял свою родственницу, что благоустроит его в соответствии с ее пожеланиями, если дом ей понравится. Описав дом и сад, он пригласил миссис Дэшвуд с дочерьми приехать в любое удобное для них время в его имение в Бартон-Парк и решить, подходит ли ей бартонский коттедж и в какой перестройке он нуждается. Судя по тону письма, он искренне стремился устроить их поудобнее, что не могло не доставить удовольствия его родственнице. Это пришлось тем более кстати в тот момент, когда она страдала от холода и бесчувственности своего окружения. Она ни минуты не сомневалась и немедленно по прочтении письма решила ехать. Тот факт, что Бартон располагался в столь удаленном от Суссекса месте, как Девоншир, еще несколько часов назад явился бы достаточной причиной, чтобы вообще не рассматривать этот вопрос, теперь же он явился основным доводом «за». Необходимость покинуть окрестности Норленда уже не казалась миссис Дэшвуд немыслимым несчастьем. Теперь она этого страстно желала. Она могла расстаться со своим унизительным положением бедной родственницы в доме Фанни, и сознание этого приводило ее в восторг. Конечно, жаль было покидать столь дорогое сердцу место. Но это все-таки не так мучительно, как жить там или даже только приезжать с визитом, пока хозяйкой остается такая ужасная женщина. Не откладывая дело в долгий ящик, она написала сэру Джону Мидлтону, что тронута его добротой и принимает его любезное приглашение. Затем она поспешила показать оба письма дочерям, чтобы, прежде чем отправить ответ, заручиться их согласием.
Элинор всегда думала, что было бы значительно благоразумнее с их стороны обосноваться на некотором расстоянии от Норленда. Поэтому она не могла возражать против желания матери переселиться в Девоншир. Да и дом, если верить описанию сэра Джона, был так скромен, а плата настолько низкая, что у нее не было повода сказать что-нибудь против. Вот почему, хотя план матери ее не слишком радовал и отъезд так далеко от Норленда ее личным желаниям не соответствовал, она не стала отговаривать миссис Дэшвуд от намерения немедленно отправить письмо.
Глава 5
Как только ответ был отправлен, миссис Дэшвуд не смогла отказать себе в удовольствии лично сообщить своему пасынку и его жене о том, что нашла подходящий дом и сразу же перестанет их стеснять, как только дом будет готов к переезду. Они удивленно выслушали ее. Миссис Джон Дэшвуд не сказала ничего, а ее муж выразил надежду, что они поселятся недалеко от Норленда. Миссис Дэшвуд ответила с огромным наслаждением, что пере езжает в Девоншир. Услышав это, Джон поспешно повернулся к ней и голосом, полным удивления, которое не требовалось ей объяснять, переспросил:
– Девоншир? Так вы на самом деле едете туда? Но это же так далеко отсюда! А куда именно?
Она объяснила, что домик находится в четырех милях к северу от Эксетера.
– Правда, это коттедж, – продолжила она, – но я надеюсь увидеть там своих друзей. Несколько комнат вполне можно достроить. Так что если моим друзьям не составит большого труда преодолеть столь долгий путь, то место в моем доме им всегда найдется.
В конце концов она пригласила мистера и миссис Дэшвуд навестить ее в Бартоне, обратившись к Джону особенно любезно. Хотя после своего последнего разговора с невесткой она твердо решила не оставаться в Норленде больше чем потребуется, тем не менее он не произвел на нее такого впечатления, на которое был рассчитан.
Мистер Джон Дэшвуд постоянно повторял, как сильно он сожалеет, что его мать переезжает так далеко и что он не может ей помочь в перевозке мебели. Он был слегка раздосадован тем, что теперь не мог выполнить данное отцу обещание в тех рамках, которые сам для себя установил. Вещи отправили по воде. Груз главным образом состоял из белья, посуды, фарфоровых изделий и книг, там также находилось фортепьяно Марианны. Миссис Джон Дэшвуд не смогла скрыть своих чувств, увидев багаж. Ее раздражало то, что, несмотря на гораздо меньший доход, у миссис Дэшвуд были такие красивые предметы мебели.
Миссис Дэшвуд сняла дом на двенадцать месяцев. Он был меблирован и готов к приему новых хозяев. Никаких проблем ни с той, ни с другой стороны не возникло, и ей только оставалось распорядиться тем имуществом, которое она оставляла в Норленде. А так как она всегда делала то, в чем была заинтересована, очень быстро, то вскоре миссис Дэшвуд отправилась в дорогу. Лошади, которые достались ей от мужа, были проданы вскоре после его смерти. А сейчас представилась возможность продать экипаж, что миссис Дэшвуд и сделала по совету старшей дочери. Следуй она своим собственным желаниям, непременно оставила бы его, но она действовала во благо своих детей, и поэтому благоразумие Элинор победило. Также благодаря ей количество слуг уменьшилось до трех – двух служанок и дворецкого, которые были быстро выбраны из числа тех, кто служил в Норленде.
Дворецкий и одна из служанок немедленно были отправлены в Девоншир, чтобы приготовить дом к прибытию хозяйки. Миссис Дэшвуд не была знакома с миссис Мидлтон, поэтому предпочла отправиться сразу в коттедж, а не проводить какое-то время в Бартон-Парке в качестве гостя. Она так хорошо знала дом по описанию сэра Джона, что не считала необходимым осмотреть его самостоятельно, до того как он стал ее собственным. Ее желание как можно скорее покинуть Норленд постоянно росло при виде той явной радости, с которой ее невестка встретила известие об их скором отъезде. Миссис Джон Дэшвуд не считала необходимым скрывать свое удовлетворение по этому поводу и лишь однажды снизошла до весьма холодного предложения не спешить со сборами. Наступивший момент представлялся очень подходящим для того, чтобы ее пасынок выполнил обещание, данное умирающему отцу. Поскольку он не сделал этого при своем первом появлении в поместье, было бы логично предположить, что он сделает это сейчас. Но миссис Дэшвуд уже почти не надеялась на это. Судя по разговорам и намекам, он считал вполне достаточным, что в течение шести месяцев содержал их в Норленде. Он беспрестанно твердил о постоянно возрастающих расходах на содержание дома, а также о том, что человек, занимающий мало-мальски приличное положение в обществе, вынужден тратить весьма значительные суммы денег. Поэтому создавалось впечатление, что он сам постоянно борется с нуждой и уж тем более не в состоянии расстаться с какой-нибудь частью своих доходов.
Всего лишь за несколько недель, прошедших со дня получения письма от сэра Джона Мидлтона, все было подготовлено к отъезду, и миссис Дэшвуд с дочерьми могли отправляться в путешествие. Много было пролито слез при расставании со столь милыми сердцу местами.
– Милый, дорогой Норленд! – восклицала Марианна, без устали шагая взад-вперед по дорожке перед домом вечером накануне отъезда. – Когда же я перестану сожалеть о тебе, когда же я смогу почувствовать себя дома где-нибудь еще! О, мой милый дом, если бы ты только мог знать, какие муки я сейчас испытываю, глядя на тебя. Я содрогаюсь от мысли, что могу больше тебя никогда не увидеть. А ты останешься таким же, и тебя будут окружать все те же деревья. С них не упадет ни один листок из-за того, что мы уезжаем. Ни одна веточка не шевельнется, хотя мы не сможем больше тобою любоваться. Здесь все останется по-прежнему, не ведая ни о горе, ни о радости людей, живущих рядом с вами. Но кто же здесь останется?
Глава 6
Грусть и печаль – не самые лучшие спутники в дороге, поэтому начало путешествия показалось матери и дочерям скучным, однообразным и необыкновенно утомительным. Когда же оно приблизилось к концу, интерес к краю, где им отныне предстояло жить, несколько рассеял уныние, а открывшийся перед ними вид Бартонской долины даже вселил некоторое подобие бодрости духа. Ее густые рощи и сочные луга не могли не радовать глаз. И вот наконец, проехав около мили по затейливо вьющейся дороге, они оказались рядом со своим новым домом, перед которым располагался небольшой зеленый двор.
Бартонский коттедж был небольшим, но очень удобным и уютным домиком. Однако он по внешнему виду несколько отличался от стандартного сельского коттеджа: его крыша была покрыта черепицей, ставни не были выкрашены зеленой краской, а стены не увиты жимолостью. Узкий коридор, пересекающий дом, вел прямо к задней двери, выходившей в сад. Справа и слева от входа располагались две гостиные, каждая площадью примерно шестнадцать квадратных футов, а за ними хозяйственные помещения. Еще в доме находились четыре спальни и чердак. Очевидно, коттедж был построен не слишком давно и содержался в хорошем состоянии. Конечно, в сравнении с Норлендом это было бедное и тесное жилище, но слезы, вызванные горькими воспоминаниями, быстро высохли. Несомненно, их несколько утешила радость, с которой хозяек встретили слуги, но, кроме того, каждая из женщин, ради спокойствия остальных, старалась выглядеть счастливой. Было самое начало сентября, поэтому хорошая погода приукрасила место, где им предстояло жить. Когда все вокруг залито ярким солнечным светом, поневоле верится только в хорошее, и очень скоро миссис Дэшвуд и ее дочери уже не сомневались, что никогда не пожалеют о своем переезде сюда.
Дом был удивительно удачно расположен. Сразу за ним поднимались высокие холмы, окружавшие его полукругом справа и слева, одни были крутыми и голыми, склоны других возделаны, а третьих заросли лесом. На склоне одного из холмов и расположилась деревушка Бартон, представлявшая собой весьма живописное зрелище, которым можно было любоваться из задних окон коттеджа. Фасад коттеджа был обращен к долине. Холмы, окружавшие коттедж, закрывали долину с этого конца. Но если пройти по извилистому проходу между двумя самыми крутыми холмами, то становилось ясно, что долина продолжается и далее, хотя там она носила уже другое название.
Размерами и обстановкой коттеджа миссис Дэшвуд осталась в целом довольна. Конечно, кое-чего недоставало, но ей всегда нравилось вносить улучшения и добавления в обстановку, тем более что у нее в тот момент было достаточно денег, чтобы добавить желаемое изящество их жилищу.
