Джеймс Хайнцен
Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953

Источники

Принимаясь за исследование коррупции, историк сталкивается с особыми трудностями, связанными с источниковым материалом. Отдельные люди редко признаются в участии в незаконных делах, в частности в получении взяток. Кроме того, большинство государств считают, что коррупция их порочит, и стараются не слишком предавать ее огласке. Взяточничество издавна считалось позорным в большинстве обществ, и Советский Союз не составлял исключения. До 1991 г. источники для исследования коррупции в позднесталинском СССР в основном исчерпывались интересными порой, но довольно краткими газетными заметками, самими законодательными кодексами, ограниченными узкими рамками, даже если часто толковыми, статьями в специализированной юридической печати и небольшим количеством эмигрантских мемуаров. В данной работе использованы все эти существующие опубликованные источниковые материалы соответствующего периода.

Нехватка источников представляла особую проблему для изучающих послевоенные сталинские годы – самый темный, малоизвестный и трудный для исследования период во всей советской истории. Качество официального материала о преступности и правовой системе после войны стало хуже, чем когда-либо. Внутри Советского Союза сама тема преступности в сталинистском обществе являлась практически табу, что мешало серьезному публичному обсуждению ее причин и масштабов²⁶. Статистика преступности оставалась засекреченной. А достоверные источники, документирующие повседневную жизнь после войны, было почти невозможно найти.

До распада Советского Союза в 1991 г. историки не имели доступа к архивным источникам, которые позволили бы подробно изучать взяточничество и другие формы незаконной «предпринимательской» деятельности «изнутри». После крушения коммунизма и частичного открытия многих ранее закрытых архивов новый материал может помочь нам поднять завесу секретности. У нас есть редкая возможность исследовать взяточничество, используя документацию, извлеченную из архивов режима, который рухнул в известной мере вследствие пропитавшей его коррупции.

В этой книге основной предмет ее рассматривается по большей части через объектив органов уголовной юстиции, милиции и «партийного контроля», которые после войны играли важную роль. Критические материалы находятся в архивных фондах Генеральной прокуратуры СССР, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ). Прокуратура выполняла ведущую функцию в расследовании и преследовании всех видов должностных злоупотреблений. Сражаясь с прегрешениями в собственных рядах, она регулярно составляла обзоры всесоюзной «борьбы со взяточничеством». Фонды Министерства юстиции СССР и Верховного суда СССР (тоже в ГА РФ) содержат протоколы уголовных процессов, свидетельские показания, копии жалоб и заявлений о пересмотре приговоров. Весьма ценной может быть переписка между государственными ведомствами, включая Министерство внутренних дел и органы милиции. В ней затрагиваются щекотливые вопросы, которые никогда не освещались в печати, такие, как расследование дел высокопоставленных судей и других работников, обвиняемых в получении взяток. Исключительные свойства такого материала состоят в том, что некоторые люди, причастные ко схемам взяточничества, говорят о своих действиях под собственным углом зрения. Документация этого типа – нечто редкостное. Подобные документы (хоть и несовершенные, и порой односторонние) позволяют изучить ряд ключевых вопросов, в том числе социальный контекст упомянутой деятельности, ее рационализацию и мотивацию у тех, кто был в ней замешан, конструкцию нарративов о «падших» чиновниках.

Бывший Центральный партийный архив – Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ) – содержит множество богатого материала, включая фонды Секретариата, Политбюро, важнейших отделов и управлений ЦК, например Административного управления (надзиравшего за судебными ведомствами и органами безопасности), Оргбюро и Управления кадров. Среди этой документации – следственные дела, протоколы заседаний и переписка партийных работников с руководством правоохранительных ведомств. Частично доступно также собрание источников из архива Комиссии партийного контроля (КПК) при ЦК – органа, отвечавшего за расследование проступков членов партии, которые обвинялись в нарушениях морального, идеологического или криминального характера. Полезными источниками являются доклады отдела МВД, который отвечал за координацию работы обширной сети секретных осведомителей, занимаясь искоренением экономической преступности (ОБХСС).

* * *

Годы послевоенного сталинизма не знали грандиозных зрелищ, потрясавших эпоху тридцатых – десятилетие показательных процессов, суровых партийных чисток, лихорадочного промышленного строительства, кровавой принудительной коллективизации сельского хозяйства и голода²⁷. В конце войны чистки и охота на троцкистов и прочих «врагов народа» практически затихли (хотя варианты подобных репрессий повторялись на завоеванных и заново оккупированных территориях западных приграничных областей)²⁸. Ввиду отсутствия такого рода драм почти все исследования позднего сталинизма до сравнительно недавнего времени посвящались высокой политике и международным отношениям «холодной войны»: политическим интригам в Кремле, советской политике в отношении Китая и «третьего мира», войне в Корее, военным и идеологическим установкам Сталина касательно Европы²⁹.

Военные аспекты Второй мировой войны давно интересовали историков, но сама война, как правило, рассматривалась ими в отрыве от ее социальных последствий внутри СССР. Несколько важных новых исследований позднего сталинизма бросили вызов такому стандарту, прочно связав указанный период с военной катастрофой. В свою очередь, быстро развилась социальная история этого периода, породив ряд захватывающих произведений³⁰. В последние годы появилось много прекрасных работ о разных аспектах послевоенного общества, хозяйства и восстановления³¹. В некоторых наиболее плодотворных трудах о позднесталинском периоде обсуждение особенностей послевоенной политики соединяется с пониманием общей ситуации внутри страны³². Обычно также историки, если не считать скрупулезных исследований Питера Соломона и Йорама Горлицкого и новаторских интерпретаций советского права, принадлежащих Джону Хазарду и Гарольду Берману, не уделяют послевоенной сталинской правовой системе того внимания, какого она заслуживает³³. И это, как ни парадоксально, несмотря на огромный интерес к летописям Гулага и инструментам полицейских репрессий 1930-х гг.³⁴ Весьма авторитетной остается реконструкция неформальных отношений в сталинской экономической системе, произведенная Джозефом Берлинером в открывшем новые горизонты трактате 1957 г. о руководстве советской промышленности. Анализируя интервью с эмигрантами, Берлинер подметил, что между управленцами, отчаявшимися выполнить нереалистичные планы, вызрели тайные взаимоотношения. В атмосфере хаоса руководители предприятий в СССР сталинской эпохи, пользуясь личными связями, продавали и обменивали излишки оборудования и материалов, раздували статистику и совершали другие сомнительные (хотя обычно не прямо противозаконные) действия³⁵. Одна из главных заслуг Берлинера состоит в том, что он показал: подобная деятельность представляла собой попытки «предпринимательства» со стороны управленцев в типичном для плановой экономики состоянии хронической неразберихи. В отличие от данной работы, исследование Берлинера сконцентрировано не на корыстных преступлениях должностных лиц, таких, как прямое воровство, взяточничество, растраты, а на действиях «в пользу производства» (о которых его интервьюируемые, несомненно, говорили охотнее).

В классическом труде о советской нелегальной («второй») экономике и ее отношениях с «клептократией» брежневской эпохи Грегори Гроссман в конце 1970-х гг. отметил большую вероятность «тесной органической связи между политико-административной властью, с одной стороны, и весьма развитым миром нелегальной экономической деятельности, с другой»³⁶. После войны должностные лица тоже порой были глубоко втянуты в дела черных рынков, защищали эти связи и получали от них выгоду, хотя и осуждали их. Взятка, как показывает данное исследование, служила существенным элементом второй экономики в период позднего сталинизма (и осталась таковым в последующие десятилетия).

Эта книга идет дальше интереса к неофициальным отношениям в экономике, разъясняя, как теневые рынки действовали также в кабинетах государственной администрации³⁷. Незаконные рыночные механизмы проникали в государственную бюрократию вне экономической сферы, в том числе в правовую систему, обеспечивая возможность сделок между рядовыми советскими гражданами и должностными лицами. Советские люди могли получить официальные льготы за взятку на теневых «рынках», работавших в госучреждениях, так же как тайком приобретали необходимые товары и услуги, минуя разрешенные каналы³⁸.

Главы

Часть I охватывает две первые главы книги. В главе 1 утверждается, что критическим поворотным моментом в развитии моделей взяточничества, типичных для поздней советской эпохи, стала Вторая мировая война с ее последствиями. Экстраординарная разруха военных и первых послевоенных лет сделала более вероятными тайные контакты между советскими людьми и местными представителями администрации. Перемещение населения, бедность, гигантская нехватка жилья, продовольствия и транспорта, новые трудности, обременявшие правовую систему, провалы в распределении – все это создавало условия, соблазнявшие должностных лиц воспользоваться своим служебным положением. Взяточничество в равной мере смазывало механизмы как официальной, так и неофициальной экономики, помогая системе функционировать. Конечно, это не значит, что все люди участвовали в таких делах или что вся система была целиком коррумпирована. Кто же все-таки участвовал, почему и с какой целью? (Ввиду тайного характера операций со взятками определить в абсолютных цифрах число предложенных и полученных взяток, разумеется, ни в какой системе невозможно, так же как ни в какой стране нельзя выяснить полные масштабы черного рынка или другой нелегальной экономической деятельности.)

В главе 2 фокус внимания смещается в сторону взяточничества среди работников правоохранительных и судебных органов. Огромное число арестов за неполитические преступления и наплыв подобных дел в суды образуют контекст для роста «дилерства» в перегруженных судебных ведомствах. Аресты порождали протесты и жалобы. Сам объем работы создавал для судей и прокуроров возможность принимать незаконные подношения в обмен на смягчение приговоров или пересмотр решений, если они были готовы рискнуть. В этом смысле крутые сталинские меры по борьбе с хищениями «социалистической собственности», спекуляцией и другими экономическими и имущественными преступлениями неожиданно расширили перспективы предложения и получения взяток. Многие жалобщики и просители, утратив доверие к официальным каналам, обращались к потенциально опасным сделкам с должностными лицами³⁹.

В части II, в главах 3 и 4, мы переходим к анализу народных представлений о взяточничестве, вписывая эту практику в русло традиции подношений чиновникам. В главе 3 говорится, что продуктивно рассматривать взяточничество как своего рода переговоры, обусловленные личными и коллективными ценностями, а не просто гнусные деяния, осуждаемые с точки зрения морали. В таком свете сфера деятельности, именуемой «взяточничеством», в данном исследовании не ограничивается исключительно определениями советского уголовного кодекса, распространяясь также на взгляды, обычаи, социальные обязательства и практики просителей и должностных лиц⁴⁰. В указанной главе освещаются повседневные взаимодействия на микроуровне. Как люди решались давать взятки? Какого рода доводы приводили они при переговорах? И как просители и должностные лица оправдывали свое поведение в качестве взяткодателей и взяткополучателей? В этом контексте в главе 4 внимательно изучается дело грузинского судьи Верховного суда СССР Л. К. Чичуа, арестованного за получение взяток в 1949 г. История Чичуа проливает свет на спорные понятия дарения, взяточничества и социального взаимообмена. Здесь также вводится понятие «культурного брокера» как ключевой фигуры в советских судах. Культурными брокерами служили лица, знакомые и с правовой системой, и с местными традициями и практиками, которые преуспевали, лавируя между первым и вторым, договариваясь о сделках, наводя мосты через культурные разрывы.

Четыре главы части III посвящены некоторым аспектам непоследовательных попыток сталинского государства бороться со взяточничеством в советском обществе. Как показано в главе 5, среди руководства правоохранительных и партийных органов с середины 1943 г. и в последующие годы все сильнее нарастала тревога из-за распространения взяточничества. Одна из послевоенных «кампаний» провозгласила целью искоренение этого порока из советской действительности. Почему взятки вызывали такое беспокойство? Власти выражали опасение, что их существование может подорвать в глазах населения легитимность государственных институтов и в конечном счете самого режима. Движение против взяточничества было развернуто в 1946 г. и переживало периодические (хоть и недолгие) всплески еще шесть лет; главной, но не единственной мишенью служила коррупция в судах и прокуратурах. Впрочем, на практике эта «кампания» грешила серьезными изъянами, не в последнюю очередь потому, что проводилась в строгой тайне. Почему власти так вяло преследовали взяточничество и не решались допустить публичное обсуждение проблемы? Анализ внутриаппаратных дискуссий по поводу послевоенной «борьбы со взяточничеством» позволяет ознакомиться с официальным отношением к этому преступлению и сомнениями, мешавшими партийным и судебным ведомствам энергично принимать против него меры. В главе 6 говорится о широкой сети тайных осведомителей, на которую в период от начала Второй мировой войны и до смерти Сталина опирался советский режим в своих усилиях остановить настоящую «эпидемию» преступлений против государственной собственности и социалистического хозяйства. Наряду с обычной милицейской работой, эта сеть являлась основным инструментом разоблачения коррупционной деятельности советских должностных лиц. В чем была ее сила и ее слабость?

О громком скандале в связи со взятками в советских верховных судах, одном из крупнейших коррупционных дел сталинского периода, идет речь в главах 7 и 8. Практически неизвестная серия разбирательств закончилась осуждением за взяточничество дюжины с лишним ведущих судей страны и сотен других людей. В этих финальных главах подробно описывается ход расследования «Дела верховных судов», как я его называю, от начала в 1947 г. до последнего судебного процесса в 1952 г. Прокуратура предъявила обвинение высокопоставленным судьям верховных судов СССР, РСФСР, УССР и Грузинской ССР, Московского городского суда, а также судьям, работавшим в некоторых других важных региональных судах. Следствие велось в обстановке полной секретности; ни обвинения, ни соответствующие процессы ни словом не упоминались в печати⁴¹. Анализ этих дел соединяет изучение сталинской высокой политики и знакомство с построением нарратива о коррупции и девиантности, а также репрессиями в судебном аппарате после войны. Эти дела никогда еще не становились предметом углубленного исследования. Что же может преследование видных юристов сказать нам о политике борьбы с коррупцией и методах режима в период позднего сталинизма?

Часть I

1. Картина взяточничества и коррупции под сенью сталинизма

По окончании Второй мировой войны Советский Союз мало походил на победителя. Разоренная почти четырьмя годами невероятных испытаний страна была истощена, люди обнищали и нередко голодали. До 27 млн чел., по большей части некомбатантов, погибли, оставив миллионы сирот. Еще миллионы остались без крова. Война сделала 2 млн чел. инвалидами. Еще до нацистского вторжения продовольствия, потребительских товаров и жилья не хватало, они отличались плохим качеством и распределялись неравномерно. Невзирая на быструю модернизацию тяжелой промышленности, уровень жизни в 1930-е гг. резко снизился. Неурожай, случившийся в 1946 г., вызвал в важных сельскохозяйственных регионах голод, который продолжался до 1948 г. и, по самым оптимистичным оценкам, унес жизни 1-2 млн чел.¹ Почти все остальное население страдало от недоедания и болезней.

В таких послевоенных декорациях на всех уровнях общества и экономической жизни обнаруживались многие виды коррупции. Государственные служащие в гражданском обществе самыми разными способами действовали как неофициальные предприниматели, используя свое положение для махинаций и обогащения за государственный счет. Работая в структурах (и обходя правила) плановой экономики, они присваивали и перепродавали государственную собственность, растрачивали фонды, торговали привилегиями, должностями, дефицитными или ценными товарами и заключали сделки, предполагавшие взятки. Некоторые опирались на неформальные сети знакомств и патронажа для прикрытия подозрительной деятельности либо получения материалов, необходимых для бесперебойной работы и выполнения нереалистичных планов. Тем самым должностные лица подставляли себя под обвинения во взяточничестве, растрате, спекуляции дефицитными товарами, злоупотреблении служебным положением и других нарушениях уголовного кодекса. Многие типы деятельности, которую центральные власти клеймили как коррупцию, были прочно вплетены в ткань советской жизни на всех уровнях на протяжении сталинского периода (и в дальнейшем).

Еще до конца Великой Отечественной войны (как называли Вторую мировую войну в СССР) компартия и советские государственные органы объявили различные формы коррупции одной из главных проблем и декретировали новые меры по борьбе с ростом взяточничества и других должностных преступлений. Они также предприняли усилия по пресечению хищений государственной собственности и наживы на дефицитной продукции – ее приобретения и перепродажи, получивших наименование «спекуляции». Эта глава начинается с краткого обзора практик неформального взаимообмена, включающих незаконный обмен между чиновниками и гражданами, в последние годы царской России и первые десятилетия советской власти. Затем мы перейдем к рассмотрению основных видов должностной коррупции в послевоенную сталинскую эпоху, прежде чем приступить к более глубокому изучению главной темы данной книги – взятки. В большинстве глав использованы недавно рассекреченные архивные документы для исследования тех гибридов взяточничества, которые почти никогда не обсуждались публично, но были самыми распространенными и самыми значимыми в период послевоенного сталинизма.

