Джей Кристофф
Империя вампиров

V. Огонь в ночи

Жан-Франсуа едва заметно улыбнулся:

– Итак, из Лорсона в Сан-Мишон?

Габриэль кивнул.

– Путь занял несколько недель. Мы ехали по Падубовому тракту. Стоял мороз, а плащ, который мне дали, от холода не спасал. Голова так и шла кругом от воспоминаний о том, как я поступил с Ильзой, о темном блаженстве, подаренном ее кровью, о виде чудовища, которое Серорук извлек из мешка, а сейчас вез на спине пони. Я не знал, что и думать.

– Брат Серорук не говорил, что уготовил тебе?

– Рассказал чуть менее, чем нихера. Да я поначалу и побаивался его расспрашивать. В Сероруке ощущался огонь, грозивший спалить, если подойти слишком близко. Кожа да кости, острые скулы и подбородок, волосы – грязная солома. Еду´ угодник пережевывал как будто с ненавистью, каждую минуту свободного времени проводил в молитве, прерываясь лишь время от времени, чтобы ударить себя ремнем по спине, а заговоришь с ним – будет смотреть, пока не заткнешься.

Если к кому он и проявлял теплые чувства, так это к соколу. Сраную птицу он назвал Лучником и сдувал с нее пылинки, точно отец с сына. Но самое странное я увидел в то утро, когда угодник впервые омылся при мне.

Серорук сбросил блузу, собираясь плеснуть на себя водой из ведра, и я увидел татуировки, сплошь покрывавшие его торс и руки. Чернильные рисунки я видел и прежде: спиральные узоры фей на оссийцах, – но ничего подобного меткам угодника не встречал.

Габриэль провел пальцами по собственным расписанным рукам.

– Чернила были вроде этих. Темные, с металлическим, благодаря примешанному серебру, отливом. У Серорука во всю спину красовался лик Девы-Матери. Вдоль рук тянулись спирали свято-роз, мечей и ангелов, а на груди он носил семь волков – в честь семерых святых. У молодого ученика, что ехал с ним, татуировок было меньше, но по груди у него все же вились гирлянды роз и сплетенные змеи. На левом предплечье красовался Наэль, ангел благости, на бицепсе – Сари, ангел казней, раскинувшая прекрасные крылья, как у мотылька. И еще у обоих, ученика и наставника, на левой ладони было выведено по семиконечной звезде.

Габриэль показал вампиру раскрытую ладонь. На ней, вписанная в идеальный круг, среди мозолей и рубцов поблескивала семиконечная звезда.

– Любопытно, – вслух подумал Жан-Франсуа, – ради чего твой Орден так осквернял свои тела?

– Угодники-среброносцы называли это эгидой. Когда сражаешься с чудовищами, которые способны кулаками пробить нагрудник, доспехи носить смысла нет. Броня замедляет. Шумит. Но если крепко веришь во Вседержителя, то эгида делает тебя неприкасаемым. Неважно, кого ты выслеживаешь – закатного плясуна, фею, холоднокровку, – ни один из них не вынесет прикосновения серебра. А твой вид, вампир, Бог ненавидит особенно: вы бежите от одного только вида священных икон, съеживаетесь перед семиконечной звездой, колесом, Девой-Матерью и мучениками.

Жан-Франсуа махнул рукой в сторону ладони Габриэля.

– Так что же я не съеживаюсь, де Леон?

– Потому что меня Бог ненавидит еще сильнее.

Жан-Франсуа улыбнулся.

– Думаю, у тебя есть и другие рисунки.

– Много.

– Можно взглянуть?

Габриэль встретился с ним взглядом. Повисла тишина, продлившаяся три вдоха и выдоха. Вампир облизнул ярко-красные блестящие губы.

– Как угодно. – Угодник-среброносец пожал плечами.

Он встал со скрипнувшего кресла. Не спеша сбросил пальто, расшнуровал блузу и стянул ее с себя через голову, обнажил торс. С губ вампира слетел тихий и нежный, как шепоток, вздох.

Тело Габриэля сплошь состояло из мышц и сухожилий, резко очерченных в свете лампы. Кожу украшали оставшиеся от клинков, когтей и Спаситель знает чего еще шрамы. Но главное – Габриель де Леон был покрыт татуировками: от шеи до пупа и костяшек пальцев. Если бы летописец дышал, то от вида рисунков у него перехватило бы дух. Вдоль правой руки угодника спускалась Элоиз, ангел воздаяния, с мечом и щитом наготове. На левой была Кьяра, слепой ангел милосердия, и Эйрена, ангел надежды. На груди щерил пасть лев, с семиконечными звездами вместо глаз; а на поджаром животе выстроился круг из мечей. Руки и тело украшали голуби и солнечные лучи, Спаситель и Дева-Матерь. Габриэль ощутил плотный темный ток в воздухе.

– Прекрасно, – прошептал Жан-Франсуа.

– Художник попался уникальный, – ответил Габриэль.

Угодник-среброносец снова надел блузу и сел.

– Merci, де Леон. – Жан-Франсуа продолжил набрасывать его портрет по памяти. – Ты рассказывал про Серорука. Что он поведал тебе по дороге?

– Я же говорю, он больше отмалчивался.

Мне оставалось только гадать: сильно ли я навредил Ильзе? Почему вдруг я сумел раскидать взрослых мужиков, точно кукол? Кинжал олдермена вроде бы рассек мне спину до кости, но рана оказалась не такой уж и глубокой. Как все это, во имя Вседержителя, было возможно? Ответов я не находил. – Габриэль снова пожал плечами. – Предела мы достигли, когда наша маленькая разношерстная компания остановилась на ночевку в нордлундской глуши, в тени умирающих сосен, неподалеку от Падубового тракта. В пути мы были уже девять дней.

Юный всадник, сопровождавший Серорука, был инициатом по имени Аарон де Косте. Или, иначе, учеником. Выглядел он по-королевски: густые белокурые волосы, ярко-синие глаза и лицо, при виде которого девки падают в обморок. Он был старше меня, лет восемнадцати. Имя Косте носили бароны в западной части Нордлунда, и мне подумалось, что он связан с ними родственными узами, но сам он о себе ничего не рассказывал. Когда он заговаривал со мной, то лишь отдавал распоряжения. К Сероруку обращался «наставник», а меня звал «пейзаном» – с таким видом, будто кусок дерьма сплевывал.

Если нам случалось устраивать привал на открытом месте, то Серорук вешал на ветку ближайшего дерева порченого. Тогда я задавался вопросом, почему он его просто не убьет? Де Косте велел мне собрать хвороста и разводил костер – да поярче. Хозяин и ученик спали по очереди, а тот, кто бдел, курил трубку, набитую странным красным порошком. Когда они затягивались, глаза у них меняли оттенок: белки так наливались кровью, что становились красными. Как-то я попросил де Косте дать мне попробовать, и он в ответ фыркнул:

– Еще накуришься, пейзан.

В общем, тем вечером де Косте точил клинок. Прекрасный был у него меч. Серебро и сталь с летящим ангелом смерти Манэ на крестовине. Лучник сидел на ветке дерева, поблескивая в темноте глазами. Плененный Сероруком труп несколько часов провисел на ветке неподвижно, но вот одно поленце в костре стрельнуло, рука де Косте дрогнула, и он сильно порезал палец. Тварь в мешке тут же застонала, забилась пойманной рыбой.

Серорук в это время как обычно молился, и его спина краснела от ударов ремнем. Тогда он открыл глаза и зарычал: «Молчать, пиявка», – но труп задергался сильнее.

– Е-е-е-е-е-е-еда-а-а, – молил он. – Е-е-е-е-е-еда-а-а.

Я взглянул на кровь, что капала из пореза на пальце де Косте, и от одного только запаха в животе у меня свело, а кожа покрылась легкими мурашками. Серорук бросил такое грязное ругательство, которое мне в мои молодые годы еще не доводилось слышать, поднялся с колен и достал из ножен прекрасный посеребренный меч.

Он сердито обошел костер, приспустил мешок и осыпал тварь таким градом ударов, какого я еще, наверное, никогда не видел. Чудовище визжало, когда Серорук бил его навершием меча: серебро шипело, касаясь иссохшей кожи. Угодник не остановился, даже когда крики чудовища перешли в стоны; он колотил его, кроша кости и превращая плоть в месиво, пока – Господь свидетель – оно не заревело, как ребенок.

– Стойте! – вскричал я.

Серорук обратил на меня пылающий взгляд. Считай меня каким угодно – охеренно храбрым или охеренно глупым, – но мне казалось, даже чудовище не заслуживало такой пытки. Глядя, как оно всхлипывает, вися на суку, я произнес: «С него хватит, брат, во имя всего святого!»

Габриэль вздохнул, уперев локти в колени.

– Господь Всемогущий, а ведь я думал, что видел гнев в моем папа. Однако злость на лице Серорука в тот момент затмила все.

– Святого? – сплюнул он.

Угодник медленно подошел ко мне, глядя так же, как папа, когда тот готовился пустить в ход кулаки. Я попытался оттолкнуть его, но – во имя Господа! – он был силен. Рывком поднял меня на ноги и врезал по лицу наотмашь. Губа лопнула, в глазах полыхнули черные звезды. Затем Серорук за шиворот подтащил меня к твари на суку. Нытье стихло, точно залитый водой костер, и она снова ожила. В глазах трупа загорелось безумие. Невиданный голод. Я в ужасе взревел, но Серорук подвинул меня еще ближе к чудовищу, а оно протянуло к моей кровоточащей губе руки.

– Тебе жаль эту мерзость?

– Прошу, брат, перестаньте!

Он вновь ударил меня – да так крепко, как даже отцу не удавалось, и я распластался на земле. Лежа в мерзлой грязи, я посмотрел на де Косте, ища заступничества, но тот и пальцем не пошевелил. Серорук возвышался надо мной, а его глаза полыхали яростью.

– Избавь свое сердце от жалости, малец. Зажги в груди огонь, и пусть он спалит ее с корнями! Наш враг не знает любви, не ведает пощады, уз товарищества! Ему известен лишь голод! – Он указал на тварь, которая все еще алкала моей крови. – Доберись эта мерзость до тебя – вскрыла бы от просака до горла и сожрала потроха из твоего брюха, точно свинья – из кормушки. И к завтрашней ночи, а может, и к следующей, ты бы восстал, такой же бездушный, как растерзавшая тебя тварь! Ищущий лишь возможности утолить жажду кровью глупцов, взывающих к жалости!

Его крик звенел, пробиваясь сквозь треск костра, сквозь грохот моего сердца. И глядя в глаза живому трупу, который тянул руки к моей кровоточащей губе, я исполнился той же ненависти, того же отвращения, что и в день, когда вернулась домой моя сестра.

– Что они такое? – невольно прошептал я.

Взгляд Серорука горел костром.

– Мы называем их порчеными, Львенок.

– Но что они такое?

Угодник пристально посмотрел на меня, и я не смог отвести взгляда. Тут он угомонился, и жесткие черты его лица смягчило сожаление. Он подал мне руку, а я, не зная, как еще поступить, принял ее. Угодник отвел меня к костру, усадил у огня и стал смотреть в потрескивающее пламя. Де Косте же продолжал молча бдеть.

– Что тебе известно о холоднокровках, малец? – спросил наконец Серорук.

– Они питаются живой кровью. Не стареют. У них нет души.

– Oui. А как они появляются?

– Из тех, кого убили подобные им.

Тут Серорук посмотрел на меня.

– Слава Господу и Спасителю, это не так, малец. Иначе нам бы уже пришел конец.

Наступившую тишину нарушало только потрескивание хвороста. В воздухе ощущалось бремя. Кровь кипела. Это были первые ответы, которые Серорук дал мне за девять дней пути, и теперь, когда он наконец заговорил, хотелось, чтобы он не умолкал.

– Прошу, брат, скажите: что они такое?

Серорук смотрел в огонь, поглаживая острый подбородок. Выглядел он лет на сорок, но морщины тревог в уголках глаз и рта старили его намного сильнее. Я все еще побаивался угодника, страшился его кулаков не меньше, чем когда-то – кулаков папа, но при этом гадал, что сделало его таким. Был ли он когда-то живым и юным, как я.

– А теперь слушай, – велел он, – и слушай внимательно. Холоднокровки и правда передают свое проклятие жертвам, но не всегда. Они не выбирают, кому передастся их недуг, и в том, кто из жертв обратится, а кто просто останется мертв, кажется, нет ни порядка, ни смысла. Бывает так, что убитый восстает всего через несколько мгновений после смерти. Но чаще проходит несколько дней или даже недель. Все это время жертва остается просто трупом и поднимается именно в том виде, в каком ее застало обращение: нетронутая тленом и прекрасная или уже иная. – Он глянул на подвешенное чудовище. – В былые времена, если обращение занимало несколько дней, солнце быстро убивало жертву. Мозг, видишь ли, тоже гниет, и безголовые холоднокровки, ничего не зная, погибали с первым же рассветом. Зато сейчас…

– Мертводень, – прошептал я.

– Oui. Солнце им больше не страшно. Вот они и живут дальше. Блуждают. Убивают. И размножаются – все эти семь лет с тех пор, как дневная звезда оставила нас.

– Сколько их теперь? – пробормотал я, облизывая разбитую губу.

– На западе Тальгоста, за хребтом Годсенд? Тысячи.

– Семеро мучеников…

– Ты даже не представляешь, насколько все плохо, Львенок. Старейшие и самые опасные, прекрасные, те, что зовут себя высококровными, прежде жили втайне. Но четыре месяца назад один владыка старшей крови привел к стенам Веллена армию порченых. Он бродил улицами города, словно ангел смерти, – бледный и утонченный, неуязвимый для оружия. Он убил кузена его императорского величества и забрал себе крепость. Он и сейчас посягает на земли Тальгоста, и с каждой резней, учиненной его темным племенем, армия мертвых растет. Некоторые восстают высококровными, вечно молодыми и бессмертными, но большинство становится порчеными, жуткими и гнилыми. И все, кто был убит, покорны его воле. Ходят слухи, будто он – древнейший холоднокровка на земле. Его имя Фабьен Восс, но сам он себя объявил Вечным Королем.

От этой мысли меня замутило. Я попытался вообразить несметные легионы холоднокровок, осаждающие города. Древние, точно само время, эти создания теперь бродили по земле невозбранно, как люди.

– И при чем…

Я покачал головой. В горле пересохло. Я вспомнил, как на язык текла ручьем медово-сладкая кровь Ильзы, вспомнил блаженство, наступившее, когда мои зубы пронзили гладкую кожу ее бедра. Мои клыки уже не были такими длинными, но все же я их чувствовал, и еще – жажду, что таилась во мне. Я гадал, восстанет ли она снова, а точнее – когда это произойдет.

– И при чем же тут я?

Серорук искоса взглянул на меня. В костре щелкнуло поленце, и в темноте брызнул фонтан искр.

– Что тебе известно об отце, Львенок?

– Он был солдатом. Разведчиком в армии Фили…

– Я не о том, кто тебя вырастил, малец. Я о родном отце.

И тогда я все осознал. Озарение обрушилось на меня снежной лавиной: я понял, отчего папа колотил лишь меня, не трогая сестер, и что он имел в виду, говоря, будто вырастил под своим кровом приблудка. Губы у меня словно онемели и распухли. Слова застряли в горле.

– Моим отцом…

– Был вампир.

Это произнес Аарон де Косте, смотревший на меня поверх пламени костра.

– Нет, – выдохнул я. – Нет… нет, моя мама ни за что бы…

– Она надеялась, что ты – не от него. Они оба надеялись. – Серорук похлопал меня по колену, и его взгляд смягчился; в нем теперь читалось нечто вроде жалости. – Не вини ее, Львенок. Для взора, что не видит истины, высококровные прекрасны. Они могущественны. Их разуму под силу сломить даже крепчайшую волю, а их уста источают сладчайший мед.

Мне вспомнилась Ильза, беззащитная перед обуявшей ее страстью, когда я чуть не выпил ее досуха. Тогда я взглянул на труп, подвешенный на суку, а после, с крайним отвращением, на собственные руки.

– Так я… как они?

– Нет, пейзан, – ответил де Косте. – Ты – как мы.

– Ты помесь, парень, – сказал угодник. – Из тех, кого мы называем бледнокровками.

Я посмотрел на этих двоих: у обоих кожа была призрачно-бледная, как и моя.

– Изменения проступают в нас ближе к возмужанию, – сказал Серорук. – И со временем все становится только хуже. От отца мы наследуем кое-какие дары: силу, скорость… прочие блага, смотря к какому клану он принадлежал. Но также нам передается жажда. Жажда крови, которая толкает их к убийству, а нас – к безумию. Мы – плоды греха, малец, и, не обольщайся, мы прокляты Богом. Единственный способ для нас заслужить Его вечную милость и место на небесах для наших окаянных душ – это сражаться и погибнуть за Его Святую церковь.

– А этот… Серебряный орден, о котором вы говорили?..

– Ордо Аржен. – Серорук кивнул. – Мы – серебряное пламя, отделяющее этот мир от конца всего сущего. Охотимся на чудовищ, которые иначе пожрали бы людской род, и убиваем их. Феи и падшие, закатные плясуны и чародеи, восставшие и порченые. И, oui, даже высококровные. Некогда вампиры жили в тени, но теперь не страшатся солнца, а темный легион Вечного Короля растет с каждой ночью. Вот мы, сыны их грехов, и платим немалую цену. Либо мы выстоим, либо все падут.

– Так нам… положено сражаться с Вечным Королем и его армией?

– Армии бьются с армиями, но императрица Изабелла убедила императора Александра, что, помимо молота, ему нужна и бритва. Ордо Аржен – ее лезвие. Традиция нашего братства свята, но никогда еще прежде королевский двор нам не покровительствовал. Генералы императора осаждают крепости и руководят войсками, но голову змее отсечем мы. Перебьем пастырей и посмотрим, как разбегутся овцы.

– Ассасины, – пробормотал я.

– Нет, парень, мы охотники. Охотники с божественными полномочиями. Гоняемся за опаснейшей дичью. – Серорук посмотрел в костер, и в его глазах вновь полыхнуло пламя. – Мы надежда тех, кто отчаялся. Огонь во тьме. Мы станем ходить в ночи подобно им, а они узнают наши имена и устрашатся. Покуда горят они – мы суть пламень. Покуда истекают кровью – мы суть клинки. Покуда грешат они – мы суть угодники Божьи.

А потом Серорук и де Косте в один голос произнесли:

– И мы носим серебро.

Брат Серорук заглянул в мои удивленные глаза, и сердце мне словно стиснули в кулаке. Затем он встал и тихо, будто не было никакой беседы, вернулся к молитве.

Однако он говорил со мной, и теперь его слова занимали мой разум. Я испугался как никогда в жизни. Ужаснулся того, кто я такой. А еще узнал, что вся моя жизнь это, сука, ложь: отец мне вовсе не отец, и я – плод греховной связи с чудовищем, и суть его теперь росла во мне, словно опухоль. Впрочем, и Аарона с Сероруком породила та же тьма, но они с честью стояли на защите императора, церкви, Самого Вседержителя.

Братья Серебряного ордена Святой Мишон.

Мать всегда говорила, будто в жилах у меня кровь льва, но тогда я впервые ощутил, что он не дремлет. От рук холоднокровок погибла моя сестра, и, пусть мне не удалось уберечь ее, теперь я мог за нее отомстить и, возможно, даже спасти свою проклятую душу. Я был рожден в темнейшем грехе, но впереди забрезжило искупление. И, глядя в пламя костра, я поклялся себе: если мне суждено примкнуть к этим людям, я стану лучшим из них. Самым свирепым и преданным делу. Забуду нерешительность, не подведу их и не познаю покоя, пока не отправлю всех чудовищ до последнего назад в преисподнюю, что породила их, – с приветом сестренке.

Габриэль со вздохом покачал головой.

– Я, сука, понятия не имел, во что ввязался.

VI. Обитель в небе

– В Сан-Мишон, окутанный снежно-серым туманом, мы прибыли в последний findi ^[8] месяца. Брат Серорук ехал впереди, Аарон де Косте – следом; я сидел в седле у него за спиной. Оказавшись в тени монастыря, я растерялся, запутавшись в чувствах. Я испытывал страх из-за собственной греховной природы; тоску по всему, что осталось в Лорсоне; но главное – восторг при виде утесов-столпов. Особенный восторг, с которым взираешь на что-нибудь, раскрыв рот.

Место было сказочное. Сан-Мишон возвели в долине реки Мер, угнездив его на черных скалах: вверх, точно копья великанов из Легендарной эпохи, поднимались семь столпов из замшелого камня. Между гранитных колонн темно-сапфировой змеей текла точившая их река. И вот на этом исполинском пьедестале ждал меня монастырь Сан-Мишон.

Серорук кивнул Аарону, и тот снял с пояса окованный серебром рог, подул в него, и над долиной зазвучала протяжная нота. Сверху ответили колокола, и пока мы ехали по заросшему грибами сланцу к срединному столпу, внутри у меня все трепетало. В основании утеса я увидел полость, вход в нее был забран кованой решеткой с изображением семиконечной звезды. Учуяв запах лошадей, я сообразил, что внутри конюшня.

Рядом с воротами опустилась широкая деревянная платформа на толстых железных цепях. Передав пони двум юным конюхам, мастер Серорук закинул пленного порченого на плечо и пошел к подъемнику; мы с Аароном – следом. Платформа угрожающе раскачивалась: мы поднялись на сто футов, на двести, и с этой высоты я разглядел на северо-западе Годсенд – величественный хребет из покрытого снежными шапками гранита, отделявший Нордлунд от Тальгоста.

Над нами кружил Лучник, а я вцепился в перила до того крепко, что побелели костяшки пальцев. Так высоко я еще никогда не поднимался и, стараясь не смотреть вниз, поднял взгляд – туда, где, прямо как в сказке, ждал монастырь в небесах.

– Высоты боишься, пейзан? – усмехнулся Аарон.

Я взглянул на блондинчика и крепче стиснул перила.

– Отвали, де Косте.

– Ты вцепился в эти перила, как в мамкину сиську.

– Вообще-то я представлял сиськи твоей мамаши. Хотя мне говорили, что ты предпочитаешь грудь сестры.

Серорук заворчал, веля нам обоим остыть, и остаток подъема де Косте держал язык за зубами, бросая на меня злобные взгляды. Однако мне было плевать. Всю неделю он обращался со мной, словно с приставшей к сапогу грязью, и компания этого засранца-барчука казалась мне столь же привлекательной, как мешок лобковой гниды.

Платформа со скрипом остановилась. В будке слева была лебедка, которую крутил сварливый тип, затянутый в черную кожу, с сальными патлами. А вот серебра на руках у него я не заметил.

– Светлой зари, привратник Логан, – кивнул ему Серорук.

Худой поклонился и с сильным акцентом оссийского деревенщины ответил:

– С Божьим утречком, брат Серорук.

Я прикинул, что долина лежит под нами примерно в пяти сотнях футов, но под сердитым взглядом мастера Серорука отпустил наконец перила, за которые так цеплялся.

– Не бойся, Львенок.

– Главное вниз не смотреть. – Я выдавил улыбку.

– Смотри перед собой, малец.

Я убрал с лица волосы, что бросал мне в глаза ветер, и вздохнул.

– Вот это вид…

Перед нами вздымался кафедральный собор. Прежде я соборов не видел, а крохотная часовенка в Лорсоне мне, юнцу, всегда казалась внушительной. Однако сейчас я поистине увидал дом Господа: огромный круглый кулак гранита, шпили которого пронзали небо; во внутреннем дворе стоял фонтан с чашей из бледного камня, окруженный кольцом ангелов: Кьяра, слепой ангел милосердия, Рафаил, ангел мудрости, Санаил, ангел крови, и его близнец, мой тезка Гавриил, ангел огня. Кладка местами крошилась, кое-какие окна были заколочены, но все же ничего великолепнее я еще не встречал. По собору, точно облепившие бревно клещи, ползали рабочие, а с парапетов усмехались гаргульи. В восточном и западном фасаде я заметил огромные двойные двери, и над рассветными створками сверкал величественный витраж.

Выполнен он был как семиконечная звезда, каждый луч которой иллюстрировал житие одного из семи мучеников: святой Антуан, разделяющий воды Вечного моря; святой Клиланд, стерегущий врата в преисподнюю; святой Гийом, сжигающий на кострах безбожников. И, конечно же, святая Мишон в ореоле соломенных волос: она держала в руках серебряную чашу и яростным взглядом смотрела прямо мне в душу.

На верхней ступеньке восточного крыльца нас ожидал человек в пальто угодника. Он был из Зюдхейма: темная кожа – как полированное красное дерево; бледно-зеленые глаза – подведены тушью. Он был старше Серорука, а длинные черные волосы заплел в спиральные косички. Из-за жутких шрамов на щеках казалось, будто его губы навечно застыли в мрачной улыбке; на тыльной стороне его ладоней поблескивали прекрасные серебряные татуировки. Он был широк в плечах, как мой папá, но излучал ауру такой власти, которая моему отчиму с его кулаками и не снилась.

Это, решил я, главный.

Серорук и де Косте низко поклонились.

– С возвращением, братья. На мессе нам вас не хватало. – Великан обернулся ко мне и низким, как пение виолончели, голосом произнес: – Приветствую и тебя, юный бледнокровка. Меня зовут Халид, и я – верховный настоятель Ордо Аржен. Знаю, ты проделал долгий путь, и новая жизнь может не оправдать твоих ожиданий, но отныне это твоя жизнь. Ты и благословлен, и проклят, призван Господом Всемогущим на этот священный промысел. Мужайся. Будь беспощаден к себе. Иначе вслед за тобой мы все познаем слабость и отдадимся ей.

Не зная, как ответить, я просто поклонился:

– Настоятель.

– Пока ты не принял обет как полнокровный брат Ордена, наставлений ищи у своего мастера. Инициаты не могут покидать казарму после сигнала к отбою, а также входить в запретную секцию Большой библиотеки. Сегодня состоится закатная месса, и ты впервые примешь серебро. Завтра начнется твое обучение. – Халид взглянул на Серорука. – Можно тебя на пару слов, добрый брат?

– Во имя крови, настоятель. Де Косте, покажи Львенку, что тут да как.

– Во имя крови, наставник. – Аарон обернулся ко мне и проворчал: – Ступай за мной.

Оставив Серорука и Халида, де Косте повел меня по одному из широких каменных мостов. Я сообразил, что некогда, наверное, у семи утесов были природные связки, но руки времени обрушили большую их часть, и теперь их место занимали веревки да дерево. Чтобы не смотреть в ужасающую пропасть, я обратил свой взор на горизонт, на прекрасные древние строения вокруг и людей, ползавших по стенам.

– На что все эти подъемники? Для рабочих?

– Обращайся ко мне «инициат», пейзан, – ответил де Косте, даже не обернувшись. – В отсутствие брата Серорука я – твой старший.

Я прикусил язык. Я устал от манер Аарона, но в иерархии Ордена он и впрямь был старше меня.

– Что до твоего вопроса, то Серебряный орден только недавно обрел покровительство императора Александра. Монастырь стоит уже много веков, и долгие годы его постройками никто не занимался. Нечасто нам предлагали помощь, какую мы получили сейчас.

Я поразмыслил над этим, оглядывая окружавшие нас строения глазами сельского паренька. Темный камень, мрачная и величавая конструкция, расположенная на пиках, что зубцами корон древних царей высились над долиной Мер. Я сам не знал, чего ожидал увидеть здесь, в священном ордене убийц чудовищ, но, даже запущенный и ветхий, Сан-Мишон был для меня чудеснейшим местом из всех.

Аарон указал на оставшееся позади строение:

– Собор, сердце Сан-Мишона. Дважды в день, на заре и на закате, братья собираются на мессу. Пропустишь службу – и вскоре распрощаешься с яйцами.

Де Косте указал на север – на конструкцию с множеством окон, которую сейчас вовсю ремонтировали.

– Казарма, где мы преклоняем головы. На нижнем этаже – трапезная, а также нужники и баня. Угодники-среброносцы подолгу пропадают на охоте, так что советую воспользоваться оказией и мыться. Вот только, сомневаюсь, что низкорожденный червь вроде тебя узнает кусок мыла, даже если попробует его на зуб.

Я закатил глаза, а де Косте указал на юг – там виднелась круглая постройка, на стенах которой трепетали кроваво-красные стяги с шитьем в виде семиконечной звезды.

– Перчатка. Пока ты в Сан-Мишоне, большую часть времени будешь проводить там. Внутри Звезды тебя обучат фехтованию, рукопашной, стрельбе. Перчатка – это горнило, в котором куют угодников.

Я стиснул зубы и, с мыслями о сестре, кивнул.

– Я готов.

Аарон фыркнул:

– Продержишься две недели, и я направлю великому понтифику личное письмо с известием о чуде. – Де Косте мотнул головой в сторону еще одной постройки, круглой и лишенной крыши. – К северу – Житница, вотчина доброго брата Альбера. В ней мы держим запасы провианта и курятники, там же – теплица, в которой выращиваем травы. К северо-западу – обитель сестер.

– Сестер?

Аарон вздохнул так, будто я удивлялся чему-то очевидному.

– Серебряное сестринство Сан-Мишона. Прежде чем добрая императрица Изабелла взяла нас под свое покровительство, за монастырем ухаживали именно они.

Я разглядел выходящие из величественного готического здания крохотные фигурки в черных одеждах. Полы их ряс трепетали на ветру, а у лиц развевались кружевные вуали.

– Они тоже бледнокровки, как мы? – спросил я.

– Бледнокровок-женщин не бывает. Вседержитель посчитал за нужное избавить Своих дочерей от проклятия. Эти сестры – Божьи женщины, преданные Единой вере невесты Вседержителя.

– Не ожидал застать монахинь в ордене боевых братьев.

– Гм-м-м. – Де Косте искоса взглянул на меня. – И много ты времени провел среди боевых братьев, Котенок?

– Ну… – Я моргнул, застигнутый врасплох.

– Большая библиотека. – Де Косте кивнул на шестой столп, где восседал чертог из витражного стекла и со стрельчатым фронтоном. – Одно из обширнейших собраний знания в империи. Там есть запретная секция, и если архивист Адамо увидит, что ты хотя бы заглядываешься на нее, то пустит твою шкуру на переплет для книги. Я бы посоветовал тебе в свободное время изучить литературу общего доступа, но кажется мне, ты не умеешь читать.

– Я прекрасно читаю, – рассердился я. – Меня мама научила.

– Черкну тебе письмецо, когда мне станет не плевать. – Аарон махнул рукой в сторону библиотеки. – Книги хранятся на нижнем этаже, а наверху, в переплетной, трудятся сестры. Вместе с братьями очага они создают прекраснейшие тома во всей империи. – Он вскинул руку, предупреждая мой вопрос: – Ордо Аржен делится на две касты: есть братья охоты, бледнокровки вроде меня и Серорука, те, кто марает руки, выслеживая чудовищ во тьме; и есть братья очага – это обыкновенные люди веры, они присматривают за библиотекой, изготавливают нам оружие и… прочие инструменты. Кстати…

Де Косте указал на обширное здание впереди: редкие окна и лес печных труб, из которых валил черный дым. Только одна труба слабо курилась аленькой струйкой.

– Оружейная. – Аарон расправил плечи и пригладил густые светлые волосы. – Иди за мной. Тебе там понравится.

– Погоди, – окликнул я его. – А это что?

Я указал на каменный выступ в утесе с собором. Он напоминал мост, который, однако, не вел никуда и оканчивался площадкой без перил: дальше была только пропасть и река Мер внизу. На площадке стояло крупное колесо от колесницы в каменной раме. Точно на таком освежевали Спасителя, и теперь этот символ носил всякий священник и монахиня в мире.

– Это, – сказал Аарон, – Небесный мост.

– Для чего он?

Барчук стиснул зубы.

– Скоро сам узнаешь.

Де Косте развернулся на окованных серебром каблуках и зашагал в сторону оружейной. Распахнув огромные двойные створки, украшенные кованым изображением семиконечной звезды, он провел меня в огромный аванзал. И там я пораженно охнул.

Помещение озаряли мириады подвешенных к потолку стеклянных сфер. Каждая из них сияла горящей свечой. Как будто погасшие звезды моей юности вернулись на небосвод и изливали на стены медовый свет. Вдоль самих стен на широких стеллажах хранилось множество клинков, на которых лежали теплые блики.

Я разглядел мечи вроде тех, что носили у пояса Серорук и его ученик: сталь с прожилками серебра. Длинномерные мечи, бастарды ^[9], секиры и боевые молоты. Но было там и более диковинное оружие, о котором я слышал лишь мельком. Колесцовые пистолеты, ружья, многоствольные пистолеты прекрасной ковки, покрытые гравюрами со строчками из Писания: