Джейд Дэвлин
Трудовые будни барышни-попаданки 4
Глава 8
М-да. Ставить столь высокопоставленных лиц в такое неприятное положение мне еще не приходилось. Что же делать-то? Хотя бы остановиться в пяти шагах от куста и глядеть на три стороны света, избегая четвертой…
– И его благородие ребячиться удумали? – донесся голос запыхавшейся Павловны, наконец-то доковылявшей до места происшествия. – Ох, говорила же, до добра не доведет! Порт… простите, ваше благородие, бруки порвались?
Павлуша пробовал уточнить, что это «его превосходительство», но старой нянюшке было не до титульных тонкостей.
– Дуй, пострел, в дом, неси набор игольный да ниточный! Куда, шельмец?! Побьешься! Господи, сладу нет!
Не замечая воркотни, Павлуша подхватил самокат, оттолкнулся и помчался к особняку.
Еще минуту назад царевичи глядели обиженно и гневно, Михаил – с аллеи, Николай – из-за куста, но теперь они смотрели на удалявшегося Павлушу как на невиданный аттракцион.
– Рысь! – возбужденно сказал Михаил Павлович. – Нет, не всякий жеребец такую рысь даст!
Я поняла, что они говорят не о лесной кошке, а об одном из основных кавалерийских аллюров – скорость до 15 километров в час или больше. Понимаю царственных юношей: они впервые в жизни увидели человека, который передвигался столь шустро, не будучи в седле.
– Для курьерской службы хорошо, – заметил из-за куста Николай Павлович. – Дороги, конечно, ровные нужны, ну, в городах это не беда. Важные вести по-прежнему фельдъегерям доверять, а вот что попроще – мальчишек можно использовать, из солдатских детей. И на овес меньше траты.
– Так это летом просто, а ежели наметет? – возразил брат. А я еле сдержала смех, вспомнив споры, памятные по прежней жизни: надо ли делать велодорожки в наших северных городах…
* * *
Лизонька и компания удалились играть на берег пруда. Павловна приглядывала за ними, а я, тоже повернувшись спиной к кустам, участвовала в дискуссии о курьерской службе. Перешла к телеграфу, принялась доказывать, что его электрическая разновидность рано или поздно вытеснит любую другую – например, оптический телеграф. Как и прежде, приходилось постоянно сдерживаться от смеха или негодования – уж очень наивно-уверенными были аргументы царевичей.
Да столь ли наивными? Оптический телеграф, в первую очередь распространенный в эти дни телеграф Шаппа, понятен в действии и не требует новых производств. А вот электрический телеграф нуждается в создании электропромышленности – нужны особые провода. Пожалуй, лучший аргумент – когда протяну такую линию из Новой Славянки в свою питерскую контору и передам сигнал.
Диспут не закончился, когда примчался Павлуша с большой сумкой. Не прошло и десяти минут, как Павловна, присев на соседнюю скамейку, починила царские брюки.
– Вы, ваше генеральское благородие, отдайте мастеру их перешить, я-то так, на живую нитку прихватила, – оправдывалась старушка.
Между тем от ворот спешил некий придворный чин. Пренебрегая старым анекдотом, что бегущие люди такого ранга вызывают смех или панику, он с ходу поклонился мне, подскочил к великим князьям и стал шептать что-то умоляющим тоном.
– Увы, госпожа Шторм, – с искренним вздохом заметил Николай Павлович, – сегодняшнее наше знакомство с вашими механическими диковинками завершено. В город нас доставит не пироскаф, а карета. Благодарю за прием. Мы много интересного увидели, вы – важное услышали.
Важное услышала… Это, верно, про расследование Михаила Федоровича. Все самокатное веселье будто ветром сдуло.
Между тем Николай Павлович обратился к Павлуше:
– Откуда ты такой, малый не промах?
– Второй год у Эммы Марковны учусь техническому делу, – ответил мальчик и, понимая, что такой информации недостаточно, добавил: – Сын фейерверкера.
– Унтерский сын, значит? – уточнил царевич, а Павлуша смущенно кивнул. – Почему не кантонист? Ладно, чего спрашивать. В Первый кадетский корпус тебя зачислить нелегко станет, да мне посильно. Будешь рад?
– Был бы рад, – твердо ответил Павлуша, – да обещался Эмме Марковне у нее учиться.