– Дом, конечно, для нашей семьи маловат, – говорила она. – Но мы пока потерпим, потому что скоро наступит зима, и уже поздно начинать какие-либо серьезные работы. Может быть, весной, если у меня будут деньги, а они должны быть, я уверена, мы подумаем о строительстве. Эти гостиные слишком малы, чтобы вместить всех наших друзей, которых я надеюсь часто здесь видеть. Я думаю, что к одной из них можно присоединить коридор, а также часть второй гостиной, превратив оставшуюся часть в просторную переднюю, а если добавить еще музыкальную комнату, спальню и мансарду, то получится вполне уютный маленький коттедж. Конечно, я бы хотела, чтобы лестница была красивее, но, в конце концов, невозможно же требовать всего, хотя, впрочем, сделать ее шире не так сложно. К весне посмотрим, какими средствами я буду располагать, и тогда решим, что делать.
Перестройка дома должна была производиться на суммы, откладываемые из пятисот фунтов годового дохода женщиной, никогда в жизни не знавшей, что такое экономия. Пока в ожидании перемен к лучшему семейство благоразумно удовлетворилось коттеджем в его нынешнем виде. Каждая из женщин занялась устройством своей комнаты, они расставляли книги, безделушки и делали все, чтобы почувствовать себя дома. Фортепьяно Марианны было распаковано и установлено на отведенное для него место, рисунки Элинор украсили стены гостиной.
Они посвятили хозяйственным хлопотам все утро следующего дня. Вскоре после завтрака их отвлек от этих занятий владелец коттеджа, который прибыл поприветствовать их в Бартоне и сообщить, что если они в чем-то нуждаются, то его дом и сад к их услугам. Сэр Джон Мидлтон оказался весьма приятным мужчиной лет сорока. Он когда-то гостил в Стенхилле, но это было так давно, что его молодые родственницы не сохранили о нем никаких воспоминаний. Его лицо было добрым и веселым, а манеры такими же дружелюбными, как и стиль его письма. Судя по всему, он искренне радовался их приезду и всей душой желал помочь им устроиться поудобнее. Он много говорил о своей горячей надежде на самые дружественные отношения между ними и его семьей. Он так настойчиво приглашал их ежедневно обедать в Бартон-Парке, пока они окончательно не устроятся, что мог бы показаться назойливым, если бы не был так открыт и радушен. Его доброта не ограничивалась одними только словами: спустя всего лишь час после того, как он их покинул, из Бартон-Парка доставили большую корзину с овощами и фруктами, а вечером принесли дичь. Кроме того, хозяин пообещал доставлять все их письма с почты и на почту, а также ежедневно присылать им его газету.
Леди Мидлтон передала с ним записку, в которой весьма учтиво извещала миссис Дэшвуд, что желала бы нанести ей визит, как только это будет удобно. Ответом послужило не менее вежливое приглашение ее милости посетить их на следующий же день. Разумеется, миссис Дэшвуд и ее дочерям не терпелось увидеть особу, от которой в значительной степени зависело, насколько приятной будет их жизнь в Бартоне. Следует заметить, что ее внешность произвела на них самое приятное впечатление. Леди Мидлтон было не более двадцати шести или двадцати семи лет. Она обладала красивыми чертами лица, высокой и стройной фигурой, изысканными манерами. Эта женщина являлась самим воплощением утонченного изящества, которого не хватало ее мужу, но вместе с тем ей нисколько не повредила бы некоторая доля его искренности и сердечности. Ее визит оказался достаточно долгим для того, чтобы первый восторг миссис Дэшвуд и ее дочерей несколько поутих. Она была безупречно воспитана, но вместе с тем замкнута и холодна, и ничего не говорила, кроме общепринятых вопросов и банальных замечаний.
Однако беседу удавалось поддерживать без труда. Сэр Джон был довольно разговорчив, если не сказать болтлив, а леди Мидлтон благоразумно привезла с собой своего старшего сына, симпатичного мальчугана лет шести, обеспечив таким образом неисчерпаемую тему для беседы. Гостям Бартона необходимо было узнать, как зовут малыша, сколько ему лет, восхититься его миловидностью, а также задать ему множество всяких вопросов, на которые отвечала его мать. А ребенок не отходил от нее ни на шаг и, потупившись, прижимался к ней, чем немало удивлял ее милость, которая утверждала, что он необыкновенно застенчив в обществе, в то время как дома создает немало шума. Во время светских визитов ребенок необходим, чтобы не иссякал разговор, и в этот раз потребовалось десять минут, чтобы выяснить, на кого мальчик больше похож, на отца или мать, и в чем конкретно это сходство заключается. Разумеется, мнения всех присутствующих разошлись, и каждый из собеседников не переставал удивляться слепоте другого.
Дэшвудам вскоре предстояло убедиться в исключительных достоинствах и остальных детей, поскольку сэр Джон наотрез отказался уходить, не заручившись их согласием пообедать в Бартон-Парке на следующий день.