«На что ж привешены нам руки?»: Практики взяточничества в конце эпохи царизма и в ранние советские годы

Не советский режим, конечно, изобрел взяточничество и ввел его в обиход на территории Российской империи². Наверняка никого не удивит, что практики, получившие ярлык взяточничества в Советском Союзе, имели прецеденты при царизме. Один из самых главных – обычай «кормления от дел» (или просто «кормления»), благодаря которому настоящая армия чиновников дополняла маленькие оклады, принимая от населения подарки в обмен на услуги³. Чиновники ждали от просителей, обращавшихся к ним за помощью, бутылки водки, продуктов, банки меда или еще какого-нибудь дара. В работе о крепостничестве в Тамбовской губернии начала XIX в. Стивен Хок описывает систему взимания денежных подарков сборщиками податей, которую можно считать общепринятым вымогательством взяток у крестьянского населения. Прежде чем уплатить подати, человек должен был предложить деньги или что-то натурой целой своре бюрократов. Полицейские чины тоже брали взятки в качестве довеска к нищенским окладам⁴. Крестьяне несли бюрократам яйца, бумагу, свечи, чтобы облегчить себе контакты с представителями государства, часто предъявлявшими необоснованные и обременительные требования. Говоря словами Нэнси Шилдс Коллман, писавшей о более раннем периоде, «дарение имело цель обоюдной выгоды, понятную всем»⁵.

Эти традиции обмена подарками еще больше размывали вечно неясную границу между коррупционными и некоррупционными актами в глазах закона, чиновничества и самого населения. Одни, например, видели в кормлении определенный тип принуждения, тогда как другие – легитимный способ получения чиновниками вознаграждения за оказываемые услуги⁶. Некоторые люди считали свои подарки чиновникам недобровольными, данью своего рода вымогательству. Другие имели причины подносить дары добровольно, рассматривая их как абсолютно приемлемые «знаки благодарности», обещавшие беспроблемные отношения в будущем. Применение определения «коррупционный» к подобным деяниям зависело от местных обычаев, прецедентов и конкретных обстоятельств.

Практика «кормления» выполняла в российском обществе несколько функций. Прежде всего она обеспечивала дополнительный доход низшему чиновничеству. Подарки представителям местных властей также позволяли отдельным людям продираться сквозь бесконечный лабиринт законов, предписаний и правил имперской администрации, устанавливая между государственным служащим и подданным персонализированные отношения, основанные на взаимности. Зная о прискорбно маленьком жалованье местного чиновничества, некоторые сочувствовали неимущим чиновникам, пытающимся повысить жалкие доходы, и терпимо относились к неофициальным подаркам. Иной раз высшие власти попросту понимали, что лишенные возможности кормиться от местного населения чиновники могут прибегнуть к еще менее допустимым способам заработка. Например, киевский губернатор И. И. Фундуклей знал, что крупные землевладельцы приплачивают местной полиции. Но губернатор не пресекал такую практику, рассуждая, что если полицейские не будут брать денег у помещиков, то станут принимать взятки от местных воров⁷.

Еще одну практику царской бюрократии можно считать прецедентом для некоторых видов взяточничества в советских учреждениях. Подношения – преподнесение желаемых даров начальству в той или иной организации ради продвижения по службе или гарантированного сохранения за собой должности. Строгая иерархия – с вертикальными, жестко закостеневшими административными лестницами – стимулировала тех, кто занимал низшие ступени, платить вышестоящим в пирамиде власти.

Практики «кормления» и «подношений» превосходно сочетались, подкрепляя друг друга. Низшие чиновники обирали население, скрашивая себе тем самым обязанность подношений собственным начальникам. Такие отношения образовывали настоящую «пищевую цепочку»: вышестоящие кормились от нижестоящих в бюрократическом аппарате, а те, в свою очередь, от населения. Эту-то пищевую цепочку – зависимость простых людей в их повседневных нуждах от платы (порой добровольной) алчным государственным чиновникам и дальнейшие выплаты последних представителям более высоких ступеней иерархии (возможно, еще более корыстным) – позже пытались разорвать советские революционеры.

Почему взятки были так распространены в царской России? Жалованье низшего чиновничества оставалось довольно маленьким, порой ниже прожиточного минимума. Низкие доходы давали бюрократам стимул «кормиться» от населения. Однако только маленькое жалованье не может объяснить повсеместное взяточничество, которое существовало даже среди сравнительно высокооплачиваемых правительственных элит⁸. Наверняка играли свою роль плохое образование и недостаточная профессиональная подготовка. Молодых, неопытных людей назначали на административные посты в провинции, где они, либо не ведая профессиональной этики, либо не желая руководствоваться чувством профессиональной ответственности, смотрели на свою должность как на возможность для обогащения. Не зная – или не уважая – законов, многие чиновники не считали зазорным взимать плату за выполнение своей работы. Сложные и противоречивые правила, персонализация отношений, скверная подготовка полиции, судей и других служащих, чудовищная волокита в административной и судебной системах также предоставляли плодородную почву для распространения сомнительных практик⁹. Все эти факторы почти с такой же силой действовали в советских бюрократических аппаратах.

Ричард Уортман подробно проанализировал развитие в XIX в. российского «правового сознания», которое возникло с ростом уровня юридического образования и подготовки юристов и правоведов. Это сознание в первую очередь наблюдалось на высших уровнях юридической администрации и вызвало некоторое повышение этической ответственности среди работников суда и прокуратуры¹⁰. Тем не менее реформы середины столетия и изменения в менталитете некоторых чиновников не смогли уничтожить приверженность к традиционной практике обмена дарами между гражданскими лицами и чиновниками. Не способствовали они, как указывает Уортман, и возрастанию уважения к закону в массе чиновничества. По словам Катрионы Келли, в конце XIX в. социальная и правовая терпимость к подаркам чиновникам была широко распространена¹¹. Взяточничество так глубоко укоренилось в ряде аппаратов, что проверки зачастую вскрывали зараженность им всей службы; упразднялись целые конторы, закрывались целые департаменты¹². (Об имперских законах о взяточничестве пойдет речь в главе 3.)

Большинство представителей российской литературной и политической интеллигенции возмущались, по их мнению, повальной правительственной коррупцией, взращенной и пестуемой прогнившим самодержавием, которое использовало правовые институты как орудие господства; они бичевали ее с безудержной яростью. Журналист и литературный критик А. И. Герцен выступал в своем журнале «Колокол» с гневными инвективами в адрес отдельных бюрократов, о взяточничестве, растратах и прочих грязных делишках которых ему становилось известно, зачастую от анонимов. Он разоблачал жульничество, нравственную низость, угодничество бюрократов и другие изъяны правосудия (нередко публикуя документы). Бюрократы, говорил он, подкуплены самодержавием: «Люди, берущие взятки, никогда не бунтуют»¹³.

Русская литература XIX в. представляет собой богатый источник образов царских служащих-взяточников наряду со смешными и презрительными зарисовками досадных, часто нелепых взаимодействий российских подданных с продажными чиновниками, как правило, демонстрирующими жадность и леность последних. Портреты провинциальных должностных лиц – беззастенчивых корыстолюбцев у Н. В. Гоголя, А. П. Чехова, М. Е. Салтыкова-Щедрина не подвластны времени. Запрещенная цензурой комедия В. В. Капниста под названием «Ябеда» содержит бессмертные строки, которые поет главный герой, бюрократ: «Бери, большой тут нет науки, // Бери, что только можно взять. // На что ж привешены нам руки, // Как не на то, чтоб брать?»¹⁴

Стереотипы относительно особенно коррумпированных российских функционеров главным образом родились вследствие борьбы между недовольной интеллигенцией и самоуправно репрессивной бюрократией¹⁵. Судьи, судебные клерки и полицейские офицеры, травившие и преследовавшие писателей и общественных деятелей, служили мишенями самых ожесточенных нападок, наиболее памятных по произведениям Гоголя. Либеральные критики самодержавия также порицали продажного мелкого чиновника как символ российской отсталости. Мало найдется свидетельств того, что российские бюрократы как группа были значительно более коррумпированы, чем бюрократы на таких же должностях в других европейских странах. Идеальная веберовская бюрократия с ее абсолютно честным, беспристрастным и профессиональным чиновничеством так и осталась идеалом. Разумеется, коррупция среди российских бюрократов существовала, и кое-кто относился к ней снисходительно, невзирая на старания реформаторов побороть ее. Но невозможно показать особую коррумпированность российского чиновничества. Правда, однако, что обычай требовать подарки в обмен на услуги (и попытки состоятельных элит и деловых людей откупаться от чиновников) вызывал особо злую критику со стороны революционеров, вознамерившихся уничтожить царизм.