– Похвальная верность, – заметил Михаил Павлович, – только вот с каким чином у Эммы Марковны выпустишься?
– Ваши имп… Ваши превосходительства, будьте любезны… – едва не плача проговорил придворный, чуть ли не изображая бег на месте в направлении ворот.
Я тепло простилась с царевичами, будто не получила два холодных душа за пару минут. И проблемы моего упрямого мужа. И проблема всех моих учеников, о которой я старалась не думать… Ладно, все проблемы решались, решатся и эти.
Мы направились домой под аккомпанемент доброго ворчания Павловны. Павлуша как ни в чем не бывало шел в окружении сынишек и юных гостей, показывал Алеше, как можно разогнаться на самокате и как надо тормозить и соскакивать. Лизонька отстала, показала, чтобы отстала и я.
– Маменька, – сказала она, понизив голос, – ты знаешь, что рисовал младший ца… младший гость?
– Нет, милая, – ответила я, мысленно поблагодарив дочку, что она не разоблачила прилюдно инкогнито визитеров, хотя все прекрасно знала.
– Маменька, а почему Алешка третий раз катается подряд?! – крикнул подбежавший Сашка, и дочка замолкла. Видимо, рисунок Михаила Павловича тоже был тайной.
* * *
Путь до усадьбы был недолог, к тому же меня постоянно отвлекали, и не только дети с самокатом. Из дома явился посыльный с докладом о новых гостях, а из конторы – секретарь с донесением от моего самарского представителя: появилась возможность купить большую партию пшеницы с хорошей скидкой. Ответить следовало поскорее, а значит, и обдумать немедленно.
До ледостава это зерно в Питер не попадет. Следует построить дополнительное зернохранилище в Нижнем и наконец-то приступить к проектированию настоящего элеватора. При нынешнем хранении 10–15 процентов взопреет и будет потеряно. Впрочем, нет – своевременно изъято для спиртового завода.
По карману ли мне эта история? Я в очередной раз провела мысленную финансовую экспресс-ревизию. Сейчас у меня примерно свободный миллион золотом. Возможность увеличить эту сумму, вынимая деньги из запланированных проектов или взяв кредиты, я даже не рассматривала. Значит, по карману. Ну и заодно окинула внутренним взглядом всю свою промышленно-торговую империю.
Как настоящая помещица, начну с продовольствия. Торгую и тем, что произвожу, и тем, чем закупаю. Тем же зерном, например. Все свои усадебные наработки, связанные с хранением урожая, я применила и на складах в Нижнем и Питере. Пришлось повозиться, чтобы пшеница и ячмень оставались сухими и не поеденными мучным хрущаком или зерновой молью. Зато уже года четыре, как мое имя стало брендом. Для трейдеров-германцев «Вейзеншторм» – пшеница моего имени – является товаром, не нуждающимся в сортировке и немедленной обработке; я продаю за границу зерно, а не личинки вредителей.
Консервы сейчас входят в моду, например, тот самый суп, который «прямо на пароходе приехал из Парижа». Насчет пара из-под крышки Хлестаков привирал, но вообще-то он предсказал банки с самоподогревом. Штука простая: двойное дно, негашеная известь, вода. Повернул ключ – поел горячего. Пока что такая новация принесла мне больше славы, чем денег, да и то в узких кругах. Поэтому выпускаю простые мясные консервы, например, для флотских экипажей. Металл дороговат, банки по полпуда.
Увы, я сразу же столкнулась с непростой социальной реальностью. Первая партия консервов была принята без претензий, во второй якобы оказались две дырявые банки. Правда, предъявлять их мне провиантские чиновники не стали, сказав, что выкинули сразу.
– Вот жуки, без фантазии! – возмутился муж, узнав об этом. – Даже не додумались соврать, что банки вздулись!
Пришлось вспомнить, как в мое время производители обхаживают мерчандайзеров, и провиантский «жук» получил от меня корзину с моими уникальными настойками, зефирками, чаем и консервную банку с икрой.
– Вот благолепие какое, – передали мне реакцию негодника. – От другого желал бы барашка в бумажке, а от госпожи Эммы Марковны – только деликатные плоды ее трудов.
