Джеймс Перкинс
Добрый царь Ашока. Жизнь по заветам Будды

– По-прежнему хочешь покорить весь мир? Для этого тебе нужны небесная колесница и священный меч? – язвительно улыбнулся Питимбар.

– Молчи, дурак! Хватит испытывать мое терпение, – жестко оборвал его Ашока. – Тебе уже сказано – не лезь не в свое дело.

– Как же это не мое дело, если я тоже часть этого мира? Мне не все равно, что с нами будет, – с миром и со мною, – возразил Питимбар, ничуть не испугавшись. – Вам, царям, лишь дай волю, вы такое с нами сделаете…

– Все, кончилось терпение! – Ашока запахнул покрывало и встал с кровати. – Эй, стражники, сюда!

– Бей! У кого не хватает слов, тот пускает в ход силу. Разве я не говорил, что ты глуп? – с пьяной решимостью продолжал Питимбар. – Ага, вот идет тот, кто утвердит тебя в твоем намерении завоевать мир!

* * *

В спальню вошел Мукеш, визирь царя Ашоки.

– Прости, великий царь, – сказал он, – я слышал, как ты звал стражников, но я остановил их. Не соизволишь выслушать мой доклад? Есть срочные вопросы.

– Соизволит, – ответил Питимбар за Ашоку. – Ты пришел вовремя.

– Он будет присутствовать? – спросил визирь у Ашоки, кивнув на Питимбара.

– Сядь и молчи, – Ашока толкнул Питимбара на подушки на полу. – Говори, он нам не помешает, – обратился он к визирю.

– Слушаюсь, великий царь, – поклонился Мукеш. Он развернул принесенный с собой свиток и, заглянув в него, сказал: – Покорение Ориссы не только позволило нам полностью окупить все расходы на войну, но и умножило нашу казну больше чем на половину, – если великий царь пожелает, я сообщу точные цифры.

– Не надо, – махнул рукой Ашока, – я после посмотрю.

– Ценности, которые мы получили здесь… – сказал Мукеш.

– …И которые еще получим, – не удержался Питимбар. Царь пнул его ногой, чтобы он замолчал.

– …Имеют великую стоимость, – продолжал Мукеш. – Если считать все вместе – золото, самоцветы, ремесленные изделия, зерно, скот и прочее – получится… – он снова заглянул в свиток.

– Я посмотрю после, – повторил Ашока. – Говори суть.

– Эта сумма, однако, может быть существенно дополнена. Во-первых, за счет дани, которую мы наложим на народ Ориссы. Пусть они вначале заплатят нам единовременный налог как наказание за военные действия против нас, а потом будут платить увеличенный постоянный налог, на который мы имеем полное право как победители, – пояснил Мукеш.

– Но как они смогут заплатить такую дань? – с сомнением произнес Ашока. – Мы обрекаем их на лишения и нищету.

– Это не должно волновать великого царя, – возразил Мукеш. – Если бы они победили, то поступили бы с нами точно так же. Люди все одинаковы… Во-вторых, помимо дохода от всех ценностей, которые мы захватили в этой стране, помимо дохода от дани, которую мы получим с ее жителей, мы можем получить доход от продажи рабов. Считая солдат, взятых нами в плен, считая рабов орисского царя, которые тоже теперь наши, считая жителей Ориссы, обращенных в рабство, у нас около ста пятидесяти тысяч человек, готовых к продаже.

– Так много? А сколько же всего ориссцев пострадало? – удивился Ашока.

– Более двухсот тысяч изгнано, более ста тысяч убито, и еще многие умрут от последствий войны, – сообщил Мукеш. – Окончательные итоги будут подведены позже.

Ашока переменился в лице.

– О боги, сколько же бед мы натворили! – воскликнул он.

– Визирь с гордостью говорит тебе об этих ста тысячах убитых, изгнанных и порабощенных, а ты ужасаешься, – сказал ему Питимбар. – Гордись и ты: какая славная победа!

Ашока нахмурился и призадумался, а визирь продолжал:

– Работорговцы ждут, когда мы начнем продавать рабов, но если мы станем делать это прямо сейчас, то понесем большие убытки: рабов так много, что цены на них будут очень низкими. С другой стороны, держать столько рабов у себя накладно: их надо кормить, охранять, а могут еще вспыхнуть болезни, которые уничтожат все что мы имеем.

– Что же ты предлагаешь? – спросил Ашока, потирая виски.

– Я предлагаю убить две трети рабов; в этом случае цена на оставшуюся треть так поднимется, что мы получим хорошую прибыль – значительно большую, чем если мы продадим всех доставшихся нам рабов, но по дешевой цене. У меня все точно подсчитано, – Мукеш показал свой свиток.

– Ты хочешь убить сто тысяч человек? – Ашока изумленно посмотрел на визиря. – Только ради того, чтобы поднять цену на оставшиеся пятьдесят тысяч?

– Почему это удивляет великого царя? Под ударами твоего победоносного войска пало тоже сто тысяч человек. Ценой их жизни стали богатства, которые мы получили. Почему же мы не можем убить еще сто тысяч человек для такой же цели? – возразил Мукеш.

– Да, почему? – подхватил Питимбар. – Будь последовательным, великий царь.

– Но одно дело – убивать в бою, а другое – убить безоружных, – слабо заспорил Ашока.

– Ты сам-то веришь в это? – сказал Питимбар. – Цель у тебя одна: если ты готов убивать во имя власти и богатства, какая разница – вооруженные или безоружные люди перед тобой?

При этих словах Питимбара на лице Мукеша вдруг промелькнула презрительная усмешка, непонятно кому предназначенная – царю или его шуту.

Ашоку передернуло.

– Иди, визирь, – сказал он. – Сегодня я не дам тебе ответа.

– Как долго мне ждать? – спросил Мукеш.

– Не знаю… Я отвечу, когда придет время.

– И ты убирайся, – приказал царь Питимбару, едва за визирем закрылись двери. – Надоел.

– Как совесть? – вставил Питимбар, тяжело поднимаясь с подушек.

– Какая ты совесть, пьяный дурак! Перед своей совестью я отвечу…

– …Когда придет время, – закончил за него Питимбар.

Поиск пути

Двенадцать сундуков с сокровищами орисского царя были подняты из подземелья и доставлены в тайную комнату дворца. Ашока пришел сюда в сопровождении Питимбара, тот не обманул: в сундуках действительно хранились неисчислимые богатства. Мельком взглянув на сундуки, доверху наполненные золотыми монетами, Ашока принялся рассматривать драгоценности. Он никогда в жизни не видел таких алмазов, изумрудов, сапфиров, рубинов – здесь были камни огромных размеров, необыкновенных оттенков, не говоря уже о непостижимом мастерстве огранки.

Столь же великим мастерством отличались ювелирные изделия, оружие и посуда: так, в одном из сундуков хранились женские украшения, выполненные в одинаковой манере, из одних и тех же видов камней, но в разном их сочетании – ожерелья, кольца, браслеты, серьги, диадемы, броши были свиты из золотых нитей и усыпаны алмазными цветами с сотнями сапфировых, изумрудных и рубиновых капель; по центру же каждой вещи были выведены по три удивительных голубых бриллианта, точь-в-точь похожих друг на друга и соразмерных тому украшению, в котором были помещены. Сундук был так громаден, что женщина, которая вознамерилась бы надеть эти украшения, могла бы менять их каждый день в течение, по крайней мере, нескольких недель.

В другом сундуке лежали мужские украшения: наплечники, поножи, нагрудные пластины, пояса, шейные цепи, перстни и многое другое. Все это также было сделано из золота, с драгоценными камнями, но самую большую ценность имела корона высотою в половину локтя – ее передняя часть представляла собой древо жизни с густой кроной; она была сплошь покрыта крупными бриллиантами, а вершину увенчал черный алмаз величиной в кокосовый орех.

В трех сундуках была сложена золотая посуда: кувшины, чаши, блюда, кубки и затейливые вазы для сладостей и фруктов. Помимо самоцветов, на них была тончайшая резьба и маленькие лаковые картины на эмали, с изображенными на них сказочными и настоящими животными, птицами, растениями и плодами.