С икрой в банках наметилась другая проблема, психологическая. Когда икру продают бочонком, купчина всегда велит открыть крышку, попробует сверху, да еще, засучив рукав, запустит в середину свою немозолистую пятерню, чтобы оттуда взять пробу. Поэтому икру я консервировала в емкости по два фунта, чтобы одну банку из партии мог открыть и попробовать приемщик. А потом додумалась до стеклянных банок – пусть товар будет нагляден. Впрочем, к тому времени на меня работала и репутация.
Не оставляла я и ароматные чаи, и кондитерские изделия. Увы, надежды первого года оправдались лишь наполовину. Да, я вмешалась своей нежной ручкой в мировую историю: теперь сладкую вату продают на ярмарках от Бергена до Буэнос-Айреса, а зефирками на Пасху украшают куличи и кексы даже бедняки. Но всемирной монополисткой я стала не больше, чем Пончик, научивший лунатиков солить пищу. Да и с доходами от привилегий и патентов вышло туго. В некоторых странах, например Британии, суды признавали, что тамошние негоцианты изобрели эти же товары раньше меня, а в других обходились и без юридической щепетильности. Некоторые вкусности, внедренные мною, уже стали поступать в Россию из Франции, с легендой, что их впервые подали за столом Людовика-незнамо-какого.
Увы, несть пророка в отечестве своем. Поэтому моя кондитерка и пахучий чай держались лишь на личном бренде: в отличие от залежалых французских зефирок, я качество гарантировала. Мой товарный знак – буквы EOSt, Эмма Орлова-Шторм, и нарисованная сверху голубка, в честь имения, – был известен от Архангельска до Каира и от Нерчинска до Нью-Йорка.
Ну и шоколад, конечно же, шоколад! Куда без него. Но об этом позже и подробнее, больно занятная вышла с ним история.
Кроме продовольствия, было много всего прочего. Но за этими размышлениями я уже дошла до особняка. Пора из промышленницы и финансистки превращаться в хлебосольную феодальную хозяйку. Что, кстати, очень и очень непросто.
Глава 9
Рассуждая о своей коммерческой империи – чего прибедняться, не такой и маленькой, – я постоянно вспоминала анекдот про интервью миллиардера.
– В детстве я купил десять яблок за доллар и продал в розницу, заработал два доллара. Потом я купил двадцать яблок и продал за четыре доллара. Потом…
– Вы купили сорок яблок?
– Нет, умер дядя-миллионер и оставил мне наследство, а потом я стал миллиардером.
Вот уж не знала, что стану героиней этого анекдота, когда перенесусь в XIX столетие. Около года я выживала, что-то зарабатывала, тотчас же тратила, вернее, вкладывала в новые производственные проекты. Маленькой Лизоньке купила попугая на ярмарке… пожалуй, единственный предмет роскоши. А потом получила наследство от дальнего родственника первого мужа.
Наследство далось с борьбой и волнениями – оказалось, что именно с ним была связана вся криминальная паутина, что свивалась вокруг меня едва ли не со второго месяца моего пребывания в скромной усадьбе Голубки. Из-за него я пережила самые страшные дни новой жизни. Зато награда оказалась и большой, и разнообразной: и деньги в банке, и владения в разных губерниях, и особняк в Москве, счастливо уцелевший в пожаре 1812 года. Все мои нынешние заводы-пароходы, проекты элеваторов-экскаваторов – отсюда.
Однако наследство оказалось с социально-родственным обременением. Пока я была мелкой помещицей, мне приходилось терпеть визиты таких же соседей-помещиков, чуть скромней или чуть богаче. Когда же богатство сделало меня дамой высшего света, пришлось вести светскую жизнь. Муха-Цокотуха, купившая самовар, могла бы и не звать гостей – сами бы явились букашки-таракашки.
Впрочем, я, еще не вступив в большое наследство, пришла к выводу, что светской жизнью пренебрегать не следует. Во-первых, такое общение идеально для знакомств и контактов. Можно обзавестись коммерческой агентурой, которая вовремя узнает, что такой-то князь разорился и готов поскорее продать полотняный завод, но иногда полезно подтвердить эти данные в светской болтовне. И уж точно не всякий агент вызнает, что казенные чугунолитейные заводы в Олонецкой губернии работают в убыток, поэтому правительство будет радо продать парочку из них.