Перед сундуком с оружием Ашока задержался надолго, он поглаживал роскошные рукоятки кинжалов, широких сабель и мечей, разглядывал тончайшие лезвия с вырезанными на них мудрыми изречениями, примерялся, как подойдет та или иная сабля к его руке. Одну из них он привесил к своему поясу: ее ножны и рукоять украшали сцены охоты на львов, а глаза животных сияли рубинами.

– Это я возьму себе, – сказал царь, – остальное отвезешь к нам домой. Но не вздумай тащить сундуки в мой дворец, – спрячь их в Старом городе в моем особом хранилище, и пусть сокровища охраняют этот старик и его помощники, что охраняли их здесь. Ты понял?

– Я понял – ты что-то замышляешь, но не понял, что именно? Ты хочешь завоевать мир с помощью этих сокровищ или спасти его? – спросил Питимбар, почесывая за ухом.

– Не твоего ума дело, – отрезал царь.

– Учти, золото еще никого не спасло. Не забывай о верблюдах, которые лезли на крышу, – глуповато прищурившись, сказал Питимбар.

– Что за чушь? Как верблюды могут лезть на крышу? Опять твои дурацкие шутки? – недовольно произнес Ашока.

– Нет просто притча, если позволишь, великий царь, – Питимбар низко склонился перед ним.

– Говори уже, от тебя не отвяжешься, – сказал Ашока.

– Один царь имел обыкновение просить всех, кто появлялся в его царстве, указать ему путь к духовному спасению. Каждый называл свой способ, опираясь либо на священные тексты, либо на высказывания уважаемых людей, и говорил, что именно этот путь и может привести к спасению. И вот, близкому к царю слуге (ну, такому, как я!) пришлось выслушать множество описаний правильного пути, но он понял, что царь не пытается пойти ни по одному из них. Тогда в один прекрасный день, когда царь сидел в тронном зале и, как обычно, вел разговор о правильном пути, слуга вбежал с громким криком. Царь поднялся и спросил, отчего он кричит. Тот ответил, что все дворцовые верблюды карабкаются на крышу дворца, а потом бросаются с нее вниз. Царь спросил, как же верблюды могут влезть на крышу? И слуга ответил, что если царь, утопая в роскоши, мечтает одолеть путь, ведущий к спасению, то нет ничего удивительного и в том, что верблюды карабкаются на крышу, а потом бросаются вниз, – тут Питимбар подпрыгнул и упал на пол.

Царь со своими воинами

 

Ашока усмехнулся:

– Ты неисправим. Не надо читать мне наставления, лучше поезжай и отвези сокровища в сохранности. Возьми с собой тысячу всадников из моего личного отряда.

– Если мы хотим, чтобы весть о сокровищах разлетелась по всей стране, то так, конечно, и надо сделать. Но если мы хотим сохранить тайну, достаточно будет меня и старика с его помощниками, – возразил Питимбар.

– А если на вас нападут по дороге?

– А мы погрузим сундуки в старые телеги, прикроем их тряпьем и пойдем вместе с другими путниками. А если кто спросит, что везем, ответим, что мы старьевщики и собираем всякое барахло. Глядя на меня, разве подумаешь, что я везу какое-нибудь богатство? – Питимбар скривил свою и без того скривленную физиономию.

– Да, ты прав: человек с такой рожей не может обладать сокровищами, – улыбнулся Ашока. – Однако будь осторожен.

– Не беспокойся, великий царь, я довезу сокровища так же бережно, как невесту в брачную ночь, – Питимбар клятвенно приложил руки к груди.

– У тебя была невеста? – удивился Ашока.

– Само собой, нет. Где найти дуру, которая пойдет за такого дурака? Но разве я не знаю, как обращаются с невестами? – весело отвечал Питимбар.

Ашока только вздохнул.

– Поезжай и сделай все по-хорошему.

– А ты? Ты, что, остаешься? – спросил Питимбар.

– Я приеду, когда сочту нужным, – сердито ответил царь.

* * *

После отъезда Питимбара царь отпустил отдыхать всех своих слуг и вернулся в ту же тайную комнату, где недавно стояли сундуки с сокровищами. Здесь его ждал крепкий мужчина средних лет с суровым выражением лица.

– Ты готов, великий царь? – спросил он.

– Да, – решительно ответил Ашока.

– Поклянись, что никто и никогда не узнает о виденном и слышанном тобою сегодня.

– Моего слова достаточно? Я даю слово, – гордо сказал Ашока.

– Твое слово многого стоит, великий царь, – поклонился ему мужчина. – Иди же за мной.

Мужчина провел царя через множество коридоров, несколько раз пришлось спускаться и подниматься по лестнице, местами пригибаться до пола и ползти на четвереньках. Ашока невольно вспомнил рассказ Питимбара о путешествии по дворцовым подвалам и содрогнулся.

Наконец, они вошли в пещеру, которая находилась, видимо, глубоко под землей. Мужчина скинул с себя накидку и остался в багровом одеянии; голова таинственного спутника царя была гладко выбрита, а на лбу нанесена красная точка. Ашока догадался, что это был жрец; в следующее мгновение к жрецу подошли какие-то люди и поклонились ему, он благословил их и приказал зажечь факелы.

Ашока увидел изображение богини Кали. На большом троне сидела худая длинноволосая женщина с четырьмя руками. В верхней левой руке она держала меч, в нижней левой – голову демона. Верхнюю правую руку она выставила ладонью вперед, как бы защищаясь или предостерегая от чего-то, в то время как нижней правой рукой благословляла тех, кто пришел сюда.

Тело богини было темно-синего цвета – цвета бесконечного космоса, а также смерти. Кали была украшена гирляндой из пятидесяти черепов, по числу букв алфавита.

– Каждая буква означает новое перевоплощение человека, – шепнул жрец, – а черепа показывают способность богини Кали освобождать человеческий ум от прихотей бренного тела. Эта гирлянда символизирует мудрость и силу. Чтобы извлечь пользу из вечности, нужно принести в жертву нашу смертную природу.

– Вы приносите Кали человеческие жертвы? – спросил Ашока.

– Это выдумки тех, кто служит демонам и отвергает очищающую силу Кали, – с презрением ответил жрец. – Смотри, как мы славим великую богиню.

Он сделал знак людям, собравшимся в пещере. Они подошли к жрецу и каждому из них он позволил отпить вино из ритуальной чаши и дал горсть риса на маленькой лепешке; затем перед изображением богини зажгли свечи и огонь в большом открытом светильнике. На огонь возложили красные цветы, которые начали тлеть, распространяя ароматный терпкий дым. Голова Ашоки закружилась, истома и блаженство охватило его; как сквозь сон он слышал слова молитвы, обращенной к великой богине Кали с просьбой о заступничестве и покровительстве. Молитва закончилась мелодичным повторяющимся песнопением, Ашока вместе со всеми начал раскачиваться в такт песни и подпевать ей. Ему показалось, что Кали улыбается и зовет его к себе, руки богини простерлись к нему.

…Когда он очнулся, людей в пещере не было, только жрец стоял возле него.

– Понял ли ты, что такое Кали, в чем ее сила? – спросил он царя.

– Не совсем, – отвечал Ашока, потряхивая головой, чтобы избавиться от наваждения.

– Слушай же, как об этом сказано в наших писаниях: «В седые времена злые демоны, враги людей и богов, нашли себе беспощадного вождя Махишу и в жесточайшей битве, длившейся сто лет без передышки, победили богов. И хоть во главе богов стоял сам величайший Индра, все равно они были разбиты и вышвырнуты с небес. Боги исходили в бессильном гневе, их уста извергали языки пламени, и от этого образовалось огромное огненное облако гнева и жажды мщения, повисшее над Вселенной. И вдруг оно обрело формы и из него появилось Кали, богиня мщения. Разгромленные боги отдали Кали все свое оружие, и она вступила в бой с Махиши.

Всюду, где проносилась Кали, лились потоки крови. Наконец, настал черед Махиши – он отчаянно дрался, меняя свои обличья, становился то львом, то слоном, то буйволом, то человеком, но Кали победила его и отсекла ему голову. Боги преклонились перед Кали, а она сказала им: «Всякий раз, когда вам будет грозить опасность, большая беда, взывайте ко мне, и я приду вам на помощь».

Да, она грозна и страшна, но как ей не быть грозной и страшной, если злые демоны, пользуясь беспечностью богов, то и дело грозят уничтожить мир? Кали за все в ответе, и ей лучше знать, в каком виде встречать врага. Кали черна, как гнев, как ярость; она одета в шкуру пантеры, на шее богини ожерелье из черепов. Она – отмщение, но она и заступница; она сострадание и надежда, потому к ней и приходят как к Матери-заступнице. Кали – освободительница, защищающая тех, кто ее знает. Она есть воздух, огонь, вода и земля. Ей ведомы все искусства, она дарит радость Богу-Творцу. Она – чистый дух, полный тьмы.

Не мы придумали этот мир. В нем надо не только родиться, но и выжить, а для этого надо уметь защитить себя и защитить все, что ты любишь».

Понял ли ты теперь? Богиня Кали – отмщение, это зло, которое борется со злом, а значит, творит добро. Она зла для злых, а с ними нельзя справиться с помощью добра. Разрушение, ярость и смерть должны низвергнуть их из мира; демоны, овладевшие миром после изгнания богов, хотели запретить насилие и зло, ибо эти силы угрожали их власти, но Кали было не остановить слащавыми лживыми призывами к всеобщему примирению – как вихрь, как очищающая буря пронеслась она над Вселенной и освободила ее!

Не забывай этого, царь, – если ты примешь нашу веру, вся сила созидательного зла будет на твоей стороне. Мы храним в тайне свой союз, но у нас немало друзей, – все они будут твоими верными слугами, если ты придешь к нам.

– Я подумаю, – сказал Ашока. – Мне о многом надо подумать.

– Твоя воля, царь, – ответил жрец.

* * *

Взяв с собой небольшой отряд, царь Ашока покинул столицу Ориссы. Он проезжал через разоренную страну и везде видел смерть и разрушения. Больше всего его поразили люди: они были озлобленны и ожесточены, – жадно и завистливо смотрели они друг на друга и готовы были отнять последнее у своих ближних. В одной деревушке царь, сжалившись, бросил несколько золотых монет ее голодающим жителям; крестьяне с остервенением набросились на них, отталкивая и избивая своих же односельчан.

– Почему ориссцы такие злые? – спросил Ашока старика, безучастно сидевшего под деревом. В мутных старческих глазах мелькнуло изумление.

– Разве не ты сделал их такими? – спросил он в ответ.

Ашока хлестнул коня и поскакал прочь…

Через три дня пути отряд достиг унылой пустыни у подножья гор. Небо нахмурилось, его заволокли тучи, поднялся ветер. Он завывал все сильнее и сильнее, вздымая песок и колючую траву. Стало трудно дышать, песок забивал рот и нос; в метущейся мгле мерещились странные фигуры.

– Это демоны! – закричали в отряде. – Это дэвы! Глядите, вот он с огромным пузом и головой жабы! А этот похож на огромную змею с ногами! А вон еще один – покрытый шерстью, с острыми когтями на руках и ужасным лицом! А вон те летают, как коршуны; а дальше, смотрите, идут перевернутые вниз головой!.. О, боги, какие вопли они издают! Они ненавидят людей, они пожрут всех нас!

Отряд бросился врассыпную; напрасно Ашока кричал и грозил своим воинам, никто не слушал его. Царь слез с коня, заставил его лечь на землю и укрылся за ним. Укутавшись покрывалом, Ашока скоро потерял счет времени, а потом впал в забытье.

Открыв глаза, царь почувствовал, что задыхается, – песок тяжким грузом сдавливал ему спину. С большим трудом вылез Ашока из своей песчаной могилы и огляделся: его конь был мертв, спутников не было видно. Наступала ночь, становилось невыносимо холодно, – куда было идти, где искать спасения? Вдруг ему почудилось, что вдали мерцает огонь, и Ашока пошел на его свет.

Царь вышел к костру, который горел возле хижины, сложенной из неотесанных камней и кривых толстых веток. Около костра сидел очень худой человек, вся одежда которого состояла из обветшавшей тряпки, обернутой вокруг бедер. Он ничуть не удивился появлению Ашоки и лишь спросил:

– Кто ты?

– Я царь, – коротко ответил Ашока.

– И такое бывает, – сказал человек. – Как ты очутился в пустыне?

– Я заблудился, – по-прежнему коротко отвечал Ашока.

– И это случается, – сказал человек. – Что же, садись к огню.

Усевшись у костра, Ашока спросил:

– А ты кто, и почему живешь здесь?

– Я служитель закона, называемого «кармой».

– Я слышал о нем, царевич Сиддхартха считал этот закон наивысшей мудростью, – сказал Ашока. – А ты как пришел к этому?

– Некоторые постигают мудрость через осмысление, путем глубоких раздумий, но есть и такие, кто постигает мудрость через впечатление. Тысячи умных мыслей могут пройти через голову такого человека, не оставив следа, но мимолетного впечатления бывает достаточно, чтобы постичь мудрость, – отвечал отшельник. – Я из этих людей – мне всегда требовалось впечатление, чтобы постичь мудрость. Так было и с мудростью кармы, мудростью воздаяния. История двух собак заставила меня поверить в воздаяние и принять эту идею как основополагающую в жизни. Хочешь послушать?.. Что же, слушай, но предупреждаю, что волей-неволей мне придется рассказывать о себе, ведь я – одно из главных действующих лиц в этой истории.

По рождению я принадлежу к высшей касте, по роду занятий я был писарем в княжеском дворце, а это, как известно, высокая должность. Впрочем, она не требовала от меня большего труда, поскольку во дворце служило более двухсот писарей. Мне надо было лишь вовремя являться на службу, но если не хотелось, можно было не приходить, – подходящее оправдание всегда находилось.

Здесь Ашока улыбнулся и перебил его:

– Точь-в-точь как мои бездельники.

– Дворцовая жизнь везде одинакова, – кивнул отшельник. – В ней много праздности, а где праздность, там и порок. Собираясь веселой компанией, мы с друзьями часто предавались пьянству и чревоугодию, – ну и, конечно, плотским утехам. В храмах было много жриц любви, – помимо того, обычные женщины готовы были отдаться за небольшую плату, чтобы помочь своей семье. Но я ходил также к ганике, хотя эти посещения были дорогим удовольствием для меня.

– Вот как? Ты знался с ганикой? – удивился Ашока. – Значит, ты достиг больших высот в любви.

– Да, я в полной мере отдал дань богине Лакшми и ее крылатому сыну Каме. Я познал все удовольствия любви, – все без исключения. Ганика обучила меня шестидесяти четырем любовным позициям, но кроме этого были и другие утехи, о которых я промолчу. Однако, странное дело, чем больше я узнавал женщин с телесной стороны, чем изощреннее становились плотские ласки, тем меньше меня тянуло к женщинам вообще. Не подлежит сомнению, что пресыщение и отсутствие границ губительно для любви: ее сила держится на тайне и ограничении, – вот тогда она поистине безмерна.

Самый сильный чувственный восторг я испытал в юности, когда влюбился в девушку, которая жила в соседнем доме. Она была скромна, с ног до головы закутана в покрывало; все что мне удавалось увидеть – ее брови и глаза, да как-то раз смуглую лодыжку, но и этого было достаточно, чтобы во мне вспыхнуло жгучее желание. То что было скрыто под одеждой, еще больше воспаляло воображение, тайные прелести ее тела вызывали непреодолимое влечение. Если бы я мог соединиться с этой девушкой, я умер бы от любви в ее объятиях, – отшельник глубоко вздохнул и задумался. – Хочешь, я прерву на время рассказ о себе, и расскажу тебе историю о любви, – любви трагической и прекрасной?

– Рассказывай, – сказал Ашока. – Я слыхал много таких историй, почему бы не послушать еще одну?

– История эта случилась давно: люди тогда часто воевали между собой и искали всяческие способы, чтобы уничтожить своих врагов, – и чем больше способов убийства придумывали, тем сильнее себя ощущали, – начал рассказывать отшельник. – В конце концов, убийству стали обучать женщин, ведь мужчины привыкли ожидать от них совсем другого и поэтому беззащитны перед женщинами. Одним из способов убийства стал яд; это не новый способ, но женщины-убийцы сами стали ядом для своих жертв. Девушка, предназначенная стать отравительницей, в течение многих лет принимала яд во все больших и больших количествах, пока ее тело не делалось ядовитым. Ей достаточно было поцеловать мужчину, чтобы умертвить его, – и даже близкое дыхание ее было смертельно опасным, ибо пропитана она была ядом растения, которое называют «взгляд дьявола» или аконит.

Не всем девушкам удавалось выжить, приучая себя к акониту, многие погибали в мучениях в начале или середине пути; одна из тех, кто привыкла к яду и сама сделалась ядом, была девушка по имени Белая Лилия, – о ней я и веду мой рассказ^[1].

Устоять перед ней было невозможно, – не было мужчины, который не возжелал бы ее, так она была прекрасна, так умела обольщать. Обученная танцам и музыке, знающая стихи и основы мудрости, умеющая одеться так, чтобы вызвать вожделение, искусно пользующаяся притираниями и мазями, которые придают лицу неотразимое выражение, Белая Лилия могла очаровать любого мужчину.

В отличие от иных женщин-убийц ее не отправляли к врагу под видом беженки или похищенной, не заставляли изображать из себя простую танцовщицу или доступную девушку для удовольствий: Белая Лилия жила во дворце правителя и использовала свои чары, – а вместе с тем приносила смерть, – высоким гостям государя. Ими могли быть враги, приехавшие на переговоры, или союзники, ставшие ненужными, или сановники, сделавшиеся опасными, – все, кто представлял угрозу для ее господина.

Никто не знает, сколько людей она отправила в мир иной, но в конце концов ее настигло возмездие. Она жила, не ведая любви, считая, что любовь это обман, с помощью которого мужчины добиваются женщин, женщины – мужчин, а боги в небесах смеются над людским родом. Ей нельзя было любить, но она и не хотела этого, полагая, что проживет свой век без любви, в достатке и довольствии. Отмщение пришло неожиданно, – гуляя как-то весенним днем по дворцовому саду, Белая Лилия полюбила юношу-садовника.

Они встретились в благоухающем весеннем саду, где юноша был занят работой, которой много у садовников в эту пору. Он не услышал, как подошла девушка, а когда увидел ее, застыл, как вкопанный, – он был сражен ее красотой и сердце его были пронзено любовью. Белая Лилия тоже полюбила его сразу же, с первого взгляда: едва они взглянули друг на друга, как поняли, что небо предназначило им быть вместе.

С этого момента жизнь Белой Лилии превратилась в наслаждение и муку. День и ночь она думала о своем возлюбленном, день и ночь она ждала новых встреч с ним; день и ночь она страдала, понимая, что не может быть с ним близка. Для юноши же все было просто и понятно, – он был готов бежать с Белой Лилией, он не боялся гнева государя; он хотел жениться на ней и верил, что их ждет счастье. Он не понимал лишь одного: почему Белая Лилия так упорно отвергает его ласки, почему она боится поцелуя?

Долго это продолжаться не могло, однажды, обидевшись на нее, он сказал, что Белая Лилия его не любит, и поэтому он решил уйти из дворца. Я погибну без тебя, еще сказал он, но так будет лучше, потому что для меня меньшим мучением будет гибель вдали от тебя, чем когда ты рядом, но отвергаешь мою любовь.

Тогда Белая Лилия не выдержала; расплакавшись впервые в жизни, она отвечала, что напрасно он сомневается в ее любви. Если бы это было возможно, она, невзирая ни на что, стала бы его женой, – но стоит им сблизиться, как юноша умрет; единственный ее поцелуй тут же убьет его. И она рассказала ему свою страшную тайну.

Юноша был потрясен, он ждал чего угодно, но только не этого. Видя его растерянность, Белая Лилия повернулась, чтобы уйти и умереть от тоски в одиночестве, однако юноша схватил ее за руку. «Нам не жить в разлуке, – вскричал он, – ты умрешь без меня, а я без тебя, так дадим волю своей любви! Пусть твой поцелуй убьет меня, но я умру счастливым».

Она пыталась возражать, но он с такой страстью убеждал ее, что Белая Лилия сдалась. Она и сама не могла более противиться любви. Они пошли в беседку в густых зарослях плетистой розы и там познали свое короткое счастье…

Их нашли только на следующий день. На мертвом лице юноши-садовника застыла улыбка; лицо Белой Лилии, напротив, было искажено от муки. Она убила себя точным ударом кинжала в сердце, ее смерть была легкой, – так что мука, запечатлевшаяся на лице Белой Лилии, не была следствием предсмертной агонии.

Богиня Кали и ее служительницы

Когда государю доложили о происшедшем, он вначале не поверил, а после пришел к выводу, что Белая Лилия сошла с ума от аконита, который наполнял ее кровь и проник ей в мозг. Государь распорядился похоронить Белую Лилию на заброшенном кладбище за городом; в ту же яму положили и тело юноши-садовника. Всю эту историю было велено держать в строжайшем секрете, однако слухи о ней распространились среди народа. Кто-то осуждал Белую Лилию и ее возлюбленного, кто-то восторгался ими.

Прошли годы, время стерло могилу с лица земли, и теперь никто не скажет, где похоронены Белая Лилия и бедный юноша.

– Но я отклонился от своего рассказа, – я хотел поведать тебе о двух собаках и воздаянии, – спохватился отшельник. – Прежде, все же, скажу еще об одной женщине, которая имеет некоторое отношение к моей истории. Это была молодая вдова, у которой я поселился: я был ее дальним родственником. Кроме меня в доме жил ее дядя со своей женой. Старик был глух, как пень, и страдал сонливостью – вечно спал где-нибудь в тени. Его жена в молодости была красива, как роза, и стройна, как лань, но к старости обрюзгла, растолстела и стала на редкость безобразной. Верно подметил мудрец: «В природе мерзкая гусеница становится прекрасной бабочкой, но с женщинами – все наоборот».

Несмотря на свое безобразие, она по-прежнему считала себя красавицей; каждое утро подолгу красилась и взбивала свои жидкие волосы, а потом надевала яркие покрывала. Соседи втихомолку посмеивались над ней, но в глаза восхищались, – она принимала это за чистую монету.

Впрочем, старики были безобидны и по-своему добры, чего нельзя было сказать о вдове. Воспылав ко мне страстью, она чуть ли не силою затащила меня в свою постель, а после прозрачно намекала, что была бы не прочь выйти за меня замуж и закатывала мне сцены ревности. Долго я терпел все это, но, в конце концов, ушел от вдовы; из-за нее, а также от пресыщения любовными забавами, я стал испытывать отвращение к женскому обществу. После я понял, что такова была моя судьба: если бы вдова была добра и терпелива, я, возможно, женился бы на ней, стал домохозяином и отцом семейства, – и тогда прощай светлый путь познания!

Итак, первая страсть, которую я испытал, была любовная. Второй страстью стало тщеславие… Да, но где же собаки? – спросишь ты меня. Имей терпение, моя дорога прежде должна пройти через вехи любви, тщеславия и гордыни.

Тщеславие овладело мною, когда, выйдя из молодой поры, я задумался, а что же я собой представляю? Моей жизни могли позавидовать многие, я был в числе избранных, но чем я являюсь сам по себе? Заслужил ли я уважение и почет? А мне очень хотелось уважения и почета, чтобы не сказать – почитания.

На каком же поприще я мог добиться этого? Ответ казался мне очевидным – на поприще искусства. При дворе нашего князя были собраны лучшие поэты, певцы, музыканты, здесь трудились известные зодчие и художники. Мне бы хотелось стать, конечно, зодчим или художником, или, на худой конец, музыкантом, но я не обладал необходимыми знаниями и дарованием для этого. Оставался самый низший из всех видов искусства – литература. Ей может заниматься кто хочет, она доступна, а поэтому ненадежна. Литература – самый недолговечный вид искусства, большинство ее творений умирает раньше своих авторов.