Во-вторых, что еще важнее, социальная репутация. Без нее от любых серьезных проектов, связанных с взаимодействием с высшей властью, придется отказаться. Я знала, что за первый год стяжала репутацию чудачки, сумасбродки, оригиналки, а получив наследство – еще и выскочки. От существительных никуда не деться, но можно позаботиться о прилагательных. Стать интересной чудачкой, учтивой и гостеприимной сумасбродкой, доброй, приветливой и щедрой выскочкой.
Правда, и в моем гостеприимстве были свои чудачества. Так, еще в Москве я отказалась от двух важнейших составляющих тогдашнего модного светского вечера: балов и карт. Бал – история очень дорогая, да и конфликтогенная, вплоть до обмороков и дуэлей. По этой же причине в доме не водилось карт – шулера-аристократа без скандала не выставишь, проще лишить его смысла переступать порог. Да и проигравшиеся бедолаги чаще вспоминали не того, в чей карман перешли последние мятые ассигнации и долговые расписки, а того, в чьем доме произошла эта неприятность.
Поэтому из игр – шашки, шахматы, нарды, бильярд. Тоже не без азарта, но хотя бы без карточной репутации. Еще в Москве я сделала простейшую настолку для Лизоньки – приложение к урокам географии о путешествии Марко Поло из Венеции в Китай. Игровую карту рисовали вместе: на этом квадрате – ограблен разбойниками, там – продал товар с выгодой и так далее. Пару раз при гостях в «Марко Поло» играли дети, потом взрослые стали подсаживаться, потом – вытеснять детей. А однажды игру кто-то похитил, у меня же при переезде в Петербург так и не хватило времени ее воссоздать.
Гостей полагается угощать. Вот в этом я постаралась. У меня были неплохие наработки еще со времен Голубков, и тогда же сложились принципы праздничного меню. Блюда должны быть не роскошны, легки и оригинальны. Механические миксеры и мясорубки в помощь. Плюс множество фуршетных хитростей – шпажки, канапе и тому подобное.
Причем вкусно приготовить – половина дела. Еще надо правильно назвать. Например, беру обычную свеклу с некоторым количеством вспомогательных овощей, орехов и приправ. Betteraves à la polonaise – «свекла по-польски» – на самом деле обычная свекольная икра, ну, конечно, с набором пряных трав и оформленная под разных зверушек. Pâté de betterave aux noix – свекольный паштет с орехами, или пхали из свеклы, хорошо помню по прежней жизни.
Кстати, наполовину вегетарианское меню работает и на мою религиозную репутацию. Спросите, почему столько великопостных блюд? Я всегда жду к столу боголюбивых чернецов и черниц из самых знаменитых обителей с самыми строгими обетами. Из уважения к хозяйке они дадут себе послабление на елей – постное масло, но не угощать же их скоромным?
Между прочим, хотя иные гости и посмеивались, что от моих угощений можно замычать и заблеять, очень часто они тянулись именно к вегетарианским вкусностям. Просили положить побольше navets cuits dans la grille – репы с гриля. Вот уж действительно проще пареной репы, только с непривычным соусом à la japonaise – соусом терияки, созданным мною путем долгих кухонных экспериментов. Еще присылали ко мне поваров с просьбой поделиться рецептами особо запомнившихся блюд. Я уже начала изготавливать кухонную посуду на продажу, а также простенькую механическую утварь – те же миксеры. Похоже, пора продавать заодно и кулинарный дайджест.
Иногда большая гостиная становилась литературно-музыкальным салоном. Пригласить хорошего пианиста проще, чем обеспечить оркестр на бал. Поэты читали стихи, например пожаловал Крылов, не в последнюю очередь привлеченный моей кухней. А вот с Пушкиным пока что встретиться не удалось – он из своей затянувшейся южной командировки был сослан в Михайловское. Пожалуй, самое мягкое наказание для дворянина… впрочем, как сказать. Я сама не очень-то хотела быть запертой в Голубках, да еще под полицейским надзором.
Из других знаменитостей бывал у меня первый русский поэт-романтик Жуковский, еще не знавший, что ему предстоит стать воспитателем сына Николая Павловича, будущего Александра II. Был писатель-сентименталист, автор «Бедной Лизы» и главный популяризатор русской истории, – Карамзин. Этих знаменитых гостей я немножко просветила – с Жуковским, переводчиком шотландских баллад, говорила о средневековой Шотландии, чуть спорила с модным Вальтером Скоттом, а с Карамзиным обсуждали древние летописи, и я искренне соглашалась с ним, что в эти времена нет ни одного литератора, способного по своим талантам и филологическим знаниям выпустить литературную мистификацию «Слово о полку Игореве».
С литературно одаренными царедворцами было легко. Сложнее оказалось с царедворцами иных талантов.
Глава 10
Еще дольше я беседовала со Сперанским – самым статусным либералом эпохи, бывшим некоторое время вторым лицом в государстве, а потом – ссыльным чиновником. Свое влияние он утратил, но не ум. Не поэтому ли встреча оказалась самой непростой и напоминала интервью, в котором репортером был гость. Причем больше половины вопросов касались не перспективности пароходного сообщения и не качества добываемых руд, а достаточно непростых, даже скользких тем. Например, правовых институтов страны: выгодно ли промышленнику крепостное право, когда крестьяне приписаны к заводам? Что лучше для коммерсанта: точные, выверенные законы или правовая неопределенность, позволяющая добиваться преференций у местных властей? При этом помня, что те же самые преференции в любой момент может получить конкурент. И даже: имеют ли подданные право создавать запретные тайные общества, если они лишены возможности предъявлять требования правителю в явочном порядке.
– Помилуйте, Михаил Михайлович, – в очередной раз улыбнулась я, – разве такие деликатные материи можно обсуждать со слабым полом?
– Все так, но ведь ваша принадлежность к прекрасному полу не препятствует разговору о российской колонизации северо-западной Америки и возможном отчуждении земли для постройки железной дороги в пригороде столицы, – почти без улыбки ответил Сперанский.
– Все так. Но кому, как не вам, Михаил Михайлович, знать, что обсуждение вопросов, касающихся общественно-государственных новшеств, а не промышленно-транспортных, способно привести в края не очень-то и близкие.
И еле заметно кивнула в сторону настенной карты, указывая на Сибирь. Где собеседнику довелось побывать, и хоть в статусе генерал-губернатора, он несомненно предпочел бы заниматься реформаторской деятельностью по западную сторону Урала.
– Не перестаю удивляться вам, Эмма Марковна, – на этот раз улыбнулся Сперанский. И дальше избегал щекотливых вопросов.
А мне захотелось задать совсем уж безумный вопрос: «Вы из какого года?» Вдруг он тоже попаданец – частая ситуация в фантастических романах. Впрочем, учитывая биографию, насовершал ошибок, попаданцу несвойственных, так что оставим такую экзотическую версию. Но выжал он меня этим разговором изрядно. Будто допрашивал с какой-то тайной целью.
Зато с другим Михаилом – Михаилом Андреевичем Милорадовичем – было проще и скучнее. Похоже, он не поверил, что мои праздники – без танцев и карт. Потому вел себя как недалекий мальчишка, еле высидевший первый акт в театре и узнавший в антракте, что буфет закрыт. Тем более малую железную дорогу я еще не запустила. Наговорил мне комплиментов да и отбыл, слегка расстроенный и ничему не удивившийся.
Есть в России еще один сановник, не просто туз во властной колоде, а, пожалуй, козырный – Аракчеев. Мы с Мишей обсуждали, пригласить его или нет, и все же не решились, хотя, скорее всего, в отличие от Милорадовича, царский фаворит нашел бы немало интересного в моих мастерских и цехах. Аракчеев, генерал от артиллерии, реформировал этот род войск серьезней, чем любой, самый прогрессивный министр, причем не только структуру и управление, но также орудийные прицелы и системы наводки. Так что русские пушки в 1812 году были, пожалуй, лучше наполеоновских.
Но с той поры он стал ответственным за военные поселения и стяжал на этой работе чудовищную репутацию: деревни заселил солдатами, а самих сельских жителей обязал жить по военно-сектантскому регламенту, вплоть до изб-коммуналок на четыре семьи, с ежемесячным обеденным меню, расписанным по дням, и обязанностей бабам рожать по ребенку в год. Потому-то Аракчеев стал героем самых чудовищных слухов и злых эпиграмм. Пригласишь такого – многие другие гости не придут ни в этот день, ни в следующий.
– Миша, это правда, что он велел на всей подвластной территории повесить кошек, чтобы не охотились на певчих птиц? – однажды спросила я.
Муж подошел к вопросу обстоятельно и через неделю выяснил.
– Нет, только велел держать на привязи и спускать ночью ловить мышей. Не надо его приглашать, Мушка. Я ему скажу, что котиков обижать – грех.
Я спорить не стала, и Аракчеева мы так и не позвали, да и он, скорее всего, не нашел бы времени.
Вот такие у меня статусные гости. По-своему они полезны, по-своему проблемны. Высокую персону необходимо принимать по высшему классу. Спасибо царевичам, всегда приезжавшим инкогнито. Явись они под своим именем, пришлось бы оказывать царские почести, без кавычек.
Что же касается гостей, относящихся к социально-родственному обременению, то тут имелись другие проблемы.
Во-первых, родственников оказалось больше, чем я ожидала. В этом не было ничего странного. Пока жила в Голубках, я чем-то напоминала гоголевскую Коробочку, к которой если и заглянут, то соседи да еще столичный мошенник (что со мной и случилось). Уже в Москве ко мне потянулись многочисленные Салтыковы. А моего мужа принялись прощупывать Орловы, правда с подозрительной настороженностью: не относится ли он к самой знаменитой ветви этой дворянской фамилии, что возвела на престол Екатерину II. Выяснили, что мы не претендуем на преференции, связанные с этим славным-бесславным именем, и отстали.
А так гостей-родственников хватало. «Родство сумей счесть да воздай ему честь» – эту поговорку я слышала и прежде и относилась к ней как к исторической экзотике. Но попала в эту экзотику и поняла смысл поговорки: не просто знай всю родню, еще сумей выстроить ее иерархию и воздавай честь в зависимости от близости, возраста, чиновного статуса. Сообразила, что в феодальную старину мальчишки-аристократы в замках не только учились биться на мечах и засаживать в мишень первой стрелой, но еще больше времени тратили на изучение гербов и чтение родословных, с запоминанием, кто обладатель какого герба и кем приходится другому благородному родичу. Небось от такой занудной науки мечтали сбежать в лес, к разбойникам.
Мне сбежать было некуда. Поэтому пришлось отрывать время от коммерции и Лизоньки, выясняя, в каких отношениях та или иная тетя находилась с таким-то дядюшкой и не будет ли преизрядным моветоном не пригласить какого-нибудь из них. Ничего, разобралась.
Во-вторых, есть другие родственники. Все, кто учился в советской школе или читал русскую классику, хоть раз да сталкивались с такими словами, как «приживалка» или «бедный родственник».
Сталкивалась и я. Но пока не оказалась в девятнадцатом веке, и представить себе не могла масштаб этого явления. Дело в том, что, несмотря на весьма лояльную к дворянам политику российского государства, некоторые… скажем честно, весьма многие товарищи умудрялись промотаться в пух и прах. И частенько это случалось ко времени, когда молодость уже прощально помахала ручкой, забрав с собой в качестве багажа здоровье и прежних друзей.
Чаще, конечно, проматывали свои состояния мужчины. Миша однажды восхитился знакомым словом «моторыга»: в свое-то время так называли трактора и военную технику, а в те времена – мотов.
У женщины, если она шла замуж, имея солидное приданое, была хоть какая-то страховка. В отличие от Западной Европы, в России она оставалась хозяйкой своих капиталов и имений. Но! Могла добровольно передать их мужу в управление, могла просто без конца оплачивать из собственного кармана долги гуляки. Результат один: гуляка помер, а горемычная вдовушка пошла по родственным адресам с известной присказкой: подайте водички, а то так есть хочется, что переночевать негде!
Водичку и еду я подавала, а вот насчет ночевки нашла достаточно действенный выход. Есть множество женских монастырей, при которых старушке можно жить, даже не принимая монашеского обета. Свой домик выстроить на земле обители. Понятно, такой вариант для обеспеченных. Но и для бедной престарелой тетушки найдется келья в ограде монастыря, чтоб тепленько и уютненько. А за хорошее отношение, кроме скромного денежного вклада, надо презентовать игуменье мою фирменную корзину со сластями. Тут простенькая психология-физиология – если человек системно воздерживается от белковой пищи, то хорошо разбирается в сладостях. В Москве я даже держала одну тетушку с неофициальным названием «монастырский агент» – пристраивать потенциальных приживалок по обителям.
А еще я помогала бедным родственникам тем, что не позволяла им обеднеть, и иногда очень эффективно